Зарисовки из хрущевки. Лодочки

Что делает женщину женщиной? Одежда? Макияж? Прическа? Обувь? Мужчина?
Моя во мама всегда была и будет для меня образцом женственности и стиля. И когда-то, на подобный вопрос, она ответила : " Туфли и прическа!"
Я росла в 80-е и лютые 90-е. Не мне рассказывать вам как тогда обстояли дела с покупкой одежды. Нельзя было, даже обладая нужной суммой, пойти и просто купить требуемый предмет гардероба. Одежду и обувь нужно было добыть, урвать, изворачиваясь, и, зачастую, наступить на горло своей гордости и унизиться как следует перед обладателями искомого товара.
Мама, в те трудные годы, не взирая на юность, занимала высокий пост в Райисполкоме (Управа района, если перевести на современный язык). И, конечно же, noblesse oblige или положение обязывало (по-нашему) быть одетой и обутой в нечто, чудом превосходящее любой шедевр творения лёгкой промышленности СССР.
Маме хотелось быть строгой и манящей одновременно,  чувствовать спиной завистливые вздохи и шепотки представителей обоих полов. Ценой каких неимоверных усилий ей это удавалось! Она научилась шить, вязать, вышивать. Её деловые костюмы никогда нельзя было уличить в принадлежности к конвейеру Родины или сопоставить со старенькой швейной машинкой и бессонной ночью мастерицы.
Но обувь - коварная ключевая деталь женского образа! Эту предательницу нельзя было сшить, связать или сплести, как делали наши далекие предки. А она была так необходима и вожделенна. Тем более, когда у тебя ребенок, который вырастает из пары обуви буквально за пару месяцев, не донашивая даже сезон и муж, обладатель полномерного 46 размера.
Мама всю жизнь любит красивую обувь. Но тогда, во времена моего детства, мама ассоциировалась у меня исключительно с лодочками на высоченных, игольчатых шпильках. Она несла себя на них с лёгкостью балерины, преодолевая лужи, неровный асфальт, грязь и мусор советских дворов. Она не шла - она летела! И пусть навеки онемеют лжецы, утверждающие, что советские женщины все поголовно были тяжеловесны и убоги.
Она ловила потоки ветра, а я припадала носом к оконному стеклу и запечатлевала в себе этот момент как фотоплёнка.
Мама порхала в добытых верой и правдой, или неправдой, австрийских, итальянских и югославских туфлях. Да, я еще помню, дорогой читатель, такую страну - Югославию и их прекрасную обувь, о которой говорили с пиететом и придыханием.
Моя изящная лапа росла вместе со мной (в папеньку) в геометрической прогрессии, как и разновидности моих детских болезней, коими я не переставала "радовать" родителей и врачей.
В один из таких "прекрасных" периодов я умудрилась приобрести отёк Квинке и жесточайшую аллергию, для лечения которых необходимо было ежедневно ставить мне внутривенные уколы. Оставлять дитя 11 лет в больнице мама, конечно же, не согласилась. Больничный по уходу за ребенком ей никто и не думал давать, так как должность была районообразующей и очень ответственной. Поэтому решено было, что мама срывается с работы посреди дня, мчит с пересадками ко мне, мы бодренько так прыгаем в трамвай, едем в больницу на уколы, а затем родительница завозит меня домой и уже налегке, ни капли не уставшая, возвращается работу и пашет там досхочу.
Мы встречались на остановке около нашего дома. Не буду утомлять вас тем, что болеть скучно и маетно. Я, как любой нормальный ребенок, находила чем себя занять. То съем трехлитровую банку соленых помидоров и запью рассолом (что категорически противоречило назначенной врачами диете), то на роликах по квартире покатаюсь, предварительно закатав в рулоны все ковры и дорожки. Да, я знала толк в развлечениях на больничном.
В тот злополучный день в руки мне попал химический, угольно-черный карандаш для бровей. Откуда он взялся в маминой косметичке я не помню. Мама не тяготела к образам кавказских женщин и брови её были тонки и изящны, согласно моде. Но, когда красота не требовала жертв? Я решила украсить своё болезненное лицо. Для полноты картины представьте мухомор  с глазами в отеках и нарисуйте на нём дрожащей рукой жирную чёрную полосу над опухшим глазом. Вот примерно так я выглядела в результате макияжа. Что такое химический карандаш? Это чУдное, волшебное изобретение какого-то шутника в косметической отрасли. Он не смывался! Ни вода с мылом, ни крем, ни слюни, ни слезы и ухищрения не могли избавить счастливую меня от нанесённого соболиного изгиба. Время поджимало, мама ждала меня на остановке. Делать было нечего, я пошла как была - с одной бровью.
Незабываемое выражение маминого лица! Она дышала! Тогда ещё знать не знали о дыхательных практиках, справлялись как могли: хлопали ртами бездумно и выпучивали глаза.
Мама ахнула:
- Марина! Что с твоей бровью? Как мы поедем в больницу с такой бровью?
Ты же похожа на грузинов, которые мимозу продают на 8-е марта! Только кепки "аэродром" не хватает...
- Мамуль, ну я нарисовала, потом увидела, что не очень. А оно не стирается. Я пыталась, всем подряд, честно!
-Поехали,  мам, я буду голову опускать пониже.
Мы зашли в подошедший трамвай. На наше счастье, он был достаточно пустым, так - пара-тройка унылых пассажиров.
И тут, на одной из остановок, в трамвай, кряхтя, сопя и издавая всю палитру храпящего похмельного мужика, начала влезать бабка. Не пожилая женщина, не милая старушка, а именно -  бабка! В руках у этого существа, некогда имевшего отношение к женскому полу, висели какие-то немыслимые баулы, грязные и громоздкие. Напомню, что трамвай был практически пустым. Никто не мешал старой карге спокойно зайти и расположиться на любом из сидений. Но это было бы слишком просто для представительницы этой древней, страшной касты. Она взгромоздилась, отдышалась, оглянулась и бронепоездом двинулась на нас с мамой. Невозможно было предотвратить или остановить это движение. Если бы американцы знали имя этой женщины, они бы назвали в честь неё торнадо. Мы были обречены. Приблизившись к спокойно стоящей маме, она всхрапнула, скосила глаза и со всей своей дури опустила баулы на мамины красные, кожанные, увенчанные бантиком лодочки.
Знал ли когда-то далёкий австрийский модельер, что плод его фантазии и труда будет растерзан грязной, немыслимой сумкой в Советском трамвае?
Мама уже даже не ахнула... Она заплакала. Попыталась сказать что-то строгое и интеллигентное, дабы устыдить эту особу. Если бы обидели меня - тигрица, по сравнению с мамой, показалась милой домашней кошкой. Но тут, больной бровастый ребенок, трамвай, больница, рабочий день, туфли...
- А неча тут стоять! Ишь ты, фифа! Такая умная - на такси ехай! А бабушке пройти надо, у бабушки ноги больные!
Хамка! Расфуфырятся и ездют! - разорялась помоечной лексикой бабка.
При чем ответные реплики были ей не нужны, да и  невозможно было вклиниться в этот канализационный поток.
Мне хотелось вступить в безобразную драку в мамину защиту, но я была мелкой, напуганной и тогда ещё не умела давать отпор.
Мы доехали до своей остановки и горько поплелись в больницу. Лодочки кровоточили  разодранными носками. Мама взяла себя в руки и снова стала порывистой молодой женщиной, для которой в приоритете здоровье ребенка.
Папа, в последствие, пытался спасти туфли. Колдовал, клеил, подкрашивал. Но все это было уже не то, они пали в неравном бою с суровой действительностью.
А мы обе, потихоньку, учились противостоять бессмысленному злу, поджидающему каждого из нас в закоулках жизни.