Верный бумажник

Не знаю, почему, но с детства терпеть не могу кошельков. Мне их даже в руки брать неприятно. Даже слово это выговаривать противно. В Сибири кошельки называют гаманками —  это еще хуже — ни от других услышать, ни самому обозвать... Откуда такая брезгливость — понятия не имею. Не велик барин. Но тем не менее. Так уж получилось. А вот бумажник — совсем другой коленкор. Приятное русское слово. Даже когда его по фене лопатником обзывают — у меня никаких внутренних возражений. Но я —  человек не сидевший, так что буду говорить на своем языке.
Самый лучший бумажник, разумеется, тот, в котором не кончаются деньги — берешь, а не убывает. Но такие подарки достаются только сказочным дуракам, а я — дурак обыкновенный, для того, чтобы на меня посмотреть, не надо включать телевизор, достаточно выйти на улицу.
Мне достался бумажник нетеряемый.
Совсем случайно. Захотелось на память о первом дне после дембеля купить что-нибудь симпатичненькое, но не разорительное. И под руку подвернулся бумажник. Не какой попало, конечно, —  красивый, из хорошо выделанной кожи и по краям кожей прошит, на лицевой стороне городской прибалтийский пейзаж, короче, приятная вещичка. Но с другой стороны, мало ли их, приятных: купишь, к примеру, ботинки — загляденье, и нога, как в раю, а через год уже и выбрасывать пора...
Да знаю я, что бумажник деньги носит, а ботинки — человека. Естественно, что с человеком труднее, чем с деньгами, они, как многие считают, не имеют запаха, правда, у меня на этот случай особое мнение, ну а ножной аромат... стоит ли обсуждать. Но, согласитесь, что бумажники пропадают все-таки чаще, нежели ботинки.
А мой не пропал. Хотя случаев потеряться я ему предоставил предостаточно.
Первый раз это произошло в Ивделе. Бумажнику  пятый годок шел, он уже пообтерся, пообмялся, но выглядел еще молодцом.
Спрашиваете, где находится Ивдель?
Объясняю —  на севере Свердловской области. Там большой гидролизный завод, большой лагерь, разумеется, не пионерский, потому что пионеров стараются отправить на отдых в южном направлении, а комсомольцев — в северо-восточном. Большой завод при маленьком городишке. Еще там была река...
Почему была?
Потому что сплавлялся по ней с местным дедком двое суток и на тридцати километрах поймали единственного хариуса на двоих. Куда деваться реке после такого позора? Сгореть со стыда. Испариться. Сквозь землю провалиться. Куда угодно. Я вообще о ней говорить не хочу. Такая река не имеет права на существование. И еще там был лес. Полагаю, не стоит объяснять, что леса у нас имеют нехорошую привычку исчезать. Но тогда он еще был. В нем-то все и случилось. Вышел я на природу от гидролизных паров отдохнуть. Брожу среди березок, костянику от нечего делать клюю. И вдруг вижу — бумажник. Притаился в тенечке, греясь на августовском солнышке. Вот именно — и в тенечке, и на солнышке — не каждому такое дано. Ничего себе, думаю, подарочек. Нагибаюсь, тяну к нему руку, потом отдергиваю, хвать себя за внутренний карман пиджака... Пусто. У меня аж сердце остановилось от таких перепадов. Все, думаю, и деньги, и документы пропали. Потом к находке присмотрелся — да это ж  мой, родненький, прилег и ждет хозяина, как верный пес.
Выпал он, разумеется, когда я костянику щипал. Но, представляете, если бы я раньше хватился и начал бы в панике бегать по лесу? Ищи-свищи. Аукаться бесполезно. А он, умница, как-то исхитрился подозвать меня, послать дурачку свой сигнальчик.
Я, конечно, извинился перед ним за то, что считал его неодушевленным предметом. Пообещал относиться, как к лучшему другу и никогда не оставлять его пустым.
Если бы мы всегда держали слово. С перепугу чего только не наобещаешь, а чуть отпустило — и снова ветер в голове, а в заднице —  шило.
Через год оказался  в Норильске. В самую полярную тьму  и в самые морозы. Вместо пиджака вынужден был под шубу меховую душегрейку надевать. Бумажник пришлось  переселить в задний карман брюк. Про норильские гостиницы я уже рассказывал. Жизнь там скучнее, чем кажется с материка. Сами норильчане веселятся в гостиницах других городов. А мы —  у них, на сколько возможности позволяют.
Подхожу к администраторше доплатить за койкоместо. Возле нее молодой, лет пятидесяти, южанин вьется.
“Вазмы, дарагая, агурчик, угощаю”.
Девица упитанная, блондинка. Не знаю, чего уж он добивался: или заселиться хотел, или чего более теплого... Странные люди эти южане, обыкновенный огурец умудряются преподносить будто он не из воды состоит, а из чистого золота. Но девица, пусть и молодая, а понимает, что незнакомые мужики подарки даром не дарят. Он пододвигает огурец. Она отодвигает. Он: вазмы, дарагая, у вас такых сроду нэ расло. Она: не росло и не надо. Южанин: вазмы, он мне нэ нужен.  Она: и мне ни к чему.
Надоело их слушать. Кладу огурец себе в карман. Южанин открыл было рот, а я спокойненько объясняю, что взял никому не нужный огурец. И крыть нечем. Не скандалить же при даме из-за огурца.
Там же в гостиничном буфете я позавтракал этим трофеем, а через час почувствовал острую потребность уединиться и превратить южное золото в продукт для золотаря. Повезло, что рядом оказалось кафе. Я вроде говорил, что в Норильске полно заведений, где можно выпить, пожрать и так далее. Забегаю в кафе, пулей в царский кабинет. Рассиживаться было некогда, тем более, там вентиль барахлил, и на полу сантиметров десять воды накопилось. Выхожу на улицу. Стою на остановке. Вижу, автобус подходит, а рука моя, без команды, сама по себе потянулась к заднему карману...
Вот именно.
Мороз сорокаградусный, а меня — в пот. Бегом обратно. Быстрее чем в первый раз бежал. Успел. Плавает, родименький... Мокрый. Обиженный. Но верный. Поднимаю. Чтобы хоть как-то загладить вину, несу его обсохнуть и обогреться. В кафе у входных дверей «тепловой занавес», мощная струя подогретого воздуха. Подставляю бумажник под нее. Из угла бомжишка поднялся, остановился в двух шагах, смотрит, как я документы и деньги перебираю. Сначала молчал, потом слабеньким затухающим голоском выговаривает:
“Минут двадцать плавал, если не дольше”.
Не знаю, говорю, не засекал.
“Верняк. Я же видел, когда ты входил первый раз. Ой, дубина, ой...”, —  и, не договорив, завалился на подоконник.
Я тронул его —  не отзывается.
Я сильнее за плечо потряс — молчит. Лицо серое, и вроде как не дышит уже. Пульс проверять или искусственное дыхание делать, что важнее, не соображу. С перепугу бегу к поварихам. Кричу, чтобы скорую вызывали —  бомж умирает. Но когда у нас скорая спешила, да еще к бомжам? К ним даже милиция не торопится. Но не о милиции речь, если себя убийцей чувствуешь. Ищите, кричу, девоньки, какого-нибудь валидола. В таблетках я не специалист. Видел в кино, что большое начальство принимает от сердца. А вот помогает ли  валидол бомжам — понятия не имею. Но надо же спасать.  Мы же христиане, кричу. Этим, наверное, и достал. Две тетки, постарше, вывалили на стол аптечку, пошерудили — нашли чего-то. Взяли стакан воды... Короче, отпоили. Открыл мужик свои мутные зенки, отыскал меня взглядом, а прощения в этом взгляде — нету. Достаю червонец. Забрал. Но, чувствую, все равно не простил.
Да Бог с ним, думаю, чужой человек, странно встретились и странно разойдемся. Но перед бумажником стыдно —  ведь обещал же, слово давал...
И снова дал.
И снова не сдержал.
Помните,  году в восьмидесятом на железной дороге поломались все графики. Поезда шли с опозданием на сутки и больше. Такую чехарду лучше пересидеть дома, но эта мудрость полезна для тех, у кого дом имеется.
Я уже говорил, что наше начальство или не умеет думать, или думает только о себе. Извините, что повторяюсь — накипело. Должен был лететь из Уссурийска в Красноярск. Бац —  приказ: срочно —  в Балей.
Значит, сдавай заранее купленный билет, а дальше —  как повезет. У меня деньги на исходе. Даю телеграммы другу, брату и начальнику. Прислали все трое. Деньги пришли в Балей. Но приехал-то я напрасно: там других ждали, нестыковочка получилась. Проводы были короткими, а дорога оказалась долгой. Не буду вдаваться в подробности, но до Иркутска в четыре приема кое-как добрался. А там застопорило. Напарился до одури в аэропортовских очередях, потом плюнул в небо, поймал такси и поехал на вокзал. А там, не то что яблоку упасть негде... Яблоку, впрочем, там и неоткуда падать. Одним словом из двух букв –– ад. Билеты, кстати, были на ближайший по расписанию, но когда он придет, никто не знал, потому что еще вчерашние поезда не проследовали. Решил ждать без билета, а там  по прибытии разбираться. Пока с кассиршей любезничал, мужичок ко мне пристроился. Я билет не взял, и он не стал брать. Я хожу по залу ожидания, и он за мной. Выследил кое-как местечко, плюхнулся, ноги вытянул, и мужичок тут как тут. Рядом ничего не нашлось, места в летнем вокзале, как грецкие орехи на помойке, кучкой не валяются, штучный товар. Но на соседней лавке с краешку пристроился.
Да не бойтесь —  не вор.
Я сначала тоже заподозрил, потом присмотрелся — перепуганный домашний мужичок, просто принял меня за бывалого и решил держаться поближе.
А в зале духотища —  все в пропотелых рубахах, в нестиранных носках... Оно по-другому и быть не могло от бесполезной суеты и ненужных волнений. Мужички, у которых прихвачено было в дорогу, пробки начали откручивать. А много ли уставшему человеку надо? Смотрю, одного милиция под руки ведет, потом второго, третьего вообще за ноги тащат, бедняга головой о ступеньки колотится, то-то утром удивляться будет, шишки ощупывая. Опасно пить в дороге, особенно, если один путешествуешь. Милиция рейд провела, отдыхать удалилась. Но свято место... сами знаете. Сначала —  метла, потом — веник. Мужик без погон, но с повязкой дружинника. Ходит, билеты спрашивает — вроде как профилактика против бомжей. Но цепляется-то к нормальным людям. И не подряд метет, а ищет, кого на испуг проще взять. Может, штраф, на дурничку сорвать надеялся, может, власть показывал, может просто из вредности. И выцепил именно того мужичонку, которого я за вора принял. Бедняга растерялся, оправдывается, губенки трясутся, с носа пот капает... И такая злость меня разобрала, подхожу и говорю: чего к людям цепляешься, развели бардак на дороге, а виноватых на стороне ищете. Мне-то бояться нечего, у меня полный бумажник всевозможных билетов. Пру буром. Тот грозится милицию вызвать, а я же трезвый, меня бесполезно милицией пугать. Дружинник для виду постращал и заспешил дальше, но уже без остановок. Мужичонка раз пять спасибо сказал. Но я-то не ради благодарности встрял и даже не из благородства, просто неудобно перед собой стало, что за вора его принял.
Ночь темна, да не на век. Под утро петух закукарекал — какой-то чумарик надумал с птицей путешествовать. Услышал я любимую песню, и понял, что не засижусь —  вернейшая примета. Так и получилось —  сел в первый же поезд.
Еще не тронулись, а я уже спал на верхней полке и проснулся только к вечеру. Соседи рассказывали, что где-то в поле останавливались на четыре с половиной часа. Я не заметил. Да какая разница, лишь бы в обратном направлении не повезли. Сходил в ресторан, поужинал, триста граммов от бессонницы принял, и снова на боковую. Пусть, думаю, еще одну вынужденную стоянку устраивают, к обеду все равно доберусь. А ночью просквозили по холодку с опережением графика, и утром проводница еле добудилась меня.
По дороге с троллейбусной остановки к общежитию увидел открытый гастроном и... Даже карман проверять смысла не было. Вспомнил, что оставил бумажник под тюфяком. После ресторана сунул его в изголовье и спросонья забыл забрать.
Все, думаю, Бог троицу любит, два раза прощал, а на третий — послал к черту. Но на всякий случай вернулся на вокзал, нашел дежурного и объяснил, что в таком-то вагоне, в таком-то купе на верхней полке лежит бумажник с документами и деньгами.
И вот, когда я это сказал, сразу почувствовал, что мой родименький не высунется на глаза, пока за ним не придут нужные люди. В невидимку превратится, но дождется.
Дежурная при мне позвонила на следующую станцию. Через пять дней я получил перевод, а чуть погодя и бандерольку с бумажником.
Если бы этим кончилось.
Но, чтобы вам не надоесть, постараюсь –– покороче.
Сижу в гостинице. Вечер. В десять утра — мой самолет. А не порыбачить ли мне, думаю, на прощание. Речка там великолепная. А гостиница убогая. Начал переодеваться, к соседу знакомая пришла. Сгреб манатки и топаю через весь коридор в туалет.
Догадались, наверное, уже?
Пока переодевал брюки, бумажник выскользнул из кармана. Мне, собственно, и в рыбе нужды не было, гостиничным теткам хотел оставить, но —  красивая река, белая ночь, хорошо клюет — разве оторвешься. В гостиницу вернулся в начале седьмого, чтобы не торопясь помыться, позавтракать и выйти к автобусу. Раздеваюсь в душевой и чувствую, что чего-то не хватает. А чего может у меня, растяпы, не хватать? Ясно чего —  ума и бумажника. Ума с рождения не было, а где посеял бумажник, я не сомневался. Только там, где штаны снимал, где же еще... Сходил, на всякий случай, проверил. Но не будет же он ждать меня в туалете целую ночь. Спросил у горничной, может, какой честный человек подобрал и передал ей. Нет. Честные люди в ту ночь в туалет не ходили. Спокойно так ответила, будто я о забытой зажигалке или о журнальчике беспокоился. Привыкла, наверное, что мужики вечно что-нибудь теряют. Но все-таки посоветовала сходить еще раз в кабинку и посмотреть в ведре для использованной бумаги. Иду за последней надеждой. Переворачиваю ведро и вижу поверх кучи скомканных и ссохшихся обрывков газет — он. Лежит и чуть ли не человечьим голосом выговаривает: сколько, дескать, можно, подлец, ты неблагодарный...
Как только ни оправдывался, как только ни извинялся: не я, мол, тебя в эти поганые бумажки бросал, чужие нехорошие люди над тобой надругались — да много ли толку от запоздалых оправданий.
Заглянул внутрь, смотрю —  все на месте и паспорт, и билет на самолет... В те времена достать летом билет на материк для северянина было труднее, чем зимой купить цветы или арбуз. А родимый бумажничек сохранил мне билетик. Ну, вытащили последнюю четвертную, да плевать на нее. Мелочишка в карманах пиджака завалялась — на автобусы хватило, а завтракать мне расхотелось, какой уж там аппетит. Держу бумажник в руках, благодарю, извиняюсь, а он молчит в ответ, устал от моего разгильдяйства.
И, последнее, вы уж потерпите, осталось совсем чуть-чуть.
Бумажник мой постепенно из коричневого превратился в черный, прибалтийский пейзаж с него исчез.
Нет, не потому, что Прибалтика отделилась от Союза. Мой бумажник всегда вне политики. Пейзаж просто вытерся. Кожаная оплетка пообтерлась и полопалась. Я капроновыми нитками подлатал, но скорняк из меня неважный. Знакомые корят: неужели не стыдно, неужели новый нельзя купить? Нет уж, от старых друзей не отказываемся, не так воспитаны.
Потом я вообще бросил якорь в Красноярске, ездить перестал, а по городу можно передвигаться и без бумажника. Карманные деньги я ношу в карманах. Бумажник отлеживался на законном отдыхе.
Но совсем недавно жизнь заставила слетать в Якутию.
Недоразумения начались еще в нашей бухгалтерии. Три лимона командировочных!!! Кассирша выставила на стол штабель пятисоток, и я ахнул. У меня ни сумки, ни портфеля —  как их унести. В полиэтиленовом пакете такое богатство по автобусам не потащишь. В бухгалтерии ведро с помидорами стояло. Говорю, давайте переложим помидоры в пакет, а деньги в ведро и сверху тряпкой обвяжем. Но шутки-то шутками, а уходить как-то надо. Рассовал пачки по всем карманам —  в два раза толще сделался. В кассе аэрофлота на треть похудел, Но пачки доставал с одной стороны, вышел на улицу кособоким и прихрамывающим. Заглянул в сберкассу, там очередища. В двух магазинах кое-как сумел обменять три пачки на пятидесятитысячные. Потом знакомые стотысячную дали — бутылку пришлось ставить. Сколько ни старался, а нужда заставила упаковывать деньги в сумку, сейчас их барсетками величают, а когда-то, как только они появились, народ называл их «педерастками». Набил, как подушку. И —  в путь. А дорога дальняя и с пересадками, от Якутска еще полчаса лету...
Кстати, бумажник тоже прихватил. Пусть он и не приспособлен к новым деньгам, но из уважения, и старичку надо иногда проветриться, молодость вспомнить, а чтобы ему достоинство не терять, положил в каждое отделение по трояку, которые не успел обменять, когда свистопляска с деньгами началась.
До места добрался без приключений. А там работать надо. Я, в принципе, не против, для того и летел, но куда девать деньги. В гостинице оставлять опасно. Представляете, что будет, если украдут? Раньше всегда у местного населения можно было перехватить. Но времена изменились, человек человеку уже не брат, а волк. Кто-то, может, и дал бы —  так нечего. Кто-то перестал доверять. А кто-то просто перестал стесняться своей шкурности. Так ведь и сам-то раньше мог с чистой совестью пообещать, что вышлю долг сразу, как вернусь домой, а теперь, не совсем уверен, найдется ли, что отсылать.
В общем, сплошные волнения, не знаешь, о чем думать: как работу половчее сделать или как сохранить деньги до отъезда. Ведь даже в сберкассу не сдашь, ну сдать-то сдашь, но когда получишь... это уже еще, как повезет.
Успокоился только в Якутске, когда купил билет на обратный рейс, когда появилась гарантия, что выберусь на материк, а там уж как-нибудь не пропаду, на крыше или в кузове доеду. Да и денег-то осталось... Но коли начал сравнивать времена, справедливости ради, надо отметить, что раньше в аэропортовских гостиницах для простого пассажира мест не было. Сам половину жизни на лавочках откантовался. А там зашел — выбирай на любой вкус. Перестал народец болтаться без дела. А если в этой гостинице у меня сперли бумажник, так это могло случиться когда угодно и где угодно. Не хочу говорить о несчастном воришке, хочу сказать последнее слово о моем верном бумажнике.
Увели.
Прошляпил.
Прощелкал клювом.
И хватился-то перед самой посадкой, когда уже билет зарегистрировал. Сунул руку в карман и вдруг холод почувствовал, настоящий лед, только сухой. Пусто в кармане. Стою и не знаю, что делать. Нет, я, конечно, не кинулся на поиски, занятие бесполезное, даже если бы рейс отменили, все равно бы не нашел. Пригласили на посадку, и я побрел в хвосте толпы. Но, честное слово, на душе было так паскудно, будто я больного друга в беде бросил.
И только в самолете до меня дошло, что бумажничек мой сам воришке подставился, отвлек внимание от моих последних рублей. Вызвал огонь на себя, можно сказать. Понял, или, точнее сказать, выдумал свою ненужность и гибелью своей решил сослужить хозяину последнюю службу. Жалко, что так получилось, не хотелось мне такого расставания, но я ему не судья.