4 Детство - Сарыч

1.

Лето. Море лениво выбрасывает волны на гальку и, тихо воркоча, всасывает назад. Чайки кричат в грязно-голубом на просвет небе, описывая кренящиеся круги. Мальчик разнежился у влажной кромки, разбросав руки и ноги, освежаемые воздушной пеной. «Андрюша!» - слышит он бабушкин голос, но, забывшись в вязком эфире, не шелохнется. Сквозь дрожащие веки палит солнечный диск.

Ему хорошо. Только в школу не хочется. Что там, чего нет здесь? Ведь здесь есть все.

Над синим катком моря придавил зеленую подушку леса каменный башмак. Рваный гребень скалы царапает кувыркнувшийся свод неба, когда Андрей запрокидывает голову, высматривая бабушку: столпотворение ног, но среди них знакомых нет. Вокруг галдят, играют в подкидного, нарды. Мухи лениво взбрыкивают в чашках с вареньем. Солнце взобралось высоко и жарит вовсю.

Коровой обернулся огненный шар и лижет доверчиво. Горячий язык лапит кожу, лезет в ноздри, обнимает. Пора в воду. Мальчик поднимается и плавно клонится на выставленную вперед ногу с вывернутой пяткой. Мягко становится, но обжигается и, разномастно выбрасывая ноги, голенастым пауком пробирается к подводной дорожке. Развинченно кидает ступню, вздымая брызги. Ноги колют стеклянную гладь, вбирая лед. Холод жжет, возвышаясь, и тело столбенеет. Нужно нырять.

Толчок, и замирает грудь. Вода облепливает тело, заливает глаза, щиплет нос, кутая крепко в мороз, как мумию в хрустальном гробе. Плавкая ртуть топит мозг, оставляя одну прозрачность. Но сердце рыбой бьется, скользнув из пустоты, толкая кровь к рукам, растопыренным судорожно. Рванулось тело, рубя мерзлоту, и выплескивается чернявая макушка.

Нет уже ни моря того, ни мальчика. Подернулось пылью воспоминание, оживая порой в ненастный день. Под звук дождя приходит он, маленький, и стоит подолгу над черными камнями, смотря на вихри волн. Гудит море, гремит в провалах водопадами. Косит гребни косой дождь, стрижет барашков бурунных. Дерет гром тучи всклокоченные, небо дырчатое отчиняет. Взгромоздился на гром сам Горе-горюшко, крокодилом заливается. Стоит мальчик, и серо его лицо. Постучит и не откроют, позовет – не откликнутся. Долго бродил он, и отсюда не уйдет никогда.

2.

Сарыч перерезан дорожками и разбит на сектора с маленькими одноэтажными домиками, голубыми и зелеными. Рельеф холмистый, приятный, разнообразный: где лесенка, где площадка, где лесопосадка. Для детей качели-карусели, биллиард для взрослых. Кино для всех.

Сидят два мальчика, темный и светлый, в биллиардной на высоких стульях, в шашки играют. Диски шашечные большие, с пясть мальчиковую, снизу войлоком оклеенные, мягко тяжелят руку. Черные всегдашние, а белые лакированы в кость слоновую с прожилками. Блестит клетчатый стол и дразнит древесной амброй. Андрей возит туда-сюда деревянный кругляк, наслаждаясь плавностью хода войлочного. Это дамка, из всех фигур одна осталась. Возил ее Андрей и перевертывал, любуясь подкладкой вишневой, бархатной, вместо того чтобы играть.

Соперник смущенно улыбается. Ему стеснительно просить сосредоточенности. Андрей вращает шашку, разглядывая борозды. Потом, потягиваясь, озирается, ловя зрачки приятеля. Светлый взгляд отзывается, но, безответный, рассеивается. Сквозь высокие окна струит лучи солнце, омывая зал теплом. Над зеленым сукном искрится пыль в косых сияющих столбах. Нежно-палевые шары отливают перламутром. Дядя поодаль крошит мел, выбеливая кий. Изготовляясь долго, упруго лупит в лузу. Грохот глохнет в войлоке.

Скучно. Не выигрывал Андрей сегодня, да и никогда, наверное. Навалиться бы, ан тесно в тенетах шашечных. А в окна огроменные с размаху плещут цвета букетные, разливаются. Манит море слоеное: воды по-над друг дружкой ходят, сплетаются. Где холодные кверху взвихряются, полоса рябит синяя, а где теплые - бирюзовая. Еле зыблются сколы неба топленого. Стелется слюдой студеная лазурь.
 
Зорями меряют градусы стройные 9 да 10, метят в столовой на досточке. Утрами бегают мальчики, всматриваются. Но не войти в воду морозильную.

Соперник скосил взгляд. Укоризну прячет. Уголки рта книзу тянутся. Утро зря растратил за гляделками. Ни игры, ни развлечения. А Андрей заблудил в дальних пажитях. Там над волнами белорунные овцы резвятся-прохлаждаются. А он на них катается. Дрема смежает веки. Вокруг студнем кисель колышется. Опадают и набухают блестящие холмы. Бултыхнулся ослизлый вал, увлекая вглубь пенным воротом. Гортань растворяется в возмущении, вбирая жижу. Муть полнит взор. Дрожит моргание. Радужка вперилась в желть.

От враждовавших рот остался влажный след сплошной траншейной сети. Скальпированный стол отливает слоновой костью. Столешница лоснится на свежих срезах, охристых и бежевых. В обнаженных чадных гнездовьях вызревает чуждая жизнь. Изжелта-рябую доску серебрит сукровичный воск. Спертые соки пучит наружу сывороточным потом. На рыжее поле сыплются золотушные струпья света. В жухлом поветрии расшаркивается листва.

Проснулся. Соперника нет. Андреева глотка сжимается от стыда. Он зажмуривается, скривившись. Товарищ ему нравится, но…