Капсула времени

Середина сентября. Погожий солнечный день. Полдень.


Заброшенный гаражный кооператив, заросший кустарником и деревьями, чьи стволы пробиваются сквозь ржавое железо. У покосившегося гаража, рядом с железной дорогой, стоит наскоро сколоченный стол — ящики, фанера. На нем — хлеб, солёные огурцы, сушёная рыба, трёхлитровая банка пива и три гранёных стакана.
У стола суетится Серёга, раскладывая закуску по-братски. На складном стуле сидит Витёк, ковыряет грязь из-под ногтей перочинным ножом.
В сотне метров — сортировочная горка. Лязг вагонов и голос диспетчера раздаются на всю округу:
— Первый — на третий. — Тридцать четвёртый — на восьмой. — Осторожно, тепловоз переезжает на шестой.
Под эту «музыку» друзья ждут третьего. Из тупика появляется Толян.
— Вон, Толян канает, — говорит Серёга, прикладывая ладонь ко лбу, как Илья Муромец на картине Васнецова.
Толян подходит к импровизированной поляне:
— Здорово, однокашники! — Здорова, братан. Опять припозднился. — Был повод. Я не с пустыми руками.
Он достаёт из внутреннего кармана замусоленной куртки бутылку водки:
— Вот какой артефакт удалось найти. Где — не спрашивайте, всё равно не скажу. — Принимайте, пацаны, «капсулу времени».
Витёк складывает нож, берёт бутылку, прищурившись, изучает этикетку:
— Посмотрим, что за артефакт. — Переворачивает бутылку, встряхивает. Ничего подозрительного. Возвращает Толяну. — «Легендарная бескозырочка», видишь язычок? — Настоящая «бескозырка» была без язычка. Тогда качество ещё держалось. Я вот «Зубровку» 70-х пробовал — бабушка угощала. До сих пор вкус помню, — философствует Витёк.
— Ну что, попробуем? Есть ли в ней ещё опьяняющий эффект? — предлагает Толян.
— А не пить — не вариант? — спрашивает Серёга. — Не варик! Сейчас оценим пшеничную классику жанра. — Постой, Толян. Такое старьё — можно и ласты склеить. — Не боись, братан, я не такое пил. — Может, видео запишем? А то после — и видео не понадобится. Доставай мобилу, Витёк. — Ты чё, попутал? Мобилы давно нет.
Толян открывает бутылку:
— Ну… вздрогнем, други.
Серёга его останавливает:
— Погодь. А если это не «капсула», а «машина времени»? И после — нас в будущее, к наркологу и на промывку? Может, сдать её в киностудию? Не за так, конечно. А то сериалы снимают — будто в то время не жили. Пургу гонят, смотреть невозможно.
— Я артефакт принёс, чтобы пить, а не сдавать. Не хотите — не надо. Я один буду.
Он наливает водку, выдыхает, осушает стакан.
— Как вкус? — интересуется Витёк. — Не разобрал, — отвечает Толян, наливает второй, опрокидывает, занюхивает рукавом. — Вкус отменный. Немного жжёной резиной попахивает, но пить можно. Кому плеснуть?
— Не, мы подождём результата, — говорит Серёга, разливая пиво.
— Как хотите. Упрашивать не буду. — Допивает остатки «капсулы».
Некоторое время сидят молча. Витёк чистит воблу, Серёга жуёт огурец, Толян рассматривает этикетку.
— Может, в «Поле чудес» сыграем? — Это как? — Я задаю вопрос, вы отвечаете. — Давай. — Сколько стоила «Пшеничная» в 88-м? Витёк?
— Не помню. — Эх, пропил ты мозги. — А сам-то? — Помню… — облизывает губы. — Цена была… четыре рубля двенадцать копеек.
— Не гони! «Пшеничная» — три шестьдесят две, «Столичная» — четыре двенадцать!
— Стоп… жарко… чуть помедленнее…
— Объясняю: при Андропове водка стоила три шестьдесят две. Понятно?
— Ты как? — спрашивает Витёк, глядя на побледневшего Толяна.
Толян медленно встаёт, валится на стол. Серёга бросается к нему. Витёк поднимает голову, подкладывает руку. Серёга, бывший медбрат, ищет пульс:
— Пульс не прослушивается…
Они сидят у тела, не зная, что делать. В тишине — голос диспетчера:
— Тридцать первый — на третий. — Седьмой — на второй. — Бригадир Спиркин, подойдите в диспетчерскую.
— Серёг, вызывай скорую. Беги на сортировку — там телефон.
Серёга прыгает через рельсы, мчится в диспетчерскую.


Небеса. Промежуточная станция.


Бескрайнее поле. Узкая арка, через которую проходят вновь прибывшие. За ней — известковый пятачок, утрамбованный ногами. В нескольких метрах — стол, за ним Начальник станции. Напротив — Толян.
Начальник открывает досье, монотонно читает:
— Анатолий Иванович Нечайкин. Умер 15 сентября в 18:00. Причина — алкогольное отравление водкой тридцатилетней давности. Внимание на экран.
На экране — кинолента жизни: роддом, детство, юность, зрелость, последний день.
Экран гаснет. Начальник зачитывает приговор:
— Клиент должен был прибыть 17 сентября в 15:00. Сейчас — 14:00. Почему он здесь раньше?
— Выясняем… Произошла накладка. Не перевели часы на зимнее время. Больше не повторится.
— За такие ошибки — объяснительную в канцелярию.
— Слушаюсь.
Начальник закрывает досье:
— Ну и положеньице. Такое давно не случалось. У вас в запасе 40 минут. Есть последняя мечта?
— Хотел бы проститься с однокашниками.
— Невозможно. Вас уже похоронили. Вернуть в теле нельзя.
— А в каком тогда?
— Единственный вариант — тело вороны. Согласны?
— Нет!
— Это ваш выбор. — Морозилка! — Слушаю. — Клиента заморозить до трёх.
— Ладно, согласен. Ворона — так ворона.
— Морозилка! — Команду отменить. — Принято.
— А вообще, почему ворона, а не голубь? Я голубей любил.
— У вас осталось 32 минуты!
— Ладно, молчу. Отправляй. Я готов.
— До встречи, — говорит Начальник, нажимает кнопку, и Толян возвращается на землю.

      Спустя два дня. Вечер.


Тот же заброшенный гаражный кооператив. Тот же стол из ящиков. На фанере — початая бутылка и стакан водки, накрытый кусочком чёрного хлеба. Пасмурно. Моросит дождь. Серёга и Витёк сидят молча.
Тишину нарушает скрип вагонов, съезжающих с горки, и неумолкающий голос диспетчера.
Молчание прерывает Витёк:
— Давай помянем.
Он разливает водку по стаканам, встаёт:
— Упокой, Господи, раба Твоего Толяна, во Царствии Твоем.
— Пусть земля ему будет пухом, — добавляет Серёга.
Выпивают. Витёк занюхивает рукавом куртки, садится, смотрит на небо:
— Вон как тучами обложило. Видать, дождь на весь день.
— Небо плачет по усопшему. А ещё говорят — душа не на месте, — говорит Серёга.
— Откуда знаешь?
— Бывшая так говорила, когда отца хоронили.
— Зябко что-то. Может, костёр разведём?
— Всё мокро. Не разгорится.
— Я у гаражей пошукаю, там посуше.
Витёк встаёт, делает несколько шагов и замирает:
— Серёг, глянь… ворона.
На высохшем стволе дерева, пробившемся сквозь ржавое железо гаража, сидит ворона.
— Откуда она взялась? Я не видел, как прилетела.
— Горе у нас. Толяна поминали — вот и не заметили.
Серёга вдруг по-бабьи запричитал:
— Говорил ему — не пей… А он: «Я не такое пил». Эх, Толян, как нам тебя не хватает…
Витёк возвращается к столу, садится:
— Наливай, ещё помянем.
Пьют. Витёк поворачивается к вороне. Птица сидит неподвижно, не сводя взгляда с однокашников.
— Кыш! — кричит он, вскидывая руку.
Ворона не шелохнётся.
— Может, чучело?
— Похоже. Сидит как вкопанная.
— И смотрит не отрываясь…
Ворона вдруг издаёт гортанный звук, перелетает с дерева и садится на край стола. Витёк от неожиданности падает назад. Серёга с испугом смотрит на птицу.
— Может, голодная? — шепчет он.
Осторожно снимает хлеб со стакана и двигает к вороне. Та не отрывает взгляда от Серёги.
— Братан, гляди… — говорит он с дрожью в голосе. — Она… она плачет.
Витёк подползает к столу. Из глаз вороны стекают слёзы.
— Точно плачет. Что за чертовщина?
Ворона делает два скачка к стакану, опускает клюв в водку и пьёт. Затем, взмахнув крыльями, с пронзительным карканьем взлетает, делает несколько кругов над друзьями и исчезает за облаками.
Они, подняв головы, смотрят вверх.
— Куда она делась?
— Растворилась…
— Приключится же такое. Кому расскажешь — не поверят. Глянь, у меня руки до сих пор трясутся. — Смотрит на бутылку. — Осталось там ещё… помянуть?
— Пусто.
Витёк переводит взгляд на стакан усопшего:
— Может, допьём? Не пропадать же добру?
— Вообще-то нельзя. Грех — это для Толяна. Хотя… если не мы, то кто-то другой выпьет. Тут таких много шатается. Разливай.
Однокашники разливают водку, молча выпивают, закусывают хлебом.
— Да… случается же такое, — говорит захмелевший Витёк.
— Ты это о чём?
— Всё о вороне.
— А может, это вовсе и не ворона была, — шепчет Серёга.
— А кто?
— Может, это был Толян… в её облике.
— У тебя крыша поехала?
— Не. В одном старом фильме видел, как жена вернулась в теле птицы — посмотреть, как муж живёт после её смерти.
— Ну, это кино. А тут всё… реально. Нос к носу. И потом — ты видел когда-нибудь, чтобы птица плакала?
— Никогда.
— То-то. И я не видел. Тут какая-то… чертовщина.
Дождь усиливается. Однокашники встают из-за стола. Витёк с тоской оглядывает всё вокруг, вздыхает:
— Хороший был человек, Толян. А сгинул по глупости.
— Я думаю, он умер, потому что не послушал нас, — говорит Серёга.
— А если бы послушал — был бы сейчас с нами… Ему нужно было просто плюнуть на этот… как его?
— Артефакт, — уточняет Витёк.
— Он самый. А где он его взял?
— Теперь не узнаешь. Толян уже не скажет.
Однокашники, пошатываясь, держась друг за друга, идут по грязной, изрытой дороге. Витёк, набрав воздуха, громко запевает:
А ведь когда-то мы могли 
Сидеть с гитарами всю ночь. 
И нам казалось, что всю жизнь 
Мы будем вместе всё равно. 
Серёга, Толька и Витёк — 
Что б ни придумали про нас. 
По кругу шёл стакан с вином 
В последний раз, как в первый раз.