У меня было 80 мужчин, 3

    Начало здесь http://proza.ru/2025/11/09/958

        http://proza.ru/2025/11/11/666

     Но Марс всё же не отпускал меня. Да, он бог войны, но такой привлекательный и такой нежный! И мне встретился любовник-поэт (22), ностальгирующий по чуду, знающий, что всё прекрасное хрупко, и потому его объятия были особенно бережными. Его любовь была трепетной и до слёз пронзительной. Он стал для меня волшебником, видящим поэзию в паре осенних листьев и трагедию в сгоревшей книге. Это был роман, наполненный светлой печалью и безудержной радостью бытия одновременно.

      Любовная лодка или космический корабль на волнах (электромагнитных и гравитационных) Вселенной то выносили меня на гребень нежности, то обрушивали в пучину страсти, спокойного течения как опции в любви не существует вообще. Меня ожидала любовь как контакт с высшим разумом, яркое захватывающее чувство с провидцем (23), чьи прогнозы сбывались так часто, что становилось страшно. Он стал для меня мостом в иное измерение сознания, он не столько любил меня, сколько помогал мне эволюционировать в существо, способное понять его грандиозные замыслы. Это был союз, возносящий дух, но требующий принятия его космического одиночества, что сделало каждое мгновение вместе с ним бесценным даром, вырванным у безмолвной вечности.

     У любви, конечно, как у пташки крылья, но парение духа – жутко утомительное занятие. И судьба откликнулась на мою мольбу, я встретила любовника-авантюриста (24) с ироничной улыбкой, для которого любовь была весёлым приключением. Его нежность была немного шершавой, как старая кожаная куртка. Он дразнил меня, подшучивал, но в критический момент проявил стальную верность и изобретательность. Он научил меня не относиться к жизни и к себе слишком серьёзно — величайшему дару для выживания в любой вселенной. Это был самый жизнеутверждающий и неунывающий роман, полный дружеского участия, здорового прагматизма и озорного блеска в глазах.

      Но любовь необъятна, как море, и на волнах этого моря меня вновь качнуло и прибило к гению психоделики, яростному и необузданному (25). Его любовь была вихрем, взломом мозга, телепатическим вторжением в самое нутро, он был способен проникнуть в сознание, слить наши души в один ослепительный сгусток энергии. Это был экзистенциальный восторг и ужас в одном флаконе, это была ослепительная и короткая вспышка, а в памяти, защищающейся от такого мощного вторжения, навсегда осталась присказка:

Ах ты, камбала,
не вобла,
смотри в оба!
Смотри в оба!

     Мне необходима была передышка, отдых от психоделики, от телепатических вторжений, но на сей раз вселенная по-своему откликнулась на мои мольбы. Мне предстояла встреча как покаяние не просто с мужчиной, а с проводником в иное измерение бытия (26), сложным, парадоксальным философом, который смотрел на отношения как на поле для этического и социологического исследования. Никакой животной страсти, его ласки были осознанными, почти церемонными, в них чувствовалась вечная попытка вернуть утраченную аутентичность переживания и невозможность обретения простого человеческого счастья. Он мог разбудить среди ночи, чтобы прочитать отрывок из трактата о кибернетике и обсудить, как это относится к нашим вчерашним спорам о любви. Связь с ним требовала титанической работы ума и души. Это был не любовный угар и не отдых, а самый сложный и увлекательный проект в моей жизни. Он не оставил после себя шрамов страсти или сладких воспоминаний, но подарил мне новый, более сложный и многослойный способ видеть мир.

     Я полностью погружалась в новую любовь, забыв обо всём на свете, никто другой не был нужен, пока кипит котёл страстей, пока не раскрыта последняя интрига, пока не связаны все сюжетные линии, пока не перевёрнута последняя страница. У меня никогда не было одновременно двух романов. Но, бывало, и не однажды, случались романы с братьями, когда невозможно было отличить одного от другого, когда они были двумя ипостасями одной творческой натуры, таким коллективным любовником-демиургом, чья страсть рождалась в диалоге двух гениальных умов.
 
    Сколько сладостных часов было проведено в постели втроём с Учёным-Мечтателем и Философом-Скептиком (27), наполненных изощрёнными ласками и чарующими образами. Наша любовь была проектом по сотворению мира и испытанию его на прочность.
Отношения развивались то стремительно, то осторожно от фазы романтического техно-оптимизма, с любовью как покорением неизвестности под багровыми тучами, к фазе становления прогрессорства, когда любовь была одновременно и игрой, и абсурдом, весёлым, но опасным экспериментом. В этой фазе они стали виртуозами интеллектуального флирта, засыпали меня парадоксами, устраивали розыгрыши, вовлекали в комичные и нелепые ситуации в их знаменитом институте чародейства и волшебства. Эх, попасть бы сейчас в отдел вечной молодости или линейного счастья к вежливому и воспитанному человеку Эдуарду Амперяну. Но нет, те времена давно минули, осталась только всяческая суета.

     Но это я отвлеклась от тех минувших и таких чудесных времён и чувственных радостей. Впрочем, простые радости вскоре сменились пониманием, что любовь надо воспринимать как трагический долг и ответственность, как бремя ответственности, как последний вопрос к Вселенной.
     А с какими замечательными мужчинами познакомили меня братья АБС, я умирала от восхищения: Леонид Горбовский и Лев Абалкин, Максим Каммерер, и Рудольф Сикорски!

    Это был бы самый сложный, требовательный и преображающий роман в моей жизни. АБС не оставили после себя воспоминаний —лишь вопросы, которые стали частью моей души. Что делать с этой любовью? Что делать с этой ответственностью? Что делать с этим знанием? И в этом был их величайший дар.

      Братья то возникали из вселенной (из многих, из разных), то исчезали, и чтобы не скучать в их отсутствии, и не сгореть в очередном огненном приключении, я склонилась к простому, тихому нежнейшему, самому искреннему и абсолютно бездеятельному чувству.

     Это был любовник-мечтатель, для которого любовь — это прекрасный сон, который страшно воплотить в реальность (28). В другой его ипостаси подход к любви был рациональным, почти деловым, и для женщины, уставшей от бурь и ищущей надёжной, пусть и прохладной, гавани, это был самый подходящий вариант. Был и третий вариант – любовник-борец между страстью и долгом, традицией и бунтом. Объединяя всех этих героев, я получила человека, который был способен любить больше в своих мыслях, чем в действиях. Связь с ним стала тихим, но фундаментальным переосмыслением моей жизни. Меня не бросало в омут страсти, а состоялась неспешная прогулка по берегу этой самой омутной реки, с размышлениями о её течении, и о том, что страшнее — броситься в неё или так и остаться на обрыве.

    К этому возрасту я уже приобрела некоторый опыт, ха-ха, и поняла, что мне нравятся энергичные, страстные мужчины, самым привлекательным органом которых является мозг. И я встретила такого героя(29), что соблазнил меня не сладкими речами, а блестящими, отточенными тирадами, полными остроумия, сарказма и глубоких мыслей. Он говорил со мной как с равным, единственным человеком, способным его понять, но я постоянно чувствовала его внутреннюю боль, его «горе от ума». Его душа, не находившая покоя и отклика в окружающем мире, была вечно ранимой, и исцелить эту рану моей любовью было невозможно. Его любовь была ослепительным, но коротким залпом салюта в тёмном небе. Яркая, громкая, потрясающая воображение — и трагически быстро гаснущая. Он был тем, ради кого стоит пережить «мильон терзаний», но с кем невозможно построить тихое, безмятежное счастье. Он ушёл из моей жизни так же стремительно, как и вошёл в неё, оставив после себя не шрам, а загадку и ощущение, что я ненадолго прикоснулась к гению, который обжёг мне душу.

     И нужен был врачеватель, знахарь, шаман, духовный наставник, и мне казалось, я такого нашла (30). Однако мой любовник-доктор был не целителем, а диагностом, да гениальным, но чересчур аналитическим, проницательным и лишённым сантиментов. Его ласки были нежными, но отстранёнными. Он целовал меня, одновременно изучая, как это отражается на моём лице, чтобы потом записать в свою записную книжку: «Поцелуй — это когда два одиночества на мгновение соприкасаются, чтобы убедиться, что они всё так же одиноки». Он звал в путешествие, на дачу, в новый дом — куда угодно, лишь бы не оставаться со мной наедине в пространстве безграничной интимности. Его идеалом был «вишнёвый сад», прекрасный, но обречённый; любоваться им можно, но жить в нём — невозможно.

   Я нечаянно прочла его дневник, и мне стало нехорошо. Столько язвительности и неоправданных упрёков, столько откровенности на грани пошлости, я, наверное, тут же бросила бы его, но внезапно поняла: его насмешливые, а порой и уничижительные записи о женщинах — это не столько презрение, сколько панический страх, страх перед поглощением, страх перед собственной слабостью, это искушение, угроза его главной ценности —свободы, которую он понимал как свободу от обязательств, позволяющих ему оставаться наблюдателем.

     Связь с ним была романом, в котором самое главное так и осталось невысказанным. Он не смог сделать меня счастливой. Но он научил меня видеть и ценить ту особую, горькую поэзию, что скрыта в самом безысходном нашем одиночестве. И в этом был его главный, противоречивый и незавершённый дар.
Есть женщины, у которых от романа до романа могут проходить годы, но это точно не я. Я просто дышать не могла без любви. В душе и в голове мог быть ещё жив образ предыдущего возлюбленного, я могла ещё переживать перипетии нашей истории, но вольно или невольно вовлекалась в новые отношения, пока они меня не засасывали целиком в водоворот или в омут неизведанной ещё страсти.

    Не в календарном и не алфавитном порядке, но однажды мне встретился гений (31), отношения с которым развивались от страха к очарованию, он пугал меня и одновременно интеллектуально соблазнял, увлекая меня в историю, построенную по законам идеального детектива: с интригой, напряжением, юмором и блестящей развязкой, где я была и главной героиней, и соучастницей.

      Его любовь не была похожа на бурную трагедию или пасторальную идиллию, а это был увлекательный квест с призами. Юмор, не позволяющий отношениям погрузиться в рутину или напыщенность, головокружительный сюжет любовной истории и единственно верная версия, что я самая обаятельная и привлекательная, прекрасная и уникальная – это были и кубки, и медали, и пьедестал победы!
Он провел меня по запутанному, но прекрасному лабиринту своей привязанности, зная, что в самом его центре ждёт не чудовище, а ослепительная разгадка — простое и ясное чувство, ради которого и затевалась вся эта великолепная, остроумная и немного безумная игра. И я до сих пор с удовольствием возвращаюсь к этой игре и в мыслях, и в чувствах.

      После детективного квеста вместо спокойной размеренной любовной истории я попала в объятья отпетого циника, который смог преподнести мне любовную связь как опасную честность (32). Он не создал мне розовых иллюзий, а показал мне меня — не идеальную, но бесконечно интересную в своих слабостях. Он видел все мои недостатки, но они-то и делали меня для него единственно реальной.

    Он только притворялся циником, будучи неисправимым романтиком, презирающим себя за то, что способен на подлинное, неподдельное чувство. Он являлся на свидание с грустной улыбкой и бутылкой хорошего кларета. Целуя мою руку, он бормотал: «Как жаль, моя дорогая, что мы оба — всего лишь персонажи этой пошлой ярмарки. Но, черт побери, какие же прекрасные!»

     Но пока не настала пора ехать с ярмарки, в самом расцвете женских сил я буквально упала в объятья немного мрачного, но очень доброго и эмоционального защитника от всех злодеев и невзгод, выстроившего вокруг меня крепость из тепла, юмора и сентиментальности (33). Он подарил мне ощущение дома: камин, уютное кресло, запах жареного гуся и чувство, что я — в самой безопасной и доброй точке мира. Он осыпал меня не комплиментами, а целыми историями, которые придумал специально для меня. Эти истории были переполнены гротескными, но добрыми чудаками, и моя жизнь благодаря им всегда превращалась в уютный, эксцентричный рождественский рассказ. Он подарил  мне мечту и попросил в неё верить, и я верила, пока мы были вместе.

    Вся жизнь не ограничивается даже самым светлым Рождеством. После праздников всегда наступают будни, и чтобы выжить в череде похожих друг на друга дней, мне требовались встречи с разными мужчинами. Все они были достойными людьми, одни – крутые мужики, другие – утончённые романтики, фантазёры и лирики, умудрённые опытом и только начинающие, я всех их любила, любила по-разному, страстно и нежно, безрассудочно и осмысленно, смело и красиво. Я поняла, что помню о каждом, но, чтобы обо всех рассказать, не хватит времени и сил, на это придется потратить ещё целую жизнь, а таковой в запасе не имеется. И я точно выиграю у той дамочки, что подтолкнула меня к этим воспоминаниям, и не по очкам (это-то запросто), а вчистую! А потому соревноваться с ней не имеет смысла.

      Тут надо бы закончить этот рассказ, но не могу отказать себе в удовольствии упомянуть ещё нескольких товарищей-друзей моих суровых дней.

     Друг юности, верный спутник ранней зрелости (34), он смог предложить мне не руку и сердце, а место в батискафе или на воздушном шаре или жизнь на таинственном острове, чтобы исследовать океаны души и неизведанные материки страсти.

     Жизнелюб и бонвиван (35), закруживший мне голову в ранней юности и круживший её долгие годы, увлёк меня в ослепительную авантюру с шумом шпаг, блеском бриллиантов и ядом интриг, где каждое свидание — новая глава бессмертного романа.

    Любовь любителя и знатока орхидей (36) была гениально закрученным детективом, где он, не вставая с кресла, раскрывал все тайны моего сердца с помощью изысканной эрудиции и тонкой иронии.

     Утончённый символист, ревнитель художественного слова (37), чьи объятия были словно неясным предчувствием того, чего никогда не случится. Я для него осталась Прекрасной Дамой на заснеженном мосту, дыша мехами и туманами, но так и не стала земной женщиной, а жаль…

    Сын лесничего, футурист, просто большой человек (38), умевший маршировать одной левой и играть на флейте водосточных труб, влюбил в себя шквалом метафор и громадой страсти, поставив меня к стенке собственного сердца и требуя сдачи всего мира в придачу.

     Простой рязанский парень, имажинист и к тому же блондин (39), навсегда похитил моё сердце. Он писал мне «вы помните, вы всё, конечно, помните», да, я всё помню, и жалею, и зову, и плачу. Его любовь была осенним золотым листопадом — ослепительно-ярким, щемяще-прекрасным и обречённо увядающим на ладони, но пока я помню, я живу (впрочем, это следующий (40)).

     И этот следующий – почти земляк, по росту – почти баскетболист из команды молодости нашей (эх, ещё один потенциальный возлюбленный, но верный муж), у которого любовь начиналась с буквы «Я», подарил мне любовь, как громкую, честную ораторию — с гражданским пафосом, искренней болью и верой в светлое завтра для нас двоих.