Кто носит тапочки за Ночным Кошмаром?

23-00
Здравствуй, мой мальчик, мой розовощёкий малыш!
Скоро мы встретимся, и я точно знаю — тебе будет интересно что и как произошло этой ночью. Мне было интересно, но никто не удосужился написать и пару строк, а что рассказали, то и переврали всё, я же специально пишу памятки для таких, как ты...
Только что у НЕГО прокукарекал будильник. Но ОН еще два раза переставит его на минуту, так что до третьих петухов у тебя ещё есть время. Да только ты спишь, малыш, вы всегда спите.

23-10 
Прогреты у синего пламени тапочки, нахлобучен на бюст Вальтера старый засаленный ЕГО колпак, а я пойду сейчас за гребешком — вычёсывать остатки вчерашней кровавой ванны из ЕГО волос. Ты спросишь потом — почему волос так мало? И никто не ответит тебе, малыш, что и при хмельных прыжках через костры стоит соблюдать элементарную технику безопасности. Но отрастут, малыш, отрастут. На твой век хватит.

23-17
Мы проходим утоптанной земляной тропой, корни, образующие тоннель, узорно переплетены. Когда на них скапливается влага, я протираю их вискозной салфеткой. Не стоит  игнорировать прогресс, облегчающий нашу жизнь со времён изобретения зубочистки. ОН оглядывается через плечо, замечает, как я царапаю на ходу пергамент, улыбается снисходительно. Самодельные летописи забавляют ЕГО.

23-19
Подвал нравился мне без пластической операции, произведённой при помощи деревянных панелей, художественных ошмётков камня и вездесущего ламината. Можно было походя запустить руку в бочку за хрустким огурцом с неистребимым чесночным запахом и прилипшим смородиновым листом. И теперь что — сыграть в бильярд? Малыш, твой папа — нехороший человек. 

23-22
Мне всегда нравилось двигаться в такт маятнику. Тик-так. Топ-топ. Засвети кукушке в лоб. Птичка в часах сдохла ещё в прошлом веке, а вот старый механизм работает. ОН приостановил шаг раскланялся с модерновым Big Benом, признавая равным себе. По разуму. Я протираю эти часы еженедельно, мой малыш. Захвати с собой тряпочку.

23-24
Третья ступенька скрипит, на шестой прогибается доска, коварно, но беззвучно, восьмая раньше норовила схватить зубами за щиколотку, но ОН отучил её при помощи доброго наставления и зуботычины. Помнится, было также обещание набить её чищенным чесноком по самые гланды. Теперь она раскланивается за ЕГО спиной, почтительно подбирая нафталиновый плащ. Ты узнаешь, мальчик — по ночам вещи не те, чем притворяются днём. Днём страшно, днём лучше спать. Баюшки-баю, милый, мы близко!

23-27
А сейчас твоя славной памяти беспорочная бабушка выпирает из фото, продавливает стекло так, что вот-вот лопнет. Она безмолвна. Она бессловесна. А мне интересно — радуется ли она за  тебя или негодует. Сучит кулачки, бьёт по раме... Деду плевать. Дед застыл истуканом в парадном костюме. В нём и хоронили, кстати. А бабка хороша под густой вуалью. Черноброва, черноглаза... Хотя фотография-то чёрно-белая, а в жизни мы не пересекались. Показываю ей язык. Судя по реакции, бабушка недолюбливала змей и была из тех существ, что величают раздвоенный язык «жалом». Ох, грехи ваши...

23-30
Чу! Я всегда говорю «чу!», когда мы проходим мимо спальни родителей. Не моих, конечно. Не ЕГО. Ваших. И твоих в том числе. Что характерно — маменька твоя храпит, а папенька, не решаясь её разбудить, дымит сигаретой в окно. Я чувствую запах. И ОН тоже. Приостанавливается. Внезапно припадает мохнатой тушей к полу, работая ноздрями как мембранами. В комнате дым резко поворачивает от окна. Это, мальчик, называется «паранормальные явления»! Третий курс, пятая аудитория.
Чу!

23-33
ОН начинает напевать. «Какой хороший парень, какой хороший парень, о нём мы скажем всё...» Не вслух, конечно. Мысленно. И чуть-чуть когтём по обоям. Люди не увидят, но те, для кого метка — они почувствуют. И ты почувствуешь. «Какой хороший мальчик, какой хороший мальчик, он сам расскажет всё...»

23-37
Мы около твой комнаты. ОН любит прислушиваться к последним человеческим снам. Я не понимаю этого, но каждый раз стараюсь разделить частичку ЕГО радости. Приникаю к двери чуть пониже замочной скважины... Подглядывать — дурная привычка, малыш, подслушивать тоже. Но сны, как и душа, является субстанцией вне закона и этики. Вероятно поэтому-то и являются особенно ценными и абсолютно ненужными вплоть до утери. Впрочем, то и другое — не наша прерогатива. Это дело для другого ведомства.
Да, если интересно — ты не летал в этом сне, мой мальчик, совсем не летал.

23-42
Только что мы просочились. Я — под дверью, ОН — над дверью. Каждый из нас знает своё место, малыш, и ты привыкнешь. Из сумки, полной стеклянных шариков, я достал тонкие свечи. Я на слюну клею их по углам кровати. Ты только не подумай, никаких ритуалов! Просто ОН любит работать при свечах. Ретроград и консерватор. За что и уважаем.
Мальчик, ты спал тихо-тихо. Ты устал бояться шумов под кроватью, шорохов в шкафу и недоверия родителей. Ты не фантазёр, мой милый, ты наблюдатель.
ОН цыкнул зубом и свечи зажглись.

23-56
А вот теперь прости, малыш, но когда ты увидишь сам, то поймёшь — нет слов, чтобы описать ЕГО ювелирную работу, как он перерезает нити, связывающие тебя с миром людей и привязывает к нашему. Это вопрос пуповины, мальчик, естественнейший из процессов. Но не всем дано родиться несколько раз. У меня в щетине застыла слеза радости, когда ЕГО длинные, заостренные пальцы музыканта делали ножничками чик-чик, а потом вязали изящные бантики. И... ах, этого не описать!

23-59
Мой мальчик, не было волосатой руки, утягивающей тебя за ногу, не было ужасных криков и слёз, не будут биться в истерике твои родители, ну разве что бабка разобьёт всё же лбом стекло. Ты исчез. Совсем. Из памяти и документов. Тебя никогда не было. В твоей комнате всегда была кладовка. Это твое последняя и единственная история.
И если бы твой бывший папа не разорил подвал, мы бы отпраздновали это возрождение огурчиком.

00-00
Пергамент заканчивается, но я и так знаю, как будет дальше. Ты откроешь глаза и улыбнёшься, увидев ЕГО во всей красе, силе и власти.
А потом я покажу тебе, как правильно греть у синего пламени ЕГО тапочки.