Голоса в джунглях

Лейтенант Харрис никогда не думал о времени как о реке. Скорее — как о болоте. Вязком, медлительном, пахнущем гнилью. В джунглях к югу от Хюэ время останавливалось, сворачивалось в кольцо, пожирало собственный хвост. Март шестьдесят восьмого тянулся бесконечно, будто застрял между дыханием и выдохом вселенной.
В его ротном журнале последняя запись значилась под семнадцатым числом: "Взвод Макферсона отправился на патрулирование к северо-западу. Ожидается возвращение до 19.00". Аккуратные буквы, написанные шариковой ручкой под москитной сеткой, при свете масляной лампы, когда генератор очередной раз сдох.
Макферсон не вернулся. Ни к семи вечера, ни к полуночи, ни на следующий день.
Тридцать два человека — нет, тридцать один, потому что радист Дженкинс остался в лагере с дизентерией — исчезли так, словно их никогда не было. Ни выстрелов, ни радиопереговоров, ни вызовов о помощи. Тишина.
Поисковые группы прочёсывали квадраты на картах, оставляли метки на деревьях, допрашивали жителей деревень, но вьетнамцы только качали головами и смотрели мимо. Вертолёты висели над кронами, пилоты высматривали оранжевые панели для сигналов, санитары готовили носилки. Ничего. Джунгли разверзлись и поглотили взвод целиком, не оставив даже каски или гильзы.
Полковник в Дананге приказал закрыть дело через три недели. "Считать пропавшими без вести". Один из тех аккуратных военных терминов, которые прикрывают зияющую пустоту. MIA. Missing In Action. Как будто "действие" — это вообще что-то определённое, измеримое, а не этот липкий кошмар под пологом леса, где реальность растекается по краям.

Харрис остался в этих краях ещё на девять месяцев. Он не мог уехать. Какая-то внутренняя заноза входила под кожу: тридцать один человек не может просто перестать существовать. Армия забирала людей тысячами — это понятно, это война, это математика смерти. Но чтобы так? Без крови, без следа?
Он беседовал с местными, когда выпадала возможность. Не допросы — беседы. Старик в деревне к югу от зоны Д, жевавший листья бетеля, однажды сказал ему:
— Лес здесь старый. Очень старый. До французов, до нас. Он помнит.
— Что помнит? — спросил Харрис.
Старик выплюнул красную слюну на землю.
— Тех, кто заблудился. Тех, кто зашёл слишком глубоко.
Переводчик, молодой парень из Сайгона по имени Туан, колебался, прежде чем перевести последнюю часть:
— Он говорит, что джунгли принимают некоторых людей. Не убивают, не берут в плен. Принимают. Как своих.
Харрис тогда подумал, что старик просто городит чепуху. Суеверия. Местный фольклор, которым объясняют необъяснимое. Но потом были другие истории. Рыбак на реке, видевший группу людей в форме на рассвете, идущих по противоположному берегу — без оружия, босиком, словно в трансе. Женщина из хижины на краю болота, утверждавшая, что слышала по ночам пение на английском языке, доносившееся из глубины зарослей.
Каждое свидетельство казалось бредом. Но их было слишком много, чтобы просто отмахнуться.
Война закончилась — сначала для Харриса, потом для всех остальных. Он вернулся в Штаты, работал, женился, растил детей, но Вьетнам оставался в нём как незаживающая рана. Не кошмары о боях — нет. Сны о людях, идущих между деревьями, никогда не оглядывающихся назад.
В восемьдесят шестом он получил письмо из Вашингтона. Какой-то исследователь, профессор антропологии, запрашивал интервью для книги о пропавших военнослужащих. Харрис согласился.
Профессор оказался нервным мужчиной с взъерошенными волосами, говорившим быстро и много. Он раскладывал на столе фотографии, карты, старые вырезки.
— Видите ли, — объяснял он, — в каждой большой войне есть эти случаи. Группы людей, исчезающие без следа. В Первую мировую — французская рота в Аргоннском лесу. Во Вторую — немецкий батальон под Сталинградом. Корейская война — целая рота американцев у реки Ялу. И всегда одно и то же: никаких тел, никаких следов, только молчание.
— И что вы думаете? — спросил Харрис. — Секретные операции? Плен?
Профессор медленно покачал головой.
— Я думаю, что война — это разрыв. В ткани реальности. Место, где обычные законы перестают работать. А иногда... иногда люди проваливаются сквозь этот разрыв. В другое измерение, в другое время, в другую версию этого мира. Называйте как хотите.
Харрис хотел рассмеяться, но не смог. Потому что эта теория, безумная и абсурдная, объясняла больше, чем любая рациональная версия.

В девяносто третьем он поехал обратно. Туристом, хотя это слово казалось издевательством. Вьетнам изменился до неузнаваемости — новые дороги, гостиницы, улыбчивые гиды. Но джунгли оставались прежними.
Он нанял проводника, парня, родившегося уже после войны, и они пошли в те места, где исчез взвод Макферсона. Координаты за четверть века стёрлись, но общее направление он помнил.
Три дня они пробирались сквозь заросли, и Харрис чувствовал, как что-то меняется. Не в ландшафте — в воздухе, в свете, падающем сквозь листву. Проводник стал беспокойным.
— Здесь плохо, — говорил он. — Мы должны повернуть обратно.
На четвёртый день они нашли поляну. Круглую, как будто специально вырубленную, хотя никаких следов рубки не было. Трава росла выше пояса, странного серебристого оттенка, какого Харрис никогда не видел.
И посреди поляны лежала каска. Американская, с выцветшей эмблемой дивизии. Внутри — надпись маркером: "Макферсон."
Проводник не хотел подходить ближе. Харрис поднял каску, покрутил в руках. Металл был холодный, слишком холодный для этой жары. А внутри, на подкладке, он разглядел что-то вроде плесени — или нет, не плесени. Узор. Симметричный, почти геометрический, как кристаллы льда на стекле.
Когда он поднял голову, проводника нигде не было видно.
Харрис звал его несколько минут, потом перестал. Тишина была абсолютной. Даже птицы не пели. Даже ветер не шелестел листьями.
Он стоял на поляне, сжимая каску, и понял, что у него есть выбор. Он может уйти сейчас, пока ещё может найти дорогу обратно. Или он может пойти дальше — в ту сторону, куда зовёт что-то непонятное, неосязаемое. Туда, где, возможно, до сих пор блуждают тридцать один человек из взвода Макферсона.
Вечером того же дня проводник добрался до ближайшей деревни один, бледный и дрожащий. Он рассказал, что американец исчез на поляне, просто растворился в воздухе. Местные жители кивнули, будто ожидали этого.
Туристическая компания подала заявление в полицию. Начались поиски, но ничего не нашли. Харриса записали как пропавшего без вести. Ещё один человек, поглощённый джунглями.
Но иногда — очень редко — путники, проходящие через ту часть леса на рассвете или в сумерках, видят силуэты. Группу людей, идущих между деревьями. В изодранной форме, босые, с лицами, обращёнными куда-то вдаль. Они не говорят, не останавливаются. Просто идут. Всегда идут.
Один крестьянин, собиравший лекарственные травы, утверждает, что подошёл достаточно близко, чтобы услышать их разговор. Они говорили по-английски, но слова были странные, как будто язык изменился, мутировал во что-то иное.
— О чём они говорили? — спросили его.
Крестьянин пожал плечами.
— О времени. О том, что время здесь другое. Что они здесь уже очень долго. Или совсем недавно. Или одновременно.

Может быть, война не заканчивается. Может, она просто меняет форму, уходит в другие слои реальности. И те, кто пропал, не мертвы и не живы — они где-то между, в складках мира, там, где карты не работают и компасы вращаются беспорядочно.
Может быть, взвод Макферсона всё ещё патрулирует свой маршрут, бесконечно идёт через джунгли, которые ни в одном времени не находятся. И Харрис идёт с ними теперь, ищет выход из леса, который не имеет края.