Ненависть

               
 
В эту ночь Савелий Дмитриев ни на минуту не сомкнул глаз, обуреваемый тяжелыми мыслями. Накрывшись с головой одеялом, он многократно проигрывал в своей голове разные возможные ситуации завтрашнего дня. А назавтра, 6 ноября 1942 года, ефрейтор Дмитриев Савелий Тимофеевич, командир зенитно-пулемётной установки 1-го зенитно-пулемётного полка 1-й зенитно-пулемётной дивизии Московского фронта ПВО Главного Управления ПВО Рабоче-Крестьянской Красной Армии, задумал совершить покушение на «отца народов» - Сталина. Вот так, ни много ни мало – на самого Генсека! Эту опасную и фантастическую идею, тайно ото всех, Дмитриев вынашивал уже давно, пожалуй, с самого начала войны. Его влекла неодолимая жажда мщения за сломанную жизнь, за причиненные ему страдания и острую душевную боль. Другого пути, как он считал, у него попросту не было: Савелий четко для себя определил того, кто является главным виновником всех его бед: раскулачивание родителей и их ранний уход из жизни, трагическая судьба братьев, участников антисоветского движения, преследование по политическим мотивам… Он абсолютно не понимал теперь, как жить ему дальше, если нет сил и ничего не получается!
Нет, он не выживший из ума фанатик, не соображающий что делает: Дмитриев ясно осознавал, на что готов идти ради достижения своей цели.
Что и говорить: страшно и глупо умирать в тридцать с небольшим лет, ведь, как не крути, а жизнь, по сути, только начинается
Савелий прекрасно понимал, что в случае чего, назад пути у него просто не будет: охранники Кремля его пристрелят как бешеную собаку, и этим все кончится.
         Эта ночь показалась ему нескончаемо длинной. Он лежал с закрытыми глазами, стараясь не привлекать внимания сослуживцев и пытался отвлечь себя от навязчивых размышлений, подумать о чем-то постороннем – но не тут – то было!  Чем ближе становился рассвет, тем тревожнее становилось его состояние…И мысли в голову лезли одна страшнее другой. От них по коже пробегал неприятный холодок и к горлу подкатывал комок. Им внезапно овладел животный страх от задуманного, который обуял все его существо до мозга костей: он ощущал дрожь в руках, ногах, почти каждый мускул его тела был напряжен и дрожал.
         Савелий Дмитриев родился в Усть-Каменогорске (Восточный Казахстан) в 1909 году. Еще в школе он узнал, что город «Усть-Каменогорск» основан в 1720 году как крепость «Усть-Каменная» указом самого Петра I для укрепления рубежей государства и разведки месторождений золота в верховьях Иртыша. Какая-то часть староверов, спасаясь от преследований, среди которых были и предки Савелия, облюбовала эти места и обосновалась здесь.
Город удачно располагался у двух крупных водных артерий – Иртыша и Ульбы. Мальчишки были завсегдатаями рек: бегали смотреть как идут баржи с грузом, любовались проходящими пассажирскими пароходами, наблюдали за работой паромной переправы. Для этого, они не без труда одолевали земляные дамбы, выстроенные специально в попытке защитить город от наводнений, чтобы максимально близко подойти к реке.
        Кто только не жил тогда в их родном Усть-Каменогорске! Наряду с русскими в городе обитали казахи, немцы, татары, украинцы – да кого только не было! Вдобавок - алтайцы, дунгане, уйгуры, корейцы, китайцы…
Савелий невольно улыбнулся от нахлынувших чувств, с теплотой вспомнив своих товарищей, на глаза навернулись слезы.
Дружил он тогда со многими ребятами со своей улицы, но в «корешах» у него ходили казах Адиль, татарин Хафиз, украинец Петро и немец Ганс. Они были всегда неразлучны: вместе играли, лазали по горам, ходили купаться, ловить рыбу… Приходилось часто и драться с мальчишками из соседней улицы – «стенка на стенку», но Савелий знал, что его друзья не сбегут с поля боя, а будут держаться до последнего.
Кроме немца Ганса, который к своим четырнадцати годам «вымахал» под метр восемьдесят, и друзья его называли «дылдой», остальные четверо, включая и самого Савелия, были «недомерками» - коренастые, крепкие,  небольшого роста. Савелий вообще сильно смахивал на казаха: темные волосы, карие глаза, загорелая кожа, овальная форма лица с выраженными скулами. По этому поводу, отец его часто называл в шутку «азиатом».
      Родители Савелия были родом из Лосихи, что в шестидесяти верстах от города: там они встретились и поженились, там же хозяйством и детьми обзавелись. Отец – Тимофей Анфиногенович, никакой работы не чурался, чего требовал и от своих сыновей: сызмальства они познали сполна тяжелый крестьянский труд, были надежной опорой главе семьи. Мать была в постоянных хлопотах по дому: постирай, накорми, огород, скотина…В сенокос аль в жатву Евдокия Никифоровна, если нужда заставляла, выходила в поле вместе с мужиками, оставляя дома за хозяйку дочку Анну.
Будучи ребенком, уже живя в Усть-Каменогорске, Савелий не раз ездил с отцом на малую родину своих предков и видел какое зажиточное было это село – ширь и благодать! Обычно поездки совершались в летний период, и перед его взором открывались бескрайние колосящиеся рожью и пшеницей поля, многочисленные стада с тучными коровами на лугах, леса с корабельными соснами…Село поражало величиной - в несколько тысяч человек жителей. Здесь часто проводились ярмарки, работали с десяток маленьких кустарных заводов – маслодельных и кожевенных, сельское училище и волостное правление. Посредине села соседствовали две церкви – одна единоверческая, другая старообрядческая.
Бывая в тамошних местах, Савелий вместе с другими мальчишками любил, как только выдавалось свободное время, бегать купаться на живописное озеро Лосиха, расположенное в нескольких километрах от деревни. Здесь можно было с удовольствием понырять со скалы, побегать наперегонки по берегу с мелкой галькой. Дно озера было удобное, пологое, и ребята входили в воду не боясь утонуть в удивительно теплой воде этого водоема.
      Хотя из-за начавшейся в 1917 году революции и Гражданской войны восьмилетний Дмитриев отучился в церковно-приходской школе всего один год, но он обладал острым природным умом и живо интересовался политикой.
Помнится, как однажды, когда в декабре 1918 года, девятилетний Савелий забежал домой, весь облепленный снегом и озябший от сильного мороза, то он застал горячо споривших отца и братьев. Увидев вошедшего младшенького, глава семьи вдруг изменил повышенный тон разговора и опустил голову. По выражению лиц присутствующих и отрывистым фразам, которые успел услышать Савелий, можно было понять, что накал страстей был далеко не шуточный.
- Савва, сынок, что там на улице слышно? - приобняв Савелия спросил отец.
- Да пацаны говорят, что всех взрослых записывают в какую-то Красную Армию. Говорят, записывают даже тех, кто не хочет идти добровольно; силком возьмут.
-Ага, сейчас: ободрали мужика как липку, а теперь – иди воюй! А вот хрен вам с маслом – дураков нет! Верните все, что отобрали – а там посмотрим! - нервно заходил по избе старший из братьев Христофор. – Посмотрим кто кого! Батя, а ведь вы не правы - все пошло с того, что слизняк Николашка, преданный своими же обласканными генералами и чинушами, легко и просто отказался от власти, как капризный ребенок от надоевшей вусмерть игрушки. Я не понимаю, как это так, имея многомиллионную армию, преданного до мозга костей царю-батюшке простого народа, запросто так отдать власть?
-Цыц, сукины дети! Не судите и не судимы будете! – гневно закричал отец на сына, со всей силы ударив кулаком по столу. - Ленин – это Сатана в человеческом обличье. Не смеет простой человек покуситься на многовековую царскую власть, данную Богом, и вместе с оболваненной чернью, посеять хаос и смуту в стране. Ничего, скоро Советам придет конец: адмирал Колчак наведет в России должный порядок; за все заплатят голодранцы! Отольются волку овечьи слезы! Да ниспошлет Господь силы Спасителю Отечества – адмиралу Колчаку!
        Надежды братьев, воевавших за возврат вековых устоев страны в Белой армии, не оправдались: один брат погиб в бою, другой - расстрелян в тюрьме, а адмирал Колчак, равно так же, как и другие генералы и атаманы, вместе с пришлыми интервентами, канули в Лету.
        А вот Савелию, вопреки стенаниям и злости близких родственников, новая власть пришлась по душе: вера в светлое будущее, планов громадье!
Ему показалось, что вся огромная страна, находившаяся до этого словно в летаргическом сне, проснулась, и началась «великая движуха»! Государство начинает возводить новые гигантские предприятия: Сталинградский, Челябинский и Харьковский тракторные заводы, огромные заводы тяжелого машиностроения в Свердловске и Краматорске, автомобильные заводы в Москве и Нижнем Новгороде, металлургические комбинаты в Магнитогорске и Кузнецке в Западной Сибири. Днепрогэс…Об этом говорили везде – в «красных уголках» общежитий, сельских изба-читальнях, многочисленных газетах, вещали по радио. Однажды бригадир кровельщиков Петр Николаевич Щербаков, где временно работал Дмитриев, принес газету «Правда» и в обеденный перерыв прочитал статью Сталина «Год великого перелома». В ней подчеркивалось, что «мы идем на всех парах по пути индустриализации, оставляя позади нашу вековую «расейскую отсталость». Не пройдет и года, посадим СССР на автомобиль, а мужика на трактор – пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей «цивилизацией».
 Газета рассказывала также о реконструкции старых и строительстве новых промышленных предприятий, о коллективизации, о передовом опыте и славных делах ударников и стаха¬новцев первых пятилеток, широко освещала ход строи¬тельства всех важных объектов. 
       На малой родине Савелия Дмитриева за последние годы тоже произошли серьезные изменения. Началось строительство каскада гидро-станций на Ульбе, железнодорожной линии Рубцовка — Риддер, Риддерского полиметаллического ком¬бината, Зыряновского рудника, Иртышского медеплавильного завода…
     Все это радовало Савелия, вселяло надежду в скорое светлое будущее.
В Усть-Каменогорске на заводах и фабриках стали открываться школы фабрично – заводского ученичества (ФЗУ), куда потянулись тысячи молодых людей, чтобы получить рабочую профессию. Савелий тоже было сунулся туда, чтобы выучиться на столяра – но, увы, не вышло. Во-первых, в ФЗУ принимали только юношей, имеющих законченное начальное образование, а во-вторых, отец был категорически против его решения, заявив: «Деды твои кормились от земли-матушки, я кровью и потом добываю хлеб насущный, ну и тебе это предстоит в будущем! Выкинь из головы всякую крамолу и готовься принять у меня дела, а то я уже стал совсем хворым, что в невмоготу. А если будешь противиться моей воле – не обессудь, запорю до смерти, так и знай!»
       В ноябре 1930 году в газете «Прииртышский коммунар» вышла пространная статья о том, что член комсомольской ячейки Дмитриев Савелий публично отказывается от своего отца, кулака-мироеда Тимофея Анфиногеновича за то, что тот укрывал излишки хлеба от новой власти, эксплуатировал чужой труд, проявлял недовольство решениями советского правительства. Эта публикация вызвала двойственное чувство у самого Савелия Дмитриева: с одной стороны, он понимал, что подло предал родителя, самого близкого человека, и ему от этого было больно и обидно, а с другой стороны, Савелий знал, что придерживаться сегодня линии отца категоричного неприятия сложившейся действительности – значит подвергать себя дополнительным сложностям в жизни. Но его удивила и заставила сильно задуматься реакция на статью отдельных комсомольцев.
- Ты для меня, Савелий Дмитриев, что ни на есть классовый враг – был, есть и будешь! Как тебя приняли в комсомол – мне неведомо, обманул значит своих товарищей, - как-то совершенно безапелляционно заявил Саша Колокольцев при встрече. – Сегодня ты сумел обмануть товарищей, но потом все равно вскроется твое гнилое нутро.
Сначала Савелия сильно задели его слова.  «Как же так, я искренне верю в социализм, считаюсь активным комсомольцем, - с досадой размышлял он. - Доказал свою лояльность новой власти, отрекся от отца и братьев – белогвардейцев, а какой-то чушпан в чем-то меня подозревает?». Но успокоившись, он подумал, что тот просто зол на него из-за Кати Третьяковой, секретаря комсомольской организации, за которой Колокольцев пытался безуспешно ухаживать, соперничая с ним.
Вскоре Дмитриев позабыл про этот неприятный инцидент, благо что дальнейшая его жизнь складывалась весьма удачно.
Он не стал ждать благосклонности вечно занятой комсомольскими делами Кати Третьяковой, а взял и женился на другой. В жены взял Валентину Литвинову, с которой познакомился случайно на улице города. Не сказать, что она была уж писаной красавицей, нет, но довольно-таки весьма симпатичная девушка, за которой ухлестывали, как оказалось, несколько крепких парней, с которыми Савелию потом пришлось объясняться на кулаках. К тому же, достаточно умна, очень хозяйственная - что особенно ему пришлось по душе.
В 1935 году переехал из родного Усть-Каменогорска в Москву вместе с молодой женой. На первых порах, они жили у его тети по фамилии Дитрих, которая была замужем за богатым немцем. Тот имел до революции несколько ресторанов, но большевики отобрали у него все и, более того, обоих супругов репрессировали.
Савелий устроился шофером на завод «Стройдеталь», а Валентина нашла работу в ресторане гостиницы «Метрополь» и, несмотря на строгие законы, нет–нет да и приносила часто харчи – чего тут скрывать: все же мы люди!  Что греха таить: жили ничуть не хуже других – вперед не лезли, но и сзади не ползли! Москва строилась и расширялась, становилась лучше с каждым днем, и это очень радовало Дмитриева: все-таки он правильно поступил обосновавшись здесь, в самом сердце Родины и перевозя сюда жену.
Вскоре и дети не заставили себя долго ждать: сначала на свет появилась Лидочка, добавив забот и хлопот своим молодым родителям, точная копия любимой жены Валюши, ставшей позже первой ее помощницей. А через три года, как по заказу, на свет народился еще один член семьи – сын Юрий, озорник и шустряк. Казалось, живи и радуйся – жизнь удалась! Детей Савелий очень любил: холил и лелеял их как мог.
В 1939 году, во время польской кампании, Дмитриев был призван в ряды Красной Армии и участвовал в освобождении Западной Белоруссии. Обращаясь к комиссару полка, он писал: «Я лично уничтожил 8 польских офицеров. За это был представлен к правительственной награде. Но не получил ее по непонятной мне причине. Прошу вас разобраться в этом».
Награду Савелий так и не получил, равно так же, как и объяснений.
Все это сильно озлобило Дмитриева: он-то прекрасно понимал что к чему.
В армии Савелий Дмитриев пытался вступить в ВКП(б), но ему отказали, мягко намекнув, что он еще не созрел, чтобы быть в рядах коммунистической партии. Но Савелий ясно понимал, что к чему. Он стал все чаще и чаще ощущать себя жертвой большевистского режима. Ко всему прочему, до него дошел слух, что его родители были раскулачены и сгинули неизвестно где.
Уже в ходе Великой Отечественной войны, 20 октября 1942 года, Дмитриев снова подал заявление о вступлении в Коммунистическую партию. Он там уточнял: «хочу принять активное участие в общественно-политической жизни страны». Но ему парторганизация полка отказала, не объяснив причину.
После этого, всеми фибрами души он люто возненавидел советскую власть; обиды росли с каждым прожитым днем.
 Дмитриев очень хотел, чтобы немцы захватили Москву. Читая немецкие листовки, призывающие бойцов Красной Армии сдаваться, он был уверен, что это случится очень скоро. Предполагал, что москвичи в панике, а в самом городе полный хаос. Но попав служить в столицу, он был сильно удивлен увиденным: москвичи, как ни в чем не бывало, ездят на заготовку дров и готовят дома к зиме; из-за дефицита чая в магазины завезены травяные смеси и желудевый кофе; организованно проходят тренировки по стрельбе и лыжам; в зоопарке открылся уголок вьючных животных, а в больнице имени Боткина открыт филиал Центральной библиотеки иностранной литературы…
        Когда Савелий впервые попал на фронт в октябре 1941 года, он похитил из машины с боеприпасами две гранаты Ф-1. Дмитриев планировал подорвать их 7 ноября 1941 года во время демонстрации на трудящихся на Красной площади. Представлял он это себе довольно просто — думал, что сможет метнуть эти гранаты на трибуну, где будет сидеть Сталин. Но ничего не вышло, потому что демонстрация на Красной площади в этот день так и не состоялась — был только знаменитый парад.
Но от своей задуманной цели Савелий Дмитриев решил не отступать: стрелять по кортежу Сталина он собрался зимой 1941 года, когда подменял наводчика из расчёта автомобильной зенитной пулемётной установки на площади Маяковского. Однако, логика того, что пулеметный огонь зенитки по кортежу может привести к лишним жертвам среди гражданских, остановила его.
В феврале 1942 года Дмитриев пытался перейти на сторону немцев, причем,  вместе с колонной автомашин, но как не старался, все - таки не сумел это сделать.
6 ноября 1942 года в Большом Кремлевском дворце должно было состояться торжественное собрание по поводу 25 -й годовщины Великой Октябрьской революции, и Савелий Дмитриев решил, что для него представляется очередная возможность осуществить задуманное. По словам сослуживцев, Сталин всегда выезжал из Кремля на пару часов перед важным событием.
И тогда Дмитриев решил пойти на совершенно безумный, с точки зрения здравого смысла, шаг.
В день покушения он дежурил в гараже полка, расположенном недалеко от Красной площади. Когда один из его напарников, красноармеец Пролыгин, заснул, а второй, Логуткин, куда-то отошел, он, воспользовавшись этим моментом, дезертировал из части, прихватив винтовку и 45 патронов.
Дмитриев спокойно прошел на площадь под бравурную музыку и революционные песни, раздававшиеся из многочисленных репродукторов, висящих на столбах, на здании ГУМа и разглядывая портреты вождей.Выдав себя за военнослужащего, входящего в состав военного патруля, он выбрал удобное для нападения место — Лобное. Погода явно не благоприятствовала Дмитриеву: если 2 ноября 1942 года температура воздуха поднималась в Москве до плюс 12, 2 градуса, и это был рекорд теплоты для ноября, но уже на следующий день погода стала резко меняться: похолодало, поднялся порывистый ветер, начался мелкий дождь, и уже 6 ноября, она опустилась до минус 6-9 градусов. Но сейчас Савелию было явно не до погоды: поеживаясь от холода, внимательно следил за передвижением транспорта. Прямо перед ним были Спасские ворота Кремля, откуда время от времени выезжали черные автомобили членов правительства. Не успев набрать скорость, они медленно проезжали примерно в десяти метрах от Лобного места.
Увидев, что из Спасских ворот выезжают две черные правительственные машины, Дмитриев открыл по ним огонь, выстрелил по первой машине. Автомобиль чуть вильнул в сторону, но тут же рванул вперед, таким образом выйдя из зоны обстрела. Охранники, ехавшие во второй машине и сотрудники комендатуры Кремля начали перестрелку с ним. Ефрейтор, понимая, что терять ему нечего – это его последний бой, вел беглый огонь и ранил одного из офицеров. В отчаянии он выкрикивал: «Все равно я вас застрелю!». Дмитриев продолжал стрелять, не переставая, даже тогда, когда рядом разорвалась граната. Однако вторая граната, прилетевшая через минуту и серьезно ранившая Савелия, поставила точку в этом противостоянии. Оглушенный и растерянный от взрыва, он, лежа в лужи крови, слабым голосом прокричал: «Хватит. Я сдаюсь!». Его быстро связали и обыскали, обнаружив у него в кармане 25 патронов и документы на имя ефрейтора 1-зенитного полка ПВО Савелия Дмитриева. Тут же был дан приказ немедленно отвезти его на Лубянку.
         Попытка покушения Дмитриева было единственным достоверно подтверждённым покушением на Сталина, поэтому его расследование велось очень тщательно. Следствие оперативно допросило уже в ноябре 1942 года всех, кто знал Дмитриева - близких, товарищей, коллег. Многие из них в тот момент воевали, так что чекисты выезжали прямо на фронт и чуть ли не под пулями брали у них показания. Это говорит о том, насколько важным и безотлагательным, даже в условиях войны, было дело Савелия Дмитриева.
         Тот скоротечный бой в центре столицы, в полуденный час, на глазах у изумленной публики, странным образом не стал достоянием общественности, но верхушка его обсуждала. Генерал-лейтенант Кирилл Москаленко в своих мемуарах вспоминал: «…утром 7 ноября я вышел из «эмки» на набережной Москва-реки, со стороны Васильевского спуска, ко мне подошли два офицера НКВД и с непроницаемыми лицами козырнули: «Извините, генерал, но таков порядок: предлагаем вам оставить личное оружие в машине».
У меня в голове мелькнуло: «Наверняка здесь, в Москве, что-то стряслось! Такого еще не бывало!».
Покосил глазами по сторонам: так и есть! Трясли не только меня, но и всех других военных, выходивших из машин. И только поздней ночью, с глазу на глаз, Жуков успел шепнуть мне, что какой-то мерзавец совершил нападение на товарища Сталина».
Тщательное расследование установило, что Дмитриев действовал в одиночку и не имел сообщников.
25 августа 1950 года состоялся суд над Дмитриевым, приговоривший его к высшей мере наказания.