Е. П. Колесников. Васюшка. Повесть

   Дом Махининых стоял на крайней улице. Это был обыкновенный пятистенок из бревен со временем покрывшихся трещинами и потемневших до черноты. Срублен был по-старинному – в лапу, окна небольшие, расположенные таким образом, что солнечный свет проникал в каждую комнату. Во дворе множество пристроек к дому: под дрова и кизяк, хозяйственный инвентарь, для содержаний мелкой птицы, баня и еще для чего-то. Чуть в стороне, поближе к калитке в огуречник, колодец с высоким журавлем.

   Огород был огромен. От дома тянулся вниз к речке до самого солончака, от которого до речки Аксеновки оставалось меньше ста метров. Огород делился надвое:  маленький, который называли огородчик или огуречник, был в нескольких метрах от дома. Здесь высаживали огурцы, помидоры, морковь, свеклу и прочие овощи. В большом росла картошка, тыква, капуста.  Когда-то огород со всех сторон был окопан канавой, которая каждый год зарастала лебедой, щирицей, дикой коноплей, крапивой. Бродячая скотина обходила такое укрепление стороной.   В половодье вода не размывала почву. За многие годы огород был хорошо удобрен конским и коровьим навозом. В нем росло всё, что высаживали хозяева.

  Усадьба Махининых мало чем отличалась от других. Все селяне жили в таких деревянных домах, многие имели большие огороды, в изобилии заготавливая на зиму овощи. Но только у них в огороде росли конопля, табак, лён и еще что-то нужное им, но забытое другими. Словно ожидали помнящиеся тяжелые годы войны и готовились, не надеясь ни на кого. Из конопли делали веревки, лен пряли.  В избе стоял ткацкий станок. Хозяйка дома Ефросинья ткала полотно, напольные дорожки. Не только себе, но и всем, кто просил.  У них даже масло постное было свое. Давили его самодельным прессом из семян подсолнечника или конопли. Мужики охотно угощались табаком-самосадом, сдобренным для вкуса и запаха донником и сбрызнутый одеколоном.

Хозяин, Василий Васильевич, был небольшого роста, худощавый, крепкий, подвижный про таких говорят – жилистый. Его лица не было видно из-за многодневной щетины, казалось, что оно никогда не знало бритвы, но, если вглядеться, заметны становились частые глубокие морщины. Глаза защищали большие брови и длинные густые ресницы. На голове старая фуражка-восьмиклинка. Примечательным в его облике было облачко дыма от самокрутки, начиненной самосадом. Самодельную папироску он, казалось, никогда не выпускал изо рта. Табачный дым он не втягивал в себя, а набирал в рот и выпускал. Мужики шутили: -кадит Васюшка, или чадит, или коптит Васюшка. От него исходил резкий сладковатый запах дегтя, смешанный с запахом конской сбруи и табака-самосада, который распространялся на многие метры от него. От деревенских мужиков его отличало то, что он не ругался матом, вернее, почти не ругался. Надо было постараться, чтобы Васюшка костерил матом кого-либо. Часто во время работы от него можно было слышать фразу –Помогай бог.    Работал конюхом. Про него говорили: вечный конюх, что родился с конями на конюшне. Он действительно был всю жизнь с лошадьми, сколько себя помнил, в 20-е годы в личном хозяйстве, затем в колхозе. Любил лошадей. На конюшне ухаживал за всем табуном, а это около сотни голов, вместе с жеребятами. Не особенно доверяя помощникам, следил чтобы корма задавались в полной мере, чтобы помощники не пропили положенные коням овес и дроблёнку, не растаскивали сено. Часто ругался с бригадиром, рабочими из-за того, что сдавали после работы лошадей охромевших, с побитой спиной, с натертой холкой. Лечил их вместе с ветеринарным врачом, называя его по-старому коновалом. А чаще лечил сам, смазывая конские болячки изготовленными им самим мазями или просто дёгтем. Умел разговаривать с лошадьми, находил для них ласковые слова, почёсывая за ухом, похлопывая холку. Его родные не слышали от него добрых и ласковых слов, которые он говорил лошадям. За многие годы работы на конюшне заставил считаться со своими требованиями не только рядовых колхозников, но и начальство. На работе к нему обращались не иначе как Василий Васильевич, подчеркивая его значимость в конских делах. Среди сельчан, за пределами конюшни в свои пятьдесят лет оставался Васюшкой. Относились к нему без уважения, снисходительно от того, что его бескорыстную любовь к лошадям считали чудаковатостью, что все свои силы и время отдавал лошадям, ничего не требуя взамен, подсмеивались, когда он разговаривал с лошадьми, пел, починяя упряжь или проезжая верхом или в телеге по улице. За глаза называли нелюдимым. Ни с кем дружеских или добрососедских отношений не поддерживал. Не ходил на сельские помочи, когда звали на общие работы при строительстве дома или изготовлении кизяка, на свадьбы, похороны. Также и Ефросинья: не судачила с соседками у забора, не ходила на родины, на крестины. Ребятишки, мальчик и девочка погодки, Люба и Вася, в школе не отличались от других, учились хорошо, но на улице со сверстниками не водились – были заняты домашней работой. Детей Махинины любили. Они у них всегда были здоровы, ухожены, опрятны. Часто баловали их магазинными сладостями или обновками. К соседской детворе, а их на улице только мальчишек было не меньше двадцати человек разного возраста, относились без злобы, даже угощали, когда те по какой-то надобности заходили к ним в дом.

     Деревенская пацанва зимой любила бывать на конюшне. Там было тепло. Интересно было смотреть на народившихся жеребят, как резвится в загоне необъезженный молодняк. Приятно видеть крепких упитанных лошадей, чувствовать и понимать их силу и выносливость, тем более, что видели их в тяжелой работе: на сенокосе, на перевозке кормов, на вывозе навоза. Некоторым вместе с отцами или даже самостоятельно приходилось использовать лошадей на тяжелой сельской работе. Поэтому обсуждение достоинств рабочих лошадей проходило со знанием дела, с примерами из практики. Но особый интерес у подростков вызывали несколько. Это были лошади 4-6 лет, объезженные, но не приученные к саням и телегам. Они выделялись своей стройностью, крепким сложением, привлекательной мастью. Они ходили только под седлом. Седлал их Васюшка  председателю да зоотехнику, которые действительно любили верховую езду, да и по работе удобно было осматривать поля. Седлал Васюшка своих любимцев ещё по праздникам: 23 февраля на День Красной армии, на проводы русской зимы, когда устраивались театрализованные представления и по улицам села гарцевали красные партизаны-кавалеристы, одетые в шинели, в буденновках, с Красным знаменем, чинно разъезжали былинные богатыри в доспехах. Можно было в седле на руках прокатить ребятишек. Два года назад в райцентре стали проводить конные соревнования, скачки на 1000 и 1500 метров. Любимец Васюшки жеребец Резвый под управлением зоотехника выигрывал оба заезда, стал любимцем деревенских мальчишек и гордостью села.

    С начала лета, когда подрастёт и окрепнет зеленая трава, конюхи выгоняли лошадей, не занятых на работах, пастись на зеленинку вдоль речки. Пастбище для 40-50 лошадей большое, тянулось от плотины, в черте села, вдоль речки на километра четыре, до самых берёзовых колков. Васюшка сутками следил за табуном. Его дом был рядом и с огорода лошади были видны как на ладони.  Вечером он выходил к речке, разводил костёр, раскуривал самокрутку и, кутаясь в старую засаленную фуфайку, следил за табуном. Над речкой клубился туман, тянуло ночной прохладой и на смену дневной жаре, гнусу и пыли приходила свежесть и чистота воздуха, наполненного чем-то таким, что распирало грудь, казалось, что не дышишь, а пьешь живительный нектар и не можешь напиться. В эти вечерние часы любили приходить на огонёк костра мальчишки, родители разрешали. Хотя часты были случаи, когда на огонек приходила чья-то рассерженная мамаша и тогда виновник, всхлипывая, бежал домой впереди матери. Или сквозь ночную мглу слышался призыв: С-а-а-ш-ка, или Ж-е-нь-ка, Се-р-е-ж-ка, молчком торопливо пацаны возвращались домой.

   К лошадям всех мальчишек тянет. А тут костер, река, перед глазами табун лошадей, а главное, возможность прокатиться самостоятельно верхом. Васюшка становился для них авторитетом, дядей Васей. По очереди они объезжали табун, понимая, что лошадь чувствует их силу, подчиняется, это бодрило и возбуждало, хотелось скакать, мчаться. Но разрешалось ездить на Белогубке, старой спокойной кобыле, доживающей свой лошадиный век полуслепой, освобожденной от лошадиных обязанностей. Но в ней еще можно было различить былую красоту: серебряный отлив окраса, когда высоко вскидывала голову, показывая длинную шею с красивым изгибом. Кто-то из маленьких приходил и тихонько спрашивал:
 -Дядя Вася, а можно я проеду на Белогубке?
Васюшке это нравилось, что-то наподобие улыбки проскальзывало на лице. Он молча подводил пацана к лошади, снимал с себя фуфайку и стелил на спину лошади. Сам садил новичка, давал в руки поводья и осторожно вел её в стороне от табуна, что бы случайно другие лошади не напугали Белогубку. Катал до тех пор, пока  наездник не просил остановиться. Но какая гордость и восторг были у ребятни после первой поездки на коне! Тем, кто постарше и посмелее, кто мог самостоятельно крепко держать поводья разрешал прокатиться на старом и ленивом жеребце по кличке Белоног. Его можно было пустить галопом, но через 30-40 метров тот переходил на шаг. Никогда не лягался и не делал попыток сбросить наездника. Те же ребята, что постарше, лет 12-15, уже самостоятельно ловили коня, зауздывали и разъезжали вдоль речки, рисуясь друг перед другом своей ловкостью и лихостью.
 
   У костра сидели молча, не спорили, не перепирались как часто бывает у пацанов. Просто смотрели на огонь, наслаждались тишиной и покоем летней ночи. Васюшка тянул свою самокрутку, подкладывал в костёр сухие конские катыши или коровьи лепешки, таким образом отгоняя комаров. Разговор начинался с вопроса, который вдруг всем становился интересен.
 – Сколько лет Белогубке?
 – Как появился Резвый и почему он один такой красивый и сильный?
 Говорили о технике, работающей в колхозе, говорили о войне, в каждой семье был свой участник, свой герой, были раненые и убитые. Спорили. Доказывали свое мнение, порой смешное и глупое. Много возникало вопросов, нужных и интересных мальчишкам. Деревенские ребятишки рано знакомятся с тяжелым трудом. Они узнают его на примере своих родителей, надрывающихся на полях и фермах ради грошового заработка, чтобы прокормить семью.  Многие сами участвуют в сезонных работах: на сенокосе свозят на лошадях копны в стога, на ферме вывозят навоз, на току разгружают машины с зерном, ворочают лопатами и плицами вороха сырой пшеницы. Поэтому и разговоры идут вокруг забот, которыми живёт деревня. Васюшка в разговоры пацанов не вмешивался, не мешал. Сидел, тянул свою самокрутку, слушал, прикрыв глаза, казалось, дремал. Он видел себя таким же босоногим, со своими заботами и радостями...
       Весна. Отец, старшие братья собираются на пашню. Мать стоит во дворе и зовет его: В-а-с-ю-ю-ш-а, В-а-с-ю-ю-ш-а. Ему лет 7-8, стоит за огородом где-то в этом месте, где сидит сейчас, и смотрит как жеребенок сосет матку, кобыла его отталкивает и жеребенок стремглав, задрав хвост, летит по берегу.
 
Махининых - давнишние жители села, переехали в Сибирь из «рассеи» в начале века. Когда-то была большая дружная семья. Два взрослых сына да родители. Младший, Василий, последыш родился уже здесь, в Аксеновке, году, наверное, в 1915 - 16. Прозвище Васюшка, ласкательное от Василий, Вася в семье Махининых наследственное. Василием обязательно называли родившегося мальчика. Поэтому закрепилось в семье, да и в селе Васюшка старый, Василий Васильевич, хозяин дома, Васюшка малой, молодой. Хозяйка дома, Евдокия, стареющая, но по–прежнему неугомонная в работе женщина, отвлекаясь от тяжелой крестьянской работы, беспокоясь о ребенке громко кричала: -Васюша-а-а-а, выждав минуту и уже с оттенком недовольства, строгости: -Васю-ю-ю-ш-ка-а. Также она призывала и мужа. Хотя те, кого звала, часто находились рядом с ней. Жили до 30-х годов всегда в достатке. Да и как ему не быть. Земли имели тридцать десятин, только под пашней двенадцать, да свой сенокос, выгон, неудобья. Скотины держали больше двадцати голов, коров дойных пять, телята, свиньи, лошадей рабочих пять и одна выездная, весь нужный сельхозинвентарь, машины. Трудились. Старшие сыновья женились. Построили дома рядом. Хозяйство вели совместно, под надзором отца, Васюшки-старого. Он жил с женой и младшим сыном рядом, в отдельном доме.  В большой семье всем хватало работы: мужики на пашне, сенокосе, женщины с ребятишками убирались со скотиной и на огороде. Все было свое. Всего было много. С сельчанами особой дружбы не водили, общались только по необходимости. Поэтому уважения к ним никто в селе не проявлял. Нелюдимые, считали соседи.
 
    В начале 30-х годов начали мужиков прижимать, загонять в кооперативы. Махинины вывернулись. Организовали свой семейный ТОЗ, товарищество по обработке земли. Даже выгоду получили. Старший сын был в Красных партизанах и ему полагались льготы. Взяли кредиты, купили машины. Только через года три власти стали настойчиво зазывать в колхоз, а значит всё нажитое следовало передать в общее пользование. Недолго ломали мужиков, кто не пошел в колхоз – раскулачили, отобрали всё что было. Дошла очередь до Махининых. Да не успели. Весной, когда начали готовиться к севу, ночью полыхнул двор Махининых. Дома братьев стояли близко друг к другу, а дворы вовсе были общие. Сгорело все. Успели вытолкать ребятишек, да вынести какую-то одежду. Из скотины спасли три коровы да два теленка. Лошади не пострадали. Конюшня была в стороне от скотного двора, ближе к дому Васюшки и огонь её не достал, хорошо ветра в ту ночь не было. Тогда же случилась беда с Васюшкой маленьким. Хотя и большой уже был, лет шестнадцать, но напугался сильно. Мать заорала дурниной, запричитала в голос, а глянул в окно – огонь стоит стеной, страшно – дико ревет горящая скотина, кричат обезумевшие женщины, дети. Выскочил в чем спал, в исподнем. Вместе со всеми пытался что-то делать: в растерянности суетился, отгоняя мечущуюся скотину, куда-то оттаскивал брошенные вещи, носил воду, кричал и плакал. К утру всё закончилось, стал накрапывать дождь. Дымились головёшки. Люди приходили в себя и уже не кричали, а только всхлипывали, да тихонько причитали. Сил не было. Тогда и заметили, что Васюшка-маленький не говорит и лицо его перекошено.
 
Несколько дней ковырялись на пожарище Махинины. Женщины плакали, причитали. Мужики матерились, складывая головешки на дрова, выковыривая на пожарище хозяйственную утварь, сгребая в кучу перемешанные с грязью угли, обгорелое тряпьё, битое стекло – всё, что уже не могло пригодиться в хозяйстве. По селу поползли слухи: дескать сами хозяева себя подожгли, чтобы не идти в колхоз, что этим нанесли ущерб Советской власти, что должны их посадить. Милиция, правда, приезжала. Осмотрели все, опросили соседей, интересовались, кто мог поджечь. Составили протокол с заключением – умышленный поджег. Поджигателя не нашли.  Махинины помалкивали, может догадывались о чём-то, может и сами виноваты. В селе стали меньше говорить о пожаре, забывали. Началась посевная и крестьяне выехали на пашню, а когда вернулись, братьев Махининых уже в селе не было. Собрали оставшийся домашний скарб, одежду, посадили на телеги ребятишек и на четырёх подводах две семьи, общим числом десять человек, выехали в неизвестное направление. Селяне посчитали, что в Кузбасс, на шахты. Такие примеры уже были. Василий Васильевич, когда его спрашивали, отмалчивался или отвечал, что не знает, что сыновья ему не докладывали, что они сами себе хозяева. Евдокия всё больше плакала, переживая случившееся, её утешали сердобольные соседки:
 - Хорошо живые все остались, а добро еще наживете.
Васюшку-маленького не спрашивали – убогий, чего его спрашивать, всё равно говорить не может. Забывалось.

Махинины остались жить втроем. Улица опустела. Не стало шестерых ребятишек подросткового возраста, да четверых взрослых. На речке не видно гусей, уток. Не бегают стремглав по зеленому берегу, подняв хвосты, телята, приусадебные огороды заросли сорной травой. Сильно сдали старики.  У Васюшки опустились плечи, согнулась спина, горбом выпятив хребтину, он редко поднимал голову. Только по-прежнему не сидел без дела. Евдокия сильно похудела, она боялась за сына: как он, убогий, жить будет один, последышей матери жалеют сильнее всех. Она водила его по бабкам, в счет оплаты то яйца накопит снесёт, то дорожку какую-то соткет, то еще что-нибудь найдет. Бабки что-то шептали, кропили водой, водили в сарай к курам при полной луне и еще много чего заставляли делать, что считали может излечить от испуга. Городской врач, к которому Евдокия возила сына подтвердил: причина немоты – сильный испуг, немота может пройти со временем, либо если испытать еще более сильный испуг. Через год стала замечать Евдокия, что лицо сына разглаживается, приобретает прежние черты, становится всё более мужским, даже привлекательным.
 
Прошло два года. Еще в первую зиму после случившегося Васюшка-старый написал заявление с просьбой о приеме его вместе с сыном и женой в образованный в селе колхоз имени Буденного. Сдал в общественное пользование двух лошадей, корову с теленком, сельскохозяйственный инвентарь. Выполнял в колхозе привычную работу и молчал, только горбился сильнее. Евдокия на колхозные работы ходила редко. Все видели, как она страдает и все более худеет. Васюшку-маленького определили на конюшню ухаживать за лошадьми. Семнадцатилетний парень сроднился с лошадьми. Он готов быть с ними и днем и ночью. Кормил, гонял на водопой, расчесывал и чистил, мазал дегтем появляющиеся от тяжелой работы раны, гнойники. Казалось, что немой разговаривает с лошадьми и они его слышат и подчиняются ему.

Васюшка заговорил неожиданно, хотя и при трагических обстоятельствах, которые чуть не стоили ему жизни. Поздней осенью он шел с работы домой на ужин. Смеркалось. На улице никого не было.  Под сапогами скрипел уже по-зимнему снег, от крестьянских дворов слышался рев скотины, гогот, кудахтанье домашней птицы. В воздухе, в душе парня ощущалось умиротворение, покой, хотелось дышать полной грудью, впитывая в себя жизненные силы природы, чувствуя благодать жизни. Васюшка–маленький открыл калитку, вошел в свой двор и замер. На высоком крыльце стояла с непокрытой головой мать, внизу в одной только безрукавке отец. Перед ними два милиционера и председатель сельского совета. Что произошло с парнем, какие мысли промелькнули в его голове, что его толкнуло? Никто не сможет сказать. Раздался звериный рык, в туже секунду парень бросился на милиционера и столкнул его в снег, следом полетел председатель сельсовета. Второй милиционер выхватил наган и выстрелил в воздух. И в этот момент все оцепенели. Нет, не от выстрела, а от того, что немой, молчавший несколько лет, заорал, выталкивая из себя хрипы и нечленораздельные звуки. Отец крепко обхватил его за пояс, не давая кинуться на милиционеров и закрывая его от них, мать с плачем повисла на шее. А он орал громко, протяжно, потом говорили, что слышали этот рев на другом конце села. Милиционеры стояли неподвижно, пораженные случившимся. Васюшка-маленький замолчал, оглядел безумным взглядом окружающих его людей, и неожиданно разразился громким матом, да таким, который мало кто из мужиков слышал в пьяном кабаке, причём звуки все произносил четко и членораздельно. Когда он остановился, чтобы передохнуть и набрать побольше воздуха, все кто его окружал громко, без злобы и даже весело расхохотались, подталкивая друг друга и подмигивая. Отец удивленно смотрел на сына и тоже смеялся, мать плакала и обнимала.

     Милиционеры отца и сына забрали с собой, как никак, а нападение на власть. Ночь продержали под замком в каталажке при сельском совете, а со светом увезли в район. Васюшка-старый вернулся домой через два дня, а молодой только через три месяца. Отсидел он по суду в городской тюрьме за сопротивление властям. Хорошо, что поняли судьи его жизнь, причины его поведения, а то ведь вполне могли и расстрелять. Родители встретили сына с радостью и со слезами. Перед ними был взрослый здоровый мужчина, на котором по швам распустился полушубок. От былых недугов не осталось следа.

    Евдокия умерла через три дня после возвращения сына. Было ей шестьдесят пять лет. Износилась, истратила жизненные силы. В борьбе за жизнь, за детей не жалела себя. Умирая, наказала сыну помнить о  боге, читать «Отче наш».

     Васюшка решил женить сына. Понимал, что не долго ему осталось жить на этом свете. Он выпросил у председателя колхоза лошадь, чуть ли не силком посадил в телегу сына и повез его сватать невесту в село Тюмениха, расположенное километров в сорока от Аксеновки. Через три дня вернулись, привезли с собой девушку одних лет с Махининым младшим и два узла с её приданым. Звали её Фрося, Ефросинья. Ещё через два дня молодые расписались в сельсовете и стали мужем и женой. Васюшка-старый посчитал, что сделал на этом свете всё что мог, женив сына, почувствовал облегчение, ему вдруг стало покойно за его будущее, пришло понимание, что род его будет продолжаться. Он сказал сыну, что будет умирать. На другой день наказал невестке истопить баню, а сам вышел на улицу, подошел к месту, где когда-то была усадьба старших сыновей и долго стоял, вспоминая прошлые годы, заново переживая радостное время благополучия и достатка, с горечью и болью вспомнил ту страшную ночь, когда разрушилось его хозяйство, распалась семья. Затем пошел в сельскую лавку, купил нужные для похорон вещи, включая вино.  Дома сходил в баню, переоделся во всё чистое и сказал сыну с невесткой, чтобы ужинали, а его не беспокоили – он будет умирать.

      После похорон Васюшка-молодой внешне никак не изменился. Продолжал работать на конюшне, уделяя лошадиному хозяйству больше внимания и заботы, чем своему домашнему. Дома управлялась жена Ефросинья. Она оказалась работящей женщиной и умелой хозяйкой. Всё ладно было в семье. Только горе – не было у них детей. Ефросинья уже и к знахаркам ходила, пила все их снадобья, выполняла все требования. Васюшка возил её и к городским врачам. Но детей не было. А тут беда пришла, одна на всех. Война. Уже к августу заметно стало, мужиков в деревне убавилось. Васюшку на фронт не брали, а он хотел, хотел вместе со всеми, как все. Переживал. Думал, что его считают ненормальным, убогим. Ефросинье своей сказал, что пойдет сам, если не возьмут, убежит. Жена плакала, говорила, чтобы не смешил людей, что дойдет очередь и до него. Наверное, так бы все и случилось, но в октябре, сразу после уборочной правление колхоза получило разнарядку на лошадей для фронта. Правлению предписывалось подготовить для фронта семнадцать здоровых и крепких лошадей. Одного сопровождающего конюха. Доставить лошадей гоном в райцентр. В районе формируется общий табун в сто двадцать голов, который надлежало перегнать в Барнаул к 01 декабря для дальнейшей отправки на фронт железнодорожным транспортом. Васюшка с воодушевлением собирался на фронт. Подготовленные к отправке лошади были крепкие и здоровые. Ни у одной не было ни малейшей язвочки, сбитых копыт или потертостей. Он отобрал две годовалых кобылки и наказал председателю, жене Ефросинье чтобы берегли их пуще всего, это дескать будущее колхозного табуна. В Барнауле с ним случилась неприятность. Когда он сдал лошадей, помог завести в вагоны и сам начал располагаться в одном из них, ему вдруг сказали, что он сделал свое дело и может отправляться домой. Это был удар. Васюшка проявил неожиданную для него самого настойчивость: он пошел к начальнику эшелона и убедил того зачислить его в штат. Уже утром получил армейское обмундирование, был зачислен на все виды довольствия, а в полдень эшелон мчался на Запад, к фронту.

    На фронт прибыли с началом нашего наступления под Москвой. Зачислили его ездовым в артиллерийский дивизион.  Дали для работы повозку с парой лошадей, как положено – карабин, начальником его стал пожилой старшина, который понял, что на этого молчаливого солдата можно положиться. Доверял ему самые ответственные задания, знал, за солдатом Махининым можно не приглядывать, выполнит всё как надо и в срок. Возил Васюшка на своей повозке всё, что требовали суровые военные будни: нехитрое солдатское имущество, продовольствие, раненых, боеприпасы. Возил днем и ночью. Возил и удивлялся: сколько народу воюет, сколько гибнет, сколько покалечено. Видел сожженные деревни, изможденных людей, переживших фашистскую оккупацию, пришлось даже возить к местам захоронений вытаявшие весной трупы вражеских солдат. Больно и горько видеть ему убитых и валяющихся на обочинах дорог наших и немецких лошадей. Переживал и терпел, как и все делал свою работу. Однажды только не выдержал. В освобожденном селе еще дымились головешки сожженных домов, к солдатам с плачем и причитаниями выходили жители. Его повозку остановил офицер и приказал немедленно ехать следом за ним. Через несколько минут подъехали к полусгоревшему дому откуда солдаты выносили обгорелые трупы, это были сожженные заживо дети. И он не выдержал. Дико, по-звериному заорал и бросился не зная куда и зачем. Его удержали солдаты. Васюшка остановился, но изнутри рвался какой-то клёкот, слезы бежали из глаз, его всего трясло. Детские трупики положили в его повозку и он повез их к месту захоронения, не переставая плакать и давить в себе рыдания. После этого случая Васюшка изменился. Внутри его всё задеревенело, обычно немногословный он, казалось, вовсе перестал говорить. Свой карабин, который обычно лежал в повозке под соломой, он вычистил и стал носить его на ремне за спиной, готовый применить в любую минуту. Он хотел встречи с фашистами в бою, хотел убивать их. Даже просил своего командира перевести его на батарею, но тот справедливо ему отказал, сказав, что в армии, тем более на войне, у каждого своя задача и роль.

     Два года воевал рядовой Махинин. По-прежнему был ездовым. Он стал опытным солдатом. Наступал и отступал вместе со своей дивизией. Бывал под артиллерийским и минометным обстрелом, его бомбили и расстреливали с самолетов. Однажды, во время налета вражеского самолета на дорогу, по которой двигалась его повозка, немецкий летчик промахнулся и ушел на второй круг, чтобы со второго захода добить оставшихся на дороге. Васюшка сумел уложить своих коней, будто они погибли. Летчик действительно не стал больше стрелять, улетел. В числе немногих удалось вырваться из окружения. При прорыве был ранен. Немецкая разрывная пуля разворотила плечо. Лечился в армейском полевом госпитале. И это время стало самым благополучным в его жизни. Он спал на белых чистых простынях, кормили досыта два раза в день, лечили, не работал. Рана затянулась, лихорадка, вызванная ранением, прошла. Лицо порозовело, он даже поправился на три килограмма. Выписали его в ту же часть, которая была выведена с передовой на отдых и пополнение, находилась в армейском тылу. Вернувшись в часть после госпиталя, Васюшка стал выполнять ту же работу что и раньше.
 
      Однажды участвовал в бою против немецких танков. В феврале 1944г. наступление фронта замедлилось, наши войска устали, фашисты, подтянув подкрепления, контратаковали, стремясь прорваться в наш тыл. В тот день с утра получил приказ перевозить раненых, прибывающих с передовой, в полевой госпиталь. Неожиданно прибежал старшина и приказал оставить раненых, грузить снаряды и немедленно доставить их на позицию батареи, которая вела бой в нескольких километрах. Васюшка знал расположение нашей батареи и как к ней проехать. Дорога была перерезана немецким артиллерийским огнём, машина со снарядами была подбита, шныряли немецкие автоматчики на мотоциклах. Ему следовало в обход проехать до оврага и по его дну выйти к батарее. Повезло, в овраге почти не было снега. К обеду пробился солдат на батарею. Из четырех орудий два были разбиты полностью, одно, без колеса, солдаты устанавливали на снарядные ящики, другое было готово к стрельбе. На орудия осталось по два снаряда. В живых осталось десять человек, включая комбата, из них шестеро были ранены и отсиживались в блиндаже. Вдвоем перетащили снаряды из оврага на батарею, их оказалось пятьдесят. Комбат обрадовался и все повторял:
 - Теперь удержим, теперь не пройдут.

    Солдаты уселись возле орудия покурить. Комбат ушел наблюдать за полем боя, на котором отчетливо были видны пять подбитых танков. Из блиндажа вылезли раненые бойцы и умащивались с автоматами перед орудиями, они не могли работать на батарее, не могли даже стоять, но они могли стрелять и не пускать пехоту на батарею. С НП подошел комбат и коротко приказал:
 - К бою!
 
     Васюшка вгляделся в глубину поля перед позициями и сумел разглядеть точки, похожие на копны сена, только заметил, что эти копны двигаются. Комбат велел ему подносить снаряды к орудиям, и он бросился выполнять приказ. Орудия располагались метрах в сорока друг от друга, да снаряды находились в ровике позади батареи. Надо было успевать, орудия работали, вокруг рвались вражеские снаряды. Васюшка вдруг понял свою нераздельность с бойцами батареи. Он был с ними, они были с ним. Вместе делали одно общее дело и вместе погибали. В суматохе боя он действовал как заводной: подносил снаряды, заряжал пушку, даже стрелял из автомата, вместе с другими бойцами, отгонял немцев от батареи. Неожиданно он остановился и стал оглядываться, не находя ни одного солдата. Он увидел перевернутую пушку, раздавленное станиной тело артиллериста. Не было слышно ни взрывов, ни ружейно-автоматных очередей. Казалось, бой затих. Но вдруг отчетливо послышался нарастающий рев танковых моторов и злой крик:
 -Снаряды!
 У первого орудия на месте наводчика сидел комбат и наводил на приближающиеся два танка. Васюшка бросился искать снаряды. Нашел в ровике последние два и принес к орудию, зарядил. Комбат поднял руку и вновь начал наводить. Танки неожиданно повернули вправо и пошли вдоль наших окопов, видимо посчитали, что в этом месте живых уже нет, батарея уничтожена. Орудие выстрелило и передний танк, вздрогнув, остановился, из моторного отсека поползли языки дыма и пламени. Другой повернул в их сторону и уже двигался прямо на их орудие. Васюшка зарядил пушку. В этот момент рядом разорвался танковый снаряд, пушку подбросило, обоих бойцов отбросило в сторону. Васюшка вскочил на ноги и затряс головой, не понимая, что произошло, и что теперь делать. Увидел комбата. Тот лежал сзади в нескольких метрах и опершись на локти, стараясь встать, хрипло кричал:
     -Наводи по стволу.
 Васюшка выглянул из-за щитка и увидел надвигающуюся махину танка, до которого было не более пятидесяти метров, одновременно заметил, что ствол его пушки смотрит точно в лобовую часть танка, который, задрав пушку, взбирался на  холм. Солдат, повторяя действия командира, поднял руку и выстрелил. Снаряд угодил под днище танка и тот, повернувшись боком, задымил. Васюшка стоял у орудия и смотрел как дымит и разгорается подбитый им танк. Стало тихо, где-то справа раздавались редкие короткие автоматные очереди, чуткий слух его уловил гортанную немецкую речь, а затем едва слышные звуки танковых моторов. Вздрогнул, со страхом подумалось:
     -Сейчас полезут, что делать?
 Но неожиданно пришло успокоение, уверенность:
     -Мы победили! Не пустили.
 Его охватило чувство гордости, радость за себя, за погибших, за комбата, за всех тех, кто сражался и погибал, но врага остановили. Он почувствовал силу, которая перла у него из груди, поднимала его, делала непобедимым. Васюшка пошел по батарейной позиции, стараясь разглядеть в надвигающихся сумерках живых бойцов. Нашел троих тяжелораненых, кое как перевязал их и перетащил к комбату, тот был в сознании, хрипло прошептал ему:
      -Иди в дивизион, доложи. За нами приедут.
Васюшка что-то хотел ответить, но из горла вырывались непонятные звуки. Испугался. Он не мог говорить, вспомнились его «немые» годы. Широко открывая рот стал пробовать кричать, кашлял, хрипел, будто стремился устранить какую-то преграду в горле, мешающую говорить. А тут еще периодически нападала икота.  Он махнул рукой, взвалил на себя комбата и потащил к оврагу, спустились к повозке. Уложил командира и мысленно похвалил себя, что до боя развернул повозку, привязал своего мерина за какой-то куст, прямо перед ним положил на землю раскрытую торбу с остатками овса и сейчас тот спокойно стоял и ждал своего хозяина. Двух других раненых, они могли держаться на ногах, уже переводил, поддерживая за поясные ремни. Третий был без сознания, его пришлось волоком тащить на подобранном куске брезента. В путь тронулись уже в потемках. С рассветом выбрались из оврага и вскоре были у своих. Все время он пытался лечить горло: полоскал водой из фляги, курил, даже вызывал рвоту, и усилия оправдались. Он услышал раздельно издаваемые звуки, стал различать слова, икота уменьшилась, разрабатывая связки, стал петь, стараясь четко произносить слова. Только сильно болела голова.

       Васюшка решил не заезжать в расположение дивизиона, а сразу везти раненых в медсанбат. Передав раненых, отправился в свой хозвзвод. Там встретил старшина, командир взвода, удивленно таращил на него глаза, как будто не узнавал. Как мог Васюшка рассказал ему о бое, о том, что вывез раненых вместе с комбатом в госпиталь. Старшина повел его в штаб дивизиона, но Васюшка уже не мог рассказывать, за него докладывал старшина. Майор, командир артиллерийского дивизиона, выслушал доклад старшины и спросил:
      -Танк, который вышел на батарею ты подбил?
 Васюшка выдавил из себя:
      -Я-я- и часто-часто закивал, подавляя икоту.
 Майор подошел к солдату, пожал ему руку и сказал:
      -Спасибо, солдат, вовремя ты доставил снаряды, да и бой ты закончил. Представлю тебя к ордену. А сейчас иди в госпиталь. Подлечат твою контузию.
Старшина отвез его в госпиталь, где успел посадить в последнюю машину перевозившую госпитальное имущество.

Во фронтовом госпитале солдат Махинин пробыл три недели, к нему вернулась речь, прошла икота. Что помогло восстановиться трудно сказать: толи лечение, толи доброта и отзывчивость медперсонала и спокойная обстановка. Только в конце марта он уже внятно докладывал своему старшине о прибытии. Часть дислоцировалась во втором эшелоне фронта. Полностью укомплектована, обеспечена материально-техническими средствами и ждала своей очереди перевода на фронт. В начале лета дивизион 76–мм орудий, в котором служил ездовым хозяйственного взвода Василий Махинин, прибыл на замену потрепанных передовых частей и вел наступательные бои в Белоруссии. И снова фронтовые дороги, доставка боеприпасов, перевозка раненых, бомбежки, обстрелы и всюду, постоянное присутствие смерти, к которой солдат никак не мог привыкнуть.

Васюшка очнулся от нарастающего гомона пацанов. За какие-то минуты он заново пережил свою жизнь. Перебивая друг друга, ребятишки рассказывали о своих отцах: как они воевали, какие награды, ранения, кто погиб из родни. Он знал этих мужиков с детства, был старше многих, но в тоже время был таким же как они, пережившим войну и выжившим. Война у каждого своя, каждый переживает её по-своему, она всю жизнь внутри каждого и болит, кровоточит пока человек живет. Сидел, не подавая виду, слушал и переживал заново свою войну.

  Ранение. Фронтовики редко помнят момент своего ранения, а Васюшка помнил подробности. Их колонна, груженая разнообразным военным имуществом, двигалась по дороге вслед за наступающими войсками. Начался артиллерийский обстрел. Его сильно ударило сбоку в живот, подбросило. Когда открыл глаза, первое что увидел – разорванные туши своих лошадей, снаряд разорвался рядом. Боли не было. Опустив глаза заметил вываливающиеся из живота шевелящиеся, дымящиеся собственные кишки и он правой рукой старался запихнуть их обратно в живот, ощущая их теплоту, левая не действовала, была перебита. Помнит, как старшина достаёт из вещмешка нательную рубаху и накрывает ею его развороченный живот, а санитар плотно бинтует, просовывая руку под спину. И все, дальше ничего не помнит, не было даже боли. Только изредка возникала перед глазами какая-то пелена, туман, слышались голоса. Десять дней он был без сознания, десять дней кромсали врачи его внутренности, перевозили из одного госпиталя в другой, все дальше и дальше от фронта. Очнулся от равномерных толчков и перестука колес. Понял, что в поезде, куда-то его везут. Удивился, что живой. Попробовал повернуться, но не смог, не было сил. Повел глазами и увидел справа и слева от себя, даже на вторых полках, раненых солдат. Снова, уже с усилием, попробовал повернуться, но всё тело пронзила сильная боль, и он застонал. Снова открыл глаза и увидел, что все с удивлением смотрят на него. Подошла сестра и запричитала:
     -Ох, миленький, очнулся. Долго был в беспамятстве и ничего. Вот и поправишься.
 Продолжая причитать, она умело поправляла его постель, проверяла наложенные повязки. Странно, но Васюшке были приятны её хлопоты вокруг него. Подошел военврач и велел перенести его в смотровую. Там его осмотрели, наложили свежие повязки. Военврач после осмотра долго смотрел на него и сказал:
     - Счастливый ты человек, солдат, тебе удалили больше двух метров кишок, третью часть желудка, вытащили кучу осколков, у тебя контузия, наверное, придется ломать перебитую руку, а ты выжил и будешь жить дальше.
 
  Действительно, он почувствовал в себе жизнь, не мог шевелиться без боли, руку поднять не мог, но внутри его теплилась и росла новая жизнь, которая преодолевала его страдания и вела к чему-то новому, еще неизвестному. Это переживали все, кто выжил в мясорубке войны. Это чувство называется Надежда, основанная на солдатском мужестве и стойкости.

     Его привезли в Новосибирск в августе. Здесь врачи снова копались в его внутренностях, сломали перебитую левую руку и вновь заковали её в гипс. Он хотел есть, а значит поправлялся. Пожилая нянечка, Мария, кормила с ложечки каким-то бульоном, пить давала только с тоненького носика маленького чайника и все повторяла:
- По граммулечке ешь, по ложечке пей - скорее поправишься. Нельзя тебе много, порвешь швы, надорвешь желудок. Лучше чаще, но помаленьку.
Она ухаживала за ним больше чем за другими. Почему? Брала где-то мед и разводила для него с водой. Для него дома варила бульон. Сама переворачивала его и протирала иссохшее тело, чтобы не было пролежней. Он сам уже мог поднимать правую рук, двигал ногами, но вставать не разрешалось, могли разорваться сшитые внутренности. Васюшка попросил Марию написать письмо Ефросинье и не ожидал, что та приедет уже через неделю. Она зашла в палату одетая в стеганную телогрейку, с котомкой за плечами и стояла у двери, разглядывая каждого из двенадцати лежачих раненых. Но не нашла своего и как-то неловко топталась на месте, пока Мария не подвела её к Васюшке. Ефросинья с трудом узнала в иссохшем, неподвижно лежащем человеке своего мужа. Он лежал и беззвучно плакал. Ефросинья упала на колени и судорожно обшаривала его неподвижное тело, с трудом сдерживая рвущееся из груди рыдание. Но не сдержала: бабий сдавленный вой вырвался наружу и сменился причитанием. Она выплескивала всю горечь, все переживания за войну, за боль мужа, за его раны, за гибель и увечья миллионов таких как он солдат. В плаче изводила душу, чтобы вновь обрести жизнь и радость, как ночь сменяет солнечное утро. В её причитании было все то, что переживали русские женщины и сто, и двести, и больше лет назад, провожая мужей и сыновей на войну, переживая и оплакивая погибших. Изувеченные войной солдаты молча слушали причитания женщины-солдатки, как будто это был плач по каждому из них, за их раны и их боль. А она смотрела на мужа и как бы заново принимала его, таким, каким он был сейчас.
 
      Ефросинья пробыла в госпитале две недели. За это время развила бурную деятельность. Первое что сделала – пошла к начальнику госпиталя и добилась разрешения остаться в госпитале, ухаживать за мужем. Она сама перевезла мужа в перевязочную и вымыла его, заново перевязала, тщательно осмотрев операционные швы и следы от осколков. Никто не знал, где она брала продукты, но  каждый  день готовила ему бульон из курицы или из баранины, поила его каким-то отваром и напитком на меду с добавлением прополиса. По её мнению, это помогало заживлению внутренних ран, укрепляло его изрезанный желудок и порванные кишки.  Врачи удивлялись, но не препятствовали, раненый, чудом выживший, начал поправляться на глазах. На четвертый день после приезда жены он уже самостоятельно смог сесть на кровати, затем встал на ноги, еще через неделю с её помощью начал пробовать ходить. Кроме того, Ефросинья каждый день мыла палату, полы в коридоре, делала работу нянечек и санитарок. Через две недели она уехала, но вскоре вернулась, привезя с собой необходимые для лечения мед, травы, настойки. Теперь уже её снадобья доставались и другим раненым, с разрешения врачей. Дважды она уезжала и возвращалась. К концу октября стала просить хирурга разрешить ей забрать мужа домой. И ей разрешили, Васюшка уже уверенно передвигался, стал прибавлять в весе, самое главное – не было температуры. Раненая рука срослась заново, гипс сняли, Ефросинья научилась делать ему массаж рук и ног, укрепляя мышцы.

       В конце октября, с последним пароходом, Ефросинья повезла мужа домой, в начале до города Камень, а оттуда 50 километров на повозке, присланной из колхоза, запряженной парой лошадей, в свою деревню. И этот отрезок пути его с фронта оказался самым тяжелым. Ехали медленно, хотя и положили в повозку соломы с избытком, но все равно трясло и возница, солдатская вдова из их колхоза, то и дело переводила лошадей на шаг.

      Приехали к ночи. Васюшка едва смог своими ногами переступить порог родной хаты и добрести до топчана на кухне. Ефросинья сразу же принялась хлопотать. Она быстро растопила печь, нагрела воды, прямо на кухне помыла мужа, переодела в домашнее белье, увела в горницу и уложила в кровать под теплое пуховое одеяло.

    Он находился толи в забытье, толи просто спал. Слышал, как на кухне шептались женщины-соседки, жена не разрешала им беспокоить мужа, и они тихонько глядели в дверную щель на его исхудалое лицо, иссохшие руки, слушали как он стонет. Не таясь плакали всхлипывая, тихонько причитали, жалея его и всех солдат воюющих, раненых и уже погибших, страстно желая возвращения с фронта своих мужей, братьев, сыновей и проклинали войну. Сквозь сон он помнил, как Ефросинья кормила его бульоном, поила своими снадобьями, давала госпитальные лекарства. Так было несколько дней. Однажды он проснулся от солнечного лучика, проникшего в горницу сквозь неплотно занавешенное старой шалью окно. Лежал и прислушивался к своим ощущениям. Боли не было. Вернее, боль была, но не такая изматывающая, пронизывающая все его внутренности. Ему было покойно в домашней обстановке, в своей теплой постели.  Радовался звукам, доносившимся с кухни: помешивание клюкой прогорающих дров, мягкие шлепки руками почему-то мягкому, вот брякнула печная заслонка, раздался скрипящий шаркающий звук и стук деревянной лопаты. Васюшка улыбнулся – хозяйка пекла хлеб. Неожиданно раздался скрип открывающейся входной двери и вошедший громким, хриплым голосом сказал:
     - Здорово, Ефросинья.
Хозяйка шепотом похожим на змеиное шипение стала выговаривать:
    -Тише. Спит Василий. Нельзя ему шевелиться. Потом приходи.
Но вошедший не послушался. Он прошел к столу и со стуком что-то поставил.
    -Сколь ден прошло как солдат дома, а ты его никому не кажешь, мать его…. Ну от баб ладно, понятно, а от меня чё прятать, мать его ети,- и громко засмеялся.
Ефросинья вновь что-то начала шептать. Но Василий, приподнявшись, как ему казалось, громко, но на самом деле едва слышно сказал:
     -Ефросинья, перестань.
 Его услышали. Гость, улыбаясь, также громко продолжил: - Здорово Василий. Собирай на стол, хозяйка, фронтовика встречать будем, а может и песню споем. 
В пришедшем Васюшка узнал Маркела Тарухина, односельчанина, одних с ним лет, до войны работавшего в МТС на тракторе, весельчака и балагура. Ефросинья метнулась к настенному шкафчику,  вынула тарелку с солеными огурцами и большой граненый стакан, отрезала и положила на стол краюху хлеба. Маркел, продолжая что-то говорить, усаживался за столом, ему было неудобно и очевидно больно. Он подмигнул Васюшке и, сморщившись от боли, обеими руками приподнял ногу с протезом. Ефросинья догадалась и подставила под ногу-деревяшку табуретку. Маркел взял бутылку и попросил:
 - Давай другой стакан.
 Ефросинья замотала головой, всплеснула руками:
 - Ну что ты, что ты ему нельзя, врачи не велят.
 Маркел засмеялся и ответил:
   - Да не ему, тебе. Тебе-то можно, с такой-то радостью.
 Затем разлил водку, себе полный до краев стакан, Ефросинье немножко, глоток. По избе распространился сивушный запах самогона.
    - Ну, значит, с возвращением домой тебя, Василий, и тебя Ефросинья, дождалась.
Он медленно выпил самогон, затем громко втянул в себя воздух, занюхивая коркой хлеба крепкое питье. Закусил огурцом и удовлетворенно крякнул, довольно улыбаясь.
   – Ну, значит, ты у нас пятый, кто вернулся. Громко вздохнул и махнул рукой:
   - Ладно, сам узнаешь, Ефросинья вон расскажет, мать его ети.
 Маркел заерзал на стуле, доставая кисет и свертывая самокрутку. Помолчал закуривая. По избе пополз голубой дымок, распространяя аромат крепкого самосада, приправленного донником и какими-то еще травами. Ефросинья вновь замахала руками, что нельзя Василию курить, но он сам тихо оборвал её, с наслаждением вдыхая почти забытые вкус и аромат табачного дыма. Маркел довольно рассмеялся:
- Это меня тесть Филипп Осипович снабжает, у него берут такой, чтобы по праздникам покурить.
Взял бутылку, вылил остатки самогона в стакан и обращаясь к Василию произнес:
 - За победу, чтобы скорее добить фашистскую гадину, мать её ети, чтобы вернулись живыми. Выпил не отрываясь, опять занюхал хлебом, крякнул, закусил огурцом и довольный рассмеялся.
 
    Маркел засобирался уходить. Двумя руками снял со стула деревянную ногу, встал, выровнял равновесие, чтобы не упасть. Засунул пустую бутылку в карман ватника, молча махнул Василию рукой и направился к двери.

Васюшка поправлялся. К новому году он уже самостоятельно выходил на улицу, выполнял простую домашнюю работу: растоплял печь в избе, отгребал снег, топил баню. Все делал под неусыпным надзором Ефросиньи, чтобы он не делал резких движений, не позволяла ему поднять даже ведро с водой. Постоянно повторяла:
      - Нельзя, швы порвутся.
По-прежнему кормила его бульонами, поила настоями. В январе 1945 года, на крещение, Васюшка в сопровождении жены пошел на конюшню. Это был для него праздник. Он подошел к каждой лошади, каждую потрепал за холку, почесал за ухом и всё что-то говорил, говорил и улыбался. Очень обрадовался увидев тех самых кобылок, которых наказывал беречь, когда уходил на фронт. С того дня Васюшка стал работать с колхозными лошадьми, как прежде, до войны. Готовил лошадей к посевной. В начале мая, как только земля начала подсыхать, выпросился у Маркела в Тюмениху, там на конезаводе сохранился жеребец-производитель, Васюшка решил сводить своих кобылок на случку. Его затея была удачной. Еще несколько раз водил Васюшка на конезавод отобранных им самим молодых кобыл. Через года три или четыре появилась Белогубка, а уже от неё всеобщий любимец Резвый.  Так и появились в колхозном табуне породистые лошади.

Закончилась война. Вернулись домой фронтовики. Израненные, искалеченные, но живые. Вздохнула деревня облегченно. Не стало похоронок и душераздирающего плача по погибшим. Тяжело. Изнуряющий труд, чтобы прокормиться и выжить испытывали все. Вчерашние солдаты, истосковавшись по мирному труду, как в бою не щадили себя, чтобы вырваться из нищеты.   Переживали и радости. Как бы не было трудно, а жизнь продолжалась. В крестьянских семьях рождались дети. В 1949 году Ефросинья родила мальчика, конечно, назвали Василием. Еще через год родилась в семье Любаша. Васюшка внешне не изменился, но внутри чувствовал необыкновенную силу, как будто не пережил войну и тяжелые ранения. В душе он ликовал, пел, смеялся, но спрятано это было за его небритостью, неопрятностью, нелюдимостью. Его невысказанную радость могли чувствовать ребятишки, они всегда присутствовали на конюшне, да лошади, о которых Васюшка заботился как о родных.

Спустя пять лет после войны случилось событие, которое прославило и возвысило Махининых. Василию вручили орден.
С утра председателю колхоза позвонили с военкомата, а следом из милиции. Сказали, что к ним выезжают военные и начальник милиции, и чтобы колхозник Махинин находился дома. Действительно, к обеду прямо к дому Махининых подъехал милицейский вездеход. В дом прошли трое военных. По деревне поползли слухи:         -Васюшку приехали забирать.
 –Что-то натворил в армии.
Вспомнили довоенные события в семье. Терялись в догадках.
 
     В дом постучали и вошли военные. Первым прошел незнакомый Васюшке майор, Герой Советского Союза, затем военный комиссар района, тоже майор, его Васюшка знал, он несколько раз приезжал к ним в колхоз и начальник районной милиции. Незнакомый майор без приглашения разделся. Он оказался в парадной форме при орденах со звездой Героя на груди. Подошел к Васюшке и они долго разглядывали друг друга. Затем незнакомец громким с хрипотцой голосом спросил:
  -Не узнаёшь, солдат? Васюшка вздрогнул. Он сразу узнал голос и глаза.
 В памяти вспыхнуло:
  -Наводи по стволу, стреляй!
 Военный положил на плечи руки и крепко обнял:
    -Узнал, вижу узнал, солдат Махинин.
Васюшка отвернулся, чтобы скрыть накатившиеся от неожиданности на глаза слёзы. Это заметила одна Ефросинья. Она растерянная стояла и не знала, что делать. Поняла одно - случилось хорошее. Военные тоже молчали. Васюшка и приехавший снова обнялись уже осознанно, с радостью как давние друзья. Гости молча топтались у двери и не знали, что делать. Неловкую ситуацию разрешил приехавший председатель Маркел Тарухин. Он вошел в избу и громко обратился:
 - Чё стоим, однополчане встретились, понимать надо, мать его. Ефросинья, мечи на стол, праздновать будем, -  сам же потянул из кармана бутылку.
 Ефросинья засуетилась у печки. Военком жестом остановил Маркела, кивнул Ефросинье и вышел на улицу. Через минуту вернулся с черным фанерным чемоданчиком.  Начал доставать и передавать хозяйке продукты. Все вдруг разом заговорили, поздравляли и жали руки Василию и его командиру, вспоминали случаи из своей фронтовой жизни. Майор жестом остановил говоривших, достал из кармана красную коробочку, раскрыл её и показал всем орден Отечественной войны первой степени. На фоне красной коробочки орден горел ярким золотом.
-Должен представиться. Я майор Советской Армии Платонов Владимир Сергеевич, Герой Советского Союза. Тогда, в госпитале, я дал себе слово найти солдата, спасшего батарею и мою жизнь, не позволившего немцам прорваться в наш тыл. И нашел. По поручению командования и от имени правительства вручаю сегодня герою орден.
  Майор подошел к Василию и торжественно передал орденскую книжку, они снова обнялись. Офицеры стояли по стойке смирно. Затем все вместе трижды крикнули Ура. За столом заговорили о войне. Выпили за Победу и за тех, кто не дожил до неё. Отдельно выпили за орденоносца и его жену Ефросинью. Василий тоже выпил глоток, как не противилась Ефросинья. Гости уехали, сказав, что за ними через час  придет машина.

Орден вручали в колхозном клубе, в котором собрались, наверное, все жители села, включая ребятишек. Событие было необычное, еще никого не чествовали столь торжественно. Василий сидел в первом ряду рядом с женой, державшей на руках Васюшку – малого.
 Василий слышал досужие завистливые шепотки:
    -Смотри, первый раз вижу Васюшку побритым.
   – С войны не принес ни одной награды, а гляди какой почет.
    -Ефросинья-то как похорошела, и платок расписной, и мальчонка какой красивенький.
    –Вот и им счастье досталось, а мне ничего, мой там остался, -  услышал сквозь слезы чей-то голос.

    Много чего говорили на деревенском сходе исстрадавшиеся, пережившие войну, потерю близких люди. Завидовали Махининым и разрывались от боли, горечь жгла души от невозможности вернуть погибших, былые радости. Понимали – война во всём виновата. Радовались счастью других. Согревала надежда на будущее.

На сцене первым говорил военный комиссар. Он поздравил всех с пятилетием победы. Сказал, что победа одна на всех и живых, и павших, и на фронте, и в тылу. Говорил проникновенно. Поименно назвал присутствующих фронтовиков, не забыл погибших. Женщины плакали. Прибывший майор представился, сказал зачем приехал и подробно описал тот бой в феврале 1944 года. Эмоционально, красиво говорил о подвиге солдата Махинина, благодаря ему немцы не вышли в тыл наших войск. Пригласил Василия на сцену и приколол к пиджаку горящий золотом Орден Отечественной войны 1 степени. Офицеры встали, за ними поднялся весь зал и стоя аплодировал герою.
     А Василий стоял и плакал, чувства переполняли его. Ефросинья была самой счастливой женщиной на свете. Светилась своей радостью, и она приподнимала её над всеми. С сыном на руках, в русском платке излучала библейскую красоту. Притягивала взоры окружающих душевной чистотой и добротой помыслов.  Передавала всем великое чувство счастья и любви.

    Васюшка очнулся от нахлынувших теплых чувств, вызванных воспоминаниями, которые переживал он один раз в жизни. Костер по-прежнему дымил, отгоняя мошку и комаров, ребятишки, их осталось четверо, продолжали увлеченно обсуждать награды своих отцов и родственников. Изредка в пылу обсуждения кто-нибудь проговаривал: - Эх, я бы им дал, - Ух я бы сделал… Васюшка потянулся за кисетом, а пацанам сказал:
 - Давайте домой, ребята, а то заругают вас, и мне достанется. Пацаны бес спора поднялись и ушли в темноту.
Васюшка скрутил толстенную самокрутку, раскурил её, разгоняя гнус и прислушиваясь к долетающим от табуна звукам.      
      

20.02.2025г.
Колесников Евгений Павлович. т.8-960-955-64-07
г.Барнаул. 
-