Бегство от свободы

В 1941 году Эрих Фромм опубликовал свою знаменитую книгу «Бегство от свободы». Приведу ряд фрагментов из нее.
Мужество авторитарного характера в основном проявляется как мужество переносить страдания по воле судьбы или ее личного представителя – «вождя». Страдать не жалуясь – высочайшая добродетель; мужество авторитарного характера не направлено на то, чтобы прекратить страдания или хотя бы уменьшить их. Не изменить свою судьбу, а покориться ей есть героизм авторитарного характера.
Он верит в авторитета до тех пор, пока тот силен и проявляет властность. Его вера коренится в сомнениях и представляет собой попытку компенсировать их. Однако веры, если понимать под ней твердую уверенность в реализации того, что существует только потенциально, у него нет.
Дополнительный стимул для лояльности нацистскому правительству со стороны большинства населения начал действовать после прихода к власти Гитлера. В его руках была теперь политическая власть, и для миллионов немцев правительство Гитлера стало идентичным с «Германией». Бороться с ним означало отгородиться от сообщества немцев; когда остальные политические партии были распущены и нацистская партия «стала» Германией, оппозиция ей означала оппозицию Германии. Представляется, что для среднего человека нет ничего более мучительного, чем чувство отстранения от большей группы. Как бы гражданин ни отвергал принципы нацизма, если ему приходилось выбирать между одиночеством и чувством принадлежности к Германии, большинство выбирало именно последнее. Можно наблюдать множество примеров того, как человек, не будучи нацистом, защищает нацизм от критики иностранцев, потому что считает, что нападки на нацизм – это нападки на Германию. Страх одиночества и относительно слабые моральные принципы помогают любой партии завоевать лояльность большой части населения, как только партия захватывает власть в государстве.
Существует один вопрос, которым зададутся многие читатели: как можно согласовать утверждение, что психологической базой нацизма был старый средний класс, с утверждением, согласно которому нацистская система функционировала в интересах немецкого империализма? Ответ на этот вопрос в принципе тот же, что был дан на вопрос, касающийся роли городского среднего класса в период подъема капитализма. В послевоенные годы именно среднему классу, особенно его низам, угрожал монополистический капитализм. Тревога и вызванная ею ненависть погрузили мелких буржуа в панику и наполнили их жаждой подчинения и одновременно господства над теми, кто был бессилен. Эти чувства были использованы совершенно другим классом для создания режима, который должен был обслуживать его интересы. Гитлер проявил себя как такой эффективный инструмент именно потому, что соединял в себе характеристики возмущенного, полного ненависти мелкого буржуа, с которым низы среднего класса могли идентифицировать себя эмоционально и социально, с качествами оппортуниста, готового служить интересам германских промышленников и юнкеров. Изначально он позиционировал себя как мессию старого среднего класса, обещал разрушение крупных универмагов, конец владычеству банковского капитала и так далее. Дальнейшее совершенно ясно. Эти обещания никогда не были выполнены. Впрочем, это не имело значения. Нацизм никогда не обладал какими-либо подлинными политическими или экономическими принципами. Необходимо отчетливо понимать, что главным принципом нацизма был его радикальный оппортунизм. Имело значение только то, что сотни тысяч мелких буржуа, которые при нормальном развитии событий имели мало шансов заработать деньги или добиться власти, теперь как члены нацистской бюрократии получили большую порцию богатства и престижа, которыми они заставили верхние классы с ними поделиться. Другие, не ставшие частью нацистской машины, получили рабочие места, отобранные у евреев и политических противников; что же касается остальных, они не получили больше хлеба, но зато получили зрелища. Эмоциональное удовлетворение, доставляемое этими садистскими спектаклями и идеологией, дававшей им чувство превосходства над остальным человечеством, было способно компенсировать – по крайней мере на время – факт экономического и культурного обнищания.
Утверждение, что человек не должен быть подвластен ничему превыше себя, не означает непризнания значимости идеалов. Напротив, оно служит их сильнейшим утверждением. Впрочем, это принуждает нас к критическому анализу того, что такое идеал. Сегодня принято думать, что вообще идеал есть любая цель, достижение которой не предполагает материальной выгоды, что-то, ради чего человек готов пожертвовать эгоистическими соображениями. Это чисто психологическая – и поэтому релятивистская – концепция идеала. С такой точки зрения фашист, движимый стремлением подчиниться высшей силе и одновременно властвовать над другими людьми, так же преследует идеал, как человек, который борется за человеческое равенство и свободу. На этой основе проблема идеала никогда не может быть разрешена.
Необходимо проводить различие между истинными и ложными идеалами; это различие столь же фундаментально, как различие между правдой и ложью. Все истинные идеалы имеют одну общую особенность: они выражают желание достичь чего-то еще не достигнутого, но желательного в целях роста и счастья индивида. Мы можем не всегда знать, что; для этого служит, мы можем расходиться во мнениях о функции того или иного идеала в терминах человеческого развития, но это не служит основанием для релятивизма, утверждающего, будто мы не можем знать, что способствует, а что препятствует жизни. Мы не всегда уверены в том, какая пища полезна, а какая – нет, но из этого не следует, что у нас нет никаких способов определить яд. Точно так же мы можем узнать, если захотим, что; ядовито для психической жизни. Мы знаем, что нищета, угнетение, изоляция направлены против жизни; что все служащее свободе и укрепляющее мужество и силу быть самим собой идет жизни на пользу. То, что хорошо и что плохо для человека – не метафизический, а эмпирический вопрос, ответ на который может быть получен на основе анализа человеческой природы и влияния на человека определенных условий.