Ведьмочка... часть 3

Так прошло ещё два дня!
 
Эти 48  часов проскочили, как будто в   агонии.

Виктор существовал в  каком то липком, почти тревожном полусне.
Он выполнял рутинные  механические действия: рулил патрульной машиной, отвечал на вопросы Олега, жевал котлеты в столовой...

Но внутри него бушевал целый ураган, центром которого была она,  Маргарита...

Ее образ, ее прикосновения, ее отказ и дразнящая близость преследовали его днем и ночью...

Он снова и снова переживал тот вечер.
Ее теплую кожу под его  дрожащими пальцами. Ее спокойный, всевидящий взгляд. Унизительную слабость, которая накрывала его снова и снова, оставляя ощущение горечи и опустошенности.
Но эта горечь была странным образом еще и сладка!
Она была доказательством того, что что-то всё равно произошло. Что он, Виктор, серый винтик этой  советской системы, коснулся чего-то запретного, живого, настоящего и пока недосягаемого для него...

Именно эта мысль, как заноза, сидела в его мозгу и не давала ему никак успокоиться.

Он не мог смириться с тем, что стал просто еще одним зрителем в ее же театре одного актера.
Он хотел быть особенным. Избранным. Тем, кому она, в конце концов, скажет «да»...

В свой следующий выходной он снова стоял у ее двери. На этот раз тоже  без всяких  цветов, без подарков,  только с одним своим отчаянным, неистовым желанием. Он теперь был готов на всё: умолять, требовать, даже платить. Что угодно!

Она открыла ему сразу, как и в прошлый раз, совсем не удивившись. На ней был тот же шелковый халат.

— Опять ты, — произнесла она, пропуская его внутрь. — Настойчивый. Это мне уже нравится!

— Я не могу без тебя, — выпалил он, едва переступив порог. Его голос задрожал. — Ты свела меня с ума, Рита! По-настоящему свела!

Она изучающе посмотрела на него. Возможно, в его глазах она увидела не просто похоть, а что-то большее,  настоящую, как будто какую то  животную страсть. Отчаяние, граничащее с полным  безумием.
И это, похоже, тронуло какую-то струну в ее душе...

— Ладно, — тихо сказала она. — Сегодня мы можем поиграть подольше и побольше!

Сердце Виктора екнуло, упав куда-то в бездну и тут же взлетев к горлу.
Она взяла его за руку и подвела к дивану.

— Ложись, — скомандовала она.

Он послушно лег, чувствуя, как дрожь пробегает по всему его  телу. Она стояла над ним, медленно, с театральной паузой, и развязывала пояс своего  халата. Ткань соскользнула с ее плеч, и она предстала перед ним во всей своей обнаженной, шоколадной красоте. Но на этот раз она не только  позволила себя разглядывать...

Она опустилась на колени рядом с ним и начала водить по его телу кончиками своих пальцев. Сначала по лицу, обводя контуры губ, скул, закрытых век. Потом по шее, по напряженным мышцам груди сквозь ткань его же  рубашки. Каждое прикосновение было  легким, как пух, но обжигающим, как раскаленное железо. Он лежал с закрытыми глазами, стиснув зубы, стараясь не застонать, боясь спугнуть этот миг...

— Ты можешь трогать меня, — прошептала она ему на ухо. — Всю. Но помни мои правила!

Он открыл глаза. Ее взгляд был серьезным, без всякой насмешки.
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Его руки, тяжелые и неуклюжие, поднялись и коснулись ее плеч. На этот раз без барьера в виде ткани. Его ладони скользили по ее горячей коже, по изгибам спины, по упругим ягодицам. Он касался ее груди, чувствуя, как под его пальцами твердеют соски. Он опускался ниже, к тому самому темному треугольнику, к влажному теплу, которое сводило его с ума...

Она не останавливала его.
Она лишь направляла его движения, иногда мягко убирая его руку, если он становился слишком грубым. Она наслаждалась его трепетом, его тяжелым дыханием, тем, как он весь горел в огне желания. Это был ее спектакль, ее власть. И она была здесь всевластным режиссером...

Игра эта длилась почти  целую  вечность.

Виктор был уже просто на грани. Каждая клетка его тела кричала о необходимости обладания. Он был готов взорваться в любую секунду!

И тогда, видя его предельное отчаяние, его готовность или на всё или сломаться, она произнесла:

— Хочешь, я  лягу  рядом с тобой?

Он снова лишь кивнул, его горло было полностью пересохшим от возбуждения и волнения.

Она легла на диван, повернувшись к нему спиной:

— Обними меня. Покрепче!

Он прижался к ее спине, чувствуя каждый изгиб ее тела. Его возбуждение было мучительным. Он прижался к ней, ища хоть какого-то облегчения для себя.

— Рита, пожалуйста… — простонал он в изнеможении.

Она перевернулась к нему лицом. Ее глаза в полумраке комнаты казались ему сейчас  бездонными:

— Хорошо. Ты можешь в меня... Но только так, как я хочу! Чуть, чуть совсем!
И никак иначе!

Она приняла единственную, невероятную позу. Она легла на живот, слегка приподняв бедра, и подтянула его к себе сзади, но не давая проникнуть глубоко, подсунув между ним и собой руки.
Это была её позиция, позволяющая лишь поверхностное, ограниченное и минимальное  проникновение...

Когда он, задохнувшись от нахлынувшей волны эйфории, начал движение, она сказала тихо, но четко, словно читая ему какую то  инструкцию:

— Ты не должен дальше и больше! Не пытайся даже. Я… девственница!

Мир для Виктора тут же остановился.
Звуки, ощущения, всё сразу же  пропало. Осталась только эта нелепая, невозможная фраза, висящая в воздухе.

— Что? — выдавил он, не веря своим ушам. — Что ты сказала?

— Я девственница, Виктор, — повторила она, и в ее голосе не было ни стыда, никакой  бравады. Только констатация этого  факта. — И я хочу ею остаться!

Он отшатнулся от нее, как от прокаженной. Его тело, готовое к финалу, взбунтовалось от этого абсурда...

— Ты же  врешь! Это же  невозможно! Как?! Ты же… ты вся такая! Ты показываешь себя! Всем! Ты… — он не мог никак  подобрать нужных слов.

Она перевернулась на бок, смотря на него с легкой улыбкой.

— Я не вру.
Мое тело, это  мое. И я сама решаю, что с ним делать. Я могу дарить свой обнаженный вид. Могу дарить какие то ощущения. Могу доводить до белого каления. И сама получать от этого невероятное удовольствие. Видеть, как сгорают мужчины,  это и есть  мой оргазм, Виктор. Сильнее любого другого. А вот отдавать себя полностью… это как то уже  скучно. Это просто банальный  финал. А мне нравится сам этот  процесс. Вечное ожидание чего то.
Вечное желание!

Она говорила это спокойно, но в ее словах была стальная, непоколебимая уверенность. Виктор смотрел на нее, и его мозг отказывался воспринимать эту информацию. Девственница?
Эта женщина, чье тело знало, казалось, все тайны соблазна? Которая довела до исступления пол-района? Это была самая изощренная, самая безумная ложь, которую он когда-либо слышал...

— Ты сумасшедшая, — прошептал он. — Настоящая сумасшедшая, ведьма!

— Возможно, — согласилась она. — Но это и есть  мой выбор. И если ты попробуешь пойти дальше, чем я разрешаю, это будет уже  насилие. И я тебя уничтожу. Ты же знаешь, я это  смогу!

Он это знал...

Ее холодная решимость не вызывала у него никаких сомнений. Она была готова отстаивать свою странную, извращенную свободу до конца...

И все же, подчиняясь ее правилам, он снова прильнул к ней. Тот мизерный, ограниченный контакт, который она ему позволила, был и жестокой  пыткой, и невероятным наслаждением.
Он сгорал заживо от этого урезанного, какого то усеченного акта. Это было похоже на то, как если бы умирающему от жажды дали лишь лизнуть кусочек льда. Это не утоляло жажду, а лишь распаляло ее еще сильнее!

Только в полночь он ушел от нее.
Его ноги едва его  держали.
Он был морально и физически измочален так, словно его пропустили через гигантскую мясорубку. В голове стоял оглушительный гул.

У него реально сносило крышу. Он шел по спящему городу и не чувствовал под собой земли. Он был сейчас каким то призраком, порождением той сумасшедшей реальности, что царила в ее квартире...

На следующий день он был опять в патруле. Сидя рядом с Олегом, он молчал, уставившись в одну точку. Олег, видя его состояние, пару раз попытался завести разговор, но, не получив внятного ответа, махнул рукой и замолчал.
Весь день Виктор прожил,  как в тумане, его мысли были постоянно там, с ней...
Он снова и снова переживал те короткие, унизительные мгновения близости, пытаясь осмыслить их тайну.

Девственность...

Щит, который она воздвигла между собой и всем миром. Между собой и настоящей жизнью!
Зачем ей это?

Он так и не смог понять ее.
Как можно так хотеть и так всего  бояться? Так стремиться к власти над мужским желанием и так яростно оберегать себя от его финала? Это была загадка без ответа!

А еще через день, придя на службу, он узнал новость, которая навсегда похоронила все его вопросы...

Дежурный, зевнув, бросил, разбирая бумаги:

— Слышал, Виктор? На Карла Маркса ту, Вашу знаменитую стриптизершу- танцовщицу
 зарезали?

У Виктора похолодело всё внутри.
Комната поплыла перед глазами.

— Кого? — переспросил Олег, услышав тоже это сообщение и вопросительно нахмурившись.

— Ну, эту, Маргаритой там ее звали. Которая голой на окне танцевала. Какой-то отморозок, фанат ее, видимо. Соседи говорят, он каждый вечер приходил, смотрел на нее, как сумасшедший. А вчера не выдержал, видно. Вломился к ней в квартиру. Девчонка-соседка говорила, что он орал что-то вроде «почему мне нельзя, а другим можно?». Ну и… всё...
Решил, видимо, если у него с нею ничего  не получается, то она тогда  никому не достанется!

Виктор сидел, не двигаясь...

Он не чувствовал сейчас  ни ног, ни рук.
В ушах стоял оглушительный звон. Он видел перед собой ее лицо, ее спокойные, всепонимающие глаза...

Слышал ее голос:

— «Видеть, как горят мужчины — это же  мой оргазм, Виктор».

И вот кто-то тоже  сгорел дотла. Сгорел и испепелил ее вместе с собой...

Олег тяжело вздохнул...

— Вот черт… Ну и дела!
Ходили к ней, предупреждали… А она, как в том анекдоте, «сама виноватая  я».
Эххх… Поехали, Витёк, участок  свой дальше объезжать!

Весь тот день, всю смену Виктор был,  как зомби...

Он выполнял команды, вел машину, но его сознание было где-то далеко. Он снова и снова представлял, как лежит с ней на том диване, как касается ее кожи, как слышит ее тихое дыхание. Он представлял ее последние мгновения. Страх в тех самых глазах, которые всегда смотрели на мир с насмешкой и превосходством. Боль. Непонимание...

Всё...

Он возненавидел того незнакомого мужика... Ненавидел его за то, что тот отнял у него его навязчивую идею, его болезнь, его единственный глоток этой  настоящей, безумной жизни.

Но в глубине души он с ужасом понимал, что в том парне была и его, Виктора, частичка.
Та же самая ярость от невозможности ею  обладать.
Та же самая почти  готовность на всё. Просто тому не хватило внутреннего тормоза, который у Виктора все же был,  страх тюрьмы, страх сразу потерять всё...

Боль, острая и прожигающая, не отпускала его неделями. Он видел Маргариту в каждом темном окне, в каждом похожем силуэте на улице.
Он даже раз пытался рассказать всё Кате сдуру, но слова застревали в горле. Как рассказать жене о такой боли? О боли по женщине, которая никогда не была его, не принадлежащая ему, которую он по-настоящему то  и не знал совсем?

Прошло полгода...

Боль немного притупилась, превратилась в глухую, какую то фоновую тоску.
Он так до конца и не понял Маргариту.
Ее тайна ушла вместе с ней.

Иногда, лежа ночью рядом с Катей, он думал о той, другой.
О ее странной, изломанной свободе. О ее страхе перед финалом, который в итоге всё равно настиг ее...

Он так и не понял, почему она, так откровенно желавшая этого всем своим существом, не позволила себе испытать реальную близость?

Возможно, это было ее главное противоречие,  жажда её своей власти над желанием и панический страх перед самим этим  желанием?
Ее тело было и орудием, и какой то  крепостью. И в конце концов, крепость эта всё же пала!

Эта история не имела морали... Не было в ней ни правых, ни виноватых.
Была только жизнь,  жестокая, несправедливая, какая то полностью абсурдная.
И была смерть, которая в один миг уравняла всё, и ее безумную свободу, и его слепую страсть, и даже  ярость того незнакомца...

Виктор так и остался с этой загадкой.
С памятью об этой  ведьмочке, которая умела сжигать мужчин одним лишь своим  взглядом, но так и не узнала простого человеческого тепла.

И часто иногда, в самые тихие ночи, ему всё казалось, что он слышит хриплый звук саксофона из темного окна, а в отражении на стекле мелькает ее  тень с идеальным, таким шоколадным загаром...

город «N», 1976 год.