Часть третья. Магия стихов и ритма...

Часть третья. Магия стихов и ритма...



Большой сиреневой картофелиной луна болталась между кожурок, слоев, облаков. Иногда смотрела вниз на бесприютную мокрую землю. И на фигуру непонятного путешественника из пункта «А» в пункт «Б», такую же усталую и одинокую. Женщина не сдавалась. Она упрямо шла вперед. Торопилась успеть. К веренице тех, бесконечных женских дел, которые неотделимы от женщин и являются содержанием и смыслом их существования. Она опаздывала, поэтому злилась. Надолгую дорогу и влажный песок, что стекал вниз по сторонам дороги и набивал ей туфли влажной и колючей кашей. На холодный ветер, что дул порывами, налетал быстро, пробивал курточку легко. А еще мерзли нос и руки, застывало все тело.



- Работу в городе мне нужно бросить, - размышляла женщина устало и безразлично, передвигала ноги, заставляла себя идти по дороге. – Нельзя работать в городе, а жить в пригороде, каждый день приезжать утром, уезжать вечером на попутных машинах или случайных автобусах. Я могла делать это весной и летом, дни были длинными. Сейчас я устала, и сильно укоротились дни. Я возвращаюсь в темноте. И немалые километры иду по безлюдным дачным пространствам, возвращаюсь домой. Наступает очень холодная осень, за ней зима. – Женщина посмотрела на луну, смутным пятном глянувшую из просвета среди туч. – Мне придется уволиться и сидеть дома всю долгую зиму. Это входит в общие условия жизни для всех, кто живет далеко от города и ближнего пригорода, а также больших трасс и дорог. Наш поселок, пять ветхих бараков, заселяют сезонники и пенсионеры. Мы живем и работаем летом, с апреля по сентябрь. Зимой мы топимся. На печное тяжелое отопление уходитвесь короткий зимний день, все время и силы. Женщина шла мимо села, большого, привольно и плавно раскинувшегося на невысоких увалах и холмах, и думала о том, что идти к дому ей еще долго. Зайти к матери и забрать ребенка она не успеет и пусть, лучше, дочь останется на ночь в селе, и будет спать в доме бабушки, чем вслед за матерью тащиться через лужи, песок и грязь.



- А летом я все успевала, - вспоминала женщина. – Я приезжала с работы, забирала ребенка от бабушки, шла домой и долго еще возилась на огороде, поливая, поправляя посадки, выпалывая их. Мне жаль терять работу, - продолжала размышлять она. – И, кажется, относятся ко мне на этой работе хорошо, и заработки дополнительные для дома не лишние, но я теперь ничего не успеваю. И бегать одной по осенней темной дороге, значит отыскивать неприятные приключения. Решено, - кивнула головой женщина, - я ухожу после расчета, в конце месяца. А дней десять еще как - нибудь потерплю. Она осмотрелась. Занятая своими мыслями, она шла вперед и прошла сейчас большую часть дороги. Впереди начинались пустоши, которые раньше, в дни ее детства, были совхозными полями. Заброшенные и заросшие сорной травой, кое - где кустами, пустоши наклонялись под ветром округлыми гладкими волнами. Кусты беззвучно и бесконечно кланялись мутной луне. И колыхалось перед глазами море огромное, серебристо - непонятное. И настроение становилось возвышенным и поэтическим.



- Сквозь волнистые туманы пробирается луна,

На печальные поляны льет нездешний свет она. – Вспомнила путница стихи. – Сергей Есенин. Любимый поэт отца. Печально вздохнула. – Отец умер так рано. Его смерть унесла покой и благополучие всей семьи. – Снова печально вздохнула, зачерпнула в туфли песок, и выходя из поэзии и всякого поэтического настроения, пересталанаблюдать за морскими сценами и русалочьей жизнью, легко вообразимой в такой сырой погоде. Женщина шла вперед, и новые картины ночной жизни обыкновенных и незаметных днем кустов деревьев и трав открывались перед ней. Мимо посадки карагачей она прошла поспешно. Деревья выросли на ее глазах, стали узловатыми и кряжистыми и, кажется, приглашали, манили к себе руками - ветками. И все остальные знакомые предметы вдруг стали непонятными и знаковыми. Песчаная дорога вертелась под ногами, песок скрипел в такт шагам: «Уйди, уйди».



- Не нужно меня запугивать, - сказала строго женщина. – Я иду домой. – Про себя решила. – Если обращать такое внимание на незаметные дорожные мелочи,то нужно сутками сидеть дома, что невозможно.

Луна вновь вылезла из облаков, протискалась между слоями и не осветила, а размазала желтой мутью контуры близких предметов и их привычные очертания.



Против собственной воли, женщина осмотрелась. Она шла по дну широкой чаши, которую образовывала местность вокруг дороги и постепенно выбиралась на ее край. Луна продолжала шутить шутки, разыгрывая и выставляя новые игрушки, неясные в призрачном освещении. Женщина шла вперед, усталая после дня работы, по длинной дороге, выбралась из одной чашки, оказалась на дне другой, плотно накрытой куполом неба, увидела дома - новостройки и дачныекоттеджи, уже потерявшие своих летних, непостоянных хозяев. Дома скалились темными проемами дверей и окон, коттеджи ждали. В этих местах женщина опасалась бывать и днем, не нравились ей эти окрестности. Она стремилась идти быстро, мечтала успеть. Ноги вязли в песке, как в мягкой вате, пространство кружилось, скручиваясь, вокруг нее, время остановилось.

Пойманная, как муха в липучку, чьим-то чужим, непонятным взглядом, она остановилась и застыла. Она надеялась, - я буду стоять неподвижно, дышатьмедленно и тихо и, может быть, опасности пройдут стороной. И если мне повезет, я никогда больше не буду возвращаться с работы так поздно.



Ее тянул чей-то взгляд, навязывал волю, диктовал желания. Женщина понимала: так делать нельзя, не нужно поворачиваться в ту сторону, встречаться взглядом, но справиться с наваждением не смогла и медленно повернулась.



Она не увидела лица и тела, только глаза. Блестящие и серые, они поймали ее, вели к себе медленно, не собирались отпускать. Пойманная взглядом этих странных глаз женщина шла медленно, двигалась осторожно, опустилась на колени перед существом, названия и имени, которого определить бы она не могла.



Существо чирикнуло, непонятно и обрадованно, холодной лапкой -ручкой схватило ее руку, длинным и острым когтем чиркнуло по руке. Минуты застыли, они больше ничего не значили. Довольно урча, существо слизывало с запястья кровь, ее кровь. Не опуская глаз, не выпуская взгляда, оно следило за жертвой.



Страха не было, боли особенной тоже, просто утекали минуты, а вместе с ними жизнь. До тех пор, пока в бессильном и безвольном сознании возникло сожаление: «А мой ребенок, моя дочка будет расти без меня?» Гнев обдал кипятком, смыл безволие и подчинение. Раздельно и медленно, почти неразжимая губ, женщина произнесла:



- Убери свои лапы, урод!

Существо удивленно пискнуло, посмотрело особенно и легко подавило сопротивление жертвы. Продолжало питаться.



- Но я могу говорить. – Сквозь затуманенное сознание медленно просачивались доступные, простые мысли. – А, значит, сопротивляться и бороться. Я не должна смотреть на него, на ЭТОГО. Похоже, эта сволочь, меня гипнотизирует.

Борьба шла долгая, упорная незаметная. Женщина отводила взгляд старательно, медленно, в сторону. Освобождалась постепенно, стала думать. И смогла вспомнить и прочитать молитву-оберег, тягучую, длинную, рифмованную.



- Что я здесь делаю? Почему? – Гнев придавал силы. Она легко отобрала окровавленную руку, постаралась встать. Жертва чуяла близкую свободу, существо, повизгивая, отскочило.

- Не нравится, - злорадно подумала женщина. – Молитв и заговоров я больше не знаю. Жаль. Придется отбиваться подручными средствами. – Не подходиблизко! Убью! – Существо продолжало приближаться, на крики оно не реагировало.



Женщина пыталась вновь прочесть охранную молитву, сбивалась, запиналась,существо приближалось быстро.



- Повторения не проходят, - поняла женщина, озадачилась. – Тварь переходитв наступление. – Я не хочу! – Она сказала нараспев. – Не подходи! Заколдую!– И увидела, существо замерло. Она получила несколько секунд благословенной передышки. И могла додумать новую мысль. Затем стала читать Есенина, выговаривая знакомые с детства строки, четкие и ритмичные. Она рассказала непонятной твари все, что помнила наизусть из большого и стихотворного наследия любимого поэта ее отца. Затем перешла на Пастернака. Женщина читала стихи, держала в поле зрения непонятную и кровожадную скотину, отступала шаг за шагом, выходила на дорогу. И выигрывала бой. Она понимала сейчас – любой рифмованный речитатив нехорошо действует на твареныша, останавливает ему пищеварение, лишает возможности нападать. Существо жалобно скулило, не останавливалось, медленно тащилось вслед.



И если бы луна, вечная спутница поэтов, и тоскующих в заброшенности возлюбленных, посмотрела бы сквозь разрывы, прорехи и облака, то увидала бы, что Есенин воздействует хорошо, а Пастернак и Блок еще лучше. Но луне всегда недосуг. Сегодня отраженное и отображенное солнцем светило вело свой бой с облаками, собираясь распутаться и вылезти из туч. Пока проигрывало сражение, отловленное заботливыми облаками вновь было закутано и убрано тепло. А поэмы и поэты, ну что ж, за бесконечное время, время бессмертного существования, луной и небесами всего было услышано немало. Споткнувшись пяткой о кочку и оглянувшись испуганно назад, женщина потеряла равновесие, почти упала. И спалась от нападения, только потому,что и лежа успела выстрелить в противника серией звучных рифмованных строк, поставила в конце звучное имя: Федерико Гарсиа Лорка. Встала на четвереньки, затем во весь рост и сказала, злорадно отряхивая от песка руки.



- Не повезло тебе, звереныш, нынче поохотиться. Я зачитаю тебя в стихи. –Хотела добавить, - насмерть, - но постеснялась. Она не держала ни большого запаса стихов в памяти, ни действия своего нового оружия.

Гулять спиной вперед с преследователем, деловито семенящим вслед и жалобно при этом поскуливающим, было затруднительно, но возможно.



- Я не встречала такого в «ужастиках» и триллерах. – Успела подумать женщина, понимая, она почти пришла, находится рядом с поселком и домом. Спасительной стаей наперерез ей, несутся, выскакивая сбоку, собаки. – Я не люблю ужасы! – Пожаловалась она собакам, обессилено усевшись на мягкую от дождя осеннюю траву, благодарная за спасение, забывая собак ругать, как делала, обыкновенно всегда и раньше. Она не любила собак за стаю, огромную, громоздкую и невоспитанную, вылетавшую ей навстречу вечным чертиком из табакерки и всегда смертельно пугавшую яркими претензиями: загрызть или покусать. Обещаний стая не выполняла, признавала в ней свою, местную, съедала припасенные кусочки и корочки, нюхала, виляла хвостами разных размеров и фасонов, убегала по делам. Женщина сидела на траве, боялась вспомнить о страшном приключении, давалас ебе разные обещания и не вставала с места, потому, что ноги ее могли и не поддержать. Собаки увлеченно охотились. Женщина смотрела на небо, что выкинуло ненужные тучи, свернуло, как плащ мелкий дождь и рассыпалось мелкими звездами на бесконечную колючую сыпь. Рыбацкий поселок в шесть домов, два барака и несколько подсобных помещений лежал завернувшийся втяжелый сон, тоже как в плащ, тяжелым сном рабочего - сезонника, намаявшегося на отлове рыбы во время осеннего спуска прудов. И никому во всем поселке ни до кого не было дела. Только собаки, деловито разбиравшиеся с пришельцем, прогнавшие его по всем оврагам и пустошам, довольные собственным бегом и славной охотой, возвращались, обнюхивали, ворчали, отслеживая чужие запахи и следы. - Спасибо сторожа. – Сказала женщина серьезно. – Хотите есть? Пойдемте со мной. Я вам еды насыплю. Собаки стояли рядом, улыбались, ждали. Женщина поднялась с земли. Удивилась. Ноги держали. Собаки постояли рядом, затем увлеклись чем-то еще и плотной стаей укатились по собственным делам. Осталась овчарка, серая Лада, хорошая знакомая, почти подруга.



- Пойдем, Ладушка. – Позвала женщина. – Ты меня не бросишь? Проводишь? – Подруга согласилась.

Они шли темным поселком. Окна ее дома тоже были темными. На стук отозвалсяи вышел так и не проснувшийся муж.



Сергей, - позвала его женщина. Муж не услышал и не проснулся. Он отчитался скороговоркой:



- Ты? Почему так долго? Я ребенка от бабки привез. Щи сварил. Они на плите теплые стоят. Поешь и в холодильник поставишь. Бросай ты эту работу. И сама всю ночь не спишь и мне спать мешаешь. А мне с утра вставать рано. У нас путина. – В конце скороговорки муж упал в комнате на диван и захрапел, надрывно и мучительно. Женщина стояла посередине кухни. Есть не хотелось. Она положила еду в большую миску, убрала кастрюлю с плиты. Вышла в сени и выложила еду в тарелку, из которой кормили кошек и собак.



Благодарно повиливая хвостом, Лада стала есть.



- Нет, - сказала собаке женщина, - мужу я ничего не скажу. – Мужчины необычные существа. Они упрямы. Сначала муж не поверит мне, потом начнет охоту. Он вызовет всех друзей и знакомых, они приедут с ружьями и две недели будут без отдыха бегать по лесам, нарушая покой, угрожая безопасности, сну и отдыху всех окружающих. Потом никого не найдут, а меня назовут фантазеркой или вруньей.



Рука болела. Женщина развернула носовой платок и осмотрела порез. Обычный осенний вечер перешел в глубокую ночь. Мирный вечер. Для всех кроме нее. Порез перестал кровоточить, но отзывался болью при каждом движении. И примерно также вновь закипела в женской душе злость. - Я не могу допустить, - продолжала размышлять женщина, - чтобы по нашей чистой земле, той, по которой топает мелкими ножками моя доченька, гуляли разные чужие твари и были опасными. А, значит, я должна разобраться с ситуацией сама, и сама с ней справиться.



Луна смотрела с неба привычно и мирно, возможно довольная, что тучи разошлись. Холодный ветер тоже утих. Скрытая за стеной дома и навесом крыльца, женщина понимала, что высохла и согрелась.



- Завтра утром, - решала она. – Я провожу мужа на работу. Возьму с собой ребенка и Ладу. Мы пойдем в село. По той же самой тропинке, через седые ковыли, что вечно всем ветрам кланяются и всегда при этом пришепетывают. И пусть после смерти отца наша семья развалилась, а интересы сестры и брата заставили их драться за наследство так, что они поделили и ценности и наследство между собой, а меня спихнули сюда, в хибарку на краю поселка - хутора, над жителями которого считает правильным насмехаться любой обитатель Большого Села, приговаривая при этом: «Знаем мы вас. Вы все с Рыбного». Так, что имя поселка, становится в окрестностях именем нарицательным. Пока пусть все остается так. У меня нет ни сил, ни желания, и не будет их еще долго мешаться в схватки между родственниками. Библиотека осталась никому не нужной. Большая библиотека, которую собирали и бабушка, и отец.Она осталась лежать, сваленная на чердак, к матери. И я могу забирать книги оттуда, все или некоторые. И я должна посмотреть. Обязательно.



- Я думаю, отец что-то знал. – Решила женщина. – И бабушка тоже. Они ничего не смогли сказать мне, потому что шла другая эпоха, а жизнь была и привычной, и монотонной, и безопасной. А я занималась обучением, была поглощена сдачей зачетов и экзаменов. На обычную жизнь, в то время, я мало обращала внимание. Мы последовательно сдавали: диамат, истмат, научный коммунизм и атеизм. И думали, примерно и соответствующе. А жизнь измениласьи стала мало предсказуемой. И я готова услышать мистический призыв, если он стучится в мою дверь и угрожает безопасности и существованию и сражаться с ним на любых условиях. Все больше перепуганных жизнью людей верит в привидения, оборотней и прочую нечисть. Желание творит. А мне сейчас нужно найти способ и избавиться от нечисти. И, если надо будет звать священника и кропить дорогу и стены поселка святой водой, я пойду на это. А если поиск информации приведет меня к другому решению, я постараюсь справиться сама и проведу обряд очищения и экзорцизма. - Мне так не хватает тебя, отец. – Печалилась женщина. – Ты учил меня быть сильной, но слишком рано ушел. Я не успела многому научиться. И не у кого мне больше брать уроки. И наши беседы я могу только придумывать или вспоминать. Ты помнишь? И помню я, твое стихотворение. Оно помогло мне сегодня, отгоняя нечисть. И, может быть, спасло меня. Та тварь отскочила,а, значит, стихотворение было хорошим и настоящим. Ты был поэтом, мой отец.



Память прошлое бережно носит,

С грустью вспомнить что-нибудь рада,

Мне вот запомнилась чудная осень,

Желтые листья, и девушка рядом.



Луна светила. Ночь продолжала идти своим неторопливым чередом. Женщина сидела на нижней ступеньке крыльца и плакала, время от времени, баюкая свою израненную руку. Большая серая собака, доброжелательно и сочувственно поскуливая сидела рядом, и, время от времени улучив момент, то пыталась зализать царапины и порезы на руке подруги - женщины, то деликатно слизывала слезинки, упадающие со щек...