Водитель из ниоткуда

В Москве есть улицы, которые существуют только ночью.
Не в том смысле, что днём они исчезают — нет, они остаются на картах, дома стоят на местах, фонари горят. Но смысл их меняется. Днём это просто улицы. Ночью — коридоры между мирами.
Анна узнала об этом случайно, в ту ночь, когда пропустила последнее метро.
Было начало декабря, около трёх часов ночи. Она возвращалась с корпоратива — не пьяная, но уставшая той особенной усталостью, когда тело ещё двигается, а душа уже спит. Телефон сдох. Вокруг — пустота: Садовое кольцо в районе Земляного вала, где даже днём мало людей, а ночью — просто декорация заброшенного города.
И тут появилась машина.
Чёрная «Волга», такая старая, что казалось, она помнит Брежнева лично. Без номеров. Окна тонированные, но не той наглой современной тонировкой, а как будто стекло само по себе не хочет ничего показывать. Она подкатила бесшумно, остановилась рядом, и дверь открылась сама.
Анна знала, что садиться не надо. Все знают: в три часа ночи не садись в машину без номеров. Это знают даже дети. Но она так устала, так замёрзла, и машина была такая тёплая внутри, что разум на секунду отключился, и ноги сами шагнули внутрь.
Дверь закрылась.
Водитель молчал.
Анна не видела его лица — только затылок, широкие плечи в старомодном плаще и руки на руле. Странные руки: слишком белые, слишком неподвижные, как будто вырезанные из мрамора.
— Куда едем? — спросил он. Голос был глухой, будто доносился из колодца.
Анна назвала адрес.
Машина тронулась.

Сначала всё было нормально. Знакомые улицы, знакомые здания. Садовое кольцо, потом поворот к Павелецкой, потом — стоп.
Анна моргнула.
Они ехали по улице, которой не существовало.
Не в том смысле, что она заблудилась — она знала Москву хорошо. В том смысле, что этой улицы просто не было. Дома стояли не те. Вывески — не те. Даже воздух был другой: плотнее, темнее, как будто пропитанный чем-то, чего не должно быть в обычной реальности.
— Это не та дорога, — сказала Анна, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Это единственная дорога, — ответил водитель.
— Остановите. Я выйду.
— Нельзя.
— Почему?
— Потому что мы уже едем.
Анна попыталась открыть дверь. Ручка не поддавалась. Она попыталась ударить в окно — рука прошла сквозь стекло, как сквозь воду, и вернулась обратно мокрой и холодной.
— Что это? — прошептала она.
— Вы наняли меня, — сказал водитель спокойно. — Теперь я довезу вас до конца.
— До какого конца?
— До вашего.
Они ехали долго. Может быть, час. Может быть, вечность. Время в машине текло странно: то замедлялось, то вдруг прыгало вперёд. Анна смотрела в окно и видела Москву, которая была и не была Москвой одновременно.
Вот Кремль — но стены его из чёрного камня, и на башнях горят не звёзды, а что-то другое, похожее на замершие крики.
Вот Арбат — но здания на нём не закончены, они тянутся вверх, как растения, ищущие солнце, и их окна — пустые глазницы.
Вот Москва-река — но вода в ней не течёт, она стоит, как зеркало, и отражает не небо, а что-то ещё, что Анна не могла разглядеть и боялась пытаться.
— Куда вы меня везёте? — спросила она наконец.
— Туда, куда вы хотели попасть, — ответил водитель.
— Я хотела домой!
— Нет. Вы хотели уйти.
Анна замолчала.
Потому что это было правдой.
Она не хотела домой. Она вообще не хотела возвращаться: ни домой, ни на работу, ни в свою жизнь. Она устала. Не от чего-то конкретного — от всего сразу. От того, что каждый день одинаковый. От того, что ничего не меняется, но и не остаётся прежним, просто медленно разрушается. От того, что она не помнит, когда в последний раз чувствовала что-то настоящее, а не имитацию чувства.
На корпоративе она стояла у окна, смотрела на ночной город и думала: а что если просто уйти? Не в смысле уволиться или уехать — а уйти вообще. Перестать быть. Исчезнуть, как дым.
И вот теперь этот водитель вёз её туда.
— Вы читаете мысли? — спросила Анна.
— Я не читаю. Я знаю. Все, кто садится в мою машину, хотят одного и того же. Уйти.
— И вы их увозите?
— Я довожу их туда, куда они просятся.
— А если я передумала?
Водитель усмехнулся. Анна не видела его лица, но почувствовала усмешку — она прошла по салону, как холодный сквозняк.
— Все передумывают, — сказал он. — Но уже поздно.
— Почему поздно?
— Потому что вы уже в дороге. А дорога не отпускает, пока не довезёт до конца. Это её природа. Это её смысл. Дорога существует, чтобы доводить.
Они проехали мимо себя.
Точнее, Анна увидела себя в окне одного из домов: она сидела за столом, работала за компьютером, и лицо у неё было такое усталое, такое мёртвое, что на секунду показалось — это не она, а её труп, притворяющийся живым.
— Это я? — прошептала она.
— Это то, кем вы станете, если вернётесь.
— А если не вернусь?
— Тогда вы будете той, кто не вернулся.
— В чём разница?
Водитель помолчал. Потом сказал:
— Никакой. Люди всегда умирают. Одни — снаружи, оставаясь живыми внутри. Другие — внутри, оставаясь живыми снаружи. Результат один: их больше нет.
— Тогда какой смысл?
— Вы спрашиваете меня о смысле? — В голосе водителя появилось что-то похожее на удивление. — Я всего лишь везу людей. Я не знаю смысла. Я знаю только маршрут.
— А если я скажу, что хочу другой маршрут?
— Не бывает других маршрутов. Есть только та дорога, по которой ты уже едешь.

Анна закрыла глаза. Попыталась вспомнить что-то хорошее. Что-то, ради чего стоило бы вернуться.
Муж? Они разошлись три года назад. Не с криком, не со скандалом — просто в один день поняли, что им не о чем говорить. И разошлись, как расходятся попутчики на станции.
Работа? Она не помнила, зачем выбрала эту профессию. Что-то про помощь людям, про смысл, про призвание. А теперь это просто функция: приходить, делать, уходить, получать деньги, тратить их на то, чтобы снова прийти.
Друзья? Остались где-то в прошлом, в той жизни, когда она ещё умела смеяться просто так, без причины.
Она открыла глаза.
— У меня ничего нет, — сказала она тихо. — Правда. Мне не к чему возвращаться.
— Знаю, — ответил водитель.
— Тогда почему я плачу?
Она не заметила, когда начала плакать. Слёзы текли сами по себе, и в них было что-то странное: они были тёплыми. Живыми. Настоящими.
Водитель остановил машину.
Первый раз за всю поездку.
Они стояли посреди пустой площади. Вокруг не было ничего: ни домов, ни фонарей, ни даже земли — только серая, бесконечная пустота, похожая на туман, но более плотная, более окончательная.
— Мы приехали, — сказал водитель.
Анна посмотрела в окно. За стеклом был конец. Не смерть — именно конец. Место, где кончается всё: время, пространство, смысл, надежда. Место, где ничего больше нет и не будет.
— Здесь? — спросила она.
— Здесь.
— Что мне делать?
— Выйти. Или не выходить.
— И что будет, если я выйду?
— Ничего.
— А если не выйду?
Водитель наконец обернулся.
У него не было лица.
Там, где должно было быть лицо, была пустота. Не темнота, не дыра — просто отсутствие. Как будто кто-то вырезал кусок реальности, и на этом месте не осталось даже воздуха.
— Если не выйдешь, — сказала пустота его голосом, — придётся ехать обратно.
— Обратно? — Анна почувствовала, как что-то дрогнуло внутри. — Но вы сказали, дороги обратно нет.
— Я сказал, что другого маршрута нет. Но тот же маршрут можно пройти в обратную сторону.
— И что там, в обратную сторону?
— Там то, откуда ты уехала. Твоя жизнь. Твоя боль. Твоя усталость. Всё то, от чего ты бежала.
— Зачем мне туда возвращаться?
— Не знаю. — Пустота на месте лица как будто пожала плечами. — Это твой выбор. Я просто водитель. Я везу людей туда, куда они просят. Ты просила уйти. Мы приехали. Теперь ты можешь выйти — и там остаться. Или не выходить — и ехать обратно.
— Но если я вернусь, всё будет как прежде!
— Да.
— Тогда какой смысл возвращаться?
Водитель — или то, что было водителем, — помолчал. Потом сказал:
— Ты плакала. Это значит, что у тебя есть слёзы. А слёзы не бывают без причины. Даже если ты не понимаешь, какой. Может быть, смысл возвращаться — найти эту причину.

Анна сидела в машине и смотрела на серую пустоту за окном.
Она могла выйти. Шагнуть в это ничто и перестать быть. Навсегда. Без боли, без страха, без усталости. Просто не быть.
Или она могла остаться в машине и вернуться туда, откуда приехала. В свою жизнь, которую не любила. В свою усталость, которую не могла побороть. В своё одиночество, которое не умела заполнить.
И вдруг она подумала: а что если смысл не в том, чтобы выбрать правильную дорогу? А в том, чтобы просто выбрать?
Не сбежать, не остаться — а решить. Взять ответственность за то, что будет дальше, даже если не знаешь, что это будет.
— Поехали обратно, — сказала она.
Водитель завёл машину.

Они ехали той же дорогой, но в обратную сторону. И странное дело: всё выглядело по-другому. Те же улицы, те же дома — но как будто более живые. Кремль снова был Кремлём. Арбат снова был Арбатом. Москва-река снова текла.
Может быть, город не изменился. Может быть, изменилась она.
— Почему вы возите людей? — спросила Анна.
— Потому что они просят, — ответил водитель. — Кто-то должен довозить тех, кто не может дойти сам.
— Но ведь большинство не возвращается?
— Да.
— Это не печалит вас?
— Я не умею печалиться. Я просто везу.
— А если бы умели?
Водитель помолчал. Потом сказал:
— Тогда я бы, наверное, радовался каждый раз, когда кто-то решает вернуться. Потому что вернуться всегда труднее, чем уйти.
Машина остановилась на том же месте, где Анна села. Садовое кольцо, три часа ночи, пустота.
Дверь открылась.
Анна вышла. Обернулась, чтобы сказать спасибо, — но машины уже не было. Только пустая дорога и холодный декабрьский ветер.
Она достала телефон из сумки. Он каким-то чудом включился — один процент заряда. Она вызвала такси. Обычное, с номерами, с водителем, у которого было лицо.
Пока ждала, стояла и смотрела на город. На огни. На редкие машины. На снег, который начал падать.
И впервые за много лет подумала: может быть, жизнь не в том, чтобы быть счастливой. А в том, чтобы быть. Просто быть. Даже когда трудно. Даже когда не понимаешь зачем. Просто выбрать быть — и идти дальше.
Такси подъехало.
Водитель был обычным: лицо, усы, радио играет шансон.
— Куда едем? — спросил он.
Анна назвала адрес.
— Домой, — добавила она. И улыбнулась.
Потому что впервые за много лет это слово снова что-то значило.