Гребень царицы Елены

Лишь оказавшись перед воротами усадьбы, Феофил опустил хлыст и натянул поводья, останавливая колесницу. Взмыленные, измученные кони мотают головами, хрипят шумно. От самого царского дворца неслись в галоп, подчиняясь воле хозяина. А тот застыл, как статуя, игнорируя распахнутые услужливыми рабами тяжёлые створки, смотрит на собственный двор, будто не узнаёт. Благо, подбежал конюший, фракиец Эст, взял лошадей под уздцы, похлопывая успокаивающе по крупам, повёл упряжку к стойлам. Хороший, расторопный юноша, знает своё дело, надо бы поощрить, выделить отдельную комнаты, а там и жену найти?

Мысли Феофила кружатся бессвязно, словно тополиные пушинки под ветром, что обычно для него не свойственно. Главный царский эконом привык мыслить конкретно и продуктивно. Столько лет управлять сложнейшим хозяйством, имуществом на тысячи талантов, душами сотен людей, тут нужен порядок в голове! Но сегодня  его точно нет. Пожалуй, давно уже... как попала в сердце отравленная ядом любви стрела. Проклятый Эрот, выбрал цель — великая прекрасная Елена, царица Спарты, ставшая живой легендой... и столь пленительная, несмотря на возраст, досужую молву... при этом дочь Зевса, любимица самой Афродиты! Невозможно представить объект страсти более недоступный, губительный, зряшный... С другой стороны, кто устоит против божественной силы, а разве любовь не такова?

Вышколенная прислуга терпеливо ждёт поодаль, их лица бесстрастны, дай приказ — кинутся исполнять что есть мочи. Не страха ради, Филофей во всех делах предпочитает строгий, но справедливый спрос, от государства до личного подворья. Итак, нужно просто спуститься с повозки — заминка начинает выглядеть смешно. Не всё ли однако равно? Сегодня во дворце случился казус, который невозможно было представить! 

Во время обычного приёма придворных царица впервые попросила его, пусть важного, но по сравнению с богоравной ею, ничтожного служащего, задержаться после церемонии, а затем, словно заглянув в душу трепещущего влюблённого, заговорила об этом, пусть непрямым образом! Мягко, явно щадя мужское самолюбие, Прекраснейшая из смертных укорила Феофила охлаждением чувства к законной супруге, деликатно обошла стороной причину коллизии, возможно, понимая всю порой непреодолимую силу собственных чар, и напоследок вручила драгоценный, восхитительный подарок — резной, заморской работы костяной гребень. Сей предмет, завёрнутый в атласный лоскут, надёжно покоится за пазухой парадной тоги главного эконома. Прижат, можно сказать, к сердцу.

Всю дорогу от дворца до дому Феофила обуревали сложные чувства, ни одно из которых не поддавалось простому описанию. Эйфория от внимания царицы, снизошедшей к его душевным переживаниям? Разочарование от вполне определённого "нет", подразумеваемого, но ранящего безнадёжностью? И всё равно надежда обрести хотя бы лучик божественного излучения? В добавок что-то новое, неизведанное доныне, желание оправдать эту нечаянную милость, вырасти в глазах не просто красивейшей, но добрейшей из женщин хотя бы до уровня её обыденной сути... Но эти мысли нескладны, вьются вихрем, сбивают с толку.

Он бодро двинулся на мужскую половину, решив действовать обычно. Тут не надо строить силлогизмы. Скинуть тяжёлые придворные одежды, дать рабам омыть ноги, руки и лицо, натянуть домашнюю тунику. Возлечь на апоклинтр, к уже накрытом столу с вином и закусками. Не думать, не терзаться... Легко сказать, если внутри маета, не подобающая сорокалетнему состоявшемуся мужчине, главе семейства, важному сановнику...

Еда совершенно не лезет в горло! В золочёном кратере плещется смешанное с родниковой водой вино. Феофил черпает полный киаф, наливает в чашу, делает жадный глоток, за ним второй, третий... Чудные дела! — утолить жажду возможно, только вкус доброго коринфского не ощущается никак. Вот напасть!

У дверей застыли в ожидании музыканты: флейтист и арфистка, смотрят в пол, держат инструменты наготове. Точно нет, в голове без них сто мелодий! После короткого жеста рукой исчезают. Ещё кравчий с несколькими амфорами вина и воды, тоже без надобности, обожди снаружи!

Перед главным экономом на драгоценном фарфоровом блюде лежит свёрток. Тот самый, атласный, неодолимо притягивающий взгляд. Феофил, тщательно вытерев руки об одежду, развязывает тесёмку, раскрывает ткань. Чудеснейший гребень, вырезанный из кости диковинного зверя, моржа, кажется явлением из другого мира. Молочно-прозрачный с серым оттенком, отполированный до лунного сияния. Безупречный ряд зубьев похож на строй спартанской фаланги, один к одному, а вместе — совершенство! Каждый идеально заострён, при этом гладок, чтобы не поранить нежной кожи. Можно только представить, как легко, словно пятерня пальцев в речную струю, входят они в пышные кудри, и при этом плавно, лаская, как те же пальцы в женское лоно...

Забывая дышать, спартиат разглядывает драгоценную диковину. Особенно хороша на свет, кажется, солнечные лучи, подобно золотым прядям, разделяются на тысячи нитей! Но что это? Феофил подносит гребень к лицу, присматриваясь. Странным образом не замеченный прежде, серебрится прихотливо заблудившийся в частоколе зубьев волосок. После нескольких резких (в то же время осторожных) встрясок, сей нечаянный гость почти распрямился, достигнув длины примерно в локоть. Зевс-громовержец, это же волос царицы, никакого сомнения! Язык не повернётся назвать его седым. Нет, он сияет почище диаманта, сами звёзды удивляются его чистоте!

Кажется, проходит вечность за эти несколько минут почти мистического любования. Феофил приходит в себя, когда деятельный его ум принимает решение. Бронзовый нож ударяет плашмя о бронзовую чашу. В тот же миг появляется кравчий, ожидавший за дверью. 

— Срочно вызови ко мне Эгастоса, пусть захватит набор для тонких работ!

Слуга тут же пропал из глаз, кинувшись выполнять приказ. Эгастос, один из старейших домочадцев, бывший раб, купленный ещё дедом Феофила. Выполнял широкий круг поручений, от мелкого, но ответственного ремонта, до лечения гнойников и удаления зубов. После дарования свободы остался при усадьбе, по прежнему предан. Впрочем, куда ему деваться, сорок лет на службе добрым хозяевам, сыт, под крышей, а снаружи непонятный хаос. Иногда позавидуешь этим ничтожным людям, с их простыми страстями и потребностями. Живи спокойно, уважай власть, слабого не обижай, к богам с почтением, и будет вам счастье!

Эти и подобные размышления прервал шорох открываемой дверной завесы. Эгастос, по своему обычаю, не заставил себя долго ждать. В руках его красный кожаный мешочек с набором необходимых на всякий случай инструментов. Выбритое лицо изборождено морщинами, но глаза светятся ясным умом. И готовностью выполнить всё, что в его силах.

— Вот что, Эгастос, подойди ближе. Видишь этот гребень? — Феофил указал приблизившемуся мастеру свёрток на столе, — Возьми его, только осторожно!

Разумеется, напоминать о бережном отношении к хозяйским вещам не было нужды, но главный эконом не удержался, опасаясь малейшей неловкости. В свою очередь Эгастос не взял гребень непосредственно в руку, а использовал лоскут, аккуратнейше поднял, повернул так и этак. От его острого взгляда не ускользнул и свисающий волосок. Феофил  счёл необходимым пояснить.:

— Этот гребень я получил в качестве награды. На нём, как видишь, волос... Что скажешь?

Эгастос ещё несколько мгновений, как зачарованный, рассматривал ...

— Могу сказать, что тот человек, который изготовил этот гребень, едва ли не превзошёл в мастерстве самого Гефеста, да простят меня боги! Невероятное качество обработки, тонкость, смелость замысла! За все годы моей жизни не видел подобного! И всё же, при всём при этом, вынужден добавить, — тут взгляд старого служаки мельком скользнул по лицу спартиата, затем куда-то далеко в сторону. — что несмотря на всю ценность вещи, волос, который на ней находится, превосходит её во много раз, до попросту бесценен! Божественный раритет!

Феофил просиял, словно Феб на рассвете:

— Прекрасно, что ты сделал правильные выводы из увиденного! Так что поймёшь мою просьбу, мой заказ. Хочу, чтобы этот драгоценный волос получил достойное место нахождения, соответствующее своему происхождению. Твои предложения?

Прежде, чем дать ответ, Эгастос извлёк из своего мешочка несколько предметов: крохотный хрустальный флакон с притёртой крышкой, и серебряные щипчики. Крайне деликатно подцепив волосок, опустил его в горлышко сосуда. Затем, немного поразмыслив, изложил свой план:

— Думаю для начала сплести сей элемент причёски изящным способом, вроде узла Афродиты. Далее погружу в прозрачную смолу ливанского кедра, дам застыть, тщательно отшлифую. Полученную смальту заключу в лазуритовый кулон, который, в свою очередь, подвешу на золотой цепочке. Чтобы человек, желающий выказать особенное благоговение к подразумеваемой персоне, мог носить реликвию вблизи сердца...

— Никто бы не придумал лучше, Эгастос! Полностью поддерживаю твой замысел. Составь подробную смету предстоящих расходов, можешь не скупиться, только не затягивай надолго! Завтра же выделю необходимые средства! Так что ступай, и принимайся за дело!

После ухода мастера, Феофил некоторое время продолжает любоваться гребнем, с удовольствием представляя будущий драгоценный предмет со скрытым содержимым у себя на груди. Наверняка, божественная природа красоты царицы Елены отражается в любой частице её плоти, значит, коснётся и его, ничтожного смертного, по иронии Афродиты к тому же безнадёжного поклонника! 

Он снова и снова повторяет услышанные нынче во дворце слова Прекраснейшей: "Ты достоин счастья, и я верю в тебя!" Она сказала — достоин счастья! Но разве счастье возможно без неё? И ещё сказано, чтобы он шёл в гинекей своей супруги, Агессилаи, расчесал ей волосы этим гребнем, и остался на ночь... на все последующие ночи. Как сложить эти несовместимые вещи? Быть достойным счастья, и находиться вдали от его единственного источника, любви к Елене? Непостижимо человеку! Или всё-таки есть высший, абсолютный смысл в словах: "Ступай к жене, и скрепи своё сердце, Феофил. Посеявший правильные зёрна, не пожнёт гнев судьбы"?

Так и не притронувшись к яствам, спартиат в задумчивости наблюдает, скорее, грезит наяву, только ему видимые образы в неведомом пространстве. Какая-то тёплая, но мучительно-могущественная волна наполняет его душу, всё переворачивая в ней (или возвращая на место?). Вдруг вспомнилось, как очень давно, ещё молодым человеком, только что вернувшись из Афин, где изучал экономику и политику, зашёл проведать бывшего наставника-воспитателя юношеской школы Зенона. И случайно увидел играющих возле бассейна детей. Несколько мальчиков, слишком юных, чтобы их оторвали от семьи, и девочка-подросток. Они плескались водой, шумно веселились, не замечая посторонних глаз. Капли влаги блестели на полностью обнажённых телах будущих гоплитов, уже крепких и тёмных от загара. А лёгкая туника дочки Зенона, мокрая насквозь, облепила её так, словно изваяла из девичьей плоти прекрасную статую Артемиды-охотницы! Восхищенный и смущённый одновременно, Филофей сохранил эту картинку в памяти, вспоминая к месту и не к месту, в результате через полгода засватал Агессилаю, и получил согласие будущего тестя. Потом было традиционное спартанское "похищение невесты", и годы совместной жизни, вполне благополучные. Рождение собственных детей (старший уже покинул дом). Никакая другая женщина или мужчина не могли поколебать его супружеской верности, даже не думалось о подобном. 

Вот тут, словно из треснувшего пифоса с зерном, посыпались одно другого ярче воспоминания. Когда они с юной женой отправились на поклонение в Дельфы, узнать судьбу от тамошнего оракула, остановились переждать полуденный зной у горного озерца, Агессилая с лукавой улыбкой сбрасывает пеплос, и нагой, подобно дерзкой наяде погружается в прохладную воду, а за ней, заворожённый, следует и он, Феофил... Или однажды тёмной осенней ночью пришла к нему в андрон, вопреки всем обычаям, в одной прозрачной накидке, умастив себя предварительно смесью благовоний и вина... Столько разных волнующих образов, казалось бы, напрочь забытых, внезапно явились, подобно потерявшим терпение заимодавцам!

Горячая краска (возбуждения, стыда?) прилила Феофилу к лицу. О боги-олимпийцы, зачем вы лишаете разума обычных людей, увлекая безрассудством? Неужели нельзя выдернуть проклятую стрелу и залечить рану?.. Что же, царица дала дельный совет насчёт правильных зёрен (пусть ей самой он когда-то не очень помог), но это не означает его бесполезность вообще. 

Вновь бронза ударяет в бронзу, но уже гораздо нетерпеливее. Стоило кравчему показаться в дверях, как Феофил бросает приказ:

— Передайте в гинекей, что я сей же час жду госпожу к ужину. И не мешкайте там!

В глазах расторопного раба мелькнуло (или только показалось) изумление, прежде чем он пропал исполнять поручение. В самом деле, когда в последний раз была последняя совместная трапеза? В прошлом году, или ещё раньше? Можно представить, как удивится Агессилая приглашению! Но радость ли ощутит? А вдруг досаду? Конечно, в любом случае она подчинится (ни одна нормальная эллинка не посмеет прекословить супругу), но хотелось бы... мм, хотелось бы большего!

Феофил вновь наполняет фиал добрым коринфским. Пригубляет с опаской, ожидая вновь разочароваться. Но нет, вкус изумительный, ласкает нёбо почти небесной гармонией. Право, вкушаемый самим Зевсом на Олимпе нектар будет ли приятней? На этот раз вино входит глоток за глотком, наполняя сердце волнующим огнём, а жилы — бурлящей кровью.

Не успела чаша опустеть, как дверная завеса решительно, по-хозяйски распахнулась, но женская фигура, появившаяся следом, кажется, колеблется, как пламя восковой свечи. Феофил приподнялся на локте, чтобы пригласить супругу к ложу, а заодно получше рассмотреть. Сразу бросилось в глаза, что облачалась женщина наспех, хотя сумела избежать небрежности. Пеплос, хоть и домашний, но праздничного кроя, подвязанный тесьмой. Под ним явно отсутствует нижняя туника, похоже, не нашлось под рукой свежей. Волосы собраны замысловатым, при этом не вполне ровным пучком, стянутым разными по стилю заколками. А главное, лицо — раскрасневшееся от волнения, в глазах смесь тревоги и ожидания... чуда? 

Феофил чувствует укол совести, но с оттенком удовольствия — из-за него подобные хлопоты, и ему решать дальнейшую судьбу их семейной жизни. Он поднимается во весь рост, протянул руку навстречу:

— Радуйся, Агессилая, любезная моя супруга! Надеюсь, не откажешься разделить со мной вечернюю трапезу?

Женщину по-прежнему не оставило смятение, хотя улыбка робкой радости зарождается на лице:

— И ты радуйся, любезный мой муж! Хотя я не голодна... впрочем, это неважно... я с удовольствием присоединюсь к тебе!

Она приближается, приободрившись, ищет взглядом место, где расположиться, при этом косясь на хозяина дома, его мнение? Феофил, внутренне улыбаясь, делает приглашающий жест в сторону своего апоклинтра. Агессилая вспыхивает румянцем, подобной близости не было между ними много лет. Прилегла осторожно, словно на ложе Прокруста. Муж кладёт руку на изящно гибкую женскую талию, смеётся уже открыто, но добродушно:

— Милая, ты похожа на новобрачную, которая трепещет от предстоящей первой ночи! Вот, выпей замечательного коринфского вина, расслабься! 

Он наливает рубиновый нектар, разбавленный водой из источника, в серебряный фиал по самую кромку, и они пьют одновременно, соприкасаясь ланитами, проливая крупные капли на шею, грудь, одежду, и смеясь этому. Феофил не глядя берёт со стола виноградную гроздь, и подносит к губам возлюбленной, и сам откусывает ягоды, сочные, сладкие, будто из сада Гесперид, дарующие вечную молодость. Не удивительно, что в голове спартиата возникает волшебное кружение, мысли потеряли конкретную форму обернувшись волнующим желанием. Тела всё плотнее соприкасаются, практически слившись, дыхание учащается вместе с ударами пульса. Несколько чаш вина испиты незамеченными. Феофил с удивляющим его самого восторгом видит жаркий блеск в глазах жены, розовые пятна на щеках и груди, слушает хрипловатый, почти вакхический ропот страсти...

И всё же здравый голос рассудка берёт вверх (андрон не место, и не время ещё для любовных игр!). Мужчина с неохотой отстраняется, продолжая поглаживать кудри и плечи возлежащей рядом супруги.

— Радость богов, Агессилая, сегодня вечером я хочу прийти в гинекей и быть с тобой на ложе... Надеюсь, у тебя нет причин отказать мне в этом?

— Конечно нет, мой муж и господин! Милостью Афродиты я всегда готова для подобной близости, и не могу мечтать о большем!

Женщина соскользнула с апоклинтра, ещё не совсем придя в себя после объятий, несколько мгновений держится за деревянную спинку ложа. Её губы слегка дрожат, перемежаясь невольной улыбкой. Она уже словно не здесь, не в это время, хотя с трудом понуждает себя к движению. Но идёт на выход всё быстрее, не оглядываясь, обхватив руками плечи. Едва оказавшись снаружи, судя по частому звуку шагов, припустила бегом. Феофил снова рассмеялся, чувствуя в душе тёплую радость. Когда в последний раз такое случалось, чтобы она предавалась бегу? Да не девочкой ли подростком ещё, в давние времена сватовства? Кто же нынче обул её в крылатые сандалии? Неужто в самом деле Киприда постаралась?

Главный царский эконом некоторое время остаётся неподвижен, рассеянно наблюдая, как бесшумные, словно тени рабы споро меняют посуду, доливают вино и воду в кратер. По-сути, его взор обращён внутрь, очевидно, в недавнее прошлое, сулящее скорое будущее, которое неизбежно станет настоящим. Вот что является главным! Если бы ещё время текло побыстрее! Феофил всерьёз задумался, не выйти ли во двор, где установлены египетские водяные часы-клепсидра, чтобы ускорить каким-нибудь способом истечение воды из верхнего сосуда в нижний? Ну да, и чтобы легкокрылый Феб погнал свою колесницу!

Не в силах более терпеть ожидание, спартиат вскакивает, не дождавшись, пока слуги покинут зал (последние исчезали резво), выходит на террасу. Солнце спускается к отрогам Тайгет, почти коснулось кромки вершин. Ещё немного, и скроется с глаз. Уже не обжигает хотя весенним, но крепким жаром. Приятно гладит лицо почти женской лаской. Феофил изнемогает, словно влюблённый юнец, ожидающий ночного свидания с милой. Он нервно потирает ладони, обнимает прохладные мраморные колонны (благо никто не видит), мерит шагами открытую площадку. Но, собственно, почему нельзя немедленно воплотить желание в реальность, кто ему указ, господину своего дома, и всех его обитателей, включая, конечно, жену? Радуйся, Афродита, твой пояс распахнулся на все застёжки!

Феофил решительно, шагом спартанского гоплита в атаке, двинулся в гинекей, на ходу раздирая вдруг ставшими тесными складки хитона. Застигнутая в проёме двери служанка-эфиопка от неожиданности оцепенела, вытаращив белки глаз и распахнув рот. В сторону, неуклюжая! На женской половине замелькали силуэты служанок, кинувшихся врассыпную, как мыши от кота. Одна многоопытная Плия не струхнула, лишь почтительно склонила седую голову. На короткий вопрос о госпоже столь же кратко ответила: "В лаконикуме, господин!"

Этого следовало ожидать, и дальнейший путь спартиата к супруге походил на осторожное приближение леопарда к добыче в прибрежных зарослях. Раздвинуты половинки входного полога. Влажный пар рассеивает свет масляных ламп. В центре помещения каменная купель, вырубленная из цельного монолита. Вплотную к ней пара фигур — приближённые служанки, Эрна и Готис, с блестящими от пота и влаги обнажёнными телами. Увидев вошедшего, не дрогнули, но застыли вопрошающе. Феофил подал им знак молчать и быстро покинуть лаконикум. Обе рабыни исчезли почти мгновенно.

Царский эконом неслышной поступью разведчика, воспитанной с детства, приблизился к бассейну. Агессилая полулежала в пенной горячей воде, раскинув руки поверх бортиков, с закрытыми в блаженстве глазами. Длинные чёрные волосы волнистыми крыльями плескались по обе стороны. На краю купели теснились крохотные амфоры, источающие сладкие ароматы, так же лежали разные щётки, скригли, гребни — очевидно, что искусницы творили над госпожой истинно женский обряд превращения красоты в могущественную силу!

Феофил бесконечно осторожным движением ладони прикоснулся к лицу супруги, провёл кончиками пальцев от виска через ланиту до подбородка. Агессилая улыбнулась ласке, но мгновение спустя распахнула почти испуганный взгляд, намереваясь принять вертикальное положение. Однако мужские руки удержали её, успокаивая, при этом обещая нечто невообразимо лучшее. Губы, привыкшие отдавать приказы или излагать сухие факты, произнесли, словно во хмелю:

—  Ты прекрасна, как богиня, и слаще мёда, моя возлюбленная, моя жена!

Голова его кружилась от сложных запахов благовоний, или возможно, от кипения чувств. Ощутив, что предел терпения вот-вот наступит, и будет полностью сметён страстной лавиной, он резко выпрямился, сбросил назад остатки хитона, и шагнул в шипучую пену...

Агессилая, словно в замешательстве Дафны перед Аполлоном, прижалась спиной к стенке купели, едва не вскрикнув от ужаса. О боги Олимпа, никогда её облик не был столь возбуждающим, распаляющим желание супруга! Шумно, ликующе дыша, Феофил прянул к  вожделенной цели, но вместо того, чтобы грубо схватить и овладеть, нежно обхватил её талию, прижал к себе, приподняв, чтобы сомкнуть губы сладчайшим на земле поцелуем. Женское тело наконец-то расслабилось, отдалось побеждающей ласке, ум пришёл в себя, чтобы снова раствориться в нахлынувшей радости... Это любовь, это счастье близости, о котором можно только мечтать, а получив внезапно в дар, безусловно ему покориться!

Жена прильнула к мужу, обвив собой, как гибкий плющ ствол тополя. Спартиат опустил руки под женские лядвия, взял их сильно, властно, затем играючи воздел высоко вверх, почти выпрастав над поверхностью воды, и снова обрушив вниз, но уже с определённой целью — уверенно насадил пойманную добычу на гарпун рыболова!

Последовало несколько минут жаркой, хотя отчаянно мокрой любовной схватки, подобной игре ретивых дельфинов в узкой лагуне, но в добавок с вакхическими стонами и рычанием. Выплескав половину купели за стенки, расшвыряв все принадлежности по лаконикуму, любовники чуть-чуть остыли, почти с изумлением оглядываясь вокруг, и всматриваясь друг в друга. Но в глазах по-прежнему мерцал палящий жар, а чресла преполняло неутолимое желание.  Феофил подхватил невесомую супругу на руки, и устремился на брачное ложе гинекея, не опасаясь случайных взглядов прислуги, вообще не помня ни о чём больше на целом свете!

Гораздо позже, далеко за полночь, он неспешно выбрался на плоскую кровлю дома. Спящий город простирался вокруг, белея известью оштукатуренных стен, мрамором общественных мест, темнел силуэтами островерхих кипарисов и раскидистых платанов. Не виднелось ни огонька, кроме разве что сияющего звёздами небесного свода. Лишь вдалеке, там, где угадывались очертания царского дворца, мигнул, словно отправил краткое послание, лучик света. Феофил улыбнулся, представляя божественно прекрасную Елену в её личных покоях. Спартиат ощутил лёгкую сладкую грусть глубоко в сердце. Возможно, это было сожаление об утрате великой, почти космической мечты о недоступном человеку блаженстве. В то же время невыразимая радость земного бытия упокоила его существо, будто омыла елеем. Радуйся, Елена, и пусть твоя красота пребывает вовеки, отражаясь в облике всех земных женщин, и дарит им счастье любви! Ищите любовь, чтобы обрести вечность!

В густой ночи моих волос
без счёта звёзд засеребрилось;
прошу богов: явите милость,
не открывайте женских слёз!

Пусть всё останется со мной:
бессонных мыслей нудный ворох,
как писк мышей в глубоких норах,
напрасно слышимый лисой...

Нет проку сетовать о том,
что роза к осени поблёкла,
что вдруг зеркал пустые стёкла
молчат о веке золотом!

Песок в часах остановить?
Смешна бессмысленность затеи,
ведь в свой черёд уходят тени,
и где-то парки тянут нить...

Но в стан небесный рвётся крик:
всё невозвратно неужели?
Любой цены не пожалели б
вернуть то счастье хоть на миг!

Моих волос густая ночь
сквозь гребень царственно прольётся...
Одна любовь творить берётся,
и прогоняет смуту прочь.