Дипломат, поэт, композитор... А ещё он в очках!

     К 230-летию А.С. Грибоедова
     Ребёнком услышал о нём от матери, игравшей на пианино знаменитый вальс, и только потом – от учительницы русского языка и литературы. До сих пор памятно, что свой рассказ о поэте она начала с яркого сопоставления двух классиков, двух Александров Сергеевичей, появившихся на свет в последнем десятилетии XVIII века. От незабвенной Натальи Ивановны я узнал о путанице с годом рождения и родителях-однофамильцах Грибоедова. Принято считать, что он родился в Москве 15 января 1795 года, однако нет никаких документов, подтверждающих это. Впоследствии сам вундеркинд указывал в послужных списках разные годы: 1795-й, и 1793-й, а иногда и 1790-й. Я не случайно употребил это заимствованное из немецкого слово. Если придерживаться официальной даты, выходит, что восьми лет от роду Сашу определили в пансион при Московском университете, студентом которого он стал в 1806-м. Значительная часть жизни Грибоедова была посвящена дипломатической карьере, а необычная четверная дуэль и лёгкое на первый взгляд ранение давали о себе знать до конца дней. Именно по недостающей фаланге пальца удалось опознать его обезображенное тело. Учительница не обошла стороной и печальную историю яркой, но такой короткой любви Грибоедова и грузинской княжны Нины Чавчавадзе.   
      «Ни один русский поэт не добивался такого триумфа в служении своему Отечеству, как А.С. Грибоедов, сыгравший решающую роль в событиях Русско-персидской войны 1826-1828 гг. и заключении Туркманчайского договора. А смерть поэта, выполнявшего в Тегеране опасную роль полномочного министра-посланника, можно вообще назвать воинским подвигом» - прочитал я в предисловии к одной книге о нём. Сам же не собираюсь подробно пересказывать биографию классика и сосредоточу внимание на двух обстоятельствах, вроде не связанных друг с другом. Оба, тем не менее, представляют интерес для меня как человека незрячего и как жителя Ставрополя. Во-первых, Грибоедов носил очки, а во-вторых,  не раз хаживал по старой части нашего города. Об этом я впервые услышал всё от той же Натальи Ивановны и продолжу свой рассказ как бы с её благословения.
     В описании одних авторов Александр Сергеевич – повеса каких поискать. Пережил салонные любовные истории и даже дуэли. В описании других он, светлейшая голова своего времени, предстаёт карьеристом. И действительно, мать дала ему прекрасное классическое образование, рассчитывая на блистательную будущность, но скептически относилась к увлечению сына поэзией. Кроме литературного таланта, Грибоедов был одарён и музыкально: сочинял, импровизировал на фортепиано. Современники вспоминали, что его игра отличалась особенным артистизмом, несмотря на специальный кожаный чехол на левом мизинце.    
     В 1818 году по повелению императора Александра I молодой дипломат был назначен секретарём, то есть фактически заместителем, при русском поверенном в Персии. На выбранной стезе  ему цены не было. Большим подспорьем стала незаурядная лингвистическая подготовка: всего Грибоедов знал десять языков, включая латынь и древнегреческий. Уже на Кавказе выучил арабский, персидский и турецкий. На обратном пути в Россию осенью следующего года он вернул на родину пленных солдат войны 1804-1813 гг.
      В дальнейшем его жизнь была прочно связана с Кавказом, куда в феврале 1822-го Грибоедов был назначен секретарём по дипломатической части при наместнике. Говорят, он попал под обаяние А.П. Ермолова. За шесть лет до того Алексей Петрович стал, по существу, правителем Кавказского края с широкими полномочиями. Россия покровительствовала здешним христианским народам – в первую очередь, грузинам и армянам. Расширение пределов империи – не напрасная трата сил, а гарантия безопасности. Генерал считал Кавказ ареной борьбы великих держав, предрекал, что вот-вот за спиной османов и персов могут оказаться английские хозяева. Но возможность во всю силу проявить свои способности Грибоедов получил несколько лет спустя при Паскевиче. Замечу, что именно Александр Сергеевич первым в русской литературе обратился к теме Кавказа и Востока, до произведений Бестужева-Марлинского, Пушкина и Лермонтова было ещё далеко.            
     С давних пор мой родной край посещало множества людей. Почти столетие до открытия Владикавказской железной дороги Ставрополь, от которого начинался Тифлисский тракт, был главными воротами на Кавказ. Через него пролегал путь к месту военных действий или на минеральные воды, в ссылку или на ярмарки, в Тифлис к наместнику или в персидское посольство. Проездом бывал у нас и Грибоедов, знакомый каждому со школьных лет по комедии «Горе от ума», а людям зрячим ещё и по висевшему в кабинете литературы классическому портрету кисти Крамского. Мало кто знает, что написан он не с натуры, спустя более чем сорок лет после смерти поэта, и нам доподлинно не известно, как тот выглядел на самом деле. Есть несколько прижизненных изображений, но они не очень-то похожи друг на друга. Объединяет все портреты одна неотъемлемая деталь – очки.
      Герой статьи не единожды проезжал по Тифлисскому тракту в Грузию, Персию и обратно. В Ставрополе он останавливался, ночевал, встречался со многими знакомыми. Первый раз это было в августе 1818 года, последний – летом 1828-го, поэт прибыл уже в звании чрезвычайного посла России в Персии. По отзывам путешественников, Ставрополь в начале XIX века представлял собой не самое благоустроенное место, лишь у крепости были выстроены редкие каменные дома. Город оставался уездным вплоть до 1822 года, когда стал центром Кавказской области и все присутственные места были переведены сюда из Георгиевска. В частности, дом командующего войсками Кавказской линии и Черномории, где останавливался Грибоедов, был построен  в 1827 году. Вот что пишет в своём дневнике второй секретарь русской дипломатической миссии в Персии Карл Аделунг: «Сегодня уже третий день, как мы ждём Грибоедова; кто знает, сколько это ещё продлится. Хотя Ставрополь и губернский город, но это совсем пустыня. Нет никакого общественного сада, нет ни одного деревца. Только вдали Кавказ, который вскоре встанет между нами!»         
     Тот же Карл Аделунг в одном из своих писем замечает: «26 июня (1828-го) в 7 часов приехал, наконец, Грибоедов в Ставрополь. Я не смогу описать мою радость по этому поводу. Я чувствую истинную привязанность и любовь к этому превосходному человеку. Несмотря на усталость, он, как всегда, был очень любезен и рассказал нам много интересного». А мне особенно приятно отметить, что Грибоедов читал присутствующей публике свою комедию в упомянутом Доме командующего войсками Кавказской линии и Черномории, который  являлся в ту пору центром общественной жизни города.
     Судя по всему, у самого Александра Сергеевича Ставрополь тоже не вызывал восторгов. На следующий день после приезда он отправил письмо Ф.В. Булгарину, редактору и издателю газеты «Северная пчела». В послании Грибоедов описывал тяготы путешествия: «Любезнейшая «Пчела»! Вчера я сюда прибыл с мухами, жаром и пылью. Пустил бы я на свое место какого-нибудь французского охотника до почетных назначений, денди петербургского Bond-street, Невского проспекта, чтобы заставить его душою полюбить умеренность в желаниях и неизвестность...» Я надеюсь, что в приведённом отрывке речь идёт не конкретно о Ставрополе. Слышится ирония, вызванная скорее тревожными ожиданиями, чем дорожной усталостью. И опять же очки: может, без них Грибоедов был бы снисходительнее к нашим палестинам и вторил поэту Антону Дельвигу. Страдая близорукостью и не имея возможности носить очки в лицейские годы, тот отшучивался: «...Зато все женщины казались мне прекрасными!»
     Сегодня в это сложно поверить, но два века назад такой обыденный предмет, как очки, «подвергался гонениям» в нашей стране. По всей России дворяне с плохим зрением были вынуждены передвигаться с опаской, а встретив знакомого, долго щуриться. Допускалось иметь лорнет, который прикладывали к глазам и тут же прятали в карман. Можно было надевать очки у себя дома, но появляться в таком виде на людях считалось неприличным. Началось это во время правления Павла I (1796-1801). Почему очки попали в немилость – неизвестно. Возможно, император не любил, когда на него смотрели слишком пристально. Возможно, в людях, прячущихся за стёклами, он подозревал заговорщиков. А возможно, запрет был введён по просьбе Марии Фёдоровны, близорукой супруги Павла I. Нет ни одного портрета, на котором царственная особа была бы запечатлена с «оптическим прибором», - по умолчанию считалось, что правитель должен обладать ясным зрением.
     У каждого правила имеются исключения. При Александре и Николае Павловичах самым известным придворным «очкариком» был министр иностранных дел граф Карл Васильевич Нессельроде, который получил дозволение лично от Александра I. Позже стали говорить, что Николай I рассматривает возникающие внешнеполитические проблемы через «очки Нессельроде». Впрочем, министр иностранных дел был не единственным «счастливчиком» в петербургском бомонде первой половины XIX века.
     Право на беспрепятственное ношение очков при дворе заслужил и Канкрин – министр финансов России в 1823-1844 годах. С портретов Егор Францевич смотрит на нас невооружённым взглядом, но сохранились стихи служившего у него секретарём Владимира Бенедиктова: «Выслушивает всех, очки поднимет на лоб, / И видится, как мысль бьет в виде двух лучей / Из синих, наискось приподнятых очей...»
     Пожалуй, главным ревнителем запрета стал русский военачальник и государственный деятель той поры И.В. Гудович. Современники вспоминали, что очки приводили его в настоящую ярость: он не просто следил за соблюдением правил, а довольно грубо вмешивался в частную жизнь москвичей. Увидев »нарушителя» на тротуаре, Иван Васильевич мог остановить карету и потребовать снять ненавистный ему предмет с носа. По легенде, он запрещал надевать очки даже у себя дома.
     Отголоски павловского запрета можно встретить в знаменитом «Евгении Онегине». Вот как Пушкин описывает появление своего героя в театре после начала спектакля:
Все хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам.
     Поэту было достаточно одной фразы, чтобы показать беспардонность молодого повесы. Сам жест – вскинуть руку с лорнетом и пристально на кого-то посмотреть – считался дерзким вызовом.
     Во время учёбы Пушкина в Царскосельском лицее воспитанникам запрещалось носить очки. Объяснялось это и простой модой на необычный тогда аксессуар. В частности, о неловком положении вспоминал Дельвиг. Со своего самого известного портрета «Сын лени вдохновенный», впрочем, взирает на нас через очки. Как уже было сказано, носил их и Грибоедов. Он изображён в очках на двух пушкинских рисунках, сделанных при жизни разносторонне одарённого дипломата, и на всех посмертных портретах, созданных авторами по памяти или по описаниям друзей. 
     Об отличительной детали в облике Грибоедова упомянул в своих воспоминаниях писатель-декабрист А.А. Бестужев: «...вдруг дверь распахнулась; вошел человек благородной наружности, среднего роста, в черном фраке, с очками на глазах». О том, что зрение Александра Сергеевича было плохим, говорится и в письмах в Москву главнокомандующего Кавказским корпусом генерала И.Ф. Паскевича, который, описывая хладнокровную, а порой, как ему казалось, безрассудную храбрость Грибоедова, жаловался близким: «Слепой, не внимая никаким убеждениям, разъезжает себе в первых рядах под пулями».
     Если делать выводы на основании очков из литературной экспозиции  Всероссийского музея А.С. Пушкина на набережной Мойки, 12 в Санкт-Петербурге, имеющих оптическую силу линз -5,25 дптр и -5,75 дптр, у Грибоедова была миопия средней степени. Однако в одном генерал Паскевич, безусловно, прав. Александр Сергеевич, принявший участие в пяти войнах, был человеком исключительной храбрости и, как писал русский военачальник Н.Н. Муравьев-Карский, заменял собой в ходе русско-персидской войны почти «двадцатитысячную армию».
     Грибоедов погиб в неравном бою. Случилось это 30 января 1829 года во время разгрома русского посольства в Тегеране толпою религиозных фанатиков, возмущённых укрывательством грузин и армян. Как известно, Нина Чавчавадзе, успевшая побыть женой Александра Сергеевича всего полгода, велела выбить на его могиле на горе Святого Давида в Тифлисе следующие слова: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?». Эпитафия, подобно крику души, обращена как бы лично к поэту. Для нас важно, что Грибоедов не забыт и по прошествии без малого двух веков с момента гибели. Хотя комедия «Горе от ума» при жизни автора не шла ни на одной сцене, сейчас его имя носят Смоленский драматический и Тбилисский русский драматический театры. Фигура поэта запечатлена в скульптурной группе «Писатели и художники» монумента «Тысячелетие России» в Великом Новгороде. Лучшим памятником остаётся его искромётное произведение, половина которого, как и предрекал Пушкин, разошлась на пословицы.
     Дом командующего войсками Кавказской линии и Черномории находился в самом центре Ставрополя. Об этом сообщает мемориальная доска на здании более поздней постройки. Символично, что в советское время в нём располагался большой магазин, известный как Дом книги, а справа по сей день стоит Ставропольская краевая  универсальная научная библиотека имени М.Ю. Лермонтова – ещё одного русского гения, бывавшего здесь. Проходя мимо уже после того как задумал эту статью, я размышлял о судьбе Грибоедова, вспоминал уроки литературы один на один с требовательной учительницей, старался упорядочить найденную информацию. Тёзка Пушкина не успел раскрыть свои таланты в полной мере. Блестящая карьера обязывала его не разбрасываться, а ранняя гибель подчеркнула заслуги на дипломатическом, литературном и музыкальном поприщах. В год 230-летия такого незаурядного человека я хотел рассказать о нём, тем более вспомнил, что Грибоедов носил очки и посещал мой родной город.