Незнамо что. Глава 22

ГЛАВА XXII

   Прежде чем написать всё, что ему вступит в голову написать о чиновниках и начальниках здешнего мира, – разумеется, без имён, фамилий и особых примет, могущих посодействовать случайному и нежелательному узнаванию кого-либо из них, – он должен заявить следующее: у нас кому только памятников не понаставили (с любовью – коровам, кошкам и собакам, с изрядной долей сочувствия и доброй иронии – неведомому водопроводчику, с поразительной своей сюрреалистической полифонией монументального, уродливого и комического – Петру I), но явно недостаёт самого главного памятника, – незаметному, незаслуженно оболганному чиновнику российской муниципальной глубинки, этому истинному столпу государства Российского.

   «„Муниципальной“ – громко сказано. В цивилизованных странах для выполнения своих функций муниципалитет может принимать решения, обязательные для всего населения, вводить местные налоги. В России муниципалитеты обладают лишь теми полномочиями, какие ему разрешают иметь, то есть практически никакими. Разница, думаю, очевидна. С таким же успехом беззубую и безденежную российскую муниципальную власть можно ёрнически величать префектурой, аймаком или даже кантоном: на выходе всё равно будет абсолютный административный нуль.
   Кстати, если сравнить законодательные и бюджетные возможности оболганного и забытого советскими историками российского земства и современного нам местного самоуправления, то поневоле задумаешься: а не потому ли свернули шею царизму, что оно очень уж смахивало не на кровавое самодержавие, а на самую что ни на есть демократическую форму правления?» 
 
   Он так и видит его перед собой – отлитого в бронзе, со стёртой на рукавах и коленях позолотой, среднего роста, не толстого и не тонкого, не сгорбленного, но немного сутуловатого от долгого сидения за канцелярским столом, в очках, необходимых не только для сокрытия глаз, но и для придания его унифицированному лицу вида значительного и даже интеллигентного, в костюме «вчера купил по случаю и ношу уже четвёртый год», в штиблетах «не дороже, чем у старших по должности», с папкой или портфелем (по моде), в шляпе, кепке или берете (по моде), идущего походкой не медленной и не быстрой, не горделивой и не вальяжной, но вместе с тем настолько неуловимо выразительной, что его, чиновника, где-нибудь на улице даже и ночью, со спины, на расстоянии даже и полукилометра незамедлительно отличишь от дворника, фрезеровщика, плотника, водителя маршрутного такси, слесаря-сантехника или монтажника-высотника, – одним словом, от разномастного – «подлого» – сословия.   
   Читатель будущего вправе потребовать от него разъяснений.
   «Охотно вам отвечу!» – как говаривали во времена не столь отдалённые. Но перед тем как начать своё короткое повествование о начальниках здешнего мира, он должен опередить возможные обвинения в измышлении или подтасовке фактов в угоду своим или чужим интересам, и, дабы его не заподозрили в этом постыдном поступке, одновременно и заявляет и напоминает: сейчас он не имеет никакого отношения к местному чиновному сословию, а принадлежит к одной лишь непринадлежной братии, поэтому, если в будущем снова окажется вдруг чиновником (никому не дано предугадать повороты судьбы, особенно в российском государстве), то продолжит свои заметки с той же беспристрастной честностью, с какой и начинал их бог знает сколько лет назад.
   Заслуга чиновника российской глубинки в деле сохранения государства огромна, неоценима. И – незаметна.
   Незаметна потому, что у нас на первый план всегда вылезают личности, мнящие себя первыми в государстве, наивно полагающие, что без их ведома ничего не делается, и даже птицы, прежде чем улететь на юг, испрашивают их высочайшее соизволение. На самом деле роль первых государственных лиц сводится лишь к представительским функциям, а истинным хозяином российских просторов является мелкий (по московским меркам) чиновник. Если завтра убрать «первое лицо», то ровно ничего не изменится: ему тут же найдут замену. Пример господ Путина, Медведева, Лужкова и прочих достаточно ясно показывает, как из кремлёвского механизма легко и безболезненно извлекают потускневшую шестерёнку – первое лицо, выбрасывают, тут же вставляют другую, новенькую, отливающую глянцем, наведённым проворными перьями беспринципных пиарщиков. Но если эту же операцию попробовать проделать в российской глубинке, где первое лицо, глава муниципального образования (по сути, глава феода, не унаследованного, а отданного ему государством во временное владение), обладает практически ничем и никем не сдерживаемой административной властью, то не обойтись без разрушения схемы отношений, выстроенной по вертикали и горизонтали. Если схема уже устоялась, значит, не избежать мгновенно последующих неприятностей: от непредсказуемого по своей продолжительности кризиса (экономического, политического и т.д., и т.п.), общественного коллапса, а то и крови. (Читателю будущего это его утверждение покажется странным или даже голословным, но на сегодняшний день – 17 февраля 2011 года – это так и есть.) Уровень жизни и показатели экономического развития такого феода, а, значит, и здешнего мира тоже, зависят отнюдь не от строгого соблюдения законов разного уровня, начиная с обязательного Устава муниципального образования, а от одних лишь человеческих качеств (а также и пристрастий) его главы: если глава увлекается спортом, значит, спортивная жизнь в районе «кипит»; если глава – хозяйственник, значит, развивается экономика; если глава не чужд литературы и вообще искусства, значит, у него в чести люди творческого склада; если глава ни то ни сё, значит, на ключевых постах оказываются бесцветные личности, жизнь в районе бюрократизируется, – соответственно, очень скоро он «заваливается» по всем показателям, а наиболее активная часть населения замирает или мигрирует, или, проще сказать, разбегается.
   Впрочем, сплошь и рядом оказывается, что феодом правит отнюдь не его глава, избранный путём прямого тайного голосования, а кто-то со стороны, о ком обманутый электорат (очевидно, кремлёвские идеологи в условиях откровенно недемократической процедуры выборов всё же постеснялись назвать народ избирателями, потому и ограничились словом иностранным, звучным, мало кому понятным) не имеет ни малейшего представления. Это может быть кто угодно – московский или областной мафиози, прокурор района или начальник милиции, местный предприниматель или кто-то другой со связями в административных или криминальных «верхах». Здесь всё настолько запутано, переплетено и перекручено, что лишь через пару столетий, а то и позже, историки выяснят, кто в действительности правил российскими республиками, краями, губерниями и районами в эпоху Великого Криминального Беспредела, начавшегося в последней четверти XX-го века и закончившегося (думаю, так и будет) в первой четверти века XXI-го.
   Таким образом, огромной страной управляют (чаще всего в ручном режиме) всего несколько тысяч мелких чиновников, причём они именно управляют, а не изображают управление, как это у нас обычно делается. А по факту страна давно уже управляется самоуправлением граждан, начинающих не повсеместно, но активно вмешиваться в экономические и гражданские процессы своих территорий (прежде всего – ЖКХ и суд), озабоченных, конечно же, своим карманом, а не корыстными интересами чиновников, представителей не то антигосударства, не то олигархического или любого другого капитала. Банальная истина: экономические интересы неизбежно перерастают в политические, и в России это перерастание (точнее – переползание) уже чувствуется.
   Предваряя вопрос, чем  же занимается кремлёвская власть, он охотно отвечает: в это время где-нибудь в США, Швейцарии или Франции президент Российской Федерации Дмитрий Медведев вместе с другими президентами увлечённо играет в «большую политику», – например, принимает решения по ограничению распространения свиного гриппа или стратегических ядерных и наступательных вооружений, которые российская пресса по традиции, сложившейся ещё со времён советской власти, всегда называет не иначе как «историческими, глобальными, всеобъемлющими», – то есть принимает такие решения, о которых все забывают на следующий день после их принятия, и, разумеется, публикации во всех газетах, начиная с передовиц в «The Times», «Newsweek» и заканчивая восторженной статейкой в какой-нибудь российской «Горлопановской правде», самой что ни на есть заштатной районной газетёнке.
   Не столь давний пример – визит Медведева в республику Вьетнам, где он тоже что-то говорил и принимал очередные «исторические» решения. Автор этих строк, как ни силился, так и не вспомнил, что именно говорилось и принималось, помнит лишь, что это было произнесено велеречиво, невнятно, но прозвучало, как и всегда, «исторически, глобально, всеобъемлюще». Как нетрудно догадаться, главная цель визита проста, как кусок рогожи: всего лишь напомнить о себе: «Великая Россия – есть!». Судя по скучающе-бесстрастным лицам вьетнамских товарищей, их не впечатлили ни визит, ни сам Медведев, льстивой физиономией и предупредительными, откровенно лакейскими движениями и жестами смахивающий скорее на полового из трактира или на приказчика из отдела женского нижнего белья, чем на президента некогда великой державы. Президент Вьетнама, стоя рядом с беспрестанно улыбающимся Медведевым, произносил, согласно дипломатическому протоколу, ничего не значащие официальные фразы (ни словом, кстати, не обмолвившись, что вьетнамская республика самим фактом своего существования обязана Советскому Союзу, а сам он – без советских рублей и автоматов Калашникова – сейчас был бы не президентом, а рабочим на рисовых плантациях) и в его раскосых глазах плескалось вежливое снисхождение к представителю страны третьего мира... 

   «Боже мой, какой позор! Ещё несколько лет такого же „демократического“ правления – и очередного российского президента на правах бедного родственника встретят в Марокко; этак и до Эфиопии недалеко»

   Вопрос, чем занимается муниципальная власть в богом забытых здешних мирах, очень простой и, одновременно, непомерно сложный.
   Если коротко говорить, для чего поставлена власть на местах, то можно ответить так: её важнейшая задача – проведение выборов разного уровня, до президентских включительно; разумеется, с обеспечением нужного центральной власти результата. Если за неподготовку больницы или школы к отопительному сезону пожурят, в худшем случае не погладят по голове, то за провал выборов её сейчас же срубят, словно кочан капусты.
   Простые люди не понимает, почему местная власть занимается не конкретным делом, вроде ремонта дорог, а, по их мнению, «всякой ерундой», – бесконечными выборами и перевыборами, ликвидацией, объединением и очередной ликвидацией предприятий и организаций (колхозы государство удушило ещё в 90-е годы) и постоянным переименованием того, что ещё осталось.
   Наивные!
   Они не видят ответа, распластанного на поверхности российского болота: власть всех уровней занята всего лишь имитацией работы (причём имитация не просто одобряется сверху, но и всячески поощряется). Это грандиозность предъявляемых электорату планов – и пышная отчётность при лезущей в глаза ничтожности результатов, это значительность выборов депутатов в районную Думу и Думы сельских поселений, которые якобы придут и горы свернут – и гробовая тишина о деятельности этих горосворачивателей, всего лишь утверждающих и успешно распиливащих спущенный сверху грошовый бюджет. Впрочем, в условиях отстранённости центральной власти, увлечённой лишь собственным ненасытным обогащением, от управления страной, фактически передавшей бразды правления всевозможным мафиозным структурам, заниматься чем-то иным просто невозможно.

   «Вот, кстати, наглядный пример виртуозного, иезуитского подавления центральной властью чувства собственного достоинства как главы российского городского или сельского поселения, так и его жителей. Город – „звучит“, село – звучит, даже деревня – и та звучит (не деревушка и тем более не хутор), а вот городское поселение – что это вообще такое? Словарь разъясняет: поселение – это населённое место, где может быть лишь один двор, и всего-то. Таким образом, определения „городское поселение“ и „сельское поселение“ звучат так же комично, как, например, „хуторское село“, „городская деревня“ или же „сельская деревня“. Это обыкновеннейшая литота (в переводе на разговорный русский язык – чушь собачья). Произнесите вслух „городское поселение“ и „районный центр“ – и, надо думать, сразу же почувствуете вящую смысловую градацию между ключевыми определениями „поселение“ и „центр“.
   Кто-то может возразить: а какая разница? Тогда почему бы Москву не окрестить городским поселением, обозначив в скобках: (столица)? Ведь, – а какая разница?» 

   Многие – если не почти все – главы городских и сельских поселений работают (вернее, продолжают работать) на одном лишь патриотизме, а точнее, на его обломках, остатках, объедках, крохах. Благодаря их крестьянской и управленческой смекалке, сибирской изворотливости – и своей собственной, конечно, тоже – жители выживают, а, значит, и страна ещё как-то держится. А вот когда они опустят руки – вот тогда нам всем придётся ох, как солоно!
   Но – по порядку.
   Если прежний – советский – руководящий состав выстраивал отношения с рабочим людом по-разному (кто запанибрата, кто по-деловому, а кто и несколько свысока), то нынешний, молодой да ранний, не нюхавший советского административного пороху, попросту не обращает на этот люд никакого внимания. У читателя будущего может сложиться впечатление, что это отличие – принципиальное. Ни в коем случае!
   В прежние времена сплошь и рядом (то есть, на каждом предприятии, в каждой организации), можно было наблюдать вот такую, например, сценку:

   В кабинет директора вваливается рассерженный водитель грузовика. Широкими шагами идёт к столу. Нависает над начальственной лысиной. Возглашает:
   – Прокопий Егорыч!
   Директор нехотя отвлекается от раскрытой ведомости, искоса взглядывает на водителя, спрашивает:
   – Ну?
   Водитель сдёргивает с головы промасленную кепку и ударяет ею о край стола.
   – Так ить, япона его мать, запчастей снова нету! А мне коленвал вот так нужен!  (Водитель размашисто режет ребром ладони по кадыкастому горлу.) Карбюратор – тоже! и поршня – в хлам! и радиатор! Я механику уже который день об этом талдычу, так он и слушать не хочет!
   – Так-так-так... ага... ну да... – рассеянно бубнит директор. Закрыв ведомость, тут же раскрывает другую – побольше, потолще, со страницами, захватанными пальцами.
   – Фондов, говорит, нету, кончились... – продолжает горячиться водитель. И, видя, что его не слушают, взрывается: – Да какие там, нахрен, ещё фонды! Пропил, сукин сын, мой коленвал или тишком дал кому-нибудь другому из своих или старых шоферов, – я в гараже не первый день, не знаю, чо ли?! – а теперича придумывает всякую ерунду...
   Директор морщится, кряхтит. Взглядывает на водителя. Советует:
   – Ты, Кузьмич, того... полегче с обвинениями-то...
   – Да хрена ли мне бояться! – перебивает его разбушевавшийся водитель. – Самосвал, япона его мать, четвёртый день, как сухой стакан, простаивает! План горит, зарплата – тоже! Да за это меня моя баба с дерьмом сожрёт и не подавится! Прокопий Егорыч, да войди ты в моё положение!
   Директор разводит руками.
   – Вхожу, но ничем помочь не могу: фондов действительно нету.
   Водитель косится на него. Натягивает на голову кепку. Бредёт к выходу.
   – Сегодня же уволюсь... – бормочет он, – хрена ли тут резину тянуть... да меня в «Заготзерно» давно уже зовут... (Он решительно берётся за ручку двери.) В сейсмопартии позавчера прямо пообещались: мол, если надумаешь к нам, так мы тебе сразу ключи от новенького «зилка» вручим...
   – Постой, Кузьмич! – обеспокоенно окликает директор, но водитель, будто не услышав, распахивает дверь. На пороге останавливается, спрашивает через плечо:
   – Ну?
   – Скажи механику, – говорит директор, – чтобы сейчас же дал тебе коленвал. (Водитель оборачивается.) Из моего личного, – голос директора крепнет, наполняется значительностью, – неприкосновенного фонда. Как премию, – голос директора грохочет торжественностью, – одному из лучших водителей нашего предприятия!
   Водитель озаряет кабинет ликующей ухмылкой.
   – Ну, Егорыч, уважил! Так, может... – он плутовато щурится, – под такой-то замах в этом фонде и карбюратор найдётся?
   Директор нацеливает палец в ведомость, говорит полинявшим голосом:
   – Потолкуй с механиком, как там да что, но на моё разрешение не ссылайся. Короче говоря, всё от тебя самого зависит.
   – Замётано! – радостно восклицает водитель. Сорвав с головы кепку, с силой бьёт ею о ладонь. – Ну, уж я-то не растеряюсь – карбюратор из него вырву!
   Директор его уже не слышит: склонившись над ведомостью, глядит в бухгалтерскую цифирь и бубнит:
   – Так-так-так... ага...

   Сегодняшнее (на момент написания – 3 марта 2017 года) начальство не понимает, не желает понимать, тем более принимать даже не к руководству, а к сведению абсолютно чуждый для них принцип демократии, потому неспособно руководить в новых условиях. Для осознания этого довольно простого факта начальству понадобится ещё лет, как минимум, двести, поэтому сегодня оно руководит, как умеет – так, как повелось со времён ещё незапамятных.
   Руководитель любого уровня смотрит на своего подчинённого исключительно как на холопа; подчинённый смотрит на руководителя любого уровня исключительно как на барина. И это не отсутствие гражданского самосознания и не атомизация общества, о пришествии которой скорбят на каждом углу, это – российский менталитет, за столетия вобравшийся в каждого из нас настолько глубоко, что, пожалуй, впору говорить о мутации нравственности.
   Вчерашний холоп, назначенный даже мелким начальником, мгновенно превращается в барина. На ещё вчера ясные глаза наползает начальственная поволока, черты лица расползаются в брезгливую маску и всё оно как будто сообщает: «Ты поговори у меня, поговори!»
   «Допетровская Русь, в лучшем случае начало 16-го века», – думает он, глядя на гневливое лицо боярина... то есть новорожденного местного князька.
   И этот же князёк, лишившись кресла, мгновенно превращается в холопа. Маска сползает, будто её никогда и не было, и на смену ей является прежнее лицо с ясными глазами, и всё оно как будто угодливо сообщает: «Чего изволите?»
   Что тут сказать?
   Кроме как «Поразительнейшая психологическая трансформация!» и сказать-то нечего.

   Март 2009 года.
   Начальник строительства показывает огромный цветной чертёж, подробно разъясняет детали и тонкости конструкции возводимого моста. Начальник довольно молод, лет тридцати пяти, его помощнику едва ли исполнилось тридцать лет. Оба словоохотливо рассказывают, как их организация выиграла тендер, о финансировании проекта и прочих вещах. Он слушает, пытаясь понять, откуда у него возникло чувство, что здесь, на стройплощадке, что-то происходит не так, нет какого-то важного звена строительной цепочки. И вдруг понимает: нет контакта между руководством и рабочими. Рабочие есть, но их как будто и нет: ни на своё начальство, ни на них, гостей, не только не обращают внимания, а даже намеренно обходят стороной, словно зачумленных.
   Он словно бы размышляет вслух:
   – Странные какие-то у вас рабочие.
   Начальник довольно улыбается:
   – Поняли своё место! А ведь поначалу права качали. Помнишь? – обращается к своему помощнику, и тот рассказывает:
   – Завалится какой-нибудь работяга в грязнущих сапогах, руку, наглец, тянет – поздороваться как с равным. Норовит в моё кресло сесть, а на штанах у него – мазутные пятна… Может запросто так закурить потребовать, чертёж показать, представляете? Интересно, видите ли, ему поглядеть! Пытается советы давать, чуть ли не указания. (Помощник начинает горячиться.) Заявляет, что он этих мостов по всей стране больше десятка поставил, что он в этом деле ещё как шарит, что он ещё при советской власти был передовиком, рационализатором и орденоносцем. Короче говоря, так пальцы расставит – ну, просто пролетарий в законе… Я такому сразу в лоб: «Водку мы с тобой вместе не пили, в одной канаве не валялись, так что обращайся на «вы». Советы твои мне до фонаря, будешь делать то, что тебе скажут. Пошёл вон отсюда, и впредь без стука не входи, понял?» (Начальник прихмуривается.) Особенно борзых пришлось уволить. Плевать, что опытный экскаваторщик или крановщик, за воротами таких – тОлпами, только свистни – сейчас же прибегут. Те, кто остались, молчат, вкалывают, – что ещё надо? Они уже поняли, что если кто из них заблатует, тут же окажется безработным.
      
   Вот показательный пример всеобщей деградации руководства.

   Сварщик рассказывает:
   – В конце девяностых я в Ангарске работал. Мы тогда на верхотуре конструкции сваривали. Так вот у нас прикол был. Сидим, перекуриваем, и тут прибегает инженер. Вчерашний студентик, в производстве вообще ни хрена не рубит, но весь уже на понтах. Кричит: «Чего тут расселись, идите работайте!». Хотел я этого щенка послать куда подальше, но меня напарник опередил. Он только курсы сварщиков закончил, совсем ещё пацан, работает всего-ничего, но – рукастый, и соображалка, как я заметил, у него будь здоров. Вот он инженеришке этому и отвечает: «Ветер, потому и сидим». Тот на него вылупился: «При чём здесь ветер?!» Напарник ему серьёзно так объясняет: мол, сильными порывами ветра задувает сварочную дугу, варить невозможно, вот и сидим, курим. Инженеришка заблажил: «Как только ветер стихнет, сейчас же за работу!» – и убежал вниз. Ну, мы просто попадали…

   Коротко:
   Начальство обожает дураков и подхалимов: приятно, когда на тебя смотрят как на живое воплощение бога, и, какую бы дикую чушь ты ни произнёс, кричат: «Ах, это гениально! Мы с вами совершенно согласны!» Потому не надо удивляться засилью на всех этажах власти «специалистов» с купленными вузовскими дипломами, особенно – власти муниципальной.
   Начальство всей своей душонкой ненавидит работников инициативных: кому понравится терпеть рядом с собою возмутительно умного человека, да ещё и претворять в жизнь его идеи, поневоле выступая в унизительной для себя роли исполнителя идеи подчинённого? Потому и бардак в некогда великой стране: умные работают на себя, а дураки – на нас с вами.
   Грустно, чёрт возьми...

   Год 2003.
   Бывший работник райкома партии, ныне скромный заместитель начальника невидного учреждения, громко возмущается:
   – Да что же это такое в стране происходит! Куда в Москве смотрят! Ведь они доведут народ! Схватятся за вилы... Да нет, какие вилы, – перебивает сам себя, – у многих ружья да карабины в домах припрятаны! Начнут, как в семнадцатом, стрелять и правых и виноватых!
   Выслушав, он невозмутимо замечает:
   – Нас первыми расстреляют.
   – С чего это вдруг? – удивляется заместитель.
   – Народу, как и в семнадцатом году, в голову не придёт отделять чистых от нечистых: революция, стихия... Если по закону, так законы отменены, а судейские крысы болтаются на фонарных столбах. Остаётся единственный легитимный в революционных условиях инструмент – самосуд. Толпа, прежде всего, к стенке поставит своих кровных врагов – начальство, то есть и нас тоже, ведь мы – чиновники, костюмы и галстуки носим, мозолей у нас нет, стало быть, для толпы – элементы классово чуждые. – Увидев, как заместитель озадаченно выпучивает на него глаза, прибавляет: – Под горячую руку, конечно, расшлёпают, а потом, когда страсти поулягутся, начнут выяснять, виноваты мы были или нет.
   Заместитель тоскливо вздыхает:
   – Чёрт, я как-то об этом не подумал!
   Он ёрнически улыбается:
   – Но нет худа без добра: когда-нибудь разберутся, реабилитируют. Быть может, наши имена напишут на мраморной доске и прикрепят её к памятнику жертвам очередной революции. Наши внуки будут гордиться нами.
   – Всё шутишь! – морщась, перебивает его заместитель.
   – Нисколько. От райкома новоявленной партии они за наши невинно убиённые жизни ещё и компенсацию получат, скажем, бессрочные проездные на автобус в границах района. А внуки мэра, его заместителей – ещё и на междугородный.
   – Да ну тебя совсем! – отмахивается, вроде бы улыбаясь, заместитель; но в его глазах стынет унылая озабоченность.

   Итог: население здешнего мира в 1990 году составляло без малого тринадцать тысяч человек. После тридцати одного года демократической вакханалии на сегодняшний день осталось, по разным данным (официальная цифра засекречена), не более девяти с половиною тысяч.

   …Зачем эти строки, кому они нужны?..
   Нет, не местное начальство вспомнится ему в последний час! Зачем пачкать – нет, оскорблять! – бумагу никому не нужной чепухой?
   Занятно: что же тогда вспомнится?
   А почему бы не вспомнить метаморфозы торговли?