Ч. 2 Глава 4. Ломонос или Остров смерти

Почти весь путь до следующей остановке до Лемноса Иван Тимофеевич провёл в каюте, лишь изредка выходя на палубу, да и то под самый вечер, чтобы не столкнуться с Бойлом. Беляев принимался писать в дневник, но начав, тут же надолго задумывался о мимолётной, но такой яркой встрече с Нелли. Продолжая физически ощущать её близость, он начинал писать письма – сначала Нелли, а потом Але, прося у обеих прощения. Перечитав написанное, Беляев вырвал из тетради несколько страниц. Он скомкал их и уже было поднёс к свече, как передумал. Беляев разгладил смятые листы и сложил из них кораблики.

Иван Тимофеевич долго смотрел вслед унесённым ветром письмам, близоруко щурясь, пытаясь рассмотреть в пене волн их белые паруса.  Беляев продрог в накинутой на плечи шинели. Не желая проводить вечер в затворничестве, он вернулся за буркой и взялся за ручку двери. Но тут пришло озарение: генерал понял, как следует описать своё романтическое приключение, которое, может, не было таковым, так как чересчур крепко засело в памяти и сильно задело его чувства.

«…Но и в любви пределы есть –
Они зовутся долг и честь.
Поверьте старому рубаке –
Любви ищите только в браке» .
Поставив точку, Иван Тимофеевич задумался. Глазами Али напутствие-извинение к Нелли читалось совсем иначе.

«То есть это было не случайное знакомство и не мимолётное увлечение? Всё-таки любовь? Её или моя тоже?»

«Любви ищите только в браке… В таком как мой? Где она, любовь? В постоянных отлучках, страданиях и одиноких думах жены без возможности обнять в трудную минуту своего ребёнка?»

Беляев содрогнулся, представив во сколько раз возросли бы лишения Али сейчас, не дай он себе обет не иметь детей. Найдя утешение в странном ощущении свободы, граничащем с небиблейским уходом от ответственности, Беляев заснул.

Его разбудили крики и беготня на палубах. «Бюргемейстер Шредер» стоял на якоре. Беляев выглянул в иллюминатор. Лемнос. К пароходу спешил, прыгая по волнам и дымя, баркас. Иммиграционный офицер поднялся на борт и удивился, не увидя на флагштоке жёлтый карантинный флаг. Он переспросил капитана Бойла, точно ли на борту все здоровы. Получив утвердительный ответ, француз сообщил о порядке высадки. Снова пресловутые квоты: дневные и общая предельная. Но «Бюргемейстеру Шредеру» хотя бы было разрешено войти в порт к причалу и бросить там швартовы.

Ожидая пока Бойл не отойдёт от офицера, Беляев рассматривал скучную картину. Немногочисленные постройки и здание администрации не привлекли надолго его внимание. Он отвёл взгляд в сторону, но береговая линия не радовала глаз. Кругом были безжизненные камни и редкие кустарники. К счастью, Бойл не собирался задерживаться у трапа и быстро ушёл к себе в рубку, целиком доверившись французу. В конечном счёте именно его армия контролировала остров.
Беляев подошёл к офицеру. Тот, взглянув на погоны с золотой змейкой, после некоторой паузы ответил на приветствие.

– Генерал, поверьте, на острове нет никаких гражданских. Только семьи военных, но таких очень не много, – уверял француз. – Вы сможете удостовериться сами. Наша администрация ведёт скрупулёзный учёт всех прибывших. Я лично пресёк несколько попыток сойти на берег под видом фиктивных супругов.
Иван Тимофеевич понял, что Бойл не врал про отсутствие шансов найти здесь Александру. Видя, как расстроился Беляев, француз решил смилостивиться. 

– Генерал, сегодня никто на берег не сойдёт. Но вы можете отбыть со мной.  Возьмите свои вещи. Я подожду вас.

На иммиграционном контроле с удивлением смотрели на одиноко стоявшего Беляева,
который в своих очках напоминал, скорее, доктора, нежели офицера. Только форма и оружие говорили о том, что он военный. Сломанный чемодан рассмешил таможенника. Тот не мог сдержать улыбки, наблюдая, как русский разматывает бечёвку, который был перевязан чемодан. Таможенник быстро закончил досмотр. Вещей мало, а ценностей не было вообще никаких. Он покрутил в руках «Последнего из могикан» и не удержался от вопроса, заметив среди белья карту.

– Парагвай? Зачем?
– Воспоминание детства, – ответил Беляев.
– Странное у вас было детство. Больше нечего было взять на память о России?
– Я ещё туда вернусь!

Ухмыльнувшись, таможенник махнул рукой, мол, закрывай свою коробочку, и
отвернулся.

Французский офицер сопроводил Беляева до кабинета начальника оккупационной администрации. Ивану Тимофеевичу пришлось ждать в коридоре, пока офицер докладывал и, вероятно, испрашивал разрешение показать русскому книги учёта прибывших.

– Вот, смотрите, в последнее время перед «Бюргемейстром Шредер» был только «Саратов». Его капитан список пассажиров не представил, сославшись на то, что пароход был самовольно захвачен толпой. В Константинополе кто-то, по словам капитана, сошёл, но их имена опять же не известны.

Иван Тимофеевич, словно загипнотизированный шелестом страниц, слушал француза.

– Всё, – с облегчением выдохнул француз, перевернув последнюю страницу. – На «Саратове» мадам Беляевой не было.
– Моя жена сохранила девичью фамилию Захарова.
– О нет! Тогда ищите сами!

Француз скрылся в канцелярии. Беляев дважды перелистал конторскую тетрадь, но ни одной женщины под фамилиями Беляева или Захарова в ней не было. Дверь резко распахнулась, и в проёме возник улыбающийся офицер.

– Генерал Беляеф, я меня для вас отличные новости!

Француз вручил Ивану Тимофеевичу пакет. Дрожащими руками он вскрыл его. В нём оказалось письмо от брата Николая и разрешение прибыть на любом английском пароходе в Константинополь, которое тот устроил через русско-английскую военную миссию. Проездной документ был для двоих: Ивана и Александры.

– У вас хорошие связи и покровители. Вам очень повезло! – прокомментировал офицер, взглянув в протянутую бумагу. – Поздравляю! И советую вам, возвращайтесь в Турцию. Это лучшее, что вы можете сделать!
– Как?
– Да хоть на «Бюргемейстере Шредере». За пару дней мы снимем всех ваших Cossack, и можете отправляться.

Беляев боролся с соблазном вернуться на борт корабля в свою каюту. Но вояка в нём победил. Беляев захотел увидеть своими глазами, как устроились русские на Лемносе и отчего его прозвали островом смерти. Предлогом же, конечно, послужило не его любопытство, которое вряд ли удовлетворили бы власти, а желание найти своих однополчан.

– Не задерживайтесь. У вас ровно два дня. Никто ждать вас не будет. И кто знает, когда следующий пароход на Константинополь, – холодно прощался французский офицер.

– Вы дадите мне сопровождающего?
– Сами всё увидите! Вещи и оружие оставьте мне.

Запылённый автомобиль, не заезжая в лагерь, остановился перед воротами. Водитель высадил Беляева, крикнул «Через два дня!» и, развернувшись, скрылся через минуту за поворотом. Генерал ошарашенно смотрел на уходившую за холм колючую проволоку и вооружённый караул во французской форме.

«Кого они охраняют? Почему?» – недоумевал Иван Тимофеевич.

– Разве вы с нами не останетесь, генерал? – саркастически ухмыльнулся начальник охраны, принимая пропуск.
– Куда мне идти? – не стал отвечать на колкость Беляев.

Офицер кивнул в направлении центрального прохода.

– Увидите штабную «маркизу». Она отличается от остальных квартир, а – француз снова ехидно улыбнулся. – Там вы обязательно найдёте кого-нибудь из вашего командования. Они вас устроят и всё объяснят.

Беляев медленно шёл по каменистой дорожке между «марабу», стоявших в строгую линейку. Удивляясь такой точности и пройдя чуть далее, в боковом проходе генерал заметил казаков, устанавливавших палатки по натянутой бечеве. Сильный ветер, продувавший лагерь со всех сторон, трепал полотна словно паруса, чуть не вырывая их из рук. Наконец среди островерхих, словно шампиньоны, и крохотных «марабу» , Беляев увидел большую «маркизу», в которой могло разместиться до пятидесяти человек. Очевидно, это и был штаб, о котором говорил француз.

У входа, чуть в стороне, был вкопан столб со шитом. Его окружала толпа офицеров и солдат.  Молодой поручик громко читал рукописный листок, прикреплённый к щиту. Иван Тимофеевич остановился послушать.

– Чё про Расею пишуть? – слышались голоса. – Надоели эти парижи и лондоны!

Беляев, рассматривая казаков, обратил внимание на то, что многие, и не только рядовые, в руках держали какие-то листовки. Беляев увидел похожую, валявшуюся на земле, и подобрал. Не дослушав поручика до конца, Беляев отогнул полог «маркизы» и шагнул внутрь. В палатке шёл жаркий спор.

– Есаул, прошу выставлять мне на вид важность сохранения дисциплины и поддержания духа патриотизма! – горячился полковник. – Я всё-таки начальник штаба! А вы привыкли шашку наголо и… «Эскадрон за мной! В атаку!»
– Помилуйте, Пётр Константинович! Но это же форменная провокация и попытка разложить наши ряды!

Есаул в волнении то комкал, то расправлял листок бумаги.

– Василий Фёдорович, дорогой мой! – почти умолял полковник. – Что прикажете мне делать? Разоружить французский караул? Захватить здание оккупационной администрации в порту? Да стоит мне только слово против сказать, как нам урежут и паёк, и дров не привезут. А ночи стоят, сами знаете, какие холодные. Ещё ветер такой, что у меня свист в ушах, даже если сплю.
– Дров и так мало! Их не хватает, чтобы воду вскипятить. Горячую пищу приготовить невозможно. Мои казаки сутками бродят по окрестным холмам в поисках топлива.  И что приносят? Сухую колючку! От неё ни тепла, ни огня! Пых-пых, и нет ничего!
– Знаю, Василий Фёдорович, знаю! Каждый день пишу рапорт с просьбой наладить снабжение лагеря!
– Вам, Пётр Константинович, не кажется, что нас хотят извести голодом и холодом? Это, скажете, наши союзники? – не унимался есаул.

Спорщики заметили вошедшего.

– Генерал Беляев. Командующий артиллерией армии барона Врангеля! – представился Иван Тимофеевич.
– Полковник Ясевич. Начальник штаба.  Есаул Орефьев-Серебряков. Второй Донской полк.
– Какими судьбами к нам? – поинтересовался Ясевич.
– Я с «Бюргемейстера Шредера».
– Странно, почему вы один. Нас никто не предупредил, что будет пополнение. У меня свободных палаток нет, а имеющиеся уже заполнены сверх всякой меры.
Продовольствия не привезли. Пытаюсь добиться разрешения проложить узкоколейку до порта. Бесполезно! Французы даже не реагируют на мои доклады. Люди носят грузы на себе. Мулов одолжили у греков в деревне. Так те после нескольких ходок, больше хотят давать. Говорят, что мы их загоняем до смерти. И ничего не возразишь, Иван Тимофеевич. Они правы. Вот чем приходится заниматься начальнику штаба: дровами и одеялами. Да вот ещё баталиями с кубанцами из-за бани. Представьте, им повезло, что в их лагере есть постоянные постройки и баня! Так они нас пускают мыться чуть ли не по ночам! А вы говорите французы. Тут свои ведут себя как неприятель!
– Что там… – Беляев кивнул в сторону выхода. – Читают казаки?
– А-а, это придумка господина Куницына, бывшего редактора «Сполоха» . Нас на Лемносе держат в полнейшей изоляции – не только морем, но и отсутствием вестей. Мы не знаем ни что происходит в России, ни что делается в Русской армии. Одним словом, ничего! Единственный источник – французские газеты. Вот Куницын и переводит статьи из них, а мой писарь пишет под его диктовку. «Информационный листокЪ Донского лагеря на о. Лемнос» очень популярен. Даже кубанцы с терцами к нам приходят. Бумаги, жалко, мало. Хватает лишь на десяток экземпляров.

Беляев слушал полковника, но постоянно чувствовал на себе внимательный, пронизывающий взгляд есаула. Они не были знакомы, и Беляев не понимал интереса к своей персоне.

– Так вы, генерал, – продолжил Ясевич. – С какой миссией к нам?

Иван Тимофеевич сообщил, что искал свою супругу, которую он драматически потерял в Новороссийске и которая, возможно, могла следовать на Лемнос на «Саратове». Но английский капитан не соврал – гражданских лиц здесь нет. Здесь он получил сообщение от своего брата Николая, который ожидает его в Константинополе.
– На «Шредере» и вернусь к нему. Он занимает важный пост в русско-английской миссии. Может быть, сумеет мне помочь. Пока же испросил разрешение администрации познакомиться с бытом русского лагеря.
– Господи помилуй! – воскликнул полковник. – Хвастаться нечем. Да вы уже всё слышали. Хотите взглянуть на «марабу»? Боюсь, что вам не понравится, как союзники встретили русского солдата. Одеял и коек нет. Вместо них сами мастерят нары из камней. На них и спят. Вместо печек – старые бочки из-под топлива, которые выпросили у французов. За водой ходим за несколько вёрст. Водопровод нужно строить. Снова ждём высочайшего разрешения союзников. Но если желаете, извольте.

Убранство палаток отличалось крайней бедностью, даже в сравнении с блиндажами первой мировой войны. Но аккуратность организации лагеря бросалась в глаза. Все палатки стояли по линии с равными расстояниями друг от друга в точном соответствии с воинскими наставлениями. Дорожки были разровнены, несмотря на каменистый грунт. Вдоль проходов были прокопаны канавы, чтобы дождевая вода не попадала внутрь палаток. Всё это отметил Беляев, хваля Ясевича за дисциплину и порядок. Но одна «маркиза», тем не менее, отличалась от остальных. Иван Тимофеевич заметил буквы «Х.В» на полотнище.

– Это наша церковь, – перекрестившись, Ясевич пригласил Беляева войти.
Молившиеся казаки не обратили внимания на вошедших. Иконостас был сделан из подручных материалов и икон, привезённых из России.
– По воскресеньям и праздникам на молебны ходим в Мудрос. Настоятель тамошней церкви Святых апостолов милостиво разрешил посещать его службы. Псалмы поп читает не по-русски, конечно, но на церковнославянском. Какая-никакая, а связь с отечеством.

Офицеры молча возвращались в штабную палатку. Беляев смотрел сквозь колючую проволоку ограды, за которой виднелись хмурые безжизненные холмы. Будто всевышний не верил, что русских можно удержать за забором, и он окружил их горами и морем. Дух заточения и изгнания чувствовался во всём, даже в воздухе, которым дышали казаки.

– Что читаешь, хорунжий? – Ясевич внезапно остановился. – Ну, покажи!
– Вот, контракт предлагают.

Хорунжий виновато протянул знакомую Беляеву листовку, которую он положил себе в карман шинели и забыл.

– Полюбуйтесь, что задумали французы! – обратился Ясевич к Ивану Тимофеевичу. – Не стесняясь, вербуют у меня под носом в Иностранный Легион!
– И что же записываются?
– А как вы думаете? Можно голодных людей удержать одними словами? В феврале аж пятьсот казаков и офицеров подали рапорты! Еле уговорил подождать пару месяцев до завершения переформирования Русской армии. Я тотчас к генералу Бруссо. А тот шантажирует, что всех недовольных первыми вернут в Россию к красным. Представляете?
– И вы?
– Пошёл на хитрость. Пароход «Лион» ушёл в Одессу с преступниками, осуждёнными за военные преступления. У нас же здесь и тюрьма есть! Но долго так продолжаться не может.

Полковник Ясевич повернулся к хорунжему.

– Как так? Вы забыли про присягу и честь русского офицера?! Знаете, что такое Иностранный Легион? Это сброд, отбросы общества, уголовники. Там нет ни одного француза. Посмотрите, кто нас охраняет – сенегальцы! Эти копчёные и есть ваш Легион! Вы с ними?
– Жрать хочется! Ладно мне одному, но многим нужно кормить свои семьи. Думаете, что легко смотреть на голодное дитя?! Из присяги даже цигарку не скрутишь нынче, ваше благородие! Где наш царь-батюшка? Первым с престола спрыгнул!
– Но это же позор служить вместе с преступниками!
– Позор не то, что мы проиграли большевикам. А то, что поверили Антанте и терпим унижения. Кто отдал приказ разоружить рядовой состав? А про преступников вы зря. Что мы умеем делать? Только убивать. Значит, нам прямая дорожка туда, в Иностранный Легион.

Хорунжий, замявшись, всё-таки козырнул и пошёл прочь. Ясевич и Беляев вернулись в палатку. Орефьев-Серебряков дожидался их возвращения.

– Есаул, вы ещё здесь? – удивился полковник.
– Мне нужно поговорить с генералом Беляевым.
– О чём?
– Об Александре Александровне. Иван Тимофеевич, прошу меня простить!
– За что, Василий Фёдорович?
– Я причина ваших несчастий. Я по дурости схватил чемодан вашей супруги и затащил её на «Саратов». Она же думала, что попала на «Бюргемейстер Шредер» и пыталась сойти на берег. Но капитан, опасаясь возникшей паники и беспорядков, не рискнул и ушёл из Новороссийска. Пароход отошёл от пристани вместе с трапом, с которого люди падали в воду! Почти сразу «Саратов» поднял жёлтый флаг. Нигде нас не хотели принимать. Здесь на острове сошли лишь донцы. Остальные остались на «Саратове». Я был рядом с Александрой Александровной. Точнее, это она была рядом со мной и выходила меня. Если бы не она, то мой труп скинули бы в море. Александра Александровна забрала меня без сознания с палубы к себе в каюту и ухаживала, будто сестра милосердия! Я ваш и её должник!
– Вам известно, что стало с ней?! – Беляев затряс есаула за плечи.
– После высадки, к сожалению, нет. Но она была жива и здорова, когда мы расстались. Хотя, буду честен, на корабле свирепствовала эпидемия. Поэтому… – Орефьев-Серебряков не стал продолжать. – Но куда взял курс «Саратов» может знать комендант порта.

У Беляева не было сил дожидаться следующего дня и автомобиля и, попрощавшись с офицерами, он немедленно отправился в порт пешком. Ему повезло застать знакомого француза, который не успел уйти со службы. Беляев спросил его, куда дальше пошёл «Саратов».

– Куда угодно, генерал! Назад в Константинополь при условии, если закончилась эпидемия тифа на борту. На Кипр, в Бизерту, на Мальту. Мало ли мест, что ли?
– И всё же? – настаивал Беляев. – Там осталась моя жена!
– На «Саратове» русский капитан, и куда повернёт паруса его русская душа, одному богу или дьяволу известно. Кроме того, пароход может просто стоять, не заходя никуда, в ожидании, пока в море не скинут последний труп. Вам же рассказали ваши товарищи про эпидемию?
– У меня к вам последняя просьба, – произнёс Беляев. – Русские солдаты голодают. Нельзя ли увеличить паёк и предоставить дополнительно палатки? Тем более, что планируется прибытие нового контингента.
– Вы чересчур полагаетесь на свою протекцию в английской миссии. Позвольте, нам самим решать. Снабжение ведётся точно по утверждённым нормам. И подозрения ваших сослуживцев в воровстве среди моих подчинённых абсолютно необоснованны! Постоянные жалобы от прославленной русской армии надоели! – гневно заявил офицер. – Вы же можете отправляться на «Бюргемейстер Шредер». Могу организовать для вас баркас. Это последнее, что я могу сделать. Кстати, ваша каюта пока не занята. Мистер Бойл держит её тоже благодаря моей просьбе. Счастливого плавания, женераль Бельяеф!

Офицер жестом пригласил Ивана Тимофеевича к выходу и сопроводил того до причала. Оказавшись снова в каюте, Беляев бросил чемодан на столик и растянулся, не раздеваясь на постели. Увиденное в лагере не расстроило его. Лишения свои и чужие вошли на войне в привычку. Потрясли безразличие союзников и та непонятная игра, которую они затеяли вокруг Русской армии. Именно об этом Беляеву хотелось скорее поговорить с Врангелем, пока окончательно не утрачен боевой дух и желание вернуться на родину и сражаться с большевиками. Пока понятие чести и жажда реванша не выветрились из русских голов. А их обработка, как видно, велась очень активно. Союзники умело манипулировали уставшей психикой, соблазняя деньгами Иностранного Легиона, пугая возвращением в Россию на красный суд и держа людей впроголодь. Беляев обратил внимание на замечание полковника Ясевича о том, что союзники препятствуют соединению частей и подразделений, намеренно распределяя их в разные места. В размышлениях о коварстве Антанты и том, что нужно предпринять по возвращении в Константинополь, Беляев заснул. Воспоминания об Але не пришли даже во сне.

Снился артиллерийский бой, но странный. Снаряды летели беззвучно. Белев видел каждый и видел, как они вращались, рассекая воздух. Потом снаряды падали и также «молча» взрывались. Из грязи и дыма разрывов вставала турецкая пехота. Отчего-то снилась русско-турецкая война, окончание которой Беляев застал «михайлоном» . Юнкер в очках высунулся из-за орудия и силился рассмотреть наступавших. Мы же, кажется, победили? Почему мы защищаемся? Турки, сделав несколько шагов, превращались… во французов в форме наполеоновских времён. Беляев отдал команду «Заряжай!», но никто на неё не откликнулся. Он обернулся – расчёт был разбросан попавшим снарядом. Беляев остался один. Юнкер лихорадочно пытался открыть замок, но тот заклинило. Французские линии были всё ближе и ближе.

И тут из зарядного ящика вылез полковник Чернавский по прозвищу Шнапс – преподаватель курса артиллерии в Михайловском училище. Отряхивая парадный мундир, Шнапс орал Беляеву и встававшим в строй мёртвым: «Что я вам говорил?! А вы до чего додумались! Не успел я отвернуться, вы мне тут же насрали в фуражку!»
Шнапс размахивал какой-то скомканной бумажкой. Беляев узнал телеграмму, которую они хотели отправить своим коллегам из французской военной школы Сен-Сир в честь заключения франко-русского союза и которую перехватил преподаватель.

«Какие у вас могут быть фратерните, профон сантиман  и прочая дребедень? Выучили
на свою голову иностранным языкам! Что вы понимаете в государственных делах? Сегодня они вам “бонжур”, а завтра – штык в пузо! Зарубите себе на носу!»

И пьяный вдрызг Шнапс, обнажив живот, с саблей наголо шёл навстречу неприятелю. А попугай ординарца вовсю щёлкал то к бою и бился в клетке, роняя перья. Неслышно упал очередной снаряд, и позицию окутало плотным дымом. Из тумана выплыли Ясевич с Орефьевым-Серебряковым. Офицеры купались в холодном море, окружённые галдящими чайками, и пели странную частушку.

«Чайка в море плавает,
Колыхается…
Скоро запись на луну
Ожидается!»

Беляев тщетно хотел услышать «зарю». Но Кока не свистел побудку, а почему-то громко бил клювом по крышке гроба, вколачивая гвозди. Иван Тимофеевич проснулся. Стук был настоящий. Это капитан Бойл прислал помощника Джимми с приглашением позавтракать.