Поездка в один конец. Возвращение

               






                ПОЕЗДКА В ОДИН КОНЕЦ. ВОЗВРАЩЕНИЕ.


                Глава I. Старый чемодан.





   Утро начиналось как обычно — ни радости, ни беды, просто январь, хрупкий и равнодушный, как старая открытка без подписи.Алексей стоял у окна, держа в руках чашку с остывшим кофе. Пальцы дрожали, но не от холода — от ожидания.На табурете рядом лежал его старый чемодан. Тот самый, с которым сорок лет назад они с Натальей уезжали в Канаду. Потёртая кожа, криво прибитая ручка, и старая бирка «Sheremetyevo — Toronto».— Всё, пришло время, — сказал он вполголоса, как будто себе.

Из комнаты вышла Наталья — тонкая, сутулая, в старом халате с оторванным карманом. Волосы собраны в узел, глаза — ясные, уставшие.— Ты что, опять без завтрака? — спросила она. — Таблетки-то выпил?— Потом.— Потом — это когда самолёт взлетит? — с лёгкой усмешкой, почти по-аксёновски, сказала она и опустилась на край дивана. — Или когда мы уже сядем где-нибудь в Туле на скамейке?Алексей усмехнулся.— Ну, не в Туле, а где получится.

Она достала из шкафа их паспорта, посмотрела на свои старые фото. Моложе, живая, с огоньком. Теперь — почти другая женщина.— Неужели мы тогда думали, что всё это — навсегда? — сказала она и вдруг засмеялась. — Господи, какие мы были дураки.— Мы не дураки, — спокойно ответил он. — Мы просто хотели жить.

Она подошла к окну. За стеклом вяло падал снег. У соседей на балконе висела сушилка с детскими варежками — напоминание о жизни, которая уже не их.— Сыновья не придут, — сказала Наталья, будто констатацию. — Один на работе, другой... я даже не знаю где.— Мы им не сказали. Зачем? Они подумают — старики спятили.— Может, и правда спятили, — улыбнулась она. — Кто сейчас возвращается в Россию? Все бегут отсюда, а мы — туда.— Нам есть куда, — тихо сказал Алексей. — Могилы не убегают.

Он захлопнул чемодан. Звук был сухой, короткий, как щелчок фотоаппарата — будто кто-то запечатлел момент прощания.

— Помнишь, как мы уезжали? — спросил он, глядя в пустоту. — Ты плакала, а я говорил: «Там начнётся новая жизнь».— Ну вот, — Наталья подняла взгляд. — Началась. И закончилась.

Они засмеялись оба. Смех был лёгкий, стариковский, усталый — как шорох зимней дороги.

Позже, в аэропорту, всё было тихо. Толстая женщина в форме проверила паспорта и безразлично кивнула.— Возвращаетесь?— Домой, — ответил Алексей.— Ага, — сказала она. — Все теперь «домой».

Он поставил чемодан на ленту. Внутри лежали тёплые свитера, таблетки, письма, и ещё что-то невидимое — их сорок лет, сложенные аккуратно, без истерики.

Когда самолёт поднялся над Эдмонтоном, Наталья закрыла глаза.— Никогда не думала, что вернусь старухой, — прошептала она.— Зато вернёшься, — ответил он. — Это уже немало.

Турбины гудели, снег за иллюминатором превращался в белую бесконечность.Алексей посмотрел вниз и вдруг понял: там, под облаками, осталась не просто жизнь — там осталась попытка стать чужими.Теперь — путь обратно.Без гарантий, без встреч, без аплодисментов. Только дорога, старый чемодан и сердце, которое всё ещё бьётся.

Сон не шёл. Уже в самолёте, между редкими толчками турбулентности, Алексей вдруг вспомнил — утро в коммуналке, крик дворника под окнами, запах чернил и керосина, гул трамваев, которые когда-то были его музыкой.Он улыбнулся.«Вот она, жизнь. Уходит, но не умирает».Наталья слегка пошевелилась рядом, открыла глаза.— Лёша, — прошептала она, — а вдруг там ничего не осталось?— Там всегда что-то остаётся. Даже если всё сожгли — пепел тоже память.

Она повернулась к нему, словно хотела сказать ещё что-то, но промолчала. Просто сжала его руку.И это было их самое долгое прикосновение за последние годы.

Внизу под ними уже темнела земля. Редкие огни деревень мерцали, как воспоминания. Алексей представил, как они выйдут из аэропорта, вдохнут первый морозный воздух, услышат хруст снега — не канадского, чужого, а того самого, московского, с запахом дыма и угля.

Он подумал о сыновьях. Один — профессор в Калгари, другой — айтишник где-то под Ванкувером. Разные города, разные жизни.— Может, напишем им? — спросила Наталья.— Напишем. Только потом. Когда будем знать, куда приехали.

Она снова уснула, а он всё глядел в окно. За стеклом было темно, как в конце жизни, но там, внутри темноты, светился слабый отсвет луны.Алексей подумал: «Если Бог оставил свет даже в небе, значит, и в нас — что-то осталось.»

Он тихо прошептал:— Россия… мы едем.И впервые за долгие годы ему стало не страшно, а спокойно.




                Глава II. Дорога домой.



   Самолёт приземлился в Москве под утро. Серое небо, изморось, запах керосина и выхлопов — всё казалось до боли родным и до странности чужим.Алексей шагнул на трап, вдохнул сырой воздух и чуть не закашлялся — лёгкие отвыкли от такой плотности.

— Вот она, — сказала Наталья, прищурившись, — наша великая родина.— Ну, великая — это громко, — ответил он. — А родина — точно.

Они прошли паспортный контроль. Молодой офицер посмотрел на их старые паспорта, поднял глаза и вдруг улыбнулся:— Возвращаетесь?— Да, сынок, — ответила Наталья. — Домой.— Счастливого пути, — сказал он, и в голосе его прозвучала едва заметная теплота.

В зале ожидания пахло кофе и варёными сосисками. Люди спешили, переговаривались на всех языках. Алексей достал из кармана мелочь — канадские центы. Рассмотрел и сунул обратно. Ненужные монеты, как ненужная память.

— Как будто ничего не изменилось, — сказал он. — Только люди быстрее бегают.— И глаза другие, — тихо добавила Наталья. — Холодные.

Они вышли на улицу. Сквозь дымку виднелась стоянка такси. Алексей поднял руку. Подъехал старый «Логан» с мятым крылом.— Куда вас? — спросил водитель, молодой, небритый, с усталыми глазами.— На вокзал, — сказал Алексей. — До Ярославского.

Машина тронулась. За окном проплывали серые здания, мокрые дороги, бесконечные вывески: «Ломбард», «Салон красоты», «Кафе у Маши».Москва смотрела на них усталым лицом.

— Всё-таки я её люблю, — сказала Наталья, глядя в окно. — Хоть и больно.— Любовь — это, когда больно, — ответил Алексей. — А когда легко — уже не любовь.

Они замолчали. Машина свернула на Садовое. За окнами мелькали огни, мокрые от дождя. Казалось, город не рад, но и не против — просто терпит.

Водитель включил радио. Зазвучала старая песня — голос Кобзона. Алексей усмехнулся:— Жив ещё, оказывается.— Не жив, — поправила Наталья. — Но поёт.— Вот и мы, — сказал Алексей. — Не живём, а поём.

Вокзал встретил их шумом, сквозняком и запахом дешёвого кофе. На табло — длинные маршруты, как жизнь.Москва — Нижний Новгород. Москва — Архангельск. Москва — Владивосток.

— Нам бы не в Архангельск, — сказал Алексей. — А туда, где снег тише падает.— В Ярославль, — ответила Наталья. — Там мать похоронена.

Они купили два билета в плацкарт. Кассирша посмотрела на них с лёгким сочувствием:— Ну что ж, счастливого пути, родители.

В зале ожидания они сели на лавку. Рядом сидел парень в камуфляже, ел пирожок и читал телефон.— Сынок, — обратилась к нему Наталья, — до Ярославля далеко?— Часов пять, — ответил он, не поднимая глаз. — Если без пробок.

Поезд подали к перрону. Старый, с облупленной краской, пахнущий железом и углём. Они шли по платформе медленно, как будто боялись сделать шаг в прошлое.

— Помнишь, мы так же ехали в восемьдесят четвёртом? — спросила Наталья. — Только тогда всё впереди было.— А теперь всё позади, — сказал Алексей. — И ничего страшного.

В купе они разместились у окна. Наталья достала термос, разлила чай в пластиковые стаканы.— За возвращение, — сказала она.— За то, чтобы не зря, — ответил он.Они чокнулись, как молодые, и на мгновение всё показалось прежним.

Поезд тронулся. Город отступал, растворяясь в сером тумане. За стеклом тянулись поля, обледенелые деревья, редкие станции.Алексей прислушался к стуку колёс.Тук-тук. Тук-тук.Сердце отбивало тот же ритм.

— Лёша, — сказала Наталья, — если бы можно было начать заново...— Мы бы всё равно сделали то же самое, — ответил он. — Только дольше держались бы за руки.

Она посмотрела на него — и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.Поезд нёс их в неизвестность, но в этом движении было что-то родное — как будто сама дорога шептала: «Вы всё ещё живы».




                Глава III. За океаном.



   За год до поездки они жили в Эдмонтоне — в тихом районе, где зимой запах печного дыма смешивался с бензином и снегом.Дом был небольшой, в два этажа, с деревянным крыльцом, где Алексей любил сидеть вечерами с чашкой чая и слушать, как завывает ветер.Наталья вязала, смотрела русские новости по спутниковому телевидению и всё чаще молчала.

Их сыновья давно выросли. Старший — Андрей, профессор в университете Калгари, женат на француженке, почти не говорил по-русски. Младший — Сергей, айтишник, жил в Ванкувере, редко звонил.Поначалу они писали письма, звонили, приезжали на праздники. Потом — всё реже. С годами слова стали короткими, холодными, словно из вежливости.

В один вечер Алексей сидел на кухне, чистил картошку. На столе тикали старые часы, а Наталья резала хлеб, не глядя.— Ты говорил с Серёжей? — спросила она.— Писал. Ответил «занят».— Как всегда.— Ну да. У них же жизнь.— А у нас — что? — резко сказала Наталья. — Мы что, уже не жизнь?Алексей вздохнул, поставил нож.— Не злись, Наташа. Просто они другие. Мы — как чемоданы с прошлым, а им — тяжело нас таскать.

Она села напротив, подперев голову ладонью.— Я не хочу умирать среди чужих, Лёша.— Не умрёшь, — тихо сказал он. — Мы просто тихо исчезнем. Без хлопот.— Не хочу исчезать. Хочу домой.

Эти слова повисли в воздухе, как пар над чайником. Алексей молчал. Потом встал, подошёл к окну — улица была пуста, фонари освещали сугробы и тени машин.— Домой… — повторил он. — А там нас кто ждёт?— Земля ждёт, — ответила Наталья. — И, может, прощение.

Через неделю приехал Андрей — на несколько часов, проездом. Привёз бутылку вина, коробку печенья и деловую улыбку.— Мам, пап, ну вы как?— Нормально, — ответил Алексей. — А ты?— Работа, проекты. Всё быстро, времени нет.— Мы тут подумали… — начала Наталья. — Хотим домой. В Россию.Андрей замер, как будто не понял.— Куда? Зачем? Там же всё... старое.— А мы тоже старые, — сказала она. — Нам там место.— Мам, пап, вы что? Это опасно, дорого, бессмысленно.Алексей спокойно посмотрел на него.— Может, бессмысленно для вас. А для нас — единственное, что осталось.

Андрей встал, нервно прошёлся по кухне.— Вы просто не умеете жить здесь. Всё время в прошлом. Всё не то, всё не так. Вы никогда не приняли Канаду.— А она нас приняла? — тихо спросил Алексей.— Вы могли бы быть счастливы.— Мы были. Пока верили.

Молчание. Наталья вытерла глаза.Андрей посмотрел на них, будто впервые увидел старость.— Делайте, как хотите, — сказал он. — Но потом не жалуйтесь.И уехал.

Дверь хлопнула, и тишина снова заполнила дом.Вечером Наталья достала из шкафа старый чемодан. Алексей ничего не сказал. Только сел рядом и положил ладонь на крышку.— Значит, всё?— Всё, — ответила она. — Мы возвращаемся.

Он кивнул. В окне отражались их два лица — уставших, но спокойных.И где-то далеко, в темноте, казалось, уже слышался стук колёс, зовущий их домой.




                Глава IV. Сыновья.




   Весна в Канаде пришла неожиданно — снег растаял за два дня, улицы блестели лужами, а на крыльце снова пахло сосновыми досками и свободой, которой они уже не чувствовали.Алексей сидел в старом кресле, слушал, как по асфальту шуршат первые велосипеды. Наталья развешивала бельё во дворе, ветер играл с простынями, будто напоминая о тех временах, когда дом был полон голосов.

Теперь эти голоса звучали лишь в телефоне.Сергей звонил раз в неделю — коротко, сдержанно: «Привет, мам, пап, как вы? Всё нормально. Работа, проекты, времени нет».Андрей — реже, но длиннее: «Мы тут в отпуск собираемся в Испанию… Да, всё хорошо. Нет, не приеду пока».Их слова были аккуратны, доброжелательны — как у людей, выполняющих семейный долг.

— Я не понимаю, — сказала как-то Наталья, наливая чай. — Почему они не приезжают? У них что, стыд?— Не стыд, — ответил Алексей, — просто им нечего нам сказать. Мы для них как старое фото — не выбрасывают, но и не смотрят.

Она посмотрела на него, устало.— Всё, что я хотела, — чтобы они хоть раз сказали «мама, мы скучаем».— А они, может, и скучают. Только уже по-своему.

Поздно вечером зазвонил телефон. Голос Сергея был напряжён.— Пап, я хотел поговорить… Вы с мамой серьёзно насчёт поездки?— Серьёзно.— А зачем? Здесь всё есть. Клиника рядом, страховка, внуки. Вы там никого не знаете.— А здесь мы никому не нужны.— Это неправда! — вспыхнул сын. — Мы же вас любим.— Любите — но издалека.— Пап…— Сынок, — перебил Алексей, — я устал быть гостем. Даже не в стране — в своей жизни.

На том конце провода повисла пауза. Потом короткий выдох, будто извинение.— Делай как знаешь, — сказал Сергей и отключился.

Наталья стояла в дверях кухни, слушала. Глаза блестели.— Знаешь, — сказала она, — я ведь когда-то мечтала, что наши внуки будут бегать по снегу, а я буду звать их ужинать.— А теперь?— А теперь я зову только тебя.

Он подошёл, обнял её.— Мы ещё успеем, Наташа. Может, там, дома, найдётся место и для нас.— Если оно ещё не заросло бурьяном, — усмехнулась она.

Через несколько дней позвонил Андрей. Голос — холодный, деловой.— Пап, я поговорил с Серёгой. Вы же понимаете, что это неразумно? Там медицина никакая, денег не хватит, климат...— Всё понимаю.— Тогда зачем?— Чтобы умереть не на чужой земле.Андрей замолчал.— Ты драматизируешь.— Нет, сын. Просто называю вещи своими именами.

В трубке послышалось дыхание, потом сухое:— Хорошо. Если уж решили — я пришлю вам деньги на билет.— Не надо. Мы сами.— Упрямые, — пробормотал Андрей. — Как всегда.

Когда разговор закончился, Наталья долго сидела на кухне. Потом сказала:— Знаешь, Лёша, я вдруг поняла — мы вырастили чужих людей.— Нет, — ответил он. — Просто мир стал другим.— А мы — остались.

Она улыбнулась.— Может, это и есть грех — остаться собой, когда все меняются.Алексей посмотрел на неё внимательно.— Нет, Наташа. Это — последнее достоинство.

И в тот вечер, когда за окнами снова повалил снег, он достал из шкафа чемодан, открыл крышку, провёл рукой по потрескавшейся коже.— Пора, — сказал он.— Пора, — ответила она, и впервые за долгое время в её голосе прозвучала лёгкость.

Так началась их дорога назад — не в прошлое, а в ту часть жизни, где ещё можно дышать правдой.




                Глава V. Прощание с домом.



Последние недели перед отъездом тянулись странно — будто время решило замедлиться, дать им возможность оглядеться, запомнить каждую мелочь.Снег сошёл, на деревьях появились первые почки, а в воздухе пахло мокрой землёй и надеждой, в которую они уже не верили.

Наталья целыми днями прибирала дом: стирала занавески, пересматривала старые письма, перебирала фотографии, выбирая, какие взять, а какие оставить.— Лёша, — сказала она, держа в руках снимок, где они молодые, в московском метро. — Помнишь этот день?— Конечно. Мы тогда только расписались, и я купил тебе гвоздику.— Одну, — улыбнулась она. — У нас же денег не было.— Зато любовь была.— А теперь — только чемоданы, — вздохнула она и аккуратно положила фотографию в конверт.

Алексей занимался машиной. Проверял масло, протирал стёкла, хотя знал — продавать всё равно придётся.Сосед, старый поляк по имени Ян, подошёл к забору, держа в руке кружку кофе.— Уезжаете, Алекс?— Уезжаем, Ян.— Дом хороший, зря.— Дом — это не стены, — ответил Алексей. — Это люди.— Вы правы, — сказал Ян, — но люди уходят, а стены остаются.

Они молча пожали руки. Ян отвернулся первым, чтобы не выдать грусть.

Вечером пришла соседка миссис Грейс — старушка в цветастом пальто и с неизменной коробкой печенья.— Натали, я слышала, вы уезжаете. Это правда?— Правда, Грейс. Возвращаемся в Россию.— О, боже, зачем же? Там холодно, скучно, опасно!Наталья улыбнулась мягко:— Здесь — пусто. А там — больно. Лучше боль, чем пустота.Миссис Грейс растерянно перекрестилась и обняла её:— Вы странные, русские. Всегда уходите туда, где боль.— Потому что там — жизнь, — ответила Наталья.

На следующий день Алексей позвонил агенту по недвижимости.— Мы продаём, — коротко сказал он. — Без торга. Быстрее — лучше.Вечером пришёл молодой парень, осмотрел дом и сказал:— Старый, но тёплый. Я беру.— Берите, — ответил Алексей, будто речь шла не о доме, а о его собственной жизни.

Когда они остались вдвоём в пустых комнатах, Наталья прошла по коридору, касаясь ладонью стен.— Сколько здесь смеха было, — прошептала она. — И ссор.— Всё ушло в дерево, — ответил Алексей. — Дом помнит.

Они спустились в подвал. Там стояли коробки, старые банки, инструменты. Алексей поднял ржавый молоток, тот самый, которым когда-то вбивал первый гвоздь в стену их новой жизни.— Оставь, — сказала Наталья. — Пусть останется с домом.Он поставил молоток на полку, как крест.

Ночью они почти не спали. Лежали молча, слушая, как за окном стучит дождь по крыше.— Страшно? — спросила она.— Нет. Только грустно.— Мне тоже. Но как будто легче стало.— Потому что решили.

Утром Алексей снял с двери табличку с их фамилией. Маленькая металлическая пластина блеснула в руках — Vorobievs.Он провёл пальцем по буквам и сказал:— Пусть остаётся память.

Когда подъехало такси, Наталья обернулась. Дом стоял тихо, будто прощался. В окнах отражалось утреннее солнце — то самое, под которым они прожили сорок лет.Она сжала руку Алексея:— Поехали, Лёша.— Поехали, — сказал он, и мотор завёлся мягко, как будто боялся нарушить прощание.

Дорога к аэропорту была ровной и пустой. По обе стороны тянулись поля, редкие дома, флаги на ветру.Алексей смотрел в окно и думал, что каждая миля — это не расстояние, а память.А впереди, за облаками, начиналась Россия.