Чудовищные красавцы

     В этом рассказе попытка экспериментальной жанровой разработки. Назовем ее антиреализм. Не фантастика, не романтизм, не что-либо еще, а именно направление, зеркально противоположное реализму.

                ЧУДОВИЩНЫЕ КРАСАВЦЫ

     А чего он хотел в этой жизни? И того не желал, и этого. Все перебрал. Эврика! Осталось одно. Он хотел любить… Так полюбить, чтобы найти себя в этой любви, в этой любимой, самой-самой… После того как умер отец, он остался один. Один в безлюдном доме с кабинетом отца. Высокие стеллажи с рядами книг. Просторный дубовый письменный стол, зеленое кресло. Отец был увлеченным своим делом астрофизиком и не менее увлеченным читателем книжек разных жанров. Его притягивала и фантастика, и романтизм, и утопии, и много чего еще. Он баловался, как сам говорил, бездарным сочинительством: творил что-то для себя, для души — в стол. А еще он был интересным рассказчиком. Сын-то уродился хоть и красавцем в рано ушедшую маму, но ничуть не зараженным чтением. Однако он был преданным слушателем отца. Проникся его рассказами о Гавроше, французской революции, о чудном рыцаре Дон-Кихоте, о нигилисте Базарове, о Раскольникове и Сонечке и о прочем-прочем. Он по примеру пробовал тоже писать… стихи. Но постоянно счастливо (!) осознавал свою бездарность.

     И вот в поисках самой-самой идет он однажды по Арбату. Или ему пришло откровение, или просто он рядом жил, но решил, что встретит ее именно здесь. А она… вот она стоит, такая красивая, рядом с выставленными на продажу художествами. Что-то очень-очень оживленно обсуждает с продавцом картин и картинок. Не цену ли? Не может такого быть… А наш недопоэт подходит и всматривается — думает, в кого-что — а, вот в эту картину с бескрайним пшеничным полем и ярким солнцем над ним. Всматривается и вслух восторгается:

     - Какой простор, ширь!

     Она оборачивается и бросает на него искристый взгляд большущих зеленых глаз. «Красавица!» - кричит в нем внутренний голос. Она спрашивает ласково-изящно улыбаясь:

     - Разбираешься в живописи?

     Он поправляет копну своих непокорных русых волос, пожимает плечами.

     - Если пишешь, то и рисуешь, но только в воображении.

     Ее глаза округляются, расширяются и становятся бездонными. Он ощущает, что начинает тонуть в них, а внутренний голос шепчет: «Безвозвратно...». Этот шепот переходит в ее голос:

     - Так ты писатель? Как это приятно! А я художница. Пришла посмотреть новинки в живописи. Здесь, на Арбате, иногда встречаются талантливые вещицы.

     Он смущается.

     - Я не то чтобы писатель, член союза там, а просто пробую перо, вот… буду печататься… в одном известном издательстве.
   
     Они говорят, говорят, а потом уже идут к ней домой смотреть ее творения. 

  У нее квартира-студия на самом верху семиэтажки. Они пьют кофе и экскурсируют по залу с картинами. В основном это небольшие пейзажи с изображением всех времен года. Он рассматривает полотна, но какая-то неприятная догадка лишает его внутреннего равновесия. В противоположной стороне зала он видит ряд стульев, а на них — задрапированные, видно, еще не законченные картины. Он спрашивает:

     - Эти еще в работе?

     Ее круглое личико, обрамленное мягкими прядями, заметно краснеет.

     - Да… Я еще… Они пока недорисованы. Их нельзя смотреть!

   Он замечает, что она выглядит взволнованно и даже испуганно. Еще раз рассматривает картины с временами года. Где-то он видел многие из них... Да все же видел! Это картины с Арбата… Он отходит в сторону и смотрит на нее новыми глазами. И видит нечто новое. Вместо красивой девушки перед ним стоит невообразимая уродина с огромной лысой головой, испещренной прожилками. А тяжелая челюсть отвисает и приближается к полу. Он в какой-то агонии зажмуривает глаза и сильно трясет головой. Долго. Открывает глаза. Перед ним стоит та же красавица. Испуг на ее лице сменяет застенчивая улыбка. Его сознание начинает проясняться. Никакая она не художница, а эти, спрятанные от глаз на стульях… понятно! Только что за чудовище сейчас ему привиделось? Неужели… это как-то прямо к нему относится?!

     Эта, как он теперь называет ее про себя, чудовищная красавица предлагает сделать ответный визит к нему. И главное — зачем?! Хочет, чтобы он почитал ей что-нибудь из своих произведений. Он в замешательстве. Нет, он в шоке! Угораздило же наплести про себя… Они идут. Она облегченно уже словно порхает. У него ноги так и норовят повернуть назад… Когда он открывает дверь  квартиры, решение приходит молниеносно. Эврика опять!.. Приглашает ее в зал, садит в кресло, предлагает полистать журналы и подождать минутку. А сам? А сам — быстрым шажком в спасительный кабинет отца...

     Через некоторое время он предстает перед ней с кипой листов в руках. Ее глаза вспыхивают от удивления.

     - Это ты столько написал?!
 
     Он скромно и даже осторожно улыбается.
 
     - Это все проекты, черновики. Что бы тебе почитать свеженькое?.. — садится рядом на диванчик. — Наверное, вот это.

      Читает:

     - Темнело. Мы, собрав остатки воли и сил, все поднимались на это горное плато. Все трое, точно став бурлаками, тащили за собой его, главного, - огромный, как нам казалось при таком восхождении, телескоп на колесах. Я просил, даже требовал, но в итоге, можно сказать, выкрал его из института. И вот скоро мы все же поднимемся на это заветное плато. И, если повезет… Не может быть никаких если! Мы обязательно увидим это загадочное явление на всегда не дающей людям покоя четвертой планете. Ладно, бог с ними — пресловутыми каналами. Но что это за передвижения в южном полушарии? Хоть бы они продолжились, когда мы наконец поднимемся! А морозец уже стал давать о себе знать. Да и дышать нелегко. Так, нахлобучить капюшоны и вперед — вверх!.. Ну как, интересно? — спрашивает ее, глядя в пол.

     Она молчит и смотрит сквозь рукопись в его руках какими-то невидящими глазами. Ворох лоскутов мыслей в голове. Еще бы, откуда ему знать? Ведь это,  видимо, его папа и она работали вместе в институте. Он-то ученый, исследователь, а она просто лаборантка. Но нет, не совсем простая… для него… лаборантка. Ценящая… да что там — просто влюбленная в искусство и кисти, и слова. Только самой Бог не дал… Да, он читал ей иногда свои рукописи, отрывки.  И про четвертую, и про вторую от солнца. И она помнит его взволнованное, одухотворенное лицо.

     Ее вдруг начинает пронизывать дрожь. Она бросает взгляд на его лицо и начинает сползать с кресла. Да это не лицо, а какая-то сжатая пирамидка с огромным горящим глазом в центре. А тело... тело его расползается, как безобразное серое облако! Она гонит прочь нахлынувшее оцепенение, рывком поднимается с пола и бежит к дверям. Судорожно дергает ручку. Слышит сзади приближение тяжелых шагов и учащенное дыхание. Она все же черпает откуда-то изнутри отчаянную храбрость и оборачивается...

     Перед ней стоит он. Копна непокорных волос, голубые глаза. Лицо нахмурено, губы сжаты. Через миг они изгибаются в доброй и слегка насмешливой улыбке.

     - Ух… Оказывается, какие мы дураки!

     - Это точно, - шепчет она.