Глава 13. Выпускник

Всё цвело и пахло. Птички, кузнечики и прочие божьи твари соревновались в песнопениях. Барсик младший нежился под солнышком, развалившись на широком пне. Дворовые мальчишки играли в ножички. Миша Муляк, расположившись на деревянной скамеечке, почесывая горбатый римский нос, поправлял здоровье разливным и прохладным.
А Аннет, сидя у окна, плакала. Ругань из-за стены, очередные крики и нежелание услышать друг друга пророчили неизбежность перемен.
«Блин! Когда вы уже заткнётесь, обнимитесь и поцелуетесь! Надоели…» — молила Аннет, как заметила в окне вышедшего из подъезда Шики.
Поручкавшись с соседом, приняв как должное комплимент касательно внешнего вида, почесав кота по пузу и, даже не взглянув в сторону окна Аннет, Шики быстро удалился. Он ужасно спешил.
Конечно, Аннет и не хотела, чтобы Шики видел её в таком состоянии, но всё же… всё же…
«Куда же он спешит, таким молодцем?»
А Шики и, правда, был в тот вечер невероятно, сказочно хорош. Черный костюм-тройка (без пиджака, но в жилетке) симпатично контрастировал с белой рубашкой и шевелюрой. Перекрасился в блондина по весне. Во-первых, чтобы скрыть седину. Во-вторых, что не менее важно, чтобы больше походить на главного героя из популярного молодежного сериала (по этой же причине было проколото и вставлена серьга в левое ухо). Довершала образ гурманская композиция туалетной воды "Коза Ностра" (подарок Аркаши), завораживающая своим заходом на мужскую территорию ванили — традиционного компонента для женских ароматов…
А спешил Шики на школьный выпускной бал, проходивший в кафе, расположенном на берегу освежающего (в тот жаркий вечер) Белого моря.
Это был исторический день как в жизни прочих выпускников, так и, конечно же, в жизни Шики. И не только по причине окончания школы, получения аттестата, где напротив предметов красовались исключительно «хорошо» и «отлично». Исторический день по иным, противоположным, трагическим и драматическим событиям…
Не будем, однако, забегать вперед, а лучше отмотаем пленку на полгода назад.

Неделю после поэтически трудового подвига Шики приходил в чувства, приходил в себя. Активное участие в этом принимал Барсик младший, который первую ночь провёл по-партизански, не выползая из-под дивана; однако уже утром, акклиматизировавшись, нежным и душевным способом разбудил Шики — настойчиво и увлеченно облизал его лицо шершавым языком. Шики в долгу не остался: страстно и чувственно осчастливил кота поцелуями в чело, макушку и носик. После телячьих нежностей последовал процесс трапезы, прогулка, туалет и прочее. Так началась новая страничка совместной жизни двух славных красавчиков, человека и кота, Шики и Барсика.
Последующую неделю Шики занимали школьные долги. Без помощи Яниса Лисицына и блока сигарет в рассрочку дело не обошлось. Открыв в себе потенциал и стойкость в отношении кропотливой работы, а также инструменты, помогающие быть в тонусе, в самые кратчайшие сроки Шики поправил успеваемость и снова стал любимчиком и фаворитом Льва Николаевича.
Говорить Аннет, что в альбоме для рисования нет ни одного чистого листа, а есть собственное сочинение, да не про кого-либо, а про неё саму, Шики не стал. Причиной был какой-то горделивый принцип, какое-то парадоксальное тщеславие: не барское, мол, это дело. Впрочем, он хотел ей намекнуть, навести фокус внимания на сей предмет, но не мог придумать как, а потом взял да и забыл.
Обнаружилось это лишь месяц спустя. Родители Аннет начали открыто проявлять недовольство друг другом, упрекать подозрениями и повышать тон, так что Аннет, в поисках укрытия от реальности, решила спастись творчеством. Вспомнив про новогодний подарок Шики, она достала альбом, приготовила кисточки и краски, открыла первую страницу.
То ли Меркурий стоял в ретрограде, то ли Венера, то ли иное какое внешнее обстоятельство являлось причиной небывалой лености, праздного состояния души и плоти, коему, плашмя валяясь на диване, предавались два тела.
— Ладно, Барсик, всё это, конечно, прекрасно, — сказал Шики, поднимая с груди кота. — Но пора и честь знать.
— М-р…
Поднявшись с дивана, глубоко зевнув, размяв члены, Шики взял в руки плеер, вставил наушники, нажал кнопку воспроизведения, приступил к приборке. Utile cum dulci (полезное с приятным), как завещал Гораций.
Когда с марафетом было покончено, Шики дослушал, подпевая и пританцовывая, до конца песню, выключил плеер.

Тзыыыыыыыынь!
Тзыыыыыыыынь!
Тук-тук-тук!
Тзыыыыыыыынь!

— Что за?.. — возмущался Шики, направляясь к двери.
— Наконец-то! — приветствовала Аннет и, не дожидаясь приглашения, прошла внутрь. — Шики, ты бессовестный хулиган! Бессердечный шалун! Бесчувственная шлёндра (излюбленное ругательство)! Как так можно? А?! — сверлила грозным взглядом Аннет и, не дав Шики опомниться, продолжила: — Взял, сочинил тайком сказку обо мне, написал зачем-то в альбоме, чтоб я ничего не поняла, и ходит такой довольный. Как я, по-твоему, должна была догадаться? А?
Только Шики хотел вставить слово в своё оправдание, как Аннет его опередила:
— Это жестоко с твоей стороны, да, и не спорь — жестоко целый месяц лишать меня такого удовольствия, ибо то, что ты написал, есть самое истинное удовольствие, а последняя глава — это что-то с чем-то, я её три раза подряд перечитала. Три раза… Скажи честно, ты это сам придумал?
— Конечно…
— Гм! Ну, ты и сказочник, Шики! Извини, что ругаюсь, но эмоции, эмоции… не помню, когда я была в последний раз так впечатлена, просто…
Аннет ещё долго фонтанировала эмоциями, её немножко потряхивало, она сбивалась, не заканчивая мысль, перескакивала на другую. Шики в таком волнении видел её впервые, что забавляло и льстило. Не сказав и половины того, что хотела, окончательно потеряв нить повествования, долго не думая, всё недосказанное Аннет, смотря зачарованным взглядом, заключила одной фразой:
— Шики, ты Классный.
«И ведь даже не поспоришь, — закрыв за Аннет дверь и любуясь зеркальным отражением, думал Шики. — Классный…»

Джордж Бернард Шоу доподлинно сказал: «За каждым великим мужчиной стоит женщина, которая в него верила». Вера Аннет в Шики передалась и ему, а, уже уверовав в себя, Шики и других заставил в это верить.
Особенно ярко проявления и возникновение шикомании обнаружились весной, ближе к концу учебного года. Школьницы, в частности ученицы средних классов, откровенно сходили с ума: поджидали Шики после уроков, всячески заигрывали, проявляли знаки внимания, выследили домашний адрес, после чего атаковали почтовый ящик любовным спамом. Мужская половина вела себя более сдержанно, но не упускала, а порой и искала момент, чтобы поздороваться за руку, справиться о делах, по возможности пошутить и посмеяться в голос. Да, иметь знакомство, быть причастным, быть в кругу Шики – стало модным. О подобной популярности он даже не мечтал. Однако не робел, чего боялся раньше, но и не зарывался: принял как данность и был таков.
Причины явления шикомании до конца не ясны. То ли дело в тестостероне (аскеза полового воздержания), то ли в межсезонном обострении, то ли люди, понимая, что класс выпускной, что далее дорожки разойдутся, перестали скрывать свои чувства…
Впрочем, неважно. Было и было. Мы, рассказывая об этом, преследуем свою цель. Важно, чтобы дорогой читатель понимал, в каком настроении, в каком контексте Шики шёл на выпускной бал.

Погодка шептала. Ветер ласково играл локонами волос, а Шики, засунув большие пальцы рук в карманы брюк, остальными, насвистывая в такт, барабанил через ткань по находящимся внутри предметам мотив какой-то лирической композиции. В левом кармане лежал новый мобильный телефон-раскладушка с цветным дисплеем, диктофоном, полифоническими мелодиями — подарок родителей по случаю успешного завершения школы. В правом кармане лежали ключи от пустой квартиры — ещё один, не менее приятный «подарок». На целую неделю родители укатили на железном коне в деревню, предоставив Шики полную свободу, на которую он и не надеялся, но при условии ежедневных звонков и полноценных отчётов.
Таким образом, в виду вышеизложенных обстоятельств, имея самые дерзновенные надежды, на постели в комнате отсутствующих родителей, где лежал относительно новый пружинный матрас, перед самым уходом Шики постелил свежее бельё монотонного пурпурного цвета…
«Сегодня всё решится… Признаюсь в чувствах, предложу встречаться и…» — дальше фантазировать становилось как-то страшно и неловко. С такими мыслями, потирая именное золотое кольцо (символ нерушимости, единства, вечности), Шики подходил к кафе «Чаплин», возле которого на вымощенной брусчатке из красного гранита кучковались возбуждённые, завитые, нарядные выпускники.
Появление Шики вызвало дикий восторг и оживление, которое, однако, было недолгим, скоропостижным. Виной сему — Анастасия Царёва, явившаяся на выпускной бал в гламурном бело-розовом лимузине, что плавно вырулил из-за угла, плавно подъехал и плавно остановился напротив входа в кафе, приковав всеобщее внимание. Четверть минуты спустя открылась задняя пассажирская дверь, показался каблук, второй, и перед всеобщим обозрением во всём своём великолепии предстала Лиза Кондратьева. Распущенные вьющиеся волосы украшали стразы в виде сердечек, добавляя образу нежности и роскоши; на шее красовалось жемчужное ожерелье; тело было облачено в длинное вечернее платье с пайетками. Девушка была хороша, красива, могла бы претендовать на звание королевы бала, если бы не одно «но».
Да, этим самым «но», конечно же, была Настя. Появившись вслед за Лизой, она моментом притянула взгляды окружающих. Сложной укладки волосы, отнявшей уйму времени, закрепляли заколки с живыми орхидеями, что обладали не только особой энергетикой, но и изумительным ароматом; «кукольный» макияж органично подчёркивал аристократичную индивидуальность; коктейльное атласное платье кораллового цвета являло собой явный намёк на женственность и сексуальность: открытая спина, соблазнительное декольте, волнующая длина…
Появление получилось эффектным и даже пафосным, не хватало разве что фотоспышек, красной дорожки, света софитов. Вместо этого одноклассники встретили и проводили немыми, но красноречивыми взглядами, в которых читались противоречивые чувства: зависть, восхищение, ревность и прочее.
Проходя возле Шики, Настя взглянула на него так ласково и нежно, как будто говоря: «Всё в твоих руках, парень, — я даю тебе зелёный, я даю тебе шанс…» Так, по крайней мере, прочитал это Шики. Он понимал, что не имеет права соскочить, дать заднюю, что никогда себе этого не простит, что лучше получить болезненный отказ, нежели в очередной раз проявить свойственные ему безволие и малодушие. Да, лучше попытаться и проиграть, и в таком случае ему не в чем будет себя упрекать, не в чем казнить, и он, как минимум, сможет себя уважать. Да к тому же шансы на неудачу, казалось, призрачно и ничтожно малы.
«Сегодня я стану либо самым счастливым человеком на земле, либо отвергнутым и несчастным. Третьего не дано…» — с такими мыслями и установками Шики заходил внутрь кафе «Чаплин».

Продуманный до мелочей интерьер (пускай многие элементы декора и были выполнены за счёт обычных наклеек, фотокарточек и плакатов, олицетворявших эпоху немого черно-белого кино) добавлял атмосфере вечера некий сказочный шарм, романтический флёр.
Взволнованные, но маскирующие напряжение за широкими улыбками и легкомысленными речами, вчерашние школьники и завтрашние студенты расселись за столы. По инициативе Льва Николаевича, облачённого в классические джинсы, свитер грубой вязки под Хемингуэя и твидовый пиджак с заплатками на локтях, начали сразу с горячего.
Далее последовала официальная часть — вручение аттестатов. Кто краснел, кто бледнел, кто оставался абсолютно равнодушным при получении свидетельства о среднем (полном) общем образовании.
Когда, наконец, с формальностями было покончено (во время которых Шики то и дело ловил на себе взгляды Насти, другие он попросту не замечал и не хотел), начались танцы.

«Ты подойди поближе, присядь со мною рядом. Я не могу тебя так долго жда-а-а-ать…» — мелодично напевал Серёжа Жуков.
Расценив слова песни как сигнал к действию, Шики поставил бокал с клюквенным морсом на стол, выдохнул, мысленно перекрестился и твёрдым, уверенным шагом пошёл в направлении Насти. Он знал, что конкурентов у него нет, что никто не осмелится, что все всё понимают и даже…
— Постой, Шики, подойди, сынок, — позвал Лев Николаевич, закручивая пробку на допотопной именной фляжке, которую он то и дело доставал из внутреннего кармана пиджака, пригублял, убирал обратно.
Чертыхаясь в сердцах, Шики свернул к учителю.
— Да, Лев Николаевич? — не скрывая досады, сказал он.
Недовольства классный руководитель не замечал, смотрел непривычно трогательно, долго, будто любовался и пытался насмотреться на всю оставшуюся жизнь.
— Шики, голубчик, вот смотрю на тебя и вижу: из этого парня выйдет толк, — положив руки на плечи, сказал Лев Николаевич. — Человеком будешь! А если постараешься, таких высот достигнешь… Ай, к чему слова! — сказал учитель. Глаза сверкнули влагой, и, боясь расплакаться, он взял и крепко обнял Шики, после расцеловал в щёки, а напоследок смачно и сочно приложился к губам.
«Ты подойди поближе, поговори со мною.
Я так хочу услышать голос тво-о-о-ой…»
Вытирая рот рукой, Шики продолжил идти в направлении, как казалось, ждавшей в нетерпении Насти.
— Куда спешишь, красавчик? — нарисовалась на пути Елизавета Антиповна.
— Да так…
— Ага, понимаю, понимаю.
Насмешливый тон и высокомерный взгляд Шики не нравились, более того — раздражали.
— Чего хотела, Кондратьева?
— Да особо ничего, так, спросить только…
Опустив взгляд, наращенным ногтем указательного пальца Лиза вычерчивала сердечко на груди Шики.
— Ну?
— Ах, да! — театрально хлопнула себя по лбу. — К делу, — сказала она, издевательски улыбаясь, будто бы испытывая терпение. — Не забыл ли ты, случаем, что должен мне?
— Что? О чём это ты?
— Так и знала, — сияла улыбкой прозорливости Лиза. — В начале года я по твоей горячей просьбе спасла тебя от отца, исполнив роль твоей девушки. Ну, припоминаешь?
— Ну, да, было дело. И?
— Теперь твоя очередь…
— Очередь — чего? — не хотел понимать Шики.
Выражение лица резко поменялось, от прежнего игриво-насмешливого тона не осталось и следа, а в голосе прорезался металл. Словно самый суровый приговор прозвучали следующие шесть слов:
— Твоя очередь исполнять роль моего парня…

Час спустя.
— Дай сигарету, — попросил Шики Яниса Лисицына, заставшего курящим в туалетной комнате. Ядовито ухмыльнувшись, из кармана апельсинового цвета брюк (что с однотонной рубашкой и пиджаком представляли яркий солнечный лук) Янис достал пачку сигарет, открыл и протянул.
— Пожалуйста.
— И огоньку.
Подкурившись, Шики глубоко затянулся и тут же закашлялся.
— Сука, — выругался он, когда кашель отпустил. — У тебя там то, что я думаю? — спросил Шики, указав на литровую бутылку колы.
— Ага, — понял товарища с полуслова Янис. — Ты же не пьешь? — сказал он, передавая газировку, намешанную с поморским бальзамом.
— Ай! — махнул рукой Шики, после чего жадно пригубил. — Фу, блин! Чё так крепко?
— Один к одному, как брат учил.
— Да? Впрочем… — не договорил Шики и сквозь отвращение глотнул ещё. А потом ещё. И ещё разок.
Мгновение спустя мир вокруг заиграл новыми красками, напряжение ушло, уступив место расслаблению, что теплом отзывалось по всему телу.
— Брат? — сказал Шики, чувствуя необходимость как-то отблагодарить Яниса. — Случайно, не тот, которого через месяц по дурке с армии списали?
Яниса несколько оскорбил данный вопрос, так как брат у него был один единственный. Шики, впрочем, нанесённой обиды не заметил, возбуждённо продолжил:
— Ну и плут у тебя брат! Хотя, красавчик… Может, тоже дурачком прикинуться?
— Не знаю, меня такие пустяки не волнуют.
— Как не волнуют? Служить хочешь?
— Я больной, что ли? — сказал Янис и на мгновение замешкался. — Не волнуют, потому что у меня белый билет.
— В смысле? — не понимал Шики.
Пока Янис смотрел самодовольным, высокомерным взглядом, Шики пригубил ещё, одним глотком осушил остатки, звучно отрыгнул.
— За что белый билет-то?
— А для чего я, по-твоему, весь этот спектакль с з-з-заиканием устраивал?
— Гм, — сообразив, сказал Шики и мысленно добавил: — Семейка, однако.
— А ты чего это от Лизы всё никак не отстанешь? — спросил Янис, подкуривая очередную сигарету. — Я почему-то был уверен, что у тебя сегодня будет другая цель, более достойная…
Напоминание о Насте и невозможности сближения с ней подействовали болезненно.
— Ай, — в отчаянии махнул рукой Шики, попросил ещё сигарету, подкурился, затянулся и, выпуская горький синий дым, обречённо сказал: — Расплата за былые грехи…
— Поделишься?
Шики не успел ничего сказать, так как в туалет зашёл возбуждённый, раскрасневшийся одноклассник.
— Курите? — сказал он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — А там наши нимфы концерт устроили. Чуть было даже не подрались — Лев Николаевич вовремя подоспел…
— К-какие нимфы? — спросил Янис.
— К-какой концерт? — невольно вторя дефекту белобилетчика, спросил Шики.
— Настя с Лизой, какие ещё-то! — ответил одноклассник Янису, после перевёл взгляд на Шики. — Походу, Настя на что-то (кого-то) очень сильно обиделась и раньше времени покинула наше славное торжество. Эх!
Шики, выкинув бычок с полсигареты в унитаз, поспешил на выход.

Выйдя в зал, он спешно осмотрелся: на танцполе пара человек синхронно и органично двигались в такт музыке, рядом пара тел искренне верила, что божит и разрывает (увы…), ещё пара-тройка людей стояла возле и, завистливо наблюдая, не решалась начать танец, пара ненасытных организмов давилась десертом, кто-то заразительно зевал во весь рот, а после скучающим взором поглядывал на часы, а кто-то и вовсе занимался возмутительно непотребным делом – играл в телефоне!
В считанные секунды, просканировав обстановку, контрастное настроение публики и не обнаружив объекта поиска, Шики стремительно направился к выходу.
— За ней? — у самых дверей нарисовалась Лиза.
Взгляд раненого хищника с потекшей тушью на ресницах — ничего приятного не сулил.
— Тебе меня не остановить.
Битва взглядов длилась треть минуты или около того.
— Вижу, — опустив глаза в пол и театрально хлюпнув носом, уступила дорогу Лиза.
Несмотря на пробудившееся чувство сострадания, проглотив ком в горле, Шики кивнул головой и продолжил путь.
— Не спеши, Шики, — повстречался на улице классный руководитель. — Погоди… Фу, чем это пахнет — табаком?
— Не сейчас, Лев Николаевич, — жестикулируя указательным пальцем, решительно раздражительным тоном сказал Шики. — После.
— Да постой ты, — схватил учитель за левую руку, а в правую пихнул мятный леденец. — Она туда ушла, — сказал он, указав в сторону закрытой волейбольной площадки, после чего подмигнул левым глазом.
Кивнув головой в знак благодарности, Шики поспешил в указанном направлении.

Настя стояла на песчаном берегу и, удручённым взглядом смотря вдаль, провожала уходящее за горизонт солнце. Небо и море были окрашены огненными тонами, что вторило настроению, было созвучно ноющему, скорбящему сердцу. Убаюкивающий шум волн действовал расслабляюще, релаксируя и успокаивая дух.
— Красиво, не правда ли?
— Шики?
С выразительной улыбкой победителя, укротителя стихии, фортуны, проглотив мятный леденец, Шики приблизился вплотную. Настя смотрела завороженно, подобострастно: она была повержена, была в плену момента, сказочного и неповторимого. Вся боль, обида, злость в одночасье испарились. Белокурый небожитель здесь, рядом, а его нежный, пленительный взгляд, как гарант счастья, залог блаженства и столп умиротворения, прожигает насквозь и обещает звёзды, космос, Любовь...
Увидев минутой ранее одинокую фигуру Насти, направляясь к ней, Шики ломал голову над тем, что он ей скажет. Сейчас, однако, он чувством понимал: слова не нужны, излишни. Язык глаз, сияние взглядов и биение сердец, что стучали в такт, были красноречивее всяких слов, слаще, глубже и поэтичнее любых возвышенных речей.
И вот, притянутые неким незримым магнитом, магнитом дикой животной страсти, магнитом чувственного безумия, они нежно ласкались в объятиях друг друга. Медленно, но верно дело приближалось к историческому моменту – первому французскому поцелую. Когда до контакта, до слияния жарких губ оставалось совсем ничего, жалкий миллиметрик, хладнокровные овации, аплодисменты непримиримого соперника, самым циничным образом взяли и помешали, надругались над патетикой момента и всё испортили.
— Поздравляю, Настя, победила, — кончив язвительно рукоплескать, сказала Лиза.
Настя смотрела на подругу зловещим, пристальным взглядом, будто посылая сигнал: «Заткнись!» Шики, не понимая истинного смысла Лизиных слов, смотрел вопросительно, будто бы прося: «Объяснись».
— Увы, подвело меня то, чего я никак не ожидала: Шики не держит своего слова. Каково, а?
Шики и Настя поменялись ролями: теперь она смотрела вопросительно, а он желал сменить направление разговора. Ситуация Лизу забавляла, она наслаждалась, не спешила, продолжала говорить загадками:
— На лысо я побреюсь завтра, ок?
— Да? А меня сегодня заставляла? Ещё и триммер с собой специально взяла, теперь я догадываюсь, откуда такая уверенность.
— Это был уговор, от которого ты и вовсе отказалась…
— И правильно сделала!
— Стоп, девочки, таймаут, — вмешался Шики. Он начал прозревать: — Не пойму, вы что, спорили на меня?
— Это абсолютно не важно, — сказала Настя, смотря жеманным взглядом. — Это не имеет никакого значения…
— А что имеет?
Ситуация накалялась, обострялась, как вдруг из левого кармана брюк заиграло:
«Скажи: „Я люблю жизнь!“
Скажи: „Я люблю тебя, жизнь!“
Жизнь...
Скажи: „Я люблю жизнь!“»*
Шики достал телефон, на переднем экране которого светилось имя: «Глебыч».
— Алло, — ответил он на звонок.
— Шикич! Как ты там? Насадил кого на саблю? — тараторил Глеб, и так как динамик телефона работал исправно, хорошо, а кругом царила мёртвая тишина, то звонкий голос Глеба, помимо Шики, был слышен и дамам.
— Какую ещё саблю? — сконфуженно сказал Шики.
— Кожаную, какую! Чего тупим, салага?
— Ещё не насадил, — выхватив телефон, сказала Настя. — Но очень близок…
Глеб замешкался ровно на две секунды.
— Привет, Настя, и кто бы там ещё ни был,— сказал он задорно. — А мы тут с Алёной вдвоём тухнем, наши все свалили на дачу к Терпычу, так что квартира в нашем полном распоряжении, если ты, конечно, понимаешь, о чём я.
— Понимаю, скоро будем, — сказала Настя, после чего захлопнула телефон и вернула его Шики. — Ты с нами? — повернулась она к Лизе.

Четверть часа спустя, привлекая внимание пешеходов и иных участников дорожного движения, бело-розовый лимузин покидал остров Ягры. Помимо инструментальной классической музыки, в салоне стояло напряжённое молчание. Шики восседал по-царски в центре, косился то вправо, где сидела Настя, то влево, где, соответственно, сидела Лиза. Так, не разговаривая и косясь друг на друга, они и доехали.
Глеб и Алёна, куря сигариллу на двоих, встречали на крыльце. Глеб, со стрижкой полубокс, аккуратными усиками, сочным двухдневным фингалом под правым глазом, был облачён в майку и шорты камуфляжных тонов — готовился, по всей видимости, к военной службе. Алёна, с короткой стрижкой под мальчика и со свежим венком из ромашек на голове (подарок Глеба), была облачена в воздушный сарафан небесного цвета. Оба были под градусом, навеселе.
Вылезая из машины, Шики ненароком взглянул в сторону своего дома. Крашенную голову на одно мгновение посетила крамольная мысль... Захотелось покинуть данное общество, причём сделать это подчёркнуто, бесцеремонно – по-английски. Причиной был некий контраст настроений, чувство подавленности и оскорбления. Чем, однако, именно и конкретно был недоволен и обижен Шики, он чётко объяснить бы не смог. Поэтому, приняв желание капитулировать за очередной акт малодушия, Шики от этой идеи отказался, вместо этого крепко, с чувством пожал протянутую руку Глеба.
Отпустив пару сальных шуточек, не скупясь на комплименты, делая их поочерёдно каждому из прибывших гостей, Глеб проводил компанию наверх.
На лакированном журнальном столике, который стоял посреди комнаты Глеба, была накрыта незамысловатая поляна: пара бутылок откупоренного шампанского, литровая бутыль самогонки собственного производства, двухлитровый пакет томатного сока, цитрусовая нарезка, разломанная плитка горького шоколада, подогретый вчерашний шашлык из курицы, две соусницы — с майонезом в одной и с кетчупом во второй, нарезанный неровными кусками хлеб. Стол был сервирован хаотично, на скорую женскую руку: стопка мокрых тарелок разной глубины, кружки, стаканы, бокалы, вилки, ножи и зачем-то деревянная ложка.
Напротив столика стояли две табуретки, на которых приземлились Глеб и Шики, уступив по-джентльменски место на диване дамам. Алёна расположилась посередине, между Настей и Лизой. Такое соседство её несколько смущало, немножко пугало, но вместе с тем и льстило. Благо, хмель в крови помогал сохранять внешнее спокойствие.
Первым делом, конечно же, гостей волновал вопрос разукрашенной внешности, подбитой физиономии Глеба. Кто? Как? Где? Когда? Зачем?.. Недолго думая, видя живой неподдельный интерес и не видя причин скрывать эту курьёзную историю, Глеб удовлетворил запрос публики.
— С Иваном, что Боженко, пировали на днях и, как это часто бывает, в самый неподходящий момент закончилось горючее…
— Жиза, — прокомментировала Алёна, слушая данную историю второй раз, но как в первый: жадно взирая на рассказчика, ловя каждое слово, эмоцию, вздох.
— Пирогова, — холодным тоном и, сверля суровым взглядом, сказал Глеб.
— Молчу, — сознала оплошность смущённая Алёна и жестом показала: рот на замке.
Глеб продолжил.
— От моего вина Иван наотрез отказался, ссылаясь на какие-то несуразные причины, что, мол, генетически противопоказано, не по статусу и прочая ахинея, и, имея в наличии бумажный червонец, предложил авантюру — поднять денег в игровых автоматах. Очень быстро проигравшись, я заметил, как Иван храбрится, напускает на лицо маску непринуждённой весёлости, натянуто улыбается, а в глазах читается разочарование. Заметив на соседнем автомате табличку «Занято» и сумму 302 рубля на балансе, я решил понаглеть и рискнуть. Снял табличку, округлил баланс до 300, позвал администратора. Вежливо и учтиво попросил выдать выигрыш…
Прежде чем продолжить, Глеб решил выждать мхатовскую паузу, сосредоточив внимание на приготовлении коктейля «Кровавая Мэри».
— И что было дальше? — спросила Лиза. — Риск не оправдался, и администратор вместо денег втащил тебе в глаз?
— Нет, Елизавета Батьковна, не угадала, — ехидно улыбаясь, сказал Глеб. — Во-первых, администратором была девушка. Во-вторых, девушкой этой была Варя Малютина. В-третьих, выдав 250 рублей, она сказала исчезнуть и больше не появляться. А буквально сегодня я узнал, что эти деньги были Емельяна. Он не доиграл, так как резко схватило живот, и, поставив табличку и наказав сестре смотреть в оба, побежал со всех ног домой. Когда вернулся и обнаружил сюрприз, нежданчик, обратился к Варе за объяснениями, которая невозмутимо солгала, что, мол, выходила покурить и ничего не видела. Это мне Боженко сегодня рассказал, говорит, что Лютый до сих пор лютует…
— Всё это, безусловно, увлекательно и интересно, — сказала Настя, угощаясь шоколадом. — Но лицо-то тебе кто разукрасил?
— Терпение, милые дамы, терпение, — сказал Глеб и, смочив горло, продолжил: — Прогуляв 200 рублей, мы оказались в центре, на площади Ленина. Иван, приметив очередной игорный клуб, предложил зайти. Там было очень накурено, толпилась куча возбуждённого народа, волчьи взгляды, крепкая мужицкая брань и реже — улыбки ликования. Поднявшись на второй этаж, мы нашли свободный автомат, пихнули оставшиеся 50 рублей. Сделали ставку пять к одному, игра началась… Увы — сожрал вхолостую. На выходе Иван, ткнув локтем, обратил моё внимание на табличку «Занято», стоявшую на автомате «Крейзи Манки». Подойдя ближе, обнаружили 90 рублей на балансе, а ставка 100 к одному объясняла, куда девался продувшийся игрок. Осмотревшись и не обнаружив опасности, я убрал табличку, снизил ставку до 10 к одному, продолжил игру. На последнем ходу выпали три макаки — бонус! Лианы тянули с Иваном по очереди и каждый раз удачно — бананы, бананы, бананы. Супер-игра… Две таблички. Иван предлагает правую. Я стою за левую. Разыгрались: у Ивана бумага, у меня ножницы. Жму левую…
Не договорив, на самом пикантном моменте, Глеб встал и подошёл к открытому окну. Сел на подоконник.
— Вы же не против? — приличия ради спросил он, подкуривая сигарету. — 500! Да умножьте на 10, да прибавьте за бананы… Не успел, однако, я толком порадоваться, как почувствовал тяжёлую длань на плече. Разворачиваюсь и вижу никого иного, как богатыря Аркашу. Ослеплённый приступом ярости, он меня не признал и смачно прописал в трафарет. Иван, от греха подальше, по-тихому свинтил. Благо, мне скоро удалось пробудить кудрявую память и успокоить Аркашу, так что дальше мы играли вместе до первых петухов с переменным успехом, меняя игорные клубы и разбавляя их питейными заведениями.
Когда непросвещённые (к стыду Шики, который считал подобные движения уделом недалёкой челяди и лентяев, жаждущих лёгкой наживы) уточнили, кто такой богатырь Аркаша, раздался звонок в дверь.

Тынь-Дынь.

— Алёна, солнышко, открой, — попросил Глеб и, не дожидаясь ответа, продолжил беззаботно пускать кольца дыма.
Через минуту взволнованная Алёна вернулась в комнату.
— Глеб, там Емельян пришёл в компании Иванов. Злой, агрессивный, не верит, что тебя нет дома. Говорит, что если ты сию же секунду не выйдешь, то он всю хату вынесет…
Заинтересованные взгляды гостей перекочевали с Алёны на Глеба.
— Без паники, товарищи, — сохраняя бодрость духа, сказал Глеб. Спрыгнув с подоконника, направляясь к выходу, добавил: — Сейчас решим.
Через пять минут Глеб вернулся в компании Емельяна, Боженко и Пушкина. Каждый из вновь прибывших держал в руках взятые с кухни стул и табуретки.
— Располагайтесь, господа, — по-хозяйски распоряжался Глеб. — Не стесняйтесь, угощайтесь, чувствуйте себя как дома.
Шики пришлось потесниться: он теперь сидел между Иванами. Пушкин взирал на стол равнодушно, ничто его не прельщало; угостился долькой апельсина и был таков. Боженко, казалось, забыл про статус и генетику, так как без замешательства и даже с вожделением принял предложение выпить сорокадвухградусной. Глеб начислил четыре стопки, Алёна подлила дамам шампанского, и, прежде чем принять внутрь, Шики выявил желание произнести речь.
— Пользуясь случаем, — посмотрел он на Иванов и, переведя и зафиксировав взгляд на Насте, продолжил: — Я загадал желание. Давайте же выпьем за то, чтоб оно непременно сбылось.
За исключением Лизы, все дружно чокнулись, хлопнули и пригубили.

Когда на столе осталось пять долек лимона, четыре апельсина, три куска хлеба, две дольки шоколада и один кусок шашлыка, было предложено сыграть в «Мафию». Возражений не последовало.
Прежде чем начать игру, Алёна вместе с Боженко сходили в круглосуточную «Шестую лавку», где денег хватило на две бутылки самого дешёвого шампанского и литровый пакет «Мультифрукта».
Ведущим и судьёй вызвался быть Пушкин. Так как тематических карт не было, он попросил колоду обычных игральных.
— Есть две версии данной игры: московская и питерская, — делился знаниями Пушкин, отсеивая карты. — Первая — спортивный формат, где строгие правила и ограниченное количество амплуа, — поправив очки-пустышки, бесстрастным тоном говорил он. — Нам он не подходит, поэтому предлагаю играть по моим правилам, в «полупитерский», так сказать, формат.
Название Емельяну не нравилось; глубоко в душе он чувствовал оскорбление, но, видя, что остальные остались безразличны, возмущаться не стал.
— Игроков у нас семь, — продолжал Пушкин. — Король крестей и дама пик будут мафией, дама червей — путана, дама бубей — доктор, король червей — шериф, шестёрка червей и шестёрка бубей — простые мирные жители. Запомнили?
— У путаны какая карта? — спросила Лиза, демонстративно взирая на Настю.
Дважды продублировав амплуа и их масти, свой вариант правил, Пушкин перетасовал ограниченную колоду, поправил неправильную и, начав с дам, предоставил игрокам вытягивать карты.
Когда каждый ознакомился со своей ролью, силясь сохранять непроницаемое выражение лица (что почти всем удалось, за исключением Алёны, которая сидела красная как рак), Пушкин сказал:
— Наступила ночь. Город засыпает.
Все закрыли глаза, опустили головы.
— Просыпается мафия.
Двое участников открыли глаза, с улыбкой на лице посмотрели друг на друга.
— Мафия познакомилась. Мафия засыпает. Просыпается шериф…
Пушкин поочерёдно разбудил игроков, знакомясь с ними, кроме мирных жителей, что не имело смысла.
— Настал день. Город просыпается.
Все открыли глаза, подняли головы, стали переглядываться.
— Друзья, случилось страшное – в нашем славном городке завелась организованная преступность. Если в скором будущем мы её не вычислим, то беды и крови не миновать, — ораторствовал Пушкин, бродя по комнате размеренным шагом. — Пусть каждый, начиная с Шики и далее по часовой, представится и, смотря в лицо товарищей, ответит на вопрос: является ли он мафией?
Каждый игрок, естественно, клятвенно заверял, что он чист перед законом, а Алёна, едва слышно сказав, что не является мафией, покраснела ещё пуще.
— Наступила ночь. Город засыпает. Просыпается мафия, — не без удовольствия руководил Пушкин. — Мафия выбирает жертву. Жертва выбрана, мафия засыпает. Просыпается шериф и делает выстрел. Шериф засыпает, просыпается доктор. Доктор может спасти жертву, если правильно её выберет. Доктор выбрал, доктор засыпает. Настал день. Город просыпается.
Открыв глаза, все разом уставились на Пушкина, ожидая приговора.
— К сожалению, друзья, ночка была шальная. Произошло убийство. Мафия нанесла ранение, доктор помочь не смог, а умирающего жителя добил шериф. Давайте попрощаемся и дадим последнее слово Алёне.
— Меня что, убили? — не поняла Алёна.
— Да. И мафия, и шериф указали на тебя, — подтвердил ведущий. — Покажи свою карту.
Увидев даму червей, всем стала понятна причина смущения Алёны.
— Тупая игра, — проворчала Алёна, налегая на шампанское.
Шериф мысленно раскаивался и бранил себя за близорукость.
Началась полемика. Пушкин ограничивал участников временными рамками, давая каждому не более минуты. Затем объявил голосование.
Настя, Шики и Глеб проголосовали против Емельяна.
Емельян и Боженко — против Глеба.
Лиза — против Насти.
— Путём голосования, друзья, из игры выбывает Емельян, который является, увы и ах, мирным жителем, — сказал Пушкин, а Емельян открыл свою карту — шестёрку бубей.
— Идиоты, я же говорил, что не мафия! — воспользовался последним словом Емельян. — Это наверняка Глеб и Лиза, нутром чувствую — они…
Осталось пять игроков, а после игровой ночи — и вовсе три. Мафия единодушно убила шестёрку червей Боженко. Доктор сплоховал, а вот шериф был на высоте — меткий выстрел и минус преступный элемент. Королём крестей оказался Глеб.
— Мафия бессмертна! — заключительные слова Глеба, после которых он подмигнул Шики.
Настя, Шики, Лиза. Мафиози, шериф и доктор. Дама пик, король червей и дама бубей остались в игре…
— Голосования не будет, — сказал Пушкин, который менял правила игры на ходу. — Наступила ночь. Это финал, друзья. Город засыпает. Просыпается мафия и делает свой выбор. Выбор сделан. Мафия засыпает. Просыпается доктор и делает свой выбор. Нет, доктор, дважды себя лечить нельзя. Доктор сделал выбор, доктор засыпает. Просыпается шериф и делает свой выбор. Отлично… Наступает день. Город просыпается.
Все открыли глаза.
— Сумасшедшая ночь, друзья! Настоящая драма развернулась в нашем дивном городке. Сначала мафия (Настя) выстрелила в шерифа (Шики), но доктор (Лиза) его спас. В ответном выстреле шериф прикончил доктора, отплатил, так сказать, за добрые деяния. И таким образом в живых остались мафия и шериф — Настя и Шики. По идее, победила мафия, так как ночью право первого выстрела за ней. Однако на правах ведущего и судьи я отменяю кровавую ночь. Объявляю ничью. Победила дружба. Победила любовь!
— Судью на мыло! — крикнули хором Глеб, Боженко и Лиза.
— На кол полупитера! — подхватил возбуждённый Емельян.
В одиноко стоявшего Пушкина полетел последний кусок шашлыка. Мясо летело прицельно в лоб, но в последний момент Пушкин ловко уклонился и, зацепив неправильную, кусок вылетел в окно (на радость Барсика младшего, вышедшего на ночной промысел). Пока бушевал народный гнев, публичная порка, двое сидели молча, не сводя глаз друг с друга. Да, этими двоими были дама пик и король червей.

По мере того как уменьшалось спиртное, возрастала общая разнузданность: легкомысленный, бесстыдный юмор, шуточки за «300», а порой и вовсе за «200» (в частности, Боженко искрил, впрочем, Алёна хихикала…), прозрачные фривольные намёки, незатейливые провокации, открытые и скрытые обиды, экзальтация. Универсальный ключик ко всем страстям наглухо срывал нравственные замки, отворял нараспашку створы, выпускал на волю голодных, алчущих демонов. Гордыня и зависть, похоть и сладострастие, гневливость и апатия — эти и прочие пороки воспламеняли молодую девственную кровь.

С восходом солнца (как бы это парадоксально не звучало), когда стол был практически пуст, приближалась кульминация вечера.
— Ну что, товарищи, — обратился к искушённым гостям и заразительно зевавшему Пушкину Глеб, — предлагаю, пока кто-то конкретного храпака не задал, поактивничать. Время игры, время «бутылочки»!
Уговаривать никого не пришлось. В глазах большинства вспыхнул блудливый огонёк. Освободив стол от всего лишнего, Глеб положил на него пустую бутылку из-под шампанского.
— В качестве разминки начнём с простых поцелуев, без языка, — говорил он, смотря поочерёдно на каждого из присутствующих. — На кого укажет горлышко, тот целуется с человеком, запустившим бутылку. Надеюсь, это понятно?
— А если я попаду на кого-то из парней, например, на Шики? — резонно спросил Емельян. — Должен буду с ним целоваться?
— Нет, однополой любви в моём доме не бывать, — успокоил Глеб. — В таком случае право хода переходит к Шики, а прежде он даст тебе «леща».
— А это ещё зачем? — спросил Боженко.
— Для контраста: либо получишь поцелуй, либо подзатыльник. Так будет веселее.
— А дамы тоже должны друг другу «леща» давать? — спросила Настя.
— Мы тут за равноправие, детка, отличий делать не будем. Ещё вопросы?
— А что после разминки? — спросила Лиза.
— Три этапа: разминка с простыми поцелуями, поцелуй с языком, уединение в отдельной комнате. Если вопросов больше нет и все готовы…
Так как все молча переглядывались, Глеб, крутанув бутылку, сказал:
— На правах хозяина испытывать судьбу первым буду я.
Сделав несколько кругов, бутылка медленно остановилась, горлышко указывало между Алёной и Лизой. Все посмотрели на Глеба, ожидая разрешения патовой ситуации.
— В таком случае следуем по направлению часовой стрелки, — нашёлся Глеб. — Елизавета Батьковна, с вас поцелуй.
Так как они сидели рядом, вставать не пришлось. Без тени смущения Лиза звонко чмокнула Глеба в губы, вытерла рот, крутанула бутылку. Попала на Алёну.
— Что я должна делать? — спросила Алёна, покрываясь краской.
— Ты должна отвесить ей звонкого отеческого подзатыльника, — охотно инструктировала Настя. — Давай, в качестве примера, я покажу, как надо.
— Руки! — запротестовала Лиза, инстинктивно отодвигаясь. — Только дотронься, сразу бутылку об голову разобью.
— Брейк, девочки, по углам, — вмешался миротворец Глеб. — Равноправие к чёрту, меняю правила. Если девочки попадут друг на друга, то та, на кого указала бутылка, делает комплимент крутящему. Ферштейн?
— Я не поняла, — пожала плечами Алёна.
— Сделай комплимент Лизе, — подсказал Емельян.
— А-а… — сообразила Алёна, после чего повернулась к Лизе, стыдливо посмотрела на неё. — У тебя очень красивые губы, — сказала она первое, что пришло в голову.
— Спасибо, Алёна, — подчёркнуто вежливо поблагодарила Лиза.
Шики данную сцену, сцену открытого противостояния двух закадычных подруг, наблюдал с болью в сердце и грустью в глазах. Он искренне желал, чтобы все в этот день были счастливы, а ещё больше не хотел являться для кого-то причиной дискомфорта и душевных мук.
Далее Алёна попала на Боженко, который, не снимая солнечных очков (сидел в них весь вечер), быстро и неуклюже поцеловал пунцовую Алёну.
— Этап разминки на этом считаю оконченным, — после смазанного поцелуя заявил Глеб. — Теперь целуемся по-взрослому, с языком. Ванёк, крути.
Пока бутылка из-под шампанского нарезала круги вокруг своей оси, Боженко пригубил сорокадвухградусную прямо из горла. Он нервничал, впрочем, не меньше присутствующих дам.
Бутылка, наконец, остановилась, и судьба снова свела его с Алёной.
— Очки-то, может, снимешь? — спросила Алёна, когда Боженко приблизился вплотную. Ей важно было видеть глаза, чего категорически отказывался понимать Иван. Так и целовались: он в очках, она с венком на голове.
Далее Алёна засосала другого Ивана — Пушкина, который, так же как и предыдущий Иван, не снимал своих очков с нулевыми диоптриями.
Пушкин попал на Емельяна, который с большим удовольствием отвесил ему плотного подзатыльника и с не менее большим удовольствием и азартом крутанул бутылку. Попал, однако, вопреки ожиданиям, на Шики. Шики товарища пощадил, можно сказать, погладил.
— На этом, предлагаю, кончать второй этап, — сказал Глеб. — Ставки поднимаются: в случае разнополой пары голубки уединяются в комнате Алёны. Шики, запрягай…

Чувство дежавю: полная тишина (разве что было слышно, как тикала стрелка настенных часов), затаив дыхание, все следили за крутящейся бутылкой, ожидая вердикта фортуны, приговора судьбы… Один Шики принципиально не смотрел на стол. Его взгляд блуждал по напряжённым женским и томным мужским лицам. Когда он посмотрел на Настю, бутылка заходила на последний круг: Алёна, Лиза, Глеб, Емельян, Боженко, Шики, Пушкин… Стоп!

Настя не гармонировала с окружающей её обстановкой, смотрелась чужеродным элементом. Ещё этот предательский запах – звенящей пошлости… Видя и сознавая это, Шики стал чувствовать себя неуютно. Всю дорогу, весь коммунальный коридор они шли молча, не проронив ни слова. Вот и сейчас, храня молчание, Настя стояла посреди комнаты на бордовом синтетическом паласе, а её пристальный взгляд будто бы спрашивал Шики: «Ну и зачем ты меня сюда привёл?..»
— Этот сервант из дуба, у родителей в комнате такой же стоит, — теребя пуговицу на жилетке, сказал, наконец, Шики. — А вот эта лампочка считается реквизитной, — показал он на потолок. — «В космос», кажется, называется…
Настя не проявила никакого интереса к словам Шики. И дубовый сервант, и агитационная лампочка были ей, извиняюсь за тавтологию, до лампочки. Глубоко вздохнув, сделала шаг навстречу.
— А ты помнишь, Шики, тот вечер прошлым летом, когда мы также играли в «бутылочку» у меня дома? — сказала она, смотря пронизывающим холодным взглядом.
— Да, — напрягся Шики.
— Я с Глебом, как и мы сейчас с тобой, уединилась в комнате, помнишь?
— Помню.
— Знаешь, что мы там делали?
Настя сделала ещё шаг и встала вплотную.
— Знаешь или нет?
Шики не знал, что сказать, как ответить. Врать, что не знает, казалось неправильным. Говорить, что ему в своё время поведал Глеб, не было былой уверенности в достоверности полученной информации.
— Давай я тебе на ушко шепну, — устав ждать, как-то озлобленно сказала Настя, после чего приподнялась на цыпочки, прильнула к уху. Губы нежно шептали, щекотали кожу, касаясь серьги, когда она, словно палач, казнила и разрушала хрустальный мир Шики.
Неуверен, давала ли Настя отчёт своему поведению, осознавала ли истинную мотивацию своих действий? Когда несколько минутами ранее они шли в комнату, она желала увидеть перед собой прежнего, «пляжного» Шики.
Увы. Встретила её старая и до тошноты бесячая версия — Шики «пентюх». Шики, который в своё время не поблагодарил за кольцо, который всё время в школе сторонился её по непонятным причинам, будто боялся, что она его съест, — Шики, такой внешне привлекательный и такой жалкий внутри…
Чувствуя, как почва уходит из-под ног, как привычный мир трещит по швам, первым порывом было желание ответить болью на боль, кровью на кровь, злом на зло: ударить размашисто, влепить звонкую пощёчину, выписать отцовского «леща». Чтобы замолчала, чтобы понимала, что творит, чтобы не была так привлекательно беспощадна и очаровательно жестока.
К счастью, или, быть может, к сожалению для Насти, Шики поборол соблазн рукоприкладства. Тыкая указательным пальцем, лихорадочно качая головой, он тщетно подбирал в голове слова защиты или нападения, или… В итоге, ничего не сказав, прошёл мимо, задев слегка плечом, на выход.

Наскоро обувшись, размашисто отворив незапертую на замок входную дверь, Шики переступил порог, как его остановил заливистый смех Глеба. Конечно, Глеб смеялся вовсе не над Шики, которого попросту не мог и видеть: развеселила его удачная острота Емельяна. Умом-то Шики понимал, что потешаются не над ним, но верх взяли эмоции – решил повременить с уходом.

Глеб, поленившись дойти до окна, закурил прямо посреди комнаты, сидя на табуретке. Он выпустил облако дыма, когда в комнату резко вошёл Шики. На мгновение повисла тишина, шесть пар глаз уставились в одну точку.
— Уже?! — удивился Глеб, поднимаясь на ноги. Пунцовое от ненависти лицо и тяжёлое дыхание Шики он ошибочно приписал любовным усладам, постельным потехам. — Можно поздравить? — протягивая руку, спросил Глеб.
Хлёсткий, плотный хук с левой руки, со всего плеча, вместо пожатия прилетел в челюсть. Удар был такой силы, что пошатнул, нарушил равновесие, и, запнувшись о табуретку, Глеб приземлился на пятую точку. Сигарета вылетела из руки, совершила замысловатый пируэт, заискрилась, ударившись об угол стола, и упала рядом. Всё это действие сопровождал Алёнин визг. Лиза же за сим наблюдала молча и восхищённо. Иваны растерялись, а Емельян тут же вскочил, потушил ногой окурок, встал между лежачим Глебом и стоявшим Шики, словно судья на ринге.
— Отличный удар, Шики, — трогая разбитую в кровь нижнюю губу, сказал, ухмыляясь, Глеб. — Настя проболталась или сам догадался?
Шики ничего не ответил, хоть его и оскорблял невозмутимый тон Глеба.
— Главное, пойми, дружище, — продолжая смотреть снизу вверх, не пытаясь подняться, говорил Глеб. — Ничего личного… Просто так вышло… Что естественно, то не безобразно.
Велик был соблазн схватить табуретку и заставить Глеба замолчать, но Емельян бдил и, понимая желание Шики, качал головой, говоря тем самым: «Не стоит». Тогда Шики развернулся и пошёл на выход.
— Не пара вы с ней, Шики, не пара, — услышал он у самых дверей, что заставило на секунду задержаться, снять с пальца кольцо и незаметно для всех бросить на пол.
Когда входная дверь с чувством захлопнулась, Глеб мысленно добавил: «Ты достоин лучшего, братишка…»

Через минуту Шики был дома. Первым делом он зашёл в свою комнату, взял со стола аудиоплеер, в который была вставлена кассета с саундтреками к фильму всех времён и народов. Пройдя в комнату родителей, он надел новые наушники «чебурашки», включил музыку и, как был, не раздеваясь, упал на постель, на свежее бельё монотонного пурпурного цвета.
Стесняться было некого, а потому, слушая на всю громкость красивую инструментальную музыку, Шики плакал, проливал горькие, стенавшие тело и душу слёзы.
Не ошибусь, если скажу, что такого рода боль Шики испытывал впервые. Да, можно смело утверждать: подобные страдания ранее были им неизведанны, разве что в фильмах видел. Было острое желание свести счёты с жизнью, но на это нужна была воля. Тогда Шики решил выбрать альтернативный путь: сбежать в монастырь, укрыться в пустыне, заделаться отшельником — всё что угодно, лишь бы не соприкасаться с этим лживым миром, чтобы не видеть этих двуличных людей, что, колотя в грудь, с пеной у рта именуют себя другом.
Глеба и Настю Шики поместил в условный чёрный список — они для него умерли. Навсегда и бесповоротно. Всё. Баста.
Под единственную песню с альбома «Моё сердце будет биться дальше», приблизительно на третьем припеве, Шики уснул.

Тзыыыыыыыынь!
Тзыыыыыыыынь!
Тук-тук-тук!!!
Тзыыыыыыыынь!

«Что за..?»
С помятым, опухшим лицом и в таком же помятом костюме-тройке, забыв про плеер, что лежал на животе, Шики вскочил с кровати. Штекер от наушников выскочил на лету, и аппаратура, ударившись о деревянный пол, издала характерный звук, что на пару с паутинами трещин на корпусе привели Шики в яростное исступление.
«Мля-я-я…»
Сняв на ходу наушники и нервно кинув их на кровать, Шики поспешил в коридор и отворил входную дверь. Перед ним стояли местный следователь, пара людей в форме с автоматами в руках и любопытные соседи.
— Гражданин Шики? — представившись и показав удостоверение, спросил следователь с гусарской растительностью на лице.
— Я, — грубо подтвердил Шики, не скрывая своего возбуждённого состояния.
— Обувайтесь, вы проследуете с нами.
— А с какой это радости? — сказал Шики, которого, помимо раздражения, мучило тяжёлое похмелье, и единственным желанием которого было упасть на кровать и забыться. Он не чувствовал тревожных ноток на душе, происходящее казалось нелепым фарсом, недоразумением, которое он имел наивность полагать, сможет быстро разрешить. Сказывался хмель в крови, отсутствие опыта подобных встреч, искренняя вера в собственную невинность и проч. Следующее известие, однако, заставило быстро протрезветь и прийти в должный трепет.
— Радости мало… Вы подозреваетесь в преднамеренном поджоге, что привело к летальному исходу, смерти людей.
— Ч-что? — не верил ушам Шики. — Какой поджог? К-каких людей?
Прежде чем ответить, следователь прожёг подозреваемого профессиональным взглядом. Не уловив фальши, видя натуральное недоумение и неподдельный ужас в глазах, он фатально изрёк:
— Глеба Филина и Анастасии Царёвой…

Через пять минут, с бледным лицом и оленьими глазами, закованный наручниками, в сопровождении людей при исполнении, Шики вышел на крыльцо. В это время у подъезда стояло желтое такси; водитель грузил чемоданы в багажник, а рядом находились Аннет с матерью. А через пустырь, через бывшую детскую площадку, Шики увидел следующую картину: машины скорой помощи и пожарной стояли у перенесшего пожар и еще дымившего дома Глеба, а комната, где он жил (вернее сказать, что от нее осталось), имела вид, будто пережила прямое попадание из гранатомета. И плотная толпа людей, казалось, из окружавших близ домов вышел каждый. Появление Шики народ встретил с интересом, пробудившимся возбуждением, а в глазах некоторых сквозило явное презрение, агрессия, бичевание; в числе последних была и Алёна Пирогова. Послышался свист осуждения, крики брани, угрозы.
— Шики! Что происходит?!
— Не знаю, Аннет. Какое-то недоразумение, — силясь сохранять присутствие духа, с вымученной улыбкой на устах сказал Шики. — Ты только не волнуйся, я потом тебе все расскажу, — эти слова он уже говорил из милицейского УАЗика.
— Ладно, — сказала Аннет, и ей так стало невыносимо грустно и больно на сердце. Барсик еще, маленькая шлёндра, нагнетал атмосферу: сидел на подоконнике, смотрел печальным, душераздирающим взглядом, а правую лапку, будто бы прощаясь, приложил к стеклу.
Аннет понимала, что никакого потом для нее с Шики уже не будет. Самым грубым, циничным образом, помимо ее воли, бежали от отца в центральную Россию.
— Аня, быстро в машину!
Сев в такси, Аннет повернула голову и, вытирая быстро увлажняющиеся глаза, проводила взглядом удаляющийся УАЗик.
«Прощай, Шики…»

* Лигалайз - "Жизнь"