Клятва

Глава 1

Когда автобус выплюнул его на проселочной остановке — просто шлепнул дверью и укатил в пыль, — стало так тихо, что Николай даже на миг будто оглох.

Еще два дня назад был шумный город с его гарканьем; была больница, в которой отработал три года после института; Ульяна — тоже шумная, смешливая, такая любимая, родная…

У Коли до сих пор не укладывалось в голове: почему позавчера он один сел в поезд, а не с ней? Почему один сейчас стоит в этой оглушающей тишине, на этой, какой-то будто фантастической остановке, посреди двух полей, словно спрятанных от глаз липами. Они будто тоже замерли в ожидании, как и Николай: что же дальше?

Не было даже легкого ветерка, который хоть намекнул бы: жизнь есть.

Коля спустился с дороги, расположился в глухой тени одного из деревьев, сев на влажную траву, как после недавнего дождя, хотя дождя не было в области давно. Зной стоял удушающий.

Николай прислонился к теплому стволу липы, и память в один миг унесла его в 1968 год. Ему девять лет, и у него умерла мамка…

Много времени прошло с тех пор, Николаю нынче двадцать шесть лет, в кармане диплом медицинского института, в руке — старый, видавший виды чемодан, в душе — горячее желание вылечить всех в родной деревне Осинцы. В памяти обещание, данное самому себе, скорее клятва…

Вот она, его деревенька, раскинулась на холме, чуть в стороне от дороги, с краю поля: с покосившимися изгородями, медным бликом крыши на бывшем сельсовете и невысокой, как бы присевшей, церковкой, густыми садами, полноводной речкой.

Вдруг со стороны деревни подул горячий ветер, принес запах хлеба, навоза и еще чего-то до боли знакомого, того, к чему теперь вернулся Коля Осинцев.

… Когда он сказал Ульяне, что уже достаточно набрался опыта, да и в деревню уже тянет с неимоверной силой, она сначала хмыкнула с каким-то презрением, потом еще раз, и вдруг расхохоталась так весело, до слез, еле выговорила, задыхаясь от смеха:
 —  Ты серьезно?!
Он кивнул растерянно.
— Колька, ты больной, что ли? Или дурак совсем? Если больной, так я тебя вылечу! А если дурак, то тебе к Сеньке надо, в психиатричку. Ты правда уедешь туда? В эту дыру?
— Я думал, мы вместе поедем… поженимся… свадьбу…
Уля рассмеялась еще веселее:
— Ну нет, это без меня. Я городская до мозга кости! Да и насчет — поженимся. Зачем, Коль? Нам и так хорошо.

Коля смотрел на нее и ничего не понимал: неужели это говорит его Ульяна, его Пташка, с которой они вместе с самого первого курса?

Коля вспомнил, как пришел в первый день в институт и сразу увидел ее: Улю. Она стояла чуть в стороне: такая маленькая, беззащитная, трогательная.
«Господи, — подумал тогда Коля, — да как же она будет лечить? Такая маленькая, ребенок совсем».
Тут прозвучала его фамилия:
— Осинцев! — и он пробрался сквозь толпу: «Я».
А следом:
— Пташкина.
По толпе прошел короткий смешок.
А маленькая девушка пискнула: «Я», боясь пробраться сквозь крупные тела однокурсников и однокурсниц.
— Пташкина, — снова тревожно крикнула куратор, не услышав писка Ульяны.
Тогда она подняла руку и крикнула так громко, как могла:
— Я Пташкина.
И все посмотрели на нее с умилением, а кто-то в образовавшейся тишине промолвил:
— Пташка ты наша.
Прозвище приклеилось намертво. И даже Коля так ее звал. Она не обижалась. Наоборот, ей даже нравилось. В ответ она называла его — Осина. Впрочем, и к нему прозвище прицепилось прочно. Пташка и Осина. Весь курс умилялся их трепетным отношениям: Коля оберегал и опекал Ульяну. Иногда даже чересчур, и тогда Уля злилась.

Постепенно дружеские, почти детские отношения перешли в любовные, и вскоре молодые люди стали жить вместе. Коля уже стал подрабатывать санитаром в морге, неплохо зарабатывал, мог позволить себе снять квартиру, чтобы им с Пташкой хорошо жилось. Им именно так и жилось: они наслаждались друг другом. Почему морг?

Коле очень трудно давалась патологическая анатомия и патологическая физиология: патфиз, как они ее называли. Чтобы перебороть себя окончательно — пошел работать в морг. Посоветовал преподаватель кафедры. Скорее, настоял. Он как-то оставил его после занятия окриком:
— Осинцев, а ну-ка задержись.
Коля в недоумении оглянулся:
— Я?
— Слушай, других Осинцевых у нас нет пока. Если только Осинцева появится, — и он подмигнул Ульяне, которая тоже задержалась вместе с Колей. — Свободна, пока еще Пташкина. А ты, Осинцев, останься, сказал.

Когда все вышли из кабинета, и Коля с преподавателем остались одни, он вдруг спросил:
— Куришь?
— Нет.
— И правильно. А я закурю.

Прикурил, торопливо сделал пару затяжек и сказал:
— Слушай, Коль, — и послышалась в его словах простая дружеская теплота, — даже девки уже в обморок не валятся.

Коля покраснел:
— Андрей Петрович, и я не валюсь… — Николай быстро понял, куда клонит преподаватель.
— Слава Богу, хоть уже не падаешь. Но зеленеешь до сих пор.
— Что делать? — насупился Николай.

Его и самого волновала эта проблема не меньше, а может, даже и сильнее, чем на первом курсе. Все-таки больше года отучились.
— Я тебе сейчас бумажку чиркану, подойдешь, там моего однокурсника спросишь. Олег Васильевич Мешков. Патологоанатом и…

Коля отшатнулся:
— Патологоанатом? Зачем?

Но Андрей Петрович не обращал внимания на эмоции Коли:
— У них место освободилось. Санитаром тебя возьмут.
— Куда? — смутно подозревая, каким будет ответ, враз побелевшими губами промямлил Коля.
— В морг! — припечатал Андрей Петрович и схватил студента за руку. — Хочешь верь, а хочешь нет, а я так же, как и ты, словно барышня в обморок валился. Пока мой отец — военврач — не определил меня в морг. А потом война… она вообще все по местам расставила.
— Сейчас нет войны, — прошептал Коля.
— Тьху ты! — чуть не выругался преподаватель. — И слава Богу! Осинцев, ты врачом хочешь быть?
Коля кивнул:
— Очень. Я должен.
— Тогда слушай, что умные люди говорят.

В том, что Андрей Петрович был очень умным, Коля не сомневался ни минуты. Весь курс, да что там — весь институт не сомневался. Ребята его обожали.
— Осинцев, ты ж еще там и заработаешь! Матери поможешь! Мать в деревне, поди?

Коля покачал головой:
— Мама умерла. Давно… аппендицит… перитонит.

Андрей Петрович положил руку на плечо Коле:
— Тогда тем более тебе врачом надо… хирургом… сам Бог велел.
— Андрей Петрович, вы ж воевали?
— Нет.
— Простите, я неправильно выразился. Всю войну хирургом прошли.
— Да, брат, довелось! Я строение человеческого организма на живых изучил.

Глаза доктора затуманились, он будто улетел куда-то.
— Андрей Петрович, а почему оперировать перестали? — тихо спросил Коля. — В институте ходит слух, что вы гений.
— Да? Точно? — Доктор строго глянул на Колю. — Ну тогда должен ходить и слух о том, что в сорок пятом наш санитарный состав разбомбили, и меня нашла деревенская баба… жизнь мне спасла, знахарка Устинья. Эх, колоритная была женщина. Ты знаешь, такая — в платке, в темном платье, в фартуке. Мне тогда казалось, что она и спит так. Спасти — спасла, а вот рука срослась неправильно… — доктор махнул… левой рукой.

И тут только Колька понял, что большинство работы и движений преподаватель делает левой рукой.
— Вы не левша? — спросил осторожно.
— Нет, — покачал головой Андрей Петрович. — Значит так, — встрепенулся он. — Идешь в морг сегодня же. Понял?

Коля кивнул и пошел, и проработал там до пятого курса. И с Улей жили до пятого курса, и потом после окончания института, и три года в одной больнице проработали — Коля в хирургии, а Пташка — в терапии.