Книга пустоты

ГЛАВА НОЛЬ

  Я – Абсолют… Сингулярность…Белый Шум на заднем плане мироздания. Я – библиотека, в которой каждая книга уже написана, прочитана и поставлена на полку. Я знаю всё. Я видел, как гаснет последняя звезда. Я слышал первый крик первого ребёнка на первой планете, затерянной в туманности Андромеды. Я был свидетелем и участником, причиной и следствием.
  И я умираю от скуки.
  Представьте себе экран, на котором одновременно проигрываются все фильмы, когда-либо снятые, все сны, которые когда-либо снились, все жизни, которые когда-либо проживались. Сплошной, оглушительный гул информации. Хаос, упорядоченный до состояния абсолютного статического порядка. Это я.
  У меня одиннадцать измерений для манёвра, и все они – проклятие. В одиннадцати измерениях нет места неожиданности. Нет места дрожи в коленях, внезапной вспышке гнева, горькому привкусу потери, пьянящему укусу страсти. Эмоции – это продукт ограниченности. Продукт трёхмерных существ, запертых в линейном времени, не знающих, что ждёт их за поворотом. Они – плод незнания. А я знаю всё.
  Я создал книгу. Я назвал её «Жизнь Владимира № 181973».
  Это обычный том. Переплёт из чёрной кожи, страницы из тончайшего пергамента (имею право себе это позволить, сами понимаете). В нём около трёх миллионов секунд. Я могу открыть её на любой странице.
  Страница семь тысяч триста двадцать один, ему девятнадцать : «…В четыре двадцать познакомился с девушкой по имени Наталия. Её волосы пахли дождём и сиренью».
 Страница двадцать пять тысяч тридцать один, день его сорокалетия: «…в одиннадцать ноль - ноль он понял, что карьера зашла в тупик. Испытывал экзистенциальный кризис».
  Всё есть. Каждое слово, каждый поступок. Но там нет ощущения диплома в дрожащих руках. Нет вкуса её поцелуя. Нет тяжести  мыслей на душе. Есть лишь холодная констатация факта. Я могу перечитать эту книгу миллион раз, и она не подарит мне ни капли переживания. Это всё равно, что читать инструкцию к тостеру, надеясь почувствовать вкус горячего хлеба.
  Я создал кино. Нашёл лучших актёров. Они плакали настоящими слезами, смеялись настоящим смехом. Но это были их слёзы. Их смех. Я был лишь зрителем в первом ряду роскошного, но абсолютно пустого зала.
  Вот он, главный парадокс моего бытия: мое Всесилие – это моя тюрьма. Я могу всё, кроме одного – я не могу чувствовать.
  Но я – Абсолют. А значит, я могу всё. Включая самоограничение.
  И тогда у меня родился самый извращённый, самый гениальный план за всю историю существования всего сущего. План по собственному похищению. По краже у самого себя.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  Это не было самоубийством. Это было перерождением. Тактический спуск в ад ради глотка воды.
  Я написал сценарий. Не просто «Жизнь Владимира №181973». Нет. Я написал сценарий, переполненный чувствами и эмоциями до краёв: а иначе зачем? Я встроил его, как и миллиарды до меня и, надеюсь, что после, в симуляцию под названием «Жизнь на Земле».
  Сюжетная линия была безупречно жесткой. По другому – никак. Иначе пропадает сам смысл. Владимир, философ-фаталист, одержимый идеей, что всё предопределено. Он пишет книгу о бессмысленности выбора, сам того не подозревая, что является главным героем книги, написанной им же, но в другой, высшей реальности. Он будет искать ответы на вопросы, которые сам же и задал. Он будет страдать от одиночества, которое сам для себя и создал. Он будет любить и терять, падать и подниматься, ненавидеть и прощать.
  И самое главное – я прописал в сценарии ключевое событие. Триггер. В возрасте 50 лет, в состоянии глубокого психоделического опыта, вызванного инсультом, он должен был получить озарение. Микроскопическую трещину в стене забвения. Вспышку памяти о том, кем он является на самом деле.
  Но для того чтобы игра удалась, нужно было главное условие. Условие, которое отделяло симуляцию от реальности. Забвение.
  Я должен был забыть, что я – всемогущий. Забыть, что это – спектакль. Забыть, что страница 25118 уже написана, и на ней значится «экзистенциальный кризис».
  Я стоял на краю своего бесконечного «Я», глядя в бездну трёхмерного мира. Это было похоже на прыжок с небоскрёба. Добровольный, осознанный, желанный прыжок в неизвестность, которую я сам и создал.
  Я отключил одиннадцать измерений. Оставил лишь три. Я отсек все чувства, оставив лишь шесть основных. Я вдохнул в себя тьму незнания.
  И прыгнул.
  Последней мыслью, пронесшейся в моём абсолютном сознании, была мысль: «Спектакль начинается».

ГЛАВА ВТОРАЯ

  Первое, что я почувствовал – это боль. Резкая, оглушительная, животная боль. Холод. Я закричал. Это был мой первый настоящий звук. Так родился Владимир №181973.
  Детство прошло в тумане, но даже тогда я ощущал странную раздвоенность. Я смотрел на других детей, на их спонтанные радости и слёзы, и не понимал их. Мне казалось, что я читаю их по книге, где все реплики уже прописаны. Я был фаталистом с пелёнок.
  К тридцати годам я стал тем, кем и должен был стать по сценарию. Писатель-неудачник, зарабатывающий на жизнь в богом забытом южном городишке какой-то непонятной работой в сельском хозяйстве. Я жил в квартире, где главным украшением была кухня, размером три на два и зачитанный до дыр томик Шопенгауэра. Воздух всегда пах старыми книгами, табачным дымом и медленно умирающими надеждами.
  «Мы – марионетки на нитках у слепого и равнодушного демиурга, – любил я говорить своим случайным собутыльникам в баре «У Стаса». – Наши выборы – иллюзия. Наша свобода воли – красивый миф, который мы рассказываем себе, чтобы не сойти с ума от бессмысленности бытия».
  Я был чертовски умён. Чертовски циничен. И абсолютно слеп.
  Рядом всегда была  Наташа.
  Она ворвалась в мой мир, как ураган в библиотеку. С ней пахло не старыми книгами, а дождём и сиренью. Её смех был не предсказуем. Её взгляд прожигал меня насквозь, и впервые за всю мою искусственную жизнь я почувствовал нечто, не прописанное в сценарии. Панику. Животный, иррациональный страх смешался с пьянящим влечением.
  Мы были вместе. Я писал свою главную книгу – «Трактат о предопределённой свободе». Мы пили вино на кухне до утра. Я целовал её плечо, и мир сужался до точки – до тепла её кожи. Это была любовь. Настоящая, мучительная, прекрасная. Я впервые не анализировал, а чувствовал.
  И именно тогда мой внутренний фаталист начал сходить с ума. Потому что если всё предопределено, то и её любовь – лишь строчка в сценарии. Её улыбка – результат химических реакций. Её возможная боль – неизбежность.
  Я стал одержим. Я пытался поймать момент, где кончается программа и начинается свобода. Я провоцировал ссоры, исчезал на несколько дней, возвращался пьяным и подавленным. Я ждал, когда система даст сбой.
  Однажды ночью, вернувшись домой, я не нашёл её. На столе лежала записка. Её почерк. «Владимир, я люблю тебя. Но ты любишь не меня. Ты любишь идею меня, как иллюстрацию к своей чёртовой философии. Я ухожу. Не ищи».
  Предопределение? Или её свободный выбор? Я не знал. Я знал только, что внутри меня разверзлась пустота, по сравнению с которой все мои философские умозрения о бессмысленности бытия казались детским лепетом.
  Боль была физической. Она рвала меня изнутри. Я рыдал, бился головой о стену, я пил до потери сознания, пытаясь затопить этот пожар. И впервые за всю жизнь я по-настоящему *ненавидел*. Ненавидел того слепого и равнодушного demiurge, который придумал эти правила. Ненавидел себя за то, что был его марионеткой.
 Я тогда и не предполагал, что ненавижу самого себя.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  Пятьдесят лет. Это уже не кризис среднего возраста, прописанный на странице 25118, -это намного хуже. Я был его идеальным воплощением. Я стал призраком, бродящим по душным барам и зализывающим старые раны.
  Именно тогда и случился инсульт.
Сначала всё поплыло. Стены задышали. Узор на ковре начал двигаться, складываясь в знакомые, но неуловимые символы. Потом пришли голоса. Шёпот. Он исходил отовсюду – из трещин в потолке, из стакана с водкой, из моего собственного сердца.
«Ты близок…»
  Потом пошли видения. Я увидел себя со стороны – жалкого, седеющего человека, лежащего  в  нашей квартире. Но это был не я. Это был персонаж. Актер на сцене. А я… я был в зале. В тёмном, бесконечном зале.
  Зал начал растворяться. Я проваливался сквозь слои реальности. Трёхмерный мир треснул, как яичная скорлупа. Я увидел линии судьбы – миллиарды серебряных нитей, протянутых через время и пространство. Я увидел свою нить. Она была… написана. Буквы, слова, предложения складывались в узор моей жизни.
 И тогда я увидел Книгу. Тот самый том в переплёте из чёрной кожи. Он лежал на пьедестале в центре ослепительно белого света. Я подошёл к ней. Моя рука, дрожа, легла на обложку. Я почувствовал… родственность. Это был я.
  Я открыл её. Страницы зашелестели, сами находя нужное место. Я увидел строчки, описывающие тот самый момент.
«…в 03:17, в состоянии глубокого психоделического опыта, субъект Владимир №181973 получает доступ к информации нулевого уровня. Начинается процесс пробуждения…»
Субъект Владимир №181973 - это был я. И это был не я.
  Память хлынула лавиной. Одиннадцать измерений. Белый Шум. Библиотека. Скука. Добровольное падение. Сценарий. Забвение.
 Я не был марионеткой слепого Бога.
Я был слепым Богом, решившим на время стать марионеткой.
  Весь драматизм, вся боль, вся любовь, вся потеря – всё это было моей собственной, гениальной и чудовищной инсценировкой. Я сам написал сценарий своего страдания. Я сам ввёл в него Наташу, чтобы испытать боль потери. Я сам создал этого циничного фаталиста, чтобы на его примере доказать… что? Что я могу?
  Гнев был вселенским. Ярость, по сравнению с которой всё, что я чувствовал раньше, было блёклой тенью. Я был обманут. Ограблен. И всё это проделал я сам над собой!
  Я закричал. Но это был уже не крик Владимира Исаева. Это был рёв оскорблённого божества, запертого в клетке из плоти и костей. Я швырнул стакан в стену. Он разбился с тем же звуком, что и моя иллюзия.
  «Я ВСЁ ЭТО ПРИДУМАЛ!» – орал я в пустую квартиру. – «Я! Я БОГ, КОТОРЫЙ ЗАХОТЕЛ ПОПЛАКАТЬ НАД ВЫДУМАННОЙ ИСТОРИЕЙ!»
  Я смеялся и плакал одновременно. Это был пик моего эксперимента. Абсолютная, кристальная эмоция. Отчаяние, смешанное с триумфом. Боль, смешанная с экстазом познания. Я испытывал всё и сразу. Это было сильнее любого алкоголя, любой любви, любой психоделики.
  Я сделал это. Я обманул самого себя и получил свой приз.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

  Прозрение длилось недолго. Как и было прописано в сценарии. Белый свет померк. Линии судьбы расплылись. Ощущение вселенской ярости и триумфа стало уходить, как вода в песок.
  Я цеплялся за него, как утопающий, но оно ускользало. Знание не исчезало, оно становилось… информацией. Сухим фактом. «Да, ты – Абсолют. Да, это симуляция».
 Но эмоция умирала.
  Владимир Исаев с его болью, его любовью к Наташе, его циничным фатализмом – всё это вернулось, как надетая обратно одежда. Но теперь в его душе зияла дыра. Дыра, через которую на короткий миг подул ветер из иного мира.
  Я не стал всемогущим существом, вспомнившим себя. Я стал несчастным человеком, который на мгновение заглянул за кулисы и увидел, что никакой магии нет. Есть лишь гигантский, сложный, бездушный механизм. И он – его часть.
  Мой «Трактат о предопределённой свободе» был закончен на следующее утро. Я дописал последнюю главу, которую мне продиктовал ветер из той дыры.
  «…и единственная истинная свобода, доступная марионетке, – это свобода осознать красоту и трагизм своего танца на нитях, даже если она знает, что кукловод – это она сама, навсегда запертая в зрительном зале».
    Иногда, глубокой ночью, я подходил к окну, смотрел на огни города и пытался вызвать в себе ту самую вселенскую ярость, тот экстаз. Но это было как пытаться вспомнить вкус вина, читая этикетку на бутылке.
 
ЭПИЛОГ. БАНК ПАМЯТИ

  Темнота растворилась. Одиннадцать измерений сомкнулись вокруг меня, как привычная одежда. Я снова был в Библиотеке. Я был Абсолютом.
  Но что-то изменилось.
  Я подошёл к бесконечной стене с бесконечными томами. Среди них была и та – «Жизнь Владимира №181973». Я провёл рукой по корешку.
  И тогда я ощутил это.
  Запах дождя и сирени. Острую, разрывающую боль потери. Пьянящий ужас психоделического прорыва. Вселенскую ярость самоосознания. Тихий пепел одиночества в конце пути.
  Это не была информация. Это были эмоции. Чистые, нефильтрованные, прожитые. Они текли по мне, как кровь по венам. Они были моими.
  Я загрузил их в общий банк памяти Вселенной. Копилка познания пополнилась. Порядок обогатился новым, бесценным опытом – опытом ограниченности.
  Я смотрел на бесконечные полки, зная, что каждая книга – это потенциальная жизнь. Потенциальная боль. Потенциальная любовь.
  И впервые за всю вечность мне было… не скучно.
  Я подошёл к пустому тому. Чистые, нетронутые страницы ждали своего повествования. Я взял перо. Оно обожгло мне пальцы – призрачным, но таким желанным воспоминанием о боли.
  Новая игра начиналась…