Жизнь Петюни, его любови и размышления 3

Жизнь Петюни, его любови и размышления

3. Аромат счастья

Но то, что Павлуша пацанку завел, ходил с ней у всех на виду, не стесняясь, слова ему не сказав, его очень касалось. В постели стал еще неповоротливей и ленивей, так что большого кайфа с ним Петюня уже не испытывал. Приелось в большую Павлушину сраку пихать. Раньше тот хоть немного ртом и руками его заводил, а теперь разделся — лег — подставил — вытерся — оделся — пошел. Наверняка трахать пацанку: ростом в Павлушину половину, а в ширину — пожалуй, что треть. Попка с Павлушин кулак. И как свой громадный втискивает ей между ног? Как бы чего не порвал.
При таких обстоятельствах стал Петюня в начавшийся второй год учебы от своей второй по счету любви медленно отдаляться.
Вопрос был — куда? Ответ — в сторону папика. Но где они водятся? И как бы тут не нарваться. Мало ли ненормальных. Садюг всяких и других извращенцев. Спиридон рассказывал, что есть такие, любят, когда на них ссут, и такие — что срут. Это Петюне было противно. Он и ссать и срать предпочитал в одиночестве, хотя не раз видел, как в туалете, рядом пристроившись, кося глаза, зыркают на его, струю извергающий.
Туалетных знакомств он избегал. Решил, что раз папик, должен быть очень культурным. Стал последние теплые дни в шортах, хотя и было прохладно, возле театра прохаживаться, может быть, клюнет. Но сколько ни ходил, кроме ханыг никто не встречался.
Петюня от неудачной ловли на себя-живца приуныл. Со Спиридоном отношения тоже, в обыденность превратившись, стали потихонечку угасать. Встречались, но реже. Денежку давал, но поменьше. Подставлял, но трусы спокойно снимал, не то, что раньше рывком, рискуя порвать. И у него не так, как раньше, когда при одной мысли о том, что у Спиридона там, под трусами, выпрыгивал, теперь ручками и языком надо было тому немало сперва поработать. И вроде не так много времени друг друга они ублажают, а уже приелись, поднадоели. 
В таком угрюмом настроении жил Петюня, зыркая внимательно по сторонам на улице, даже в колледже и в электричке, в которой со времени встречи со Спиридоном ездил спокойно, с билетом. Хоть понимал, что там, где ошивается, сроду папики не водились и не заведутся, а все, дурак дураком, надеялся, даже аппетит потерял.
— Что не нравится? — отчим, увидев, что Петюня пюре не доел.
— Нет, что вы. Просто нет аппетита.
— Что случилось? Влюбился? — и к уху наклонившись, — что не дает?
Ничего не ответив, встал Петюня из-за стола, решив пойти погулять. Все равно делать нечего. Лучше развеяться.
Куда в их поселке идти? Кроме пруда в парке и некуда. Туда и пошел. Когда-то, очень давно, рассказывали, в нем плавали лебеди. Один лебедь белый. Другой лебедь черный. Теперь здесь плавали пластмассовые пустые бутылки и не боящиеся гнилой водой заразиться чокнутые или по пьяни. И тех, и других в поселке было навалом.
То ли сам пошел. То ли судьба, в нее верил Петюня, его повела.
Немного не дойдя, встретил группу с утра поддатых орущих парней, машущих руками и разгоряченно что-то на ходу обсуждающих. Прошел мимо, стараясь не оглянуться. Хрен знает, как такая шпана на его шортики отреагирует. Услышал: заметили. Но ничего, пронесло, куда-то или откуда-то торопились.
Через минуту выяснилось: откуда-то.
У кустов, на подстилке, расстеленной на песке, сидел пацаненок и размазывал по лицу кровь, слезы и сопли.
— Ты чего? Кто тебя? — показал в сторону встреченных, — и за что?
— Ни за что. Так просто.
— Иди умойся, — тот, как робот, покачал головой.
Петюня поднял, под мокрые волосатые подмышки пацана подхватив, потащил упирающегося, закрывающего побитую морду руками к воде, где, как маленького, наклонил и, плеснув несколько раз, вымыл осторожно и аккуратно. Ничего серьезного. Разбита губа. Под правым глазом нальется синяк.
— До свадьбы все заживет.
— Как на собаке.
— Так за что?
— Я подсматривал.
— За ними?
— Ага.
— Когда переодевались?
— Ну да.
— И какие у них? Большие?
— У одного. У остальных обычные. Так себе.
Так они познакомились. Пацана звали Ваней. Все главное друг о друге они сразу поняли и продолжили, не напрягаясь и не выдрючиваясь: рыбак признал рыбака, так что не хрен из себя целку ломать.
— Болит.
— Не очень. Не страшно.
Подошли к подстилке и, взяв ее и Ванины вещи — он был в одних облегающих плавочках — пошли, не сговариваясь, искать местечко укромное, от чужих глаз как можно подальше. Минут через пять такое им приглянулось: крошечная полянка, со всех сторон деревья, кусты, так что, лежащих, их никто не увидит.
Как пелось в старинной песне, пять минут — это ого, много можно чего натворить. За эти пять минут, идя бок о бок и поглаживая Ванюшины спину и попочку, Петюня узнал, что живет тот здесь же, в поселке, только ближе к заводу, который лет пять как закрылся, а раньше, отравляя окружающую среду, жутко на всю округу вонял. Узнал, что Ванюшу били за то, что гомиком им показался, раз в таких плавочках на виду трудового народа в воскресный день, трудящихся соблазняя, у пруда загорает. Узнал, что Ваня ни гомиком, ни пидором себя не считает, что у него встает не только на пацанов, но и пацанок, что он и на тех, и на других дрочит почти каждый день, но ни с кем еще не был, значит он целка.
За эти пять минут, подбадривая, Петюня ему рассказал и про Александра Македонского, и про Чайковского, и про себя, и про любови свои, и про то, что он может как подставлять, так и вставлять. Спросил, что Ванюша желает. Сказал, что не знает, но хотел бы вначале поцеловаться и обязательно с языком.
Эти пять минут оказались в их начинающейся общей жизни очень и очень важны. Устроившись на подстилке — Петюня, проанализировав ситуацию, решил события не торопить — Ванюша в плавочках, почти голенький, а Петюня в полном пляжном прикиде: шорты и майка, они, внимательно призывно друг в друга вглядевшись, рты приоткрыв, сблизились и — губы в губы, язык к языку — обнявшись, стали один в другого яростно проникать. Руки от ртов не отставали. Петюня первым, Ванюша за ним, лаская, шарили в интимных местах, вслед за чем Петюня, плавочки с Ванюши стащив, ввел ему в рот, и тот стал, причмокивая, сосать нетерпеливо и жадно, словно младенец, дооравшийся да сладенькой цыци.
Почувствовав, что Ванюше невмоготу, Петюня по-быстрому, стащив с себя все, перевернул его на живот и раздутой гроздью навис, рассматривая Ванюшину чистую без единого прыщика попочку — таких еще не видал — и, смазав слюной, стал готовить целочку к желанному неизбежному. На долгие приготовления времени не было. Едва Петюня, слегка надавив, кончиком в пещерку Ванюшину стал проникать, тот затрясся и кончил, подбрасывая баравшего, словно застоявшийся конь, вырывающийся на свободу.
Не став больше в попочку проникать, Петюня в промежности Ваниной дал своему разгуляться. Они еще слегка повозились, ласкаясь, поцеловались и, трусы натянув, изгваздавшись в смешавшейся малофье, быстро, пока не засохло, пошли в пруду умываться.
Так началась четвертая по счету любовь, которая оказалась второй в его сексуальной практике проломленной целкой. В отличие от первой, почти двухметровой, она была одного роста с Петюней. В отличие от первой ленивой большой Павлушиной сраки прыщавой, эта была маленькой, нежно розовеющей от самых легких шлепков, которыми Петюня любил награждать ее в самом начале соития, сразу же после долгих, продолжительных поцелуев, которые, казалось, Ванюша любил даже больше самого извержения. Все в нем было небольшое, уютное, розовеющее и застенчивое. Глядя на них, рядом стоящих, можно было сказать, что Петюня года на два, а то и больше старше Ванюши. На самом деле Ванюша на целый год Петюни был старше.
В отличие от целки номер один, Ванюша всему учился с большой охотой и ужасно стремительно. Встречаться они могли только, когда Петюня домой возвращался. Вечером в субботу. Второй раз в воскресенье. За несколько уикендов они перепробовали все позы, которым Петюня любовника своего научил, и стали совместно новые придумывать, дойдя до такой акробатики, до которой ни с кем из предыдущих любовей Петюне наверняка никогда б не добраться.
А залупу Петюнину Ванюша лизал так восхитительно, что он не раз только от языка и кончал, забрызгивая белесым Ванюшин рот, и он сглатывал, облизываясь, Петюнину кончу. Еще, в отличие от остальных, Ванюша обожал нюхать подмышки. Припадет, между ног торчок, и дышит, сопя, запах пота Петюниного в легкие со свистом вбирая.
Что тут скажешь? Эта любовь предыдущие напрочь, словно дождевая туча, затмила. Встречи со Спиридоном и перепихоны с Павлушей сами собой из Петюниной жизни ушли. Все четвертая любовь, все Ванюша из Петюниной жизни изгнал, несмотря на то что мало было ему двух встреч в неделю, которые теперь у пруда осенью были совсем не такими, как раньше — не разденешься догола, не распластаешься на подстилке, словом, то, да не то.
Но ничего в параллель Ванюше Петюне заводить не хотелось. Аппетит вернулся. По воскресеньям просил добавку пюре. Даже папика — надежду на будущее — искать перестал. А когда подходило, дрочил, вспоминая сладкую арбузную попочку, тугие безволосые яйца, длинный тоненький ласковый, и, конечно же, сочные губы и медово фалующий залупу язык.
К тому же Ванюша оказался поэтом. Видимо, был им и раньше, только дар его спал и после встречи с музой, с Петюней, воспрял, пробудился. Вдохновение теперь вынюхивал не только в подмышках Петюни, но и в паху, в промежности, всовывая нос и глубоко вдыхая испарения Петюниной сраки.
Как-то, надышавшись в субботу вечером, в воскресенье утром после пюре с неизменной добавкой, отчима отчаянно радовавшей, прочитал, в ушко нежно нашептав посвящение: Петюне, любовнику, другу, совратителю и учителю, любимому гомику, пидору гнойному.

Его я нюхал, пар любви вдыхал,
Я был во власти аромата счастья,
Я полз к нему, как к первому причастью,
И причащавший всласть меня барал.

Дрожа под ним, я меч его ловил
Руками, ртом, своею смелой попкой,
О, как он лапал, возбуждая ловко,
Как осторожно он в меня вводил.

Как он мне яйца языком ласкал,
Им дырочку прокладывал для х*я,
Как извивался я, ему восторг даруя,
О, как залупу я ему лизал!

Как он спускал! Горячий водопад
В лицо и в рот как бурно извергался,
«Давно я так, — признался, — не барался»,
И я в ответ: «Ужасно, страшно рад.

Готов всегда подбросить в топку жар,
Мой зад и рот всегда к услугам вашим,
Как только встанет — welcome и обрящем,
Не позабудьте выпустить свой пар!»

Встречи с Ванюшей были подлинным счастьем. И, как все счастливое, они продолжались недолго. Как-то, приехав в субботу, не успев созвониться, узнал от матери, что сегодня сына ее сотрудницы хоронили. Парня убили пьяные выродки. Толпой затоптали. За то, орали они, что он гомик и пидор.
На уши город не встал. Убийства здесь не были явлением чрезвычайным. Тем более убитый был гомик, значит сам нарывался.
Гопотню повязали. Ничего хорошего убийцам не светит. Но парня ведь не вернешь, хоть дважды их четвертуй.
Солнце для Петюни зашло. И казалось, больше никогда не взойдет.
Тьма пала на землю.

(продолжение следует)