Эдик

Эдик

Вчера я нечаянно узнал новость, очень печальную. В Израиле скончался Эдуард Зиновьевич Шульц. Эдик, мой старший дорогой приятель, или, по-английски выражаясь, my dear soul mate.

Мы познакомились давно, ещё в начале восьмидесятых годов прошлого века. Он был на двенадцать лет старше меня, а по знанию жизни старше лет на двести. Грамотный учёный, кандидат наук, чьё имя значилось в иных зарубежных публикациях на узкие научные темы. Как это практиковалось в Советском Союзе, будучи остепенённым научным сотрудником, Эдуард получал приличную зарплату. Однако одевался он скромно, почти «на грани». Однажды, присмотревшись, я заметил, что его свитер очень тонко и умело заштопан, сразу не увидишь. Размышляя о разных аспектах жизни, говорил мне Эдик: «Я - кандидат наук и что, себе штаны не сошью? Вот гляди – чем не фирма? И он кивал на свои самочинно изготовленные джинсы на тощем заду, ничем не отличавшиеся от настоящих американских.

Иногда Эдуард пропадал на некоторое время. А когда возвращался, я спрашивал его о причине отсутствия на работе.
- А… отрезал себе кое-что, - отвечал он. – Появляются  то там, то здесь «новообразования».

Как учёный-эрудит он просвещал меня по различным вопросам, включая медицинские и интимные, в том числе из своего личного опыта.

В страдную пору, то есть весной и осенью, советские учёные, равно как студенты, военнослужащие и прочие граждане, отправлялись на колхозные и совхозные просторы отдать долг родине в деле её спасения от недоедания. В первых рядах спасателей – Эдуард Зиновьевич Шульц. Ну, а рядом с ним я, верный оруженосец и мальчик на подхвате.

В ремонтном цехе иные агрегаты тракторов весят почти столько же, сколько и сам Эдик. Не очень легко их двигать даже мне, штангисту, а что говорить про тщедушного Эдика. Но он за лёгкий конец не хватается, старается работать со мной на равных.
- Отвали, господин хороший! – говорю я, отталкивая его в сторону.  Смущённый Эдик отходит с извиняющимся видом.

На стройке его назначают старшим группы наших сотрудников. Он хоть и начальник, но работает как все, носит кирпичи в меру своей грузоподъёмности. Я делю с ним комнату в колхозном общежитии. Вечером он возвращается из колхозоуправления. 
- Как поговорил с председателем колхоза? – интересуюсь я.
- А вот так!
Эдик сбрасывает с ноги ботинок, с размаху шлёпает им по полу.
Всё понятно. Мы оба не можем сдержать приступ смеха. Весёлый был Эдик.

Шло время… Грянула перестройка. Рухнула советская экономика. Наш НИИ приказал долго жить, и сотрудники разбежались кто куда. Я перебрался на завод.

Однажды в воскресный день раздался лёгкий стук по подоконнику с уличной стороны. Я выглянул в окно и обомлел! За окном стоял … Эдик. В приплюснутой белой кепочке, с прутиком в руке.
Сколько лет, сколько зим! Заходи дорогой!

Мы сидим за столом в кухне. Пьём пиво (я по-быстрому сбегал в ближайший магазин). Крепкий алкоголь Эдуард совсем не уважает, хотя по работе был тесно связан со спиртом. Рассказывает об Израиле. Говорит, что эмиграция получилась неожиданно. Русская жена всю плешь проела. Мол, зачем нам загибаться в развалившейся России? Поехали к Средиземному Морю! Тебя как еврея Земля Обетованная примет. Бог даст, хуже не будет. Эдик поддался уговорам.

Потом он ещё прилетал в родной город, где остались сын и дочь, не пожелавшие эмигрировать. Мы встречались.

Из Израиля он писал мне письма красивым женским почерком. Письма весёлые до озорства, с наблюдениями о тамошней жизни и воспоминаниями о жизни российской. Наблюдательностью и тонким чувством юмора Господь Эдика не обидел. Читая его письма, я вспоминал Шолом-Алейхема. И вот мне пришла мысль – собрать нашу переписку и сделать из неё повесть. Я так и поступил, подвергнув письма самой минимальной правке.

И вот вчера я узнал, что на 84-м году жизни Эдуард покинул этот мир. Эдик мне писал, что давно готов к этому событию и уверял, что с его кончиной жизнь на Земле не кончится. Мол, со своими болячками он живёт непростительно долго.

Жизнь он прожил не самую короткую, но мне всё равно очень жаль его. А ещё жалею, что в последние годы я позволил заглохнуть нашей переписке. Надо было бы написать ему, что я его помню, уважаю, испытываю к нему тёплые чувства. Я знаю, что он был бы рад прочитать такие откровения, хотя, возможно, внутренне это чувствовал. Увы, я опять опоздал сделать доброе дело. Как всегда, понимание необходимости сделать что-либо приходит тогда, когда уже слишком поздно…
Эдуард ушёл 1-го апреля, то  есть во всемирный день смеха и шуток. Более подходящей даты для такого события в жизни такого человека придумать невозможно.