Глава 1

       Двойной мой панцирь блещет ярче дня,
Мой меч - Гвидона дар, ведь мы родня.
Мне путь не уступить - плохая шутка!
Все прочь бегут, доспехами звеня.
От поступи моей дрожит земля,
 Так и гудит - ее страшна погудка!
ПЕЙРЕ ВИДАЛЬ
- 1 -
«…А ещё ныне святой инквизицией, обвинённые и сознавшиеся в зловредии и малефициуме, переданы мирскому суду и по его приговору до смерти сожжены три ведьмы, на коих указала ключница Корвейского монастыря. Сия ключница представила заколдованные сапоги для аббата Вильбада из вышеназванного монастыря. Одев оные, благочестивый иерарх нашей святой католической церкви воспылал великой греховной страстью к злонамеренной женщине и вступил с ней в связь, после чего раскаялся и обвинил вышеназванную ключницу в ведовстве и колдовании путём заколдовывания его сапогов. Брат Ансельм из того же монастыря по просьбе брата Вильбада, одевший нечестивые сапоги, при взгляде на ключницу тут же ощутил неодолимую силу врага рода человеческого, что неоспоримо доказывает вину сей женщины. Вышеназванными братьями во Христе благочестивыми Вильбадом и Ансельмом та ключница по имени Фастрада была строго допрошена, созналась, что заклятие на сапоги по её просьбе наложили колдуньи Гряземунда, Розамонда и Юдифь. Последняя из оных — ведьма, коя подписала договор кровью с врагом рода человеческого, является ещё и по наущению дьявола инкубом и саккубом и много раз вступала с ней девицей Фастрадой в богопротивную связь, телесно будучи сверху сей девицы и будучи снизу. Сия девица Фастрада со рванием влас и расцарапыванием лица покаялась в злоумышлении против святой нашей церкви, и была пострижена и сослана в монастырь сестёр бенедиктинок. Злокозненные же колдуньи Гряземунда, Розамонда и саккубка Юдифь заперлись в отрицании своей вины, были пытаны, сознались, за что и были сожжены в лето 885 от рождения господа нашего Иисуса Христа.
 В то лето 885 были многия несчастия на земле нашей. По наущению врага рода человеческого, налетела саранча и пожрала урожай. Благочестивый аббат Вильбад и вся кроткая братия Корвейского монастыря служили молебны в полях, но враг рода человеческого не убоялся святого слова, так что в подвалах монастыря скоро не найдём ни буассо зерна. А брат Вильбад впал в уныние и арианскую ересь. Из болот же стал вылазить чудовищный змий по прозванию дракон. Сей змий стал ползать вокруг монастыря благочестивых сестёр бенедиктинок, оставляя безобразные следы от ядовитого чрева шириною с конную повозку, и пожрал всё стадо монастырских свиней, в чём клятвенно поклялись все трое монастырских свинопасов. Теперь сёстры бояться шагу ступить за ворота монастыря без охраны. А недавно без следа пропали сестра Фастрада и с ней ещё две кроткие и благочестивые девицы из хороших семей. Наверное и их проглотил исчадие гнилых болот богопротивный змей–дракон. Так что мы смиренно просим прислать к нам зерна из королевских запасов и ваших рыцарей и баронов для борьбы с оным змием».
 «Они что там с ума посходили в своих бретонских пустошах. Какие драконы в наш просвещённый век? Весь прошлый год писали о зловредных летающих женщинах — страгах, высасывающих внутренности у людей и пожирающих младенцев, ныне дракона придумали!» — благочестивый король Карл III Невинный в раздражении прервал писаря.
 Король некоторое время в интересах трона был женат на старухе, которая была его старше на 34 года. С тех пор он женщин ненавидел и их обществу предпочитал чтение литаний и сочинение церковных гимнов, за что в народе и получил прозвание Невинного, хотя по справедливости мог быть прозван, как и, его дед Плешивым. Однако на днях в Орлеане он увидел Элионор Вифлисбургскую — жену рыцаря Балдуина Тёмного по прозванию Безпалый, воспылал к ней страстью и захотел немедленно с ней возлечь.
 Своё прозвище рыцарь получил после схватки с дикими пиктами. Сэр Балдуин, сбросив с коня предводителя пиктов, как заведено среди порядочных рыцарей, сел к нему на грудь, чтобы получить признание в полной капитуляции или нанести удар милосердия в случае отказа, был очень удивлён, когда дикарь вонзил зубы ему в палец на левой руке, напрочь его откусив. Невежа был немедленно убит, но пальца не вернуть.
 С тех пор в непогоду рыцаря мучили боли в увечной руке, что отнюдь не прибавляло кротости его и без того склочному и воинственному характеру. Грозный боец и ревнивый муж плохо спал и не спускал глаз с молодой жены, и всюду сопровождал её со своими рыцарями и вассалами.
 «Лучше бы палец так свой берёг»,— злился Карл. Так что голова и чресла монарха были заняты не глупыми донесениями, выживших из ума монахов из Бретони, какой год потчующих королевских мытарей вместо дани россказнями про хлад, град и не урожай. «Врали бы хоть правдоподобно,— сердито думал король, —а то всё у них оборотни да летающие женщины, теперь вот дракона придумали!» Но с проклятым мужем надо было что–то делать, а то печень короля грозила лопнуть от огорчения.
 «Эх, жили бы мы на диком Востоке, а не в просвещённой Европе, отрубили бы ему голову - и вся недолга, -размышлял король,- но у нас так не принято. Обвинить злокозненного рыцаря в злоумышлениях против короны или святой нашей католической церкви, что ли?»
 Карл задумался. Надо сказать, что думать король не любил, впрочем, как и его подданные. Однако разница между королём и подданными в том, что король может вместо себя советников думать заставить, а подданным самим приходится выкручиваться. Но не поставишь же на государственном совете вопрос: «Как извести честного рыцаря, что бы спать с его женой?» Тут другой советник нужен — тайный.
 «Хм, хороший государственный титул получается — тайный советник. Надо бы учредить»,— мелькнула у короля мысль, но, кажется, он о ней скоро забыл. «Совет моей чёртовой старухи пришёлся бы к месту. Та любила людей изводить просто от своей зловредности. Вот бы кого змей пожрал без остатка. Боюсь, подавится — больно костлява. Правильно, что сослал её в самый дальний монастырь! Но как хороша и бела чертовка Элионора».
 Король заметался по тронной зале, сшибая по дороге стулья членов королевского совета и расшвыривая пинками любимых охотничьих собак. «Надо приказать убрать эти чёртовы стулья. Пусть стоя думают. А то завели моду заседания по два часа проводить. Так со временем и на целый день усядутся. Да ну к чёрту! Это я кажется загнул. Сидеть целый день на заднице ни один человек не в силах, если он не калека!— Карл почесал потную лысину, —Кажется, у моей старухи была в советниках такая же ведьма как она сама. Интересно куда делась?»
 Про ведьму ходили слухи, что промышляет она приготовлением зелий для увеличения мужской силы, любовных приворотов, отыскания кладов, чему просвещенный король Карл не верил, потому что если бы это было в силах старой колдунье, его любовное копьё постоянно было бы в готовности сразить вечно желавшую этого, ненасытную старуху–жену, которой бы, по справедливости, о встрече с богом надо думать, а не о любовных схватках.
 Карл незаметно для писаря почесал напряжённый королевский гульфик и продиктовал: «Срочно найти и тайно доставить во дворец бывшую фрейлину бывшей жены Нашего Величества…»
 Карл запутался в диктуемых словесных конструкциях, выругался и закончил: «Ну ты сам знаешь как это правильно написать. Не королевское дело строчить грамоты. С короля достаточно выразить свою высочайшую волю!» «Всё же надо намекнуть дворянам, что убийство барона Балдуина на ближайшем турнире в интересах короны. Но лучше пусть убийца будет не из наших земель», — подумал наш христианнийший король, но писарю этого не сказал.


 С Пролива пришёл серый, клочковатый, как одеяло из овечьей шерсти, туман, плотно окутал холмы, поля и виноградники, превратив ясный и светлый божий мир в его тень. Тусклое солнце с трудом пробивалось сквозь сырую муть, едва освещая старые башни Chateau de Falaise, которые местные крестьяне называли просто «Скала». По преданию, замок построили по приказу косматых королей, и как всё что делали предки, был более годен для битв, чем для мирной жизни. Говорят, что там даже не было специальной комнаты, чтобы честный христианин мог сходить по нужде. Слава богу, теперь границы нашего славного королевства надёжно защищены королевскими рыцарями и баронами, и нет нужды в старых башнях.
 Долгое время замок пустовал, пока здесь первый раз не поселилась Старая Госпожа. Матушка помнит, что в тот год у нас издохла корова, бургуны разбили анжуйцев, а в аккурат на пасху матушка разрешилась мною. Слава святой Катерине, моей небесной покровительнице, с тех пор прошло целых четырнадцать лет.
 Потом Старая Госпожа исчезла и внезапно вновь появилась два года назад. За эти годы матушка превратилась в старуху, а Старая Госпожа совсем не изменилась. Так говорит матушка.
 Хорошо, что Госпожа взяла меня в служанки, и мне больше не придётся работать в поле. Злые языки утверждают, что наша Госпожа больше не стареет, потому что спозналась с нечистой силой и служит сатане. И ещё у неё железные зубы.
 Старая Гризелда, про которую саму ходят разные слухи, говорит, что не может баба в пятьдесят лет выглядеть как девица, и что ведьмы, чтобы не стариться целуют Дьявола, спаси и сохрани нас Боже, под хвост, мажут себя колдовскими снадобьями из бычьего семени, и даже, чему я ни за что не поверю, из пуповинной крови и плоти не рождённых младенцев, а когда наступает темнота, слетаются на шабаш, где до изнеможения кладут поклоны нечистой силе, кружатся, нелепо машут всеми членами, который Бог дал для молитвы, а не для их богопротивных дел, пока не вспотеют, как крестьянин в поле.
 А про зубы, то правда. Сама видела, когда Госпожа зевала во весь рот на воскресной проповеди, что читал новый капеллан. Он такой хорошенький, и голос у него нежный, что у твоей девчонки, а не грубый как у прежнего. Старый капеллан умер зимой, спаси господь его душу.
 Служанка едва успела перекреститься на угол замка, где когда–то была часовня, как её грешные и суетные мысли оборвал не терпеливый окрик хозяйки: «Да где же это несносное дитя! Моя ванна готова?»


"Изумрудная скрижаль" ("Tabula smaragdina") Текст Гермеса Трисмегиста «Не ложь говорю, а истину изрекаю. То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И всё это только для того, чтобы свершить чудо одного–единственного. Точно так же, как все сущие вещи возникли из мысли этого одного–единственного, так стали эти вещи вещами действительными и действенными лишь путём упрощения применительно случаю того же самого одного–единственного, единого»,— прочитал Мудрец очередной замороченный текст своего собрата, отхлебнул из кубка квинтэссенции и задумался.
 «Ну про то, что вверху такое же, что внизу это понятно. Я побывал во многих землях и везде одно и то же: вода всегда мокрая, железо крепче меди, а золото все любят. Значит и там наверху, и там внизу законы мироздания одинаковы.
 Вот про то что все вещи возникли из мыслей Единого, здесь можно поспорить. Если все мы, весь наш телесный мир мысли Единого, то он сам чьи мысли? Что появилось наперёд телесный мир или вне телесный дух? Короче, что первично — материя или сознание?»— Мудрец задумался, ещё раз глотнул из кубка, покосился на перегонный куб и прикинул - хватит ли ему волшебной жидкости, чтобы решить этот вопрос. Жидкости должно было хватить.
 Мудрец не всегда был мудрецом. Несмотря на то что кудри его рано поредели, некогда он был очень даже видным кавалером, и если верить досужим приметам, обладал не только выдающимся носом, но и тем, что его делало любимцем многих дам, знающих толк в любовных делах.
 Мудрецом и пожирателем квинтэссенции он стал после некоего происшествия с одной дамой. Дама эта обладала неземной красотой и большой грудью. Все части её тела были изящны и соразмерны. Многих благородных рыцарей и кавалеров довела она до смерти и разорения любовными чарами. Жертвой её чар и соразмерных членов пал и будущий Мудрец, тогда просто благородный кавалер де Вентадур — рыцарь и трубадур.
 Увидев Даму на святом причастии, кавалер де Вентадур так был охвачен любовной страстью, что совсем потерял голову. Дама же прознав, что вызвала такую страсть, чтобы ещё больше её разжечь принялась ломаться, строить из себя невинность и добродетель, хоть давно добродетельной не была, познала все таинства любви, искусные позы и ухищрения, что поведал просвещённой публике Овидий в своей «Науке любви», и иные, бережно хранимые куртизанками Вечного города, откуда вышеназванная дама была родом.
 Де Вентадур же, охваченный пылкой страстью, вместо того, чтобы тряхнуть мошной, как должны поступать, по мнению дам, настоящие кавалеры, принялся строчить любовные канцоны и забрасывать ими даму.
 Вначале дама смеялась, приказывала служанке топить камин страстными письмами, потом от любопытства стала их читать, хвастаться нежными словами перед подругами.
 Да будет Вам известно: нежные письма сближают теснее крепких объятий. Женщины любят ушами. Страстные слова горячие как огонь и холодные как сталь поразили её в сердце.
 Дама больше не смеялась. Стала ходить задумчивой и печальной, пока сама не запылала в ответ, словно сарацинская галера от греческого огня. К тому же она узнала от товарок, что кавалер де Вентадур щедро оделён природой не только поэтическим даром, но и ещё много чем. Но как истинная дщерь хитроумной и упрямой как ослица праматери нашей Евы не хотела так быстро сдаваться и продолжала упорствовать, и только когда довела возлюбленного до безумного желания покончить с жизнью, а себя до крайней меры телесной похоти, открыла ворота своей крепости. Прекрасная дама сама написала любовную канцону и спела её страстному кавалеру, где кавалера и трубадура де Вентадура назвала славным паладином и признала, что только мечтает, чтобы он сразил змея любовного томления, пожравшего её бедное сердце, пылающим копьём любви.


 Вчера на конном ристалище он выбрал в противники рыцаря из–за Рейна с далёкой, холодной Баварии в новомодных доспехах и трижды преломил с ним копья. В последней схватке дюжий баварец, ухватив копьё под мышку, так ударил им в середину щита, что добрый валенсийский щит, снятый по семейным преданиям с груди поверженного мавра, прапрадедом барона Балдуина, тоже Балдуином, треснул словно ореховая скорлупа, а рыцарь вывалился из седла, как горячее яблоко из-под хвоста лошади. Но слава богу и святому Бенедикту - покровителю воинов, пластинчатый хауберт и стёганый кафтан смягчили удар, и рёбра остались целы.
 По правилам поединка теперь он должен отдать баварцу свой доспех и коня или заплатить выкуп. Огорчённый рыцарь хотел поразить проклятого щёголя палицей, прямо по его новомодному шлему, похожему на поварскую кастрюлю, но набежали ливрейные слуги и герольды, оттащили достойного барона от жертвы. Дурацкие правила, придуманные неженкой Готфреем де Прейи, скоро приведут к тому, что благородные рыцари станут рубиться деревянными мечами, как мальчишки.
 Хуже того, что его рыцаря и барона Балдуина Тёмного оруженосцы вечером в шатре громко ржали, что твои жеребцы, когда видят кобылу, но сразу замолчали, едва он вошёл в шатёр. Так до бунта и предательства не далеко. Но ещё никому не удалось безнаказанно уйти от мести Балдуина Тёмного, прозванного так не только за цвет его доспеха.
 Покрасить доспех чёрным его надоумила верная Элионора, сказав между делом, что чёрный цвет практичен, стройнит фигуру и всегда будет в фаворе. Сам бы он предпочёл цвет поярче. Хотя бы как у того баварца.
 Барон Балдуин и выбрал его в противники, чтобы по праву победителя, завладеть турнирным доспехом и конём. А теперь у него самого не стало ни того, ни другого. Но слава Богу и святому Бенедикту, у него остались его верный меч и булава, а в общей битве — бугурте мало кто может противостоять удалому барону, известному тяжёлым ударом по всей земле франков от Пролива до Рейна. Хорошо, что нечестивый жид Соломон вовремя ссудил деньги выкупить отеческий доспех.

«Надевайте ваши шлемы, надевайте ваши шлемы, господа рыцари и дворяне»,— проклятый герольд орал за стеной шатра, что твой осёл при виде ослицы.
 Доблестный рыцарь Балдуин сделал добрый глоток чистой родниковой воды из фамильного кубка (перед битвой ничего кроме воды не пил) и подставил свои плечи оруженосцам, чтобы те вначале надели на рыцаря стёганные конским волосом и паклей толстые наплечники, на левую руку такой же толстый наручень. Через голову натянули надёжный, тяжёлый хауберт.
 Там, где копьё проклятого рыцаря из Баварии попало в доспех, несколько пластин изогнулись, и пришлось их выправлять молотком. Кожаная покрышка лопнула. Теперь на чёрном как вороново крыло доспехе ярко выделялось свежее пятно — след вражеского копья и свидетельство досадного поражения.
 Барон скрипнул зубами и машинально потёр грудь. Рёбра болели, но он знал - в горячке схватки это пройдёт. «Но кто же вчера смел так смеяться над своим господином? Уж не мой ли старший оруженосец де Оливье. Волчонок, отца которого я пять лет назад убил в поединке, вырос и кажется готов показать зубы. Но довольно, с ним потом разберусь. Сегодня, с божьей помощью, разобраться бы с удачливым баварцем»,- барон отогнал беспокойные мысли, надел стёганый подшлемник, кольчужный капюшон, крепкий шлем для пешего боя. Туго завязал тесёмки под мозолистым, там где ремень касался кожи, подбородком.
 Поверх шлема оруженосцы закрепили валик из чёрного и красного сукна — бурлет. Барон энергично подвигал плечами, проверяя как сидит доспех, и хоть давно миновали те дни, когда он не спал перед схваткой, кровь его разгорячилась и закипела.

 К торжественной мессе барон опоздал. После того как в прошлом году сутки пролежал в холодном болоте, прячась от богомерзких готов, перед схваткой ему надо непременно помочиться. Но уж лучше опоздать на никчёмную болтовню священника, чем обмочиться при прекрасных дамах, и заработать до конца дней своих обидное прозвище, как у толстяка шевалье Ганелона.
 На пешем ристалище в праздник святого Якоба, получив добрый удар палицей по голове, вышеназванный шевалье и изрядный воин к радости зевак и смеху дам не смог удержать в себе жизненные жидкости и обмочил просторную табарду лимонного цвета, одетую поверх доспеха и всю расшитую фамильными гербами рода Ганелонов — рыбы на лазоревом поле. Прославленный воин устоял и даже ответным ударом опрокинул соперника. Кто выиграл схватку скоро все забыли, но во всех тавернах до сих пор вспоминают, как «поплыли» рыбы, изображенные на гербе рыцаря.
 Весенний ветерок то стихал, то снова начинал играть с широкими вымпелами и знамёнами всех марок Франции, теребил плюмажи и разноцветные гирлянды над трибунами почётных гостей и благородных дам. Две партии рыцарей стали на ристалище. Яркими красками горят на солнце гербы на их щитах, накидки из дорогого сукна и шёлка поверх боевых доспехов, блестит оружие, которое они выбрали для сегодняшней схватки: славные кованые мечи, тяжкие булавы, широкие тесаки — фальшионы. Громко стучит кровь в ушах рыцарей, так что не слышат они шума трибун. Кто возьмёт сегодня знатную добычу, покроет себя и свой род богатством и славой, кто всё потеряет, то Бог ведает.
 «Начинайте!» — не успела перчатка упасть на жёлтый песок, трижды взревели трубы герольдов. Рыцари двинулись на встречу. Началась пешая общая схватка — бугурт.

«Ну, чего уставилась? Скорее подай полотенце своей госпоже!»— сердито выговаривала Бланка юной служанке. Тощая деревенская замарашка, взятая год назад в услужение, отъелась и превратилась в настоящую красотку. Госпожа всё чаще ловила себя на несправедливом чувстве зависти, которое помимо воли испытывала при взгляде на воинственную молодость. Её всё больше раздражали блестящие, зелёные глаза девчонки, дерзко торчащие молодые груди, атласная кожа.
 «Если эту дурочку кое-чему научить, в Городе ей цены не будет,— думала Бланка, растирая своё тренированное и умелое тело, после целебной ванны из холодной воды,— вон как на меня уставилась, думает я ведьма. Наверное ищет следы пергамента — сделки с дьяволом, что по глупой вере этих несчастных, каждая ведьма хранит под кожей».
 «Посыльный из города прибыл?»— спросила Бланка с нетерпением, хоть знала, что время ещё не пришло, и заказ её не готов. Но она чувствовала, что время затворничества, наступившее после того, как этот дурак Карл разогнал от двора всех служителей своей бывшей жены, подошло к концу. Ей только осталось дождаться одной вещи, чтобы вновь обновлённой и обворожительной красавицей появиться в Городе. Каком Городе? Отныне и навсегда один Город будет писаться в её сердце с большой буквы — Париж.