Мирослава 8

Лес принял их не как гостеприимный хозяин, а как равнодушный, но надежный сородич. Мирослава, ведя за руку, ослабевшую Малушу, шла по едва заметным тропам, которые проступали под ее ногами сами, будто земля вела их. Через день они вышли к берегу тихой, темной речушки. На высоком яру стоял сруб, почерневший от времени и непогод. Это была избушка старого друида-отшельника, о котором ходили легенды, но сгинул много зим назад.

Дом был пуст, но не заброшен. В ней пахло сушеными травами и пеплом, а на полках стояли глиняные кружки и берестяные туеса с засохшими снадобьями. Это был подарок Леса. Они поселились там.
Через три дня к их порогу прибилась старая, тощая коза с обломанным рогом. Она пришла сама и легла у двери, словно ждала их. Малуша, окрепшая от покоя и лесных трав, что собирала Мирослава, прослезилась: «Это дар, дочка… От хозяина… Он нас не оставляет».

Но мыслями Мирослава была уже далеко, чувствовала приближение Чужих. Воздух звенел от их присутствия, и сны ее были полны теней с горящими глазами. Пришла пора действовать.
Однажды на заре, оставив Малушу с козой, Мирослава ушла в чащу. Она шла не одна – впереди мелькала тень Лешего, прокладывая путь, а сзади, пугливо жмурясь, бежал молодой зайчишка, будто приставленный ей в провожатые. Она взобралась на высокий холм, поросший елями, откуда виднелось селение.
То, что она узрела, заставило ее сердце сжаться. Поселение было окутано желтоватой дымкой, но это был не костер — была Порча. По полям, еще недавно тучным, теперь стелилась бурая плесень, и колосья чернели, будто обугленные. А на опушке лагерем стояли Чужие.

Они были похожи на людей, но облик их был искажен. Высокие, тощие, с кожей цвета высохшей глины. Эти существа не строили шалашей, не разводили костров. Сидели неподвижно, и от них исходила волна глухой, ненасытной ненависти. Леший, стоя за спиной Мирославы, прошипел:
– Видишь? Они – Голод. Не телесный, а душевный. Чужие изгнаны из своих земель за то, что пожрали богов. Идут по миру и высасывают из него жизнь, чтобы заполнить пустоту внутри. Твои сородичи для них – лишь пища для их вечного томления.
Ветви деревьев вокруг лагеря Чужих были обуглены, трава вытоптана до земли. Но Мирослава заметила, как корни старых дубов сжимаются, словно в судороге, а ручей, протекавший рядом, замутился и почернел. Природа сама отторгала их, но не могла одолеть.

Вернувшись в избушку, Мирослава достала свою пряжку. Глядя в болотный жемчуг, она искала не мать, а ответ, что и получила. Не голос, а знание, всплывшее из глубин ее собственной двойственной сути.
«Их сила – в пустоте. Их оружие – отчаяние, которое они сеют. Ты не сможешь убить их мечом, ибо чужие уже мертвы для мира. Твое оружие – память. Память рода. Память земли. Ты должна ударить не по их телам, а по той пустоте, что они несут. Наполни ее».

Мирослава понимала: в открытую ей не победить. Их вожак, высохший великан с рогами, вонзенными в собственный череп, излучал такую мощь, что от одного его взгляда вянет листва. Она понимала, что сама не справится с таким врагом. Ей нужна была не грубая сила, а хитрость, магия и ритуал. Заклинание, которое обратит их же оружие – голод – против них самих.

Но прежде чем что-либо предпринять, Мирослава села на берегу реки и погрузилась в себя. Она искала не ярость, а силу, о которой говорил волхв. Стойкость моста, чтобы соединить души рода и хозяев леса. Она думала о журавлях, улетающих в Ирий. О предках, чьи души хранят род. О кикиморах, хранящих свою дикую правду. И о людях, которые, несмотря на жестокость, все равно были сородичами.

Она не просто заступалась за дома. Она защищала память. Воспоминания о Любаве и тепле очага Малуши, о крике журавлей в ночь ее рождения. И эта мысль наполнила ее не злобой, а холодной, безраздельной решимостью титана, встающего на защиту мира.
Она знала, что делать. Завтра на заре она пойдет не на бойню. Она пойдет творить оберег. Заклятье памяти против вечного забвения, что несли Чужие.
Половина битвы была выиграна не в схватке, а в сердце. Теперь предстояла вторая, самая страшная.
Продолжение следует...