Съемка

Итак, приехало! На следующий день  была запланирована  съемка эпизода художественного фильма режиссера Веры Ф, натурой которого являлся я. Сценарий этого фрагмента  написал я сам, и Вера его утвердила.
Работая  над ним, я исходил из следующих соображений:
Согласно замыслу автора,  я должен был рассказать на вопрос интервьюера о своей встрече с героем фильма, случившейся много лет назад.
Существуют две формы рассказа: устная и литературная. Устный рассказ практикуется в конкретных обстоятельствах места и времени перед определенной компанией,  неся на себе следы этой конкретики. Для меня, если я выступаю в роли устного рассказчика, чрезвычайно важно то, что я вижу лица тех, для кого говорю. Когда же я создаю рассказ в его литературной форме, то не вижу перед собой никакого конкретного лица; я пишу для  читателя, который, может быть, прочтет рассказ или завтра, или через сто лет; он может быть кем угодно, - единственное, что от него требуется –это  владение языком, на котором я пишу. Поэтому в процессе письма мой взгляд направлен не на воображаемое лицо, а в ЯЗЫК, в который я закачиваю содержание рассказа для последующей передачи читателю.
Если в нашем случае я рассказываю о встрече с героем фильма, произошедшей полвека тому назад, существенны ли нынешние обстоятельства места и времени? Согласно замыслу фильма, - нет! Значит, я должен прибегнуть к литературной форме рассказа, предполагающей использование при его написании «пишущего я» с последующим неоднократным редактированием текста моим «критическим я», чтобы достигнуть доступного совершенства.
Однако здесь имеется трудность: -  рассказ в его литературной форме для своего воспроизведения предполагает чтение с листа, которое недопустимо в фильме. Конечно, как это подтверждалось не раз, автор рассказа способен по памяти воспроизвести его слово в слово, но он  это может совершить лишь в режиме письма, а не в устной речи, в чем я на горьком опыте убедился, работая в проектах художника Максима З.
 В этом отношении весьма показательной была съемка его фильма «Олег Сенатов (а это - я)  излагает свои взгляды на Современное Искусство». Он представлял собой интервью, по ходу которого на расположенном передо мною мониторе один за другим должны были возникать вопросы, ответы на которые я заранее сформулировал и отшлифовал на письме. Так как я был автором этих текстов, то считал, что могу их  воспроизвести в любой момент. Но когда, сев в кресло и взглянув в объектив видеокамеры, я понял, что моя физиономия и каждое сказанное мною слово могут быть воспроизведены в любое время перед кем угодно, объектив вдруг мне представился винтовочным дулом, а мое кресло – электрическим стулом.
На мониторе возник первый вопрос, и я вдруг осознал, что ответ на него исчез из моей памяти, а когда он все-таки предо мной забрезжил, я не смог вспомнить нескольких нужных мне слов, и стал их наспех заменять на случайные другие. Дальше все пошло наперекосяк; на вопрос, горящий предо мной на мониторе, я вдруг давал ответ на вопрос другой; я лепил незнамо что,  вставляя фразы, пришедшие мне в на ум только сейчас, и в данном тексте оказывавшиеся  невпопад. Много сил уходило на то, чтобы, имитируя непринужденность поведения, сохранить хорошую мину в плохой игре; с целью преодоления внезапно возникшего затруднения я вдруг начинал энергично жестикулировать; иногда я неожиданно замолкал, чтобы, спустя некоторое время скороговоркой выпалить вспомненный вдруг текст, затем снова впадал в мимолетный ступор. Так я пробарахтался минут двадцать, пока на мониторе не появился последний вопрос. Я закончил, шумно выдохнув.
Я посмотрел на лицо Максима, чтобы прочесть на нем  свой приговор, но оно было непроницаемо. Пересев за стоявший рядом стол, я был постепенно втянут Максимом в долгий и обстоятельный разговор об искусстве, плавно перетекший в обсуждение мировых проблем, а под конец мы и вообще заговорили за жизнь.
Во время этого разговора наш видеооператор – молодой интеллигентный мужчина, имевший портретное сходство с Жан-Поль Сартром, -  незаметно установил штатив и приладил к нему камеру, чему я совершенно не придал никакого значения. Так мы втроем, к общему удовольствию, дружно пообщавшись часа два,  наконец, разошлись.
Неделю спустя Максим пригласил меня на просмотр отснятого материала. Я на него шел, замирая от скверных предчувствий.
И вот, явившись на место, я впился взглядом в монитор; на нем объявился некий развязный субъект с перекошенной физиономией, который, гримасничая, и отчаянно жестикулируя,  бормотал что-то невнятное, потом вдруг застывал в неожиданном ступоре, из которого выходил громким вскриком, затем опять начинал бормотать. Мне стало ясно: я предстал в одном из своих потенциальных имиджей – городского сумасшедшего, который за себя не отвечает, и может выкинуть любой фортель: например, вдруг сделать непристойный жест, и, показав задницу, уйти.
После того, как я, испытывая неловкость от стыда, досмотрел этот фильм до конца, Максим сказал:
- В прошлый раз мы с Сашей (видеооператором) договорились, что продолжим съемку, и он записал нашу интересную беседу. Давайте посмотрим, что у нас с вами получилось.
Я кивнул, и на экране монитора я явился в хорошо знакомом образе, который, выпендриваясь на публике, усердно культивировал в течение многих лет. Это – с виду благообразный  крутой интеллектуал, готовый с апломбом выступать на любую тему, выбирая в ней самые выигрышные моменты (как в детстве я выковыривал изюм из булки). По принципу ассоциации я,  то и дело, перескакивал с темы на тему, чтобы высказать давно обкатанные парадоксальные суждения, извлекаемые из давно заготовленного списка. В этой роли я выгляжу превосходно; - именно за это меня и выгнали с работы на пенсию.
В итоге импровизированная съемка оказалась неожиданной  удачей, а эссе «Олег Сенатов излагает свои взгляды не Современное Искусство», снимавшееся по написанному сценарию, обернулось полным крахом. Поскольку  устный рассказ в сценарии был отвергнут в пользу литературного (см. выше), из данного опыта следовало, что текст рассказа должен быть выучен наизусть.
Однако, это легче сказать, чем осуществить, когда речь идет о прозаическом тексте объемом 3,5 страницы А4. В течение нескольких дней я его внимательно по нескольку раз перечитывал на ночь, но этого оказалось недостаточно: накануне дня съемки я обнаружил, что его воспроизвести наизусть не могу.
Пришлось прибегнуть к механической зубрежке. Каждую из четырех частей я выводил на экран компьютера в масштабе 200%. Отвернувшись от экрана, я ее декламировал вслух до первого сбоя, и тогда заглядывал в текст; затем, вновь отвернувшись от экрана, опять с самого начала декламировал текст вслух до первого сбоя,  и повторял эту операцию до тех пор, пока не был в состоянии дважды подряд воспроизвести выбранную часть один к одному.
За восемь часов непрерывной работы я механических вызубрил тексты всех четырех частей рассказа, но от усталости превратился в полного идиота, неспособного даже на простейшую мысль.
Проснувшись на следующий день, я обнаружил, что следы вчерашнего умственного коллапса еще не исчезли, и занялся обычными делами. Лишь за три часа до предполагаемой съемки я решился проверить свою способность к воспроизведению данного  текста;  оказалось, что я его из себя вытягивал слишком медленно и с большим трудом, однако возобновить зубрежку не решился, побоявшись достигнуть вчерашнего уровня идиотизма. Теперь оставалось полагаться только на благосклонность судьбы.
Наконец, в согласованное время я явился в городскую библиотеку, выбранную в качестве съемочной площадки.
Нас было трое: режиссер фильма Вера – изящная молодая легконогая женщина с  интересным тонким лицом, - выполнявшая одновременно функции оператора и интервьюера, Максим З. - художник,  работающий в жанре перформанса, – видный молодой высокий мужчина спортивного сложения; - здесь он исполнял функцию продюсера, и я, - осколок минувшей эпохи.
Вместе мы прошлись по интерьерам библиотеки, отмечая хороший вкус оформлявшего их дизайнера, пока Вера не выбрала место для съемки. Вместе с Максимом они обустроили рабочее пространство («мой эшафот» - как я мрачно пошутил про себя). Вера подготовила к  работе обильную аппаратуру, с которой обращалась, как с выводком  домашних животных. Я сел в предназначенное мне кресло, и еще раз прочитал в смартфоне первую часть текста.
Сразу после того, как Вера ровным голосом задала мне вопрос, я, всмотревшись внутрь себя, - туда, где, как я полагал, находится ЯЗЫК, с большим внутренним напряжением выговорил первую часть рассказа, даже удивившись своей неожиданной прыти.
- Давайте снимем дубль – предложила Вера, и я согласился.
Первую часть я повторил с уже меньшим напряжением.
Перешли к съемке второй части. Я быстренько пробежал ее текст в телефоне, и дал Вере отмашку.
- Камера! 
Глядя в  уже обжитое место моих мозгов, я со значительным напряжением стал декламировать вторую часть. Все шло более или не менее гладко, но вдруг я потерял нить; голова сразу опустела, и я замолчал, виновато глядя в лицо Вере.
- Дальше забыл! – произнес я в ужасе.
- Все в порядке – сказала Вера – вы проскочили границу между второй и третьей частями. Лишнее уберем при монтаже.
Когда я просматривал на смартфоне третью часть, то уже чувствовал, что устал.
Как только я приступил к своей декламации, на лице Веры вдруг заиграла задорная  улыбка, и она прервала меня вопросом, не предусмотренным сценарием. Сразу поняв предложенную ею игру в импровизацию, я ее охотно поддержал, и на некоторое время мы ею увлеклись. Почувствовав себя в знакомой роли выпендривающегося интеллектуала,  я оживился, и, наверное, стал выглядеть много привлекательнее, чем зомби – доходяга, каким представал до этого. Но тут меня охватила тревога; в лице  Веры мне померещились  черты Сирены, уводящей меня в сторону от моего пути, и тогда я перевел взгляд на фигуру Максима, сидевшего поодаль. Нет, не строгость в его взгляде, ибо в нем скорее читалось намерение психологически меня поддержать, но то, что он был свидетелем моих исполнительских опытов, заставило меня вновь осознать, что имеется сценарий, по которому я, пока меня еще не покинули силы, должен  закончить начатый рассказ, и, подавив в себе выпендривающегося интеллектуала, я  вернулся к выдавливанию из себя зазубренного текста, который вылезал некрасиво, - как фарш из мясорубки. Понимая, что справился с взятым на  себя делом, я вместе с тем чувствовал, что мой внешний облик в данный момент мне неподвластен, - что на всеобщее обозрение я выставил себя истинного – узника долга, трудягу, которому в жизни ничто никогда не давалось легко.
                Май 2025 г.