Глава 1. Ночь

       Книга 1. Хроники Агата.
       Часть 2. Рождение.
       Глава 1. Ночь.



       08.10.2174.
      Агатский Полигон для Испытания Реакторного Оружия.
       А.П.И.Р.О.

       Этот стратегический объект находился под Агатом рядом с отделом ОДТ. Тоннели эвакуации от обоих объектов сходились в один транспортный узел. ОДТ и АПИРО вели работу по совмещению оружия с бронетехникой. Это объясняло обилие оной на парковке.
       После трудового дня, наш коллектив, совместно с личным составом АПИРО, проводили военно-тактические учения на их полигоне.
       После нескольких боёв в песчаном круге, я вновь стоял, готовый биться. В этот раз, держа открытый штык-меч обеими руками, остриём вперёд, на уровне плеч. В черном доле меча отражался мой глаз, полный жажды одержать верх: зрачок жался в огненных жилах, застыв под бровью. Эту картину нарушила капля пота, упавшая на клинок. Напротив меня расслабленно стоял Арктр на чуть согнутых ногах, незатейливо выставив свой меч. Лишь в этом особом месте он был без очков.
       Он превосходит меня в фехтовании, потому что посвятил этому боевому искусству пол жизни.
       Как он сказал в ходе общения, которое случается лишь пару раз в неделю.
       Дыхание дрожит. Тело на пределе. Ощутимы вес меча и защиты, что была на магнитах моего ИНС.
       На Арктре нет эмоций.
       Ждёт себе спокойно…
       Со стрельбища неподалёку доносились автоматные очереди. У меня их грохот мерк во внимании к оппоненту.
       Поразить Арктра. Больше ничего не существует.
       Он заметит любой шорох, увидит ноту намерения уже в глазах.
       Осенило:
       На его чуткости и надо сыграть.
       Я собрался рубануть, но стартовал в резкий выпад: брови босса подскочили - вместо уклона, ему пришлось отвести клинком колющее острие. Удивлённый, он парировал. В следующий миг я встретил горлом лезвие его меча – замерли... 
       Я шумно выдохнул. Один из наблюдателей у края, усмехнулся. Арктр выразительно сказал:
       — Это было хорошо. Да. Особенно после боёв с теми тремя – он кивнул на стреляющих коллег.
       Я, наконец, опустил меч, невыносимо тяготивший руки.
       Дыхание… без тебя так плохо…
       Крохи слюны буксовали в пересохшем горле. Арктр ловким движением закрыл оружие в положение ножа, и убрал в кобуру на поясе. Наконец прояснился шум пальбы. Полигон жил стрельбой и поединками.
       - Ну что, ещё разок? – спросил начальник.
       Сделав очередной глубокий вдох, я ответил хрипло:
       - Пожалуй, нет. Я лучше постреляю.
       Я выпрямился, опираясь на меч, сделал Арктру почтительный кивок, и сошёл с песка. Поплёлся к своему экипировочному штативу.
       Надо меч закрыть…
       Я зажал рычаг рукояти - пазы в клинике открылись. Затем второй рукой оттянул затвор, приведя секции клинка друг в друга, и отпустил рычаг – заперев убранные секции. Теперь это кинжал. Усталыми руками ощутилась смена центра тяжести оружия. Закрытый штык-меч я сунул в кобуру на правой лопатке, чтобы ничего не порезать. С моими габаритами штык-меч удобнее носить на спине.
       Тяжело шагая меж стоек с оружием и снаряжением, я пришел к своему экипировочному штативу. Эта конструкция из креплений была чуть выше меня, и состояла из отделов: отдела сбора оружия, отдела транспортных систем, отдела снаряжения. Я принялся снимать с себя доспехи, отмыкал от магнитных рёберных планок анатомические полимерные плиты: от плеч, предплечий, груди, бедер… наступила долгожданная легкость.
       Для стрельб я одел специальные  перчатки с бороздами на ладонях. При работе с оружием они гасили удары, создаваемые реактором. Затем примагнитил к плечевым креплениям упоры для приклада, аналогичной конструкции, для того же назначения.
       В моем оружейном отделе располагались разные комплектующие пистолета-пулемета. Среди частей был корпус с уже присоединенной к нему штатной рукоятью. Я предпочитал эту рукоять, так как она была и системой боепитания оружия. Когда магазин идет в рукоять, то приклад можно ставить телескопический. Такой вариант ПП значительно упрощал работу в тесном помещении. Другой тип сборки предусматривал боепитание из приклада, в этом случае соответственно, приклад не может быть сложен, ибо в нем установлен шнэковый магазин, это больше в стиле Иллоны. Сегодня ко всему этому, я взял короткий ствол с ручкой, а не длинный с цевьем. Соединил части. Реактор решил не менять…
       Вынимать его, вставлять…
       Скорее бы пострелять.
       Коллиматор на корпусе с креном к глазу, лучевой указатель сбоку на цевье.
       Я пришел на рубеж открытия огня. С позиций впереди открывалось мишенное поле, простиравшиеся на два километра. Там двигались голографические силуэты противника. Ландшафт строился по программе, заданной руководителем стрельб на пульте. Освещение также могло меняться в зависимости от эмитируемого времени суток.
       Я зашел на соседнюю с Иллоной позицию.
       Иллона...
       Специалист по кадрам  расстреливала ближние цели с двух стволов. Она была с тем же оружием что и я, но без тактического оснащения и с цилиндрами патронов в прикладах. Она говорила: «При огне с двух рук важна лёгкость».
       Ага… ну да…
       Сколько весит шнэк на сто патрон. .
       Она была ростом сто семьдесят, при этом и весила где-то восемьдесят кило. Выраженные мускулы были чуть обогащены природной пышью. Она носила гражданскую одежду, но с элементами военной экипировки. В сочетании с мотоциклетной защитой ее внешность пугала, но меня – мощно привлекала. Косуха без рукавов, но с ребристыми  упорами для прикладов на плечах. Я старался не видеть ее красоту, потому что тогда не мог собраться с мыслями. Статная и меткая, она невозмутимо сносила цели по две-три за краткую очередь, и стоячие и идущие. 
       Я опять на неё пялюсь.
       Если она поймет, что я порой смотрю на нее и ниже, то даже не знаю…
       В ней столько мяса…
       Я бы откусил шмат от ее мощного бедра…
       Я оглядел ее боди, что облегал формы под курткой, на нем были утянуты ремни широкие кожаные ремни портупеи, один выше груди, второй - ниже. Ниже талии боди уходил под джинсы.
       Она и из пистолетов стреляла…
       Похожие ремни сжимали ее бедра поверх джинс, держа крепления для автоматов.
       Иллона прекратила огонь. Я мигом отвернулся к мишеням, невозмутимо клацнул предохранитель на «оч», выдвинул приклад, прицелился. Арктр встал за плечом.
       Я открыл огонь одиночными.
       Пять лет назад мы перешли на реакторное вооружение. Вместо гильзы с порохом пулю толкает импульс реактора, заменявшего ударно-спусковой механизм. Звук при этом своеобразный: хлопок давится корпусом, обогащаясь стуком механизмов. При стрельбе на улице слышно лишь звенящие щелчки. Стреляя в комнате - по ушам долбит мощно. Гильз нет, потому магазин меньше и вместительнее, потому орудие гораздо удобнее и продуктивнее. В просторечии не стрелянный боезапас называют патроном, а после выстрела  – пулей. Самое замечательное – это то, что реактор бьёт много точнее и дальше, но из-за этого, для безопасности, работать с таким оружием надо только имея специальные тактические перчатки с ребрами на ладонях, и ребристые амортизирующие упоры на плечах.
       Мы с Иллоной открыли огонь – и без того грохочущий полигон разорвался шквалом хлопков очередей. В отличие от подруги, я бил по одной цели за выстрел, на средней дальности.
       Хороший вечер.
       К Арктру подошёл худощавый капитан в камуфляже багрово-серой расцветки, в простонародье «банирка». У этого офицера всегда мыслящий лукавый взгляд, острый нос, и трёхнедельная щетина.  Это Олькур Кин, командир роты материального обеспечения объекта. Они с Арктром давно знакомы. Капитан сложил руки за спиной, наблюдая за моими показателями. Иллона отстрелялась, а я продолжал сбивать мишени. Я сбил двадцать семь целей. Иллона сняла сотню. Я рациональнее, зато она уложила эту ораву всего за пол минуты. Тут я допустил промах.
       Ай, блин…
       Собрались!
       Между выстрелами я замирал на секунду, дабы усилить фокус.
       Можно-ли еще как-то повысить мою меткость?
       При работе с короткоствольным оружием я выдавал свой максимум.
       А если применить не только человеческие качества?
       Я могу двигать предметы силой мысли.
       Пуля же… предмет…
       После выстрела, я понял:
       Реактор даёт пуле скорость, за которой телекинезом не поспеть. Может когда-то я и смогу словить и направить свою пулю, но пока я не могу этого, остаётся лишь заключать в свою волю сразу всю траекторию летящей пули…
       Надо попробовать.
       Надо ещё успеть среагировать на промах...
       Выдыхая, я собрался, уперев пронзительный взор в мишень.
       Я смогу.
       Я сплотил волю в луч от дульного среза до мишени.
       Давай…
       Я выстрелил - пуля снесла мишень. Не ослабляя внимание, я нацелил на соседнюю голограмму: выстрел ещё раз – сшиб ту. Сместил вектор чуть в сторону на дальний едущий силуэт, выстрелил в него, пуля не поспевала.
       Сейчас.
       Ощутился жар от пули на полпути, из-за этого она отклонилась к голове мишени… попадание.
        Воу…
       Застыв в осознании случившегося, я медленно убирал прицел от удивлённого лица. Арктр все видел, оставался нем. Он мимикой спросил: «как?». Я в ответ пожал плечами. Вдруг у меня задрожал нагрудный карман, будильник на терминале: пора ехать в Металлборг, играть с Исходом. Я с сожалением сказал начальникам:
       - Мне пора.
       Арктр с Олькуром кивнули. Мы пожали руки. Я ушел снимать снарягу. Командиры обеспокоено посмотрели мне в след.
       Придя к своему штативу, я стал разгружаться,  разобрал орущие, сложил в его отдел. Вдруг почувствовался запах юной девушки - и грудь сама вобрала воздух. Сквозь стиснутые зубы доносились колебания рычащей глотки. Злобный гроул в сознании:
         Свалить и… овладе-е-еть…
        Я поспешил опомниться, дабы не выдать страсть.
        На таком расстоянии я бы давно услышал ее. Она подкралась, не иначе…
        Состряпав апатичную мину, я обернулся, увидев возле оружейной пирамиды усталую девушку, лет семнадцати. Она поместила карабин в свою стойку, снимала кепи и баллистические очки.
        Понятно: потела в полной выкладке.
        Ох, надеюсь она так усердствует хотя бы не каждый день.
        - Привет – резко сказал я.
        Промаргиваясь кладя очки, она кивнула, начав расстёгивать портупею с подсумками.
        Такие события надо будет предупреждать.
        С этой целью я спросил у нее:
        - Какая у тебя специальность?
        Девочка выдохнула:
        - Информационная безопасность, радиоэлектронная борьба.
        Я прямо спросил:
        - Ты часто так выкладываешься на учениях?
        - Обычно я ухожу позже.
        Ну ладно.
        Нужно скорее уйти. Я не готов бороть волчий порок.
        И к тому же, надо сберечь страсть для сцены.
        Прервав усладу от проверки снаряжения, я удалился.
        Прощаясь, мы благодарили друг друга за смену, за тренировку. До сих пор раздавалось пугающе мощное битье клинков, да удары рук: Иллона ещё дралась с Баррэктом в песчаном круге.
        Вот это зрелище.
        Она билась локтевыми клинками, а он – одноручными топорами. Оба искушённые мастера.
        Очень хочется узнать, будет-ли она в Металлборге ночью. Она одна может обойти меня на трассе.
        Ладно, придется уйти, не спросив, не хочу прерывать их.
        В раздевалке я нацепил всё ту же косуху, что подарил Макс, те же армейские брюки. Относительно новыми были разве что военные ботинки, приобретенные из-за удобства крепления щупов ножного управления мотоцикла. Постановка гоночной брони на стопы и голени была отдельным приятным процессом. Черные щитки на ременных соединениях, выглядели хламом, лёжа в шкафу. Но правильно одетые, они смотрелись на ногах красиво. Я укрепил легист на голень, от него ремнями затянул панцири на колено и наружную лодыжку так, чтобы их контактные сферы были в нужном положении, касаясь дороги при наклоне. От радости, что вот-вот помчусь, я шаркнул пальцами по шарику на левом колене, тот зажужжал, вертясь в суставе. Оставались болтаться щупы ножных рычагов, я натянул их на мыс и пятку подошвы. Из куртки достал аудиомонитор, сунул в ухо. Настроился на волну Городской Охраны, мой новый сетевой терминал позволял это. Далее мой путь лежал к парковке.
        Родной мотоцикл стыл меж угловатым масл-каром Баррэкта и тем самым белым байком… Иллоны. Она его хозяйка, я был не удивлен, и как я и полагал, этот аппарат неимоверно мощный.
        Как же она всё-таки им правит-то?
        Наверное, ее бедра и ягодицы имеют сопоставимый вес, раз они так крепки и выражены.
        Формы Лониного болида вызывали ассоциации с белым дельфином, моего же – ближе к стрекозе, если бы та была из… осколков каменного угля.
        Я аккуратно снял с руля открытый шлем, и медленно водрузил его на голову. Не сдержавшись, я взгромоздился на седло, мартёры просели. Силой воли, я опустил зеркальное забрало, скрывшее лицо до подбородка. Сенсор на газе узнал мой большой палец, и реактор заурчал на низком старте.
        Факйеах…
        Я слегка протронул мотоцикл, и на нейтрали вырулил до шлюза, где был заперт, для проверки и сканировании.
        Что же так долго-то…
        Стоило створе подняться, как я дал газ, грохоча умчавшись вдаль.
        До Металлборга надо доехать без приключений.
        По въезду на верхний город, я сбавил обороты, чтобы не привлекать внимание ГО.
        Я уже выучил город, потому ездил без навигатора. Агат образно кругл, и поделен на шесть секторов: центральный - нулевой, и пять периферийных кластеров, нумерованных по часовой стрелке. Я жил на юге, в социальном секторе под номером три. Металлборг стоял в культурном секторе - номер один. Между этими секторами был сектор номер два: природный заповедник. Это изолированная от человека дикая экосистема. Над природой и под ней тянулись прямые магистрали, сообщавшие первый и третий секторы.
        Солнце опускалось между зеркальных высоток. Вечерами багровая красота банир и гарьеней сияла в золоте заката. Винно-красная трава покрывала прямоугольные клумбы вдоль людных тротуаров.
       Красотииища…
       Сегодня служебный радиоэфир кипел пуще, вчерашнего. Периодически проходят доклады о драках на улице.
       Впереди ехала машина ГО, потому я заранее приподнялся в седле. Надо создать хотя-бы видимость совершеннолетия. Патрульный автомобиль, это бронированный седан с бамперами по всем сторонам. Черные капот и багажник, белые двери, остальное серое. Сила его реактора в два раза больше, для обеспечения мощной тяги при повышенной массе.
       Ну это мощь конечно…
       Прошло сообщение о стычке в общественном месте. Отозвался хорошо знакомый мне позывной: «Патруль-34». Это старший лейтенант Кёрц Бэкир, начальник патруля.
       Смеркалось. Наконец-то я ехал над вторым сектором. Этот кусок города отделен высоченной стеной и звуковыми пушками. Тоннель из бронестекла, протяженностью десять километров, идущий высоко над землёй по эстакаде. Прозрачная труба на поросших густой многолетней флорой и фауной колоннах, тянулась ровно над багровыми джунглями, над их горами, реками. Там внизу, дикая жизнь. Наблюдалась группа гигантских травоядных рептилий, на спинах которых пошатывались от шагов, приподнятые чешуи, имевшие вид бурых листов пальм. Они двигались к реке, на водопой.
       Под заповедником работал сектор подуровня, отведенный для биологической отрасли. Все засекречено, но иногда мне попадались разумы, приоткрывавшие тайны работ в тех базах.
       Лишь на этой трассе, и на этой скорости, я мог полностью отпустить все свои мысли, только в эти минуты, не было… ничего.
       Ни патрулей…
       Ни людей…
       И меня нет… ни в чьем поле зрения…
       Над тоннелем, едва не задевая стекло, летел гигантский крылатый силуэт динозавра.
       Тишь…
       Гладь…
       Свежесть…
       Скорость…
       Вкушать, не переживать…
       Десять минут идеального  психо-вакуума…
       Жаль эта дорога так быстро кончается…
       Для того, чтобы быть тут днём, нужен выходной.
       Окажись я в сей низменной дикости, попал бы в лапы ближайшего зверя.
       Тактика волков против неизвестного существа любого размера: чтобы убить наверняка.
       Вулж такой. Жаль что он один. Я надеюсь человек сполна заменил ему стаю.
       Мучительная гибель в кислотной паутине хищного богомола.
       Удушение хвостом хамелеона…
       Я никогда не буду настолько искушен в естественной среде, чтобы без опаски быть там.
       Никогда не буду столь диким, чтобы хозяйничать на дикой земле.
       Я въехал на территорию культурного сектора. Это другой мир. Данная территория была отведена под музеи с выставками, клубы с театрами, ринги со стадионами, но большую часть кластера занимала гоночная трасса. Всё сияет рекламами и неоновым освещением.
       Пару лет назад я приплёлся сюда пешком по пыльной обочине, нищий, грязный и усталый. Сегодня, я катил по этой парковке на собственном мотоцикле, как почётный участник мотогонок. Плескаясь в радостных приветствиях, я медленно ехал на нейтрали к барбакану, огибая скопления гонщиков, и их болиды.
       Сегодня войду с парадного входа. Иногда нужно ощутить себя посетителем.
       Я оставил мотоцикл у ворот, в паре метров от крепостной стены. Подошёл охранникам, что сторожили подступы у барбакана.
       Зачем они всегда стоят здесь? Всегда одинаковые, они всё равно пропускают всех. Ведь учёт личностей ведётся дальше, на КПП...
       Длинная очередь из рвущихся внутрь, проводила меня восторженными пожеланиями. Я влился с людьми под зубья поднятой герсы, в проем меж ставен. В воротном ходу, мы шли сквозь  секцию детекторов, потом через КПП, и наконец: впереди, внутри крепости, под ночным небом, была слэм-зона, до отказа набитая бесящейся толпой. В надворотной башне, находился офис хозяина Металлборга. На дальней стороне слэм-зоны, у здания форта, было каменное плато, где рубили тяжелое музло приглашенные музыканы. От плато шли решетчатые помосты к пьедесталам с пилонами, стоявшим ближе к середине площади. Высота шестов была выше лоджий.  Фанаты  скакали и трясли лбами, прыгали по кругу, навалившись толпа на толпу. Порывы мятежной мощи били ото всех.
       Высоко над головой пошатываясь массивные цепи, на которых воздушные гимнастки исполняли свои завораживающие танцы. Каким-то образом дробящая мощь хора из гитар, ударных, и синтезатора, гармонировала с извивающимися и размашистыми движениями женщин на шестах и цепях. Среди всего этого многоуровневого безумия в пространстве летали маленькие камеры на пропеллерах.
       Я погружался в людское беснование. Вокруг нас возвышались мощные крепостные стены. Боевые ходы твердыни расширялись внутрь лоджиями из металлических решеток, что держались на квадратных бетонных колоннах, стоявших посреди слэм-зоны. Там тоже народ бесился. Наверх вели широкие влазы, на коих могли разойтись четверо.
       Так, маршрут обычный: бар, обитель, сцена.
       Я пошел вперёд, медленно направляясь в сторону бара, жадно питаясь фанатским безумием. Бар нашей крепости был отграничен от остального двора тюремной решеткой.  У стойки радостно поприветствовал несменный друг бармен. Мы кивнули друг другу, и он принялся готовить коктейль под названием «нефть». Я усаживался на высоком стуле, игнорируя ажиотаж остальных сидящих. Вдруг девушка справа спешно отсела, уступая место хозяину крепости. На это место небрежно уселся высокий худощавый мужчина, звеня пряжками и замками распахнутого кожаного плаща без рукавов. На голове болтался фиолетовый лежащий ирокез.
       Вот это неожиданно. Он, еще и прям здесь…
       Это Этной, хозяин крепости. Начальник чуть повернулся на меня, обнажив из-под волос большой иссушенный глаз, от которого расходились чёрные рельефные сосуды. Его землистое лицо имело мерзкие морщины, а исхудалость тянула кожу от век. Рот сморщен, от чего очень узок , губы высушенные, покрыты трещинами.
       Что и в каких объемах надо потреблять, чтоб так себя изуродовать?
       Его тело исписано извилистыми узорами, сходящимися в козлиный череп, занимавший все туловище.
       Три года назад, Этной одобрил мое участие в группе Исход, на позиции соло-гитариста.
       Совпадение? В один год две совершенно разные работы принимают малолетнего, игнорируя трудовой кодекс. Это же был мой первый год, в лице свободного гражданина.
       Видимо так и бывает?
       Мы с Этноем скрепили руки в приветствии и кивнули. Он:
       - Сегодня ты явился по-людски? – голос начальника был хрипл и надрывен.
       Как он так делает: тихим тоном звучит в ушах, не смотря на шум.
       - Да. А то что-то я совсем зазвездился.
       Этной засмеялся. Мой голос звучал на резком контрасте, после его слов. Успокаивая хохот, Этой попросил:
       - Пошли в офис. Будем говорить в тиши.
       Как бы сказать поделикатнее…
       Я деликатно ответил:
       - Я сначала хотел бы выжрать.
       Этной вновь засмеялся, ответив:
       - У меня и выжрешь. Пойдём.
       В пяти шагах от бара начинался широкий влаз на стену. Мы взошли по нему, и направились к надворотной башне, обходя посетителей. Я невольно косился на гимнасток, исполнявших танцы в воздухе, чуть ниже нас. Пред нами на цепях извивалась девушка-эквилибр, с черепом саблезуба на голове, и обмотанная кожаными ремнями. Вокруг шеста, установленного в конце центрального помоста, кружилась угольно чёрная женщина, грудь и ноги которой были туго сжаты мелкой рабицей: это была Уна, главный хореограф у гимнасток, и моя любимая из них. После того, как я увидел ее, остальные три уже не интересовали. Ее белоснежные пышные волосы будто парили за ее головой.
       Мы подошли к воротной башне. В глубине проема были толстые металлические двери. Толщина стены не меньше полутора метров. Этой отворил эти тяжеленные створы и мы вошли. Я оказался в покоях, откуда видно всю слэм-зону, через стеклянную стену. Открывался вид на бешенство толпы пред сверкающей взрывами сценой. В центре помещения главенствовало костяное основание, на котором, в короне из гигантских ребер, находилось круглое ложе. Меж кроватью и окном красовался стеклянный стол, окруженный кожаным диваном, имевшим форму подковы. Мы сели по его краям. На столе, в куче порошкового наркотика, стояла бутылка крепкого благородного алкоголя. Он налил два квадратных стакана, мы чокнулись и оба выпили залпом до дна.
       На редкость крепкий раздолбай. Когда обычный человек, в отличие от меня, чуть пригубив это пойло, задохнется от ожога всех путей, Этной, не моргнет, выпив до дна.
       Он пронзительно смотрел на меня. Директор рок-станции поставил стакан. Я пока не решался выдохнуть. Этной же спокойно:
       - Грэмиен, я пригласил тебя за мой стол.
       У древних кельтонцев это значило, что Этной видин во мне ровню. Он вообще был приверженцем старых традиций. Мне нравилась это, потому я поддерживал этот оттенок беседы:
       - Мне будет четырнадцать, Этной. Это значит, я могу держать меч.
       Хозяин крепости усмехнулся:
       - Да, Грэм. В этих стенах ты возмужал, стал братом. Ты не только достоин сидеть с нами за столом, не только держать меч, но и… стоять в наших рядах.
       Мы взяли стаканы вновь, выпили. На неостывшее горло, вторая пришлась в разы жарче, но я терпел. Этной невозмутимо продолжил:
       - Ты – наш хребет, Грэм. С тобой мы станем бессмертны.
       Судя по возрасту его речи, он уже весьма поддат.
       Стоп, это он к чему?
       Прежде чем ответить, я начал усердно глотать слюну, пытаясь гасить жжение. Этной уже налил ещё, говоря:
       - Едем с нами, брат.
       Он зовёт меня на гастроли!!!
       Ого….
       В груди грохнуло от этого предложения. Я опешил. Забыв о горле, я хлебнул третий стакан, хрипло спросив:
       - Чего ты сказал?
       - Ого… ты так лихачишь? – ехидно подметил он.
       Пока я закашлялся, он, улыбаясь, монотонно произнёс:
       - Мы хотим забрать тебя в тур по острову… пока что по острову. Без тебя, металл – бревно. От тебя требуется лишь одно.
       - Что же?
       - Твоё… искусство.
       Я переводил дыхание, произнося:
       - Не все так просто, Тэн. Меня здесь держат дела.
       - Держат? Это что-же за крюки на цепях могут держать нашего лютаря блэкаря Грэмиена Райса?
       Я хохотнул, шутканув:
       - Ты меня знаешь, меня может держать только тяга к ещё большей жести.
       Тут он стал серьёзнее, и спросил:
       - Есть что-то суровее?
       И я ответил, уже серьезно:
       - У меня же работа, та, другая. А ещё кошку дома не с кем оставить.
       Я начал подносить стакан к губам, опомнившись, опустил его.
       Горло еще горит.
       Я договаривал:
       - Этной, ты же один всем этим руководишь. Рок-станцию кто без тебя потащит?
       Этной без задержек ответил:
       - В этом набеге Горвин поведет.
       Я согласился:
       - С таким воеводой можно в бой. Но сначала мне надо закончить всё здесь. Сам знаешь: воин может идти в поход, лишь всё доделав дома. Проблемы, неурядицы, свет выключить... утюг... покормить кота.
       - В этом мире сутки длятся тридцать шесть часов. У тебя таких дней будет с десяток. Как-нибудь успеешь уладить дела. Кстати, а ты вообще спишь?
       Почему-то его лицо стало таким, будто он не сразу понял, что сказал глупость.
       Сплю. Часов пять. И просыпаюсь строго тогда, когда энергия моего организма полностью восстановится. Ну и если учесть что психостимуляторы, которые я запиваю алкоголем, тоже продлевают мою активность.
       - Бывает что я сплю – скромничал я.
       - Ага, если бабу тут не заарканишь. Так что почти никогда.
       Мы опять засмеялись.
       Обычно я уезжаю домой с девушкой… или женщиной. Ехать после клуба к малолетнему, на мотоцикле, когда он за рулем — безумие. Но видя разум при беседе,  я могу расположить к себе девушку так, что она пойдет на что угодно.
       Усмиряя смех, Этной привел довод:
       - Грёмка, если тебе, при всём твоём, под силу в этой стране, устроиться на государственную работу, то и взять на ней отпуск не составит труда.
       До меня наконец дошла мысль, которую Этной доносил. Я умолк, глядя в стол, потом, будто в трансе, ответил:
       - Тэн, ведь за пределами Агата обо мне никто не знает.
       - И так быть не должно — яро возразил он.
       Вот: ключевой вопрос.
       - Мне бы обмозговать. Дело-то серьезное.
       - Ну, Грёмка, у тебя есть целых пять дней. Потом – ты родишься, и мы с тобой поговорим. Одобряешь?
       Я погрузился в мысли, отстраненно покивал, поднимаясь из-за стола. Этной тоже встал, взял меня за плечо и подвел к стеклянной стене. Мы с ним смотрели сверху на массовое безумие, а Этной тихо произнес:
       - Гляди на них. Они наши, уже родные. Каждого знаю. Но я хочу знать не только Агат. Нам нужно посетить весь мир, на каждый остров, страну, континент нашей… Родины. И я ясно вижу: без тебя… мы не покорим тела и умы так надолго, как это возможно. С тобой, после нашего ухода, мы будем известны до конца света.
       Проникновенно.
       За это я его и уважал: не смотря не свои моральные и внешние уродства, он умел заставить задуматься.
       Надо признать: мне нет дела до мнений…
       Для меня важно постигать новую мудрость. Из умов-ли, из пережитого-ли…
       Надо как-то все организовать.
       Может Рае поживет у Макса…
       Внимательно смотря на народ, я спросил:
       - А можно кошку взять?
       Дикий хохот босса взорвал тишину, Этной аж склонился, весело заверяя:
       - Можешь хоть кошку, хоть волка. Посетишь с нами для начала ближайший город, прикинешь каково это. Например, Бедокрикс, на каньон посмотришь. До туда на колёсах треть дня. Соображай: ты ночами наводишь ураган в этих стенах. За этим ты и ходишь сюда, получая новое впечатление каждый раз. Представь масштабы урагана скажем… стадиона или… да хоть просто поля, у которого границы видать с трудом.
       Да, в Агате большого поля не сыщешь. Можно только набить крепость народом.
       Поездка по острову – это самое масштабное в жизни.
       На Бедокриксе есть стадион?
       Может за пределами Агата я встречу кого-то подобного себе.
       Надо это пережить, глядишь, станется, что на гастролях я каким-то образом найду ответ на свой главный вопрос.
       В своей недолгой жизни я покидал Агат лишь в составе роты для полевых учений.
       Нас вывозили боевыми бортами на военный полигон под названием Камуланд. В древние времена Камуланд  был полем Нейтмарса, бога войны кельтонцев. Они растили там воинов. Ещё совсем недавно я там лежал под едущим танком, полз под работающими пулеметами, летел в вертолёте… десантировался с него на тросе. Там проходили наши стрельбы, отработки штурма и прикрытия, слаживание подразделений.
       Сейчас уже изобрели гранатомёты, которыми можно работать с нашим весом.
       Теперь-то наверняка мои бойцы с РПГ стреляют во всю…
       Эх, всему свое время...
       Как всегда…
       Не сводя сосредоточенный взгляд, я ответил со всей серьёзностью:
       - Я займусь подготовкой, брат.
       - И много цепей тебя тут держит? – спросил Этной.
       - Нет. Три: кошка, работа и увлечение.
       - Ради этого надо вырвать из своей плоти клюки цепей этого быта. Ради высшей цели.
       - Когда мы едем?
       Оскалившись, Этной ответил:
       - Я готов подстроиться под тебя, только сам понимаешь, не тяни.
       Не отвлекаясь от людского шторма, я составил в уме план действий, и резко отрезал:
       - Да.
       Этной одобрительно кивнул.
       Мы вышли и отправились вниз: Этной – за сцену, а я – пока не решил.
       До выхода Исхода остался час.
       Мне ещё с братьями играть.
       Надо проветрить башню.
       Алкоголь тихонько подкрался к мозгу, и восприятие разогналось до позитивных скоростей.
       Надо и себя разогнать. Пойду дам заезд, да заработаю лишних денег.
       У подножья влаза на меня вышли из своей раздевалки две наши высотные гимнастки. При встрече они стали перешучиваться, радуясь, что я здесь. Я подался вперёд, чтобы пройти меж ними, но они намеренно приобняли друг друга, чтобы обнять грудями мою голову.
       Неожиданно и приятно.
       Они нежно терлись грудью об мою ершистую голову, посмеиваясь от щекотки.
       Это обезоруживает.
       Но:
       Они не Уна.
       Из высотных акробатов, Уна – моя фаворитка.
       Будучи зажат лицом меж их четырёх грудей, я обнял этих весьма атлетичных женщин за талии покрепче, кивнул, что они несомненно почуствовали, и собирался идти, но подождал, пока они помнут мою голову под волосами.
Уна была их хореографом и имела более развитое тело, ибо росла в условиях племени. Именно её я видел на экране Макса тогда, годы назад.
       Я успеваю соскучиться по ней за день.
       Тут из раздевалки донёсся топот копыт. Дверь отворилась, и начала выходить Уна. Я поднимал голову, оглядывая ее мясо под грубой шершавой чёрной кожей. Её копытами была обувь, сценический атрибут. Они были из настоящей кости, над голеностопом переходили в античные латные сегменты, шедшие внахлёст до колен. Кольчужная рвань, свисавшая с широкого шипованного ремня на тазовом поясе, звенела по мощным бёдрам. Изгибы мышц живота будто нежились друг об друга под гнетом мелкой рабицы, сковывавшей талию тугим корсетом. Её лицо смотрело на меня сверху из-за упругих влажных холмов груди, на которых застыл мой восходящий взор. Строение её головы весьма отличалось от привычного. Круглый лоб и свод черепа были заметно выше, и Уна акцентировала эту особенность, поддерживая эту часть головы начисто выбритой. Её мелко-кудрявые волосы росли ребристыми прядями во все стороны по затылочной части, и были ослепительно белоснежными. В целом её портрет образовывал композицию, будто чёрная лысая голова источает белый свет.
       В принципе, если закрыть её лицо до бровей, получится половина солнечного затмения.
       Как бы я хотел увидеть её с бровями.
       - Привет, маленький брат – как ни в чем не бывало, сказала она.
       Её речь звучала буксующе из-за пышных губ, и их расположения на выдающихся зубах. Родной язык этой женщины на половину состоит из звуков животных.
       Этот рот не предназначен для нашей речи.
       Вдруг я облизал свои губы.
       А для чего ещё предназначен её рот?
       Сглотнув слюну, я кивнул.
       Я мог расположить к себе любую девушку, но лишь с помощью телепатии. Уна же - совершенно иное. Разгадывание устройства её разума и влекло меня к ней, в купе с её изумляющей красотой. Её натура слагалась из бойцовых нравов, взращенных укладом племени, в котором она выросла. Она охотилась на больших животных. Она защищалась от свирепых хищных зверей.
       Я спросил:
       - Ты куда?
       Она:
       - В обитель, пока на мне всё это пообожмется.
Направившись с ней, я продолжал:
       - Как твои дела? Что нового?
       Она, прекрасно понимая, что я к ней испытываю, ответила:
       - Со вчера ничего нового. Ты так липнешь, потому что от меня чего-то хочешь?
       Я хочу тебя.
       Сильно.
       Много.
       Жестко.
       Долго.
       - Помимо моих жажд, о которых ты знаешь? – выдал я.
       Мы остановились у боковой стороны плато, по которой восходили каменные ступени. У подножья недвижимо стоял человек в балахоне с глубоким капюшоном. Ступени вели на распутье к авансцене и арьерсцене, эти участки разделяла высокая стена из камня. Мы было начали подниматься, но Уна замерла возле таинственного человека в капюшоне. Я же встал на второй ступени. Уна пялилась мне в глаза.
       Видимо это особенность её народа: винно-красный цвет глаз.
       Наши лица оказались на ровне.
       Ну давай использовать это.
       Она взяла меня за кисть обеими руками, и стала рассматривать её, приговаривая:
       - По рукам можно рассказать о человеке. Шаман-ли… воин-ли… следопыт-ли… траволаз-ли…
       Моя губая ладонь в краге трудно поддавалась раскрытию.
       Если уж на то пошло, то по ходу я – друид.
       Я опустил глаза, почти закрыл их, чтобы ощутить её касания. Будучи отстраненной, Уна произнесла, игривым голосом:
       - Ты так яро жаждешь лечь со мной…
       Не поднимая взгляд, я хотел сказать что-то разумное. Она спросила:
       - Тебя бесит то, что я тебе не даю?
       Ей явно нравятся мои терзания по ней.
       Она продолжала:
       - Ты неустанно радуешь меня своим трепетом.
       - А ты меня - своей честностью – промямлил я.
       Она прижала мою руку себе под плоский нос и вдохнула запах: пот и прессованная кожа с полимером. Этот жест возбудил так сильно, что пришлось одёрнуть ремень за пряжку.
Теперь там хоть как-то попросторнее…
Она поставила копыто на ступень, и кольчужные лоскуты свисли с бёдра, обнажив его. Уна усмехнулась, любуясь тем, как нервно я стараюсь рассмотреть её. Я же был не в силах злиться на неё за это.
       Нужно не оттолкнуть Уну, чтобы смочь и дальше изучать её… вслепую…
       Вот это действительно задача.
       Вот это реально вызов.
       Уну будоражила война моих рвений: страсть к ней и жажда узнать её, рвали друг друга. Меня же неистово распаляло её упоение этим.
       Уна, с сожалением задрав голову на небо, сказала:
       - Мне пора наверх, маленький брат. Давай увидимся после погрома.
       Она имела ввиду её вознесение на пилон. А погромом тут назывался наш концерт.
       До выхода Исхода остался всего час.
Надо успеть проветрить башню.
Из-за разговора с Уной, времени осталось примерно на заед.
       Я спешно вышел на парковку. От этого стал разрастаться ажиотаж. Меня же все-таки не покидали мысли об Уне.
       Быстро нашлись знакомые, рвавшиеся сделать меня на трассе. Я притопал к ним на молоцикле.
       На улице охрана удивилась тому, что я так быстро дорвался до гонок. Среди  народа начал расти и ажиотаж. Быстро нашлись знакомые, рвавшиеся сделать меня на трассе. Я притопал к ним на молоцикле.
       Сейчас рвану километров на пять, сразу.
       В это время, на старт вырулили две машины. Острые, плоские, красивые, с аэрографиями. Одна вся зеркальная, с двумя черными полосами на капоте и крыше, вторая – черная, с золотыми узорами на сторонах по всей длине.
       Среди моих будущих оппонентов оказался гонщик, которого я не хотел видеть, он недавно вышел из больницы. Месяц назад, мне пришлось его туда отправить. В ту ночь, эти же люди рассказали ему обо мне, а он не поверил в мои достижения на гонках. Он вызвал меня на заезд, желая доказать всем, что меня можно обойти. Наши друзья посмеялись и сказали, мол: «Одумайся». На что тот разозлился, и поднял ставку до неадекватной суммы. Узнав, что я могу поддержать это, он обрадовался. После моей лёгкой победы, и получения мною выигрыша, оппонент взбесился ещё больше, и полез на меня с кулаками. На редкость опрометчив, даже об охране забыл. При уходе от прямого удара в лицо, я кулаком разбил его челюсти. Тот уронился без сознания.
       Ничего хорошего.
       Было неприятно ощущать хруст костей в его мнущемся лице, а уж тем более – кровь на кулаке.
       Ничего хорошего…
       …
       Он морально слаб…
       Я – неучтив… при своих-то возможностях…
       БЫЛ.
       В ту ночь надо было сразу влезть ему в башку…
       Я бы понял, что он себя не контролирует…
       А я подумал, что итак прокатит…
       Склонность к агрессии и неконтролируемый азарт, опасное сочетание.
       На СВОБОДА 5 в нас воспитывали чувство долга: любить и защищать отчизну которая дала нам жизнь и силу, хранить покой ее граждан, ибо ты ее солдат, и у тебя есть для этого сила, воля, знания, и умения.
       В тот день я покалечил того, кого должен защищать.
       Впредь я изучаю ум каждого, с кем намерен ездить.
       И сейчас тот горе-байкер все еще ненавидел меня. Я заметил его, пышащего злобой, даже не читая мысли.
       Произошедшему нет оправдания для нас обоих. Утешает одно: если бы я его не выключил, охрана сделала бы его инвалидом.
       Как всегда, устроителями гонок была компания киберпанков на багги. Сегодня, они одеты в запчасти: наплечники из проекторов, на руки одеты пружины мартёров, и многое подобное, до чего может дойти креативный ум, искушённый скоростью.
       Пружины на руках болтаются свободно. Как они держатся-то…
       От увиденного ближе я вздрогнул: пружины на руках организаторов висят на железнодорожных гвоздях, вбитых в руки насквозь, вразнобой. Кровь из ран под ржавым металлом давно сухая, облупилась, а они сами при этом, будто все нормально, регистрировали. Если больше не было желающих гонять, они на этом вездеходе отъезжали метров на двадцать, и уже там продолжали регистрировать заезды. За рулём у них сидел мужик в кожаной фуражке, и сварочных очках, и офицерском пальто на голое тело. Если народу много, то одна из трёх девиц, что привязаны цепями к рамам джипа, нависала над толпой, держа другой терминал. Тоже записывала гонщиков. Сегодня у одной из них на голове был одет череп оленя с рогами. Увидев это, я сначала насторожиться, лишь потом понял, что это скелет.
       Нас четверо на старте. Сумма средняя. Соперники обкатанные, честные. Хотели испытать обновку своих мотоциклов.
       И вот, наконец, настал этот момент: мы замерли, готовые. По традиции впереди вышла голая девушка. Сегодня она была обрызганная разноцветными светящимися красками.
       В прошлый раз была обёрнута в ржавую арматуру…
       Радужная дама подняла руки, и из ладоней выстрелили сигнальные ракеты – в этот миг все стартовали. Мои протекторы, будто каждым выступом вгрызались в асфальт и моментально кидали дорогу из-под себя назад. Я накинулся на руль, чтобы ударить переднее колесо обратно об дорогу. Мои противники уже позади, переключали скорости, а я - только врубил вторую. Вибрация  механики, бас урчания реактора, массируют восприятие. Оппоненты начали догонять на набранных скоростях, но я переключил на третью и вновь ушел. Выше им переключать уже некуда. Потому от их аппаратов стали раздаваться грохоты турбоускорителей, пошло резкое сближение. Но… я переключил на четвертую, и теперь, им меня уже никогда не догнать. Надо отдать должное: новая внутрянка значительно усилила их машины. Мы очередью порвали воздух над финишной чертой. Экран на барбакане осветил парковку фотофинишем, на котором моё колесо первым коснулось черты. Толпа взревела, я аж вжался в плечи. Мы возвращались по обочине. На шоссе в это время, стартовали очередные гонялы: две машины. Судя по дыму, это были староверы из сообщества «Лига внутреннего сгорания».
       На еще один заезд у меня не хватит времени. Надо уже готовиться к выступлению.
       До нашей обители проще дойти через служебный вход, что с тыла крепости.
       В Дальнем конце уже родного мне коридора был выход на арьерсцену плато. Левая дверь пред ним – наша обитель.  Другие двери коридора вели в комнаты братьев и сестер. Одна из дверей вела к Уне. Пересилив себя, я миновал ее, и зашёл в нашу обитель. Братья и сестра  готовились к выступлению. Куром развалился на софе, за которой на стене эпично возвышалась его секир-гитара. Взгляд у него был мёртвый, а брови приподняты.
Однажды на выступлении, в пылу, наш гитарист, своей гитарой, с размаху разрубил большую колонку, что была бруствером на краю плато-сцены.
      Куром был мне роднее остальных. Нас близила игра на гитарах. Он дал мне много навыков игры на гитаре, которые, как я выяснил, не известны или не под силу обычному человеку, расширил мои рамки этого искусства.
      Датана, сидел рядом с Куромом, вертел барабанные палочки. Ксилунь, с Бумбаном, сидели напротив. Горвин был во главе стола, он приветствовал меня поднятием кубка с элем. Куром улыбнулся, на радостях. Датана игнорировал. Бумбан сказал:
      - Здравствуй.
      Он проверял, хорошо ли вкручены рога и лампочки в его голове. Ксилунь, вредничая:
      - Явился!



       Мы всё обсудили, поели, попили, покурили, опробовали инструменты, да отправились играть. У выхода из комнаты, на стене, висела моя гитара. Она минималистична, строга, матова, и до ужаса проникновенна. Её формы были остры и обтекаемы. Регуляторы были сенсорами на рамах корпуса. Я снял её с креплений.
       На этих крюках Ксилунь дала мне на стене.
       Это был мой первый в жизни секс.
       Мы выходили на плато друг за другом. На этой высоте ощущение настолько особенное... какой бы грохот не стоял, какой бы ужас не творился: твердь не дрожала. Эта поверхность сложена держать битвы.
       Тут спокойно. Я так скучаю по этому покою. Но только когда я на нём стою. Странное ощущение.
       На плато лежали квадратные валуны, на которых порой стоял я или брат. В край плато, меж колонок-брустверов, был вбит блестящий клэймор Горвина — его микрофон. Тыльное лезвие у гарды имело зубья, вдоль клинка шел чёрный рифленый кровосток. Рукоятью был позвоночник, ключицы от которого образовывали гарду, навершием являлся чёрный блестящий камень, размером с кулак. Непонятно, как это работает, но голос выдаёт прямо в мозг.
       Мы выстроились лицом к толпе, а за спиной начали подниматься бетонные колонны. На них распяты люди, вниз головой, привязанные егозой, через арматурные петли.
       Вот это уровень, масштаб концерта. Как им удаётся такое организовывать… ради чего люди готовы терпеть такие издевательства…
       Слэм-зона бушевала. Массивной поступью, к своему мечу, взошёл Горвин. Узрев его, народ утих. Горвин обьял ручищами позвоночник своего двуручника. Датана уселся за ударную установку. Куром, сложив руки на своей секире со струнами, спокойно осмотрел на народ, будто убедившись, что все на месте.  Бумбан подёргал басом. Ксилунь, вызывающе демонстрируя себя, взошла к техно-органу, висевшему низко на цепях. Небрежно усевшись внутрь этой сферы, она уложила ладони на панели. Касаясь их, она извергла в пространстве эпичный раскат грома. Я встал на свое привычное место, между Бумбаном и Куромом, прижал пальцы к струнам, осмотрел всё. Ночное небо бесконечно, и с него, вращаясь на шестах, спускались наши женщины эквилибры.
       Как же Уна красива…
       Таинственная, жаркая, и неимоверно инородная.
       Горвин промолвил:
       - Зло идёт.
        Ооо...        Моя любимая песня. Лучше всех её знаю.
       Я прислонил мизинец к раме гитары, тронул струны медиатором.
       Ах…
       Щелкнул по одной, потом по другой: мелодия сладко явилась нам, а люди умолкли еще пуще. Я зажимал струны на грифе, щелкая по ним медиатором. Ударник начал тихонько бить ритм по бочкам, постепенно наращивая силу. Я глянул на толпу. Когда грохот Датаниных молотков достиг нужной громкости, врубились остальные гитары – мир взорвался рифами. Взревел народ, зарычал Горвин. Я менял мелодию, огибая переходы ударных, обогащая музыку волнующими тонкостями. Люди внизу неистово орали, трясли козами, били воздух головами… фланги слэм-зоны напали друг на друга.
       Среди буйства я видел недвижимых людей в капюшонах.
       Охрана бдит.
       Спустя полчаса концерта, люди внизу уже давно стали единым кипением. Дикое пламя рвалось из решеток в полу за нами, аж голую спину припекало. Завершив очередную композицию, мы отправились в обитель на перекур. Башка дезориентирована, приятно шатает, я опьянен энергией народа. Эта усталость приятно расслабляла. Уходя со сцены, я решил подойти к колоннам со статистами. Пол перед ними был из ржавых решеток, под которыми стояли огнеметы, смотревшие вверх. Оттуда до сих пор исходил жар, аж воздух подрагиивал. Ближе всех была колонна с прибитым к ней мужчиной. Как и другие, он судорожно дышал, поскуливая от боли. Весь в мазуте, он глянул на меня. Я тронул колючую проволоку, обнимавшую его пояс: она настоящая. Я спросил:
       - Нормально?
       Тот лихорадочно хихикая, кивал.
       Жесть.
       И где только находят таких добровольцев…
       На концертах никогда не было одних и тех же статистов.
       Мы ввалились в обитель, расселись на диваны. Я сжал глаза рукой. Ксилунь вгрызались в банку пива, оттуда мощно брызнули струи пены, облившие ее. Она оторвала от банки часть, и разлив остатки, сунула её рваными краями под юбку, начала там копаться.
       Она уже под кайфом.
       Горвин достал пригоршню льда из ведра, и вывалил себе в рот. Гитаристы закурили. Датана раскрыл пакетик ксенона, высыпал себе в рот, откуда начали раздаваться хлопки и шелестения. Пока блестящий порошок лопался на его языке, он откинулся на спинку, ожидая прихода. Преодолев свою постоянную неприязнь к происходящему, Дан обратился ко мне:
       - Ты будешь?
       Я покивал, и ударник протянул мне маленькую капсулу с перламутровым желе внутри. Я тревожно посмотрел на него, а он сказал:
       - Второе дыхание.
       Такое противоречивое ощущение: Датане неприятны все и всё. Но несмотря на его скверность, он все же дал мне допинг. Родня всё-таки.
       Я усмехнулся, взяв капсулу в пальцы. Потом сунул её между клыков и раздавил.
       Куром, глядя на банку сжимаемую пухлыми ручками Ксилунь, сказал ей:
       - Слышь, ты так техно-орган свой загадишь.
       Девочка вмяла в себя рваную банку, злобно посмотрела на гитариста, заверив:
       - Да.
       Выжженые узоры Датаны начали обрастать мерцающими иероглифами. Пальцы Курома обрели подобие тлеющих углей. Дрэды Ксилунь – копошась на ее спине, стали источать слизь, будучи разноцветными многоножками.
       Блин, и у этой дури приход – лютый хорор.
       Когда мы остыли, стали собираться на сцену. Бумбан одел сварочные очки и натянул на лицо шипастый респиратор.  Выперлись на сцену. Рёв толпы…
       Да, да, да: мы акуенны и все такое…
       Ударник сел за барабаны, от нечего делать, отбил по ним дробь. Куром тлел от корней волос. Люди сходились. От пилонов, по помостам, к нам гордо шествовали наши красавицы эквилибры. У одной вихлял хвост. Белые волосы Уны, росшие только на затылочнойчасти, парили по воздуху ореолом. Из всех спустившийся женщин, я жадно глядел лишь на нее. Женщины несли к статистам орудия пыток: секаторы, кривые лезвия. Уна была со старой ржавой газовой горелкой, шланг от которой овивал руку, уходя к баллону за спиной. От этого зрелища я, впечатленный, распалился страстью столь сильно, что перебирал струны еще лихорадочнее.
       На столь красивой женщине, такой старый ржавый, отрытый в гараже или сарае, аппарат.
       Ржавый металл на нежной коже…
       Уна видела, с какой страстью я глазел на нее, и принимала мо; вожделение как должное. Я же оглядывал её чёрное тело, и изящно выраженные мускулы. Она и вне танца двигалась пластично, будто в замедлении. Глаза трепетали пламенем вокруг зрачков. Пышные губы были натянуты на выдающихся челюстях.
       Узнать бы ее грацию в ложе…
       Я потерялся на момент. От накала, руки сами сжимали гитару. Питаясь моим вожделением, она взошла к нам, и идя мимо, к распятым, провела перфорированным горячим ржавым дулом горелки мне по щеке.
       Ух ты ж япать колотить!!!
       Блин, лишь бы не сбиться!!!
       Я отвлекся от нее, дабы удержать мелодию, едва успев правильно завершить песню. Датана начал партию, по которой я узнал, следующую композицию. Тут же сосредоточился, насколько мог под кайфом, приправил ритм своей мелодией. Песня была сурова, агрессивна. Название «Кровотечение небес». Горвин начал глубоко гроулить прозаичное вступление. Ксилунь врубила звуки  грома, при которых на потолке мигали белые лампы. Пока это продолжалось, Уна обдала огнём мокрого статиста на колонне. Тот вскрикнул от страха. Другая стриптизерша, кривым ножом, проткнула живот распятой по соседству женщины. Я не отвлекался.
       Мало ли что из этого глюк, а что - нет.
       Крики мучеников гармонично сливались с громом музыки. Пространство рвалось частотами. Прямо за нами из решеток в полу, прорвались шквалы пламени. Гитаристы избивали лбами воздух. Мои пальцы лихорадочно перебирали струны. Гитара Курома разгорелась ярким пламенем с искрами. Датана стал дополнять дробящий ритм третьей рукой по тарелкам, и чтобы звон не вмешивался, придерживал тарелки четвёртый рукой.
       Нами было отыграно много песен. Кости гудят, руки дрожат. Я пошёл в толпу совершать безумные подвиги и поглощать тонны энергии фанатов.
       Измененным восприятием я видел метаморфозы братьев. Датана барабанил шестью руками, и он сиял узорами будто неоновый. Куром нагревался изнутри настолько, что раскаленный череп светил изнутри. Горвин был темно-серым монолитом, неподвижно стоявшим у меча. Ксилунь стала вспышками молний, сверкавшими на всю крепость. В толпе мне показался байкер, у которого нагрудный панцирь из костей. Среди людей копошилось скопление пальцев и паучьих лап. Девушка, у которой руки от локтей расходятся в множество змей с жвалами насекомых вместо голов.
Галлюцинации все те же.
       Парень с червями вместо волос попадается на глаза не в первый раз.
       В сумасшествии…
       Я творю безумие…
       И мне это нравится…
       Да будет хаос…