Зарисовки из хрущевки. Преступление и наказание

 Все же девочки закапывали в детстве "секретики"? Я имею ввиду девочек, которым сейчас немного 40 со знаком плюс, девчушек таких с двумя, тремя детьми, мужьями и богатым опытом в анамнезе.
Так вот, мы, дети, рожденные в 80-е были очень изобретательны в дворовых играх. Лето казалось бесконечным, жара не утомляла и дожди только радовали наличием луж и ручейков.
О эти летние дворы, куда стараниями измученных родителей, свозились внуки и внучки со всей нашей необъятной тогда ещё Родины. Этот мир бабушек, каникул и абсолютной беспечности!
В этом мире постоянно бегали, вопили, играли, что-то задумывали дети всех возрастов и обоих полов.
И вот, мы, девочки, жаждущие и алчущие тайн в своей простой, понятной и такой счастливой жизни, конечно же решили закапывать "секретики".
" Секретики" были просты и бесхитростны по своему содержимому: пуговицы (тут конечно нужна была целая операция, чтоб вынудить, выклянчить, выныть наконец ненужные у бабушки), стекляшки, бусины, мелкие игрушки или обломки таковых. В общем, вы понимаете, сокровищем могло быть что угодно, что не жалко было закопать поглубже, а через год найти. И, о чудо!!! Мы предвкушали этот поиск сокровищ, этот годовое терпение и трепет.
Конечно же, мы копали. Копали так самозабвенно, что нам позавидовал бы любой могильщик. Копали в тайне от мальчишек. Эти жалкие представители рода человеческого так и норовили испортить все вокруг! Мы закапывали "секретики ", помечая и запоминая места раскопок. Шутка ли? Мы собирались ждать год, холодно и невозмутимо.
Как вы уже наверное догадались, хватало нас до вечера того же дня...
Кто-то сказал нам, что через какое-то время пластиковая пуговица от сырости мягчеет. Ах искуситель! Ну зачем? Зачем он посеял этот образ мягкой пуговицы в наших неокрепших умах?
Ну что такое год или день, когда тебе 7 или 8 лет? Одинаково долго, необозримо -  вот что это!
Мы искренне старались забыть до вечера место захоронения тайны, чтобы вечером начать искать и найти. И мы находили, не сразу. Мы были очень артистичны и правдивы в этих поисках. Пуговица оставалась такой же как с утра, фольга от шоколадки, в которую был бережно завернут клад, за день уберегла его от сырости и грязи. В принципе, ничего не изменилось, подумаете вы. Но нет! Мы же целый день терпели, зная о кладе, мы ни разу не залезли в землю носами, чтоб проверить на месте ли сокровище, мы честно ели, спали, читали, ныли и бегали.
И вот, в один из дней закапывания "секретика" на ночь, что уже само по себе было испытанием , моя подружка вынесла обломки кукольной посуды.
Отвлекусь, чтобы оправдаться и не умереть от стыда окончательно. Я всегда обожала всё миниатюрное, будь-то кукол, мебель для них или посудку. Да, именно посудку, а не посуду. Маленькую, крошечную даже. Меня трясло от восторга при виде всего такого, я теряла самообладание и окуналась в волны какой-то эйфории.
И вот, эта так называемая подруга (лисица с семью хвостами, не меньше!) выносит обломки ложечки, чашечки и какой-то тарелочки, чтобы беспощадно закопать это в землю, потому что видите ли :
- Играть этим не интересно , набор потерялся и вообще...
Мы копаем, прячем и я... Барабанная дробь! Утаскиваю ложечку и тарелочку прямо во время закапывания клада.
Да знала я, знала , что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя брать чужое. Знала как " Отче наш".
Мой разум помутнился, иначе не объяснить этот криминальный эпизод моего детства. Я прячу это сокровище на талии белой юбочки. А на мне тем августовским вечером надеты голубой пуловер, белая юбочка и, вероятно, сандали в тон. Вот их цвет, мой помраченный грехом, разум не запомнил.
Завершив секретное дело, мы, конечно же, начинаем носится по двору как обезумевшее стадо. Кража съедает меня, жжёт на поясе юбки, но не мешает бежать сломя голову по щербатому асфальту. Я бегу, не помню куда и зачем. И, падаю, пропахав руками, коленями, носом пол двора. И все секунды падения я думаю только о том, что сейчас мой позор станет очевидным и украденное выпадет на дорожку.
Приземлившись наконец как раненая, окровавленная птица, я прижимаю руку к животу, как фокусник, пытаясь выудить содердимое. Сжимаю в кулачке украденное сокровище и ни одна сила в мире не заставит меня разжать кулак.
Ко мне подбегает брат, детвора, соседки, бабушка подружки (она в тот вечер "дежурила" по двору. Все голосят :
- Марина упала! Разбилась! Сломала! Кроооовь!
Пытаются поднять, но что они понимают о сокрытии улик. Я лежу на асфальте, намертво зажав свой позор в руке.
- Мариночка, что с рукой? Тебе больно? Не можешь пошевелить?
- Ну точно сломала! Вон как держит согнутой! Перелом, как есть перелом! Бедный ребенок! Скорую нужно!
Конечно не могу ни пошевелить, ни разжать, в ней мой стыд, мой первый и единственный проступок, мой пепел и власяница.
Богиней ветра несется моя сероокая бабушка. Деточку поднимают, несут домой, кровь на асфальте как немой свидетель моего преступления.
Дома я разжимаю ладошку.
- Фу, что за дрянь ты подобрала во дворе? Мусор какой-то! Дима, выбрось немедленно этот хлам, пока я обработаю ей раны! - говорит бабушка брату, укладывая
 меня на диван.
Я молчу как партизан. Я заслужила эти раны, эту кровь и этот полёт навстречу раскаянию.
Я хромаю ещё неделю, все ноги в жутких корках, на носу царапины. Меня жалеют всем двором. И только я и моя совесть знаем - я это заслужила! Я позарилась на чужое.
Мама, моя кристальная мама, я знала, помнила все то, чему ты учила меня и не устояла.
И я поплатилась за содеянное. Не было и не могло быть в том августовском дворе человека, чье горе и раскаяние было же столь велико. Азовское море притихло, понимая, что мой стыд гораздо масштабнее его штормов.
Эпилог.
Прошли годы. Я случайно увидела то ли в МФЦ, то ли в Соцзащите женщину. Крупную, неприветливую, горделивую служительницу культа бумаги и принтера.
Это она! Это она когда-то даже не поняла, что я взалкала обломки её игрушек и совершила единственное в своей жизни преступление.
Она меня даже не узнала...