Встреча в парке

Мы сами чувствуем: то, что мы делаем, – это капля в океане.
Но океан был бы меньше из-за одной недостающей капли.
           Мать Тереза,
        католическая монахиня.

     Концерт во Дворце Культуры закончился в четвёртом часу. Конец октября. Смеркалось. Выйдя на свежий воздух из довольно душного зала, я стояла на крыльце дворца и размышляла. Вариантов добраться до дома несколько: рейсовый автобус, маршрутка, такси. Но ведь  это опять будет замкнутое пространство.
     За Дворцом Культуры расположен прекрасный парк  с огромным количеством разнообразных зелёных насаждений, с красивыми дорожками, вдоль которых установлены ярко горящие фонари, с беседками, скамейками. Вдоль всего парка тянется река. Если пройти через парк, то до моего дома останется пройти  минут 20 пешком. Тут и размышлять нечего, – сказала я сама себе.
 Спустилась по ступенькам и повернула в сторону парка. Я шла, вдыхая ароматы,  исходящие от деревьев, кустарников и осенних цветов, которые растут на многочисленных клумбах парка.  И радовалась, что приняла правильное решение. Как прекрасен в этом году октябрь, с его разноцветными красками, с тёплой комфортной погодой, с малым количеством дождей и ветров. Я шла по дорожке вдоль реки, вслушиваясь в кряканье уток и мелодичный шелест листвы. Иногда, когда дул приятный ласкающий ветерок, я смотрела на летающие листья. Прежде чем упасть  на землю, они кружились совершенно  по-разному. Те, что поменьше — листья берёзы, осины — кружились и взлетали вверх, потом в каких-то невероятных виражах начинали падать вниз и вдруг  какие-то из них опять вверх, как будто танцуя известный только им танец.  Большие листья клёнов более тяжёлые, поэтому траектории их полётов другие, и они быстрее ложатся на землю. Гамма осенних красок широка и разнообразна. Я бы могла стоять часами и смотреть на эту красоту под журчание воды в реке, шуршание листьев под ногами, птичьи разговоры…
Темнело. Я слегка ускорила шаги, как вдруг вдалеке увидела идущего мне навстречу мужчину. Он был высокий, худой, одет в длинное чёрное пальто. На голове его чёрная шляпа с широкими полями, из-под которой были видны длинные седые волосы. Шея  обмотана длинным серым шарфом. Пальто было распахнуто. И полы его от быстрой ходьбы  развивались, как крылья большой чёрной птицы. Нушрок (коршун наоборот), —  подумала я, вспомнив одного из отрицательных героев фильма «Королевство кривых зеркал». Когда он летящей походкой приблизился ближе, я увидела его лицо. Острое, волевое лицо мужчины, почему-то мокрое. Меня поразили глаза. Мы поравнялись, и я увидела его глаза. Они были бездонные, светло-голубые, почти белые и мёртвые. Раньше я даже подумать и представить не могла, что бывают такие безжизненные глаза. В руках у него была холщовая серая сумка-мешок. Прошло секунды две, и я услышала то ли всхлип, то ли сопение носом. И тут меня как будто ударило током, и я мгновенно поняла, что он плачет.
И как я сразу этого не поняла? На улице сухо! Дождя нет и не было!
А лицо у него мокрое! Так это слёзы!
Я оглянулась, и ноги мои сами пошли в обратном направлении за ним.
     Метров через пятьдесят он свернул, подошёл к одной из скамеек, стоявших рядом с небольшой площадкой, окружённой гортензиями. И стал развязывать узел на сумке. Подойдя поближе, я заметила, что при этом руки его дрожат и не слушаются.
   — Вам помочь? – подойдя к нему, спросила я.
   – Да, да, пожалуйста, если Вам не трудно.
Пока я развязывала узел, он достал из кармана пальто аккуратно сложенный носовой платок в клеточку, такие были у  моего папы и дедушек, и вытер  глаза и щеки. Каково было моё удивление, когда я увидела, что в сумке лежит всего-навсего один целлофановый пакет с семечками, перемешанными с крошками хлеба. Не успел он достать этот пакет, как с шумом, махая крыльями и крича по своему, слетались к нам птицы. Сначала летели голуби, за ними несколько воробьёв, синиц.  А потом стали подлетать ещё какие-то птицы и поодаль расхаживали, каркая, три упитанные вороны.
    Лицо его сияло. Глаза ожили, но всё равно в них стояла грусть. Губы слегка улыбались. Он медленно, горстями кидал птицам принесённый корм. Чувствовалось, что птицы его хорошо знают, потому что некоторые садились к нему на плечи и на шляпу.
   — Вы знаете, – вдруг сказал он, – ведь мы почти каждый день ходили сюда с моей Наденькой кормить птиц. Мы прожили с ней шестьдесят три года, а семь дней назад её не стало. Врачи говорили, что она идёт на поправку. Мы верили, мы надеялись. Ведь мы с ней никогда не расставались. Мы ещё студентами поженились. Детей у нас нет, никого уже нет. Мы просто жили. А знаете? Мы ведь и книги часто по две одинаковые покупали, чтобы по ролям, как в школе, читать. И читали вечерами. И на работе наши кульманы рядом стояли. Мы были инженеры-конструкторы. И Наденька на пенсию ушла из-за меня в шестьдесят лет, чтобы вместе быть и в один день на пенсию уйти. Мы и умереть хотели в один день. Мы так ещё в загсе договорились. Подобие улыбки появилось на его губах, а может быть, мне это показалось.
— И имя у неё такое светлое и доброе – Надежда! Если надеешься, то всё получится. Так она мне всегда говорила. И правда, за что бы я не брался, она мне всегда надежду давала! Я знал, что есть рядом моя Наденька, моя Надежда, и всё всегда будет хорошо! А теперь? И он заплакал, не стесняясь своих слёз и продолжая кормить птиц.
    – Вы знаете, – продолжил он, – мне здесь легче. Я как будто бы здесь с Наденькой вместе, рядом. Вот, видите, голубь беленький с серой шейкой? Вон он, вон... Это её любимец. Как я ни старалась, голубя не разглядела, но помотала головой, чтобы показать, что я его увидела.
    — Она с ним разговаривала, а сейчас и он скучает, ко мне не подходит. А к ней на руки садился и с руки ел.
     Пакет с семечками опустел. Он сложил холщовую сумку, убрал её в карман пальто. Посмотрел на меня опять ставшими безжизненными глазами. И я увидела рядом уже не того мужчину, летящего мне навстречу в распахнутом пальто, подобно коршуну, машущему крыльями, а глубокого старика.
   — Прощайте, – сказал он мне и пошёл, медленно, ссутулившись, шаркая ботинками по осенним листьям покрывшим дорожки сада. Сделав несколько шагов, он вдруг резко остановился, повернулся ко мне и спросил:
   — А вы в церковь ходите?
   — Да, — ответила я и для большей убедительности качнула головой.
   — Помолитесь за мою Наденьку! Она очень добрая и светлая, — немного помолчав, выдавил из себя  хриплое и тихое, — была.
И ещё тише сказал: – Спасибо, что поговорили со мной о ней.
И он пошёл, растворяясь в темноте парка.
Стало совсем темно, хотя на часах было всего 18 часов — осень, октябрь, темнеет рано. По парку идти в такую темноту я не решилась, хотя и горели фонари. Вернулась к Дворцу Культуры.
    Такси подъехало быстро. За окнами машины мелькали разноцветные окна домов.  Сколько жизней, сколько судеб в этих окнах ...
    А вот и мои окна.
    В доме вкусно пахло яблочным пирогом, который  муж испёк к моему приезду.  Я подошла к нему, прижалась всем телом, поцеловала и добавила:
  – Как хорошо, что ты у меня есть.