БАМ 747 дней у сопки Соболиная часть 1

«…а писарей, поваров и прочую всякую нечисть
во время абордажного боя
дальше второй палубы не пущать,
дабы своим мерзопакостным видом
не смущать христолюбивое воинство».
Приписывается Петру I


Так получилось, что служить в армию я уходил дважды…
На окончательной призывной комиссии с учётом того, что по направлению военкомата я учился в автошколе ДОСААФ, то определён был в бронетанковые войска. Получив повестку и уволившись с работы, я успел за оставшееся время что-то помочь сделать из сезонных осенних работ родителям, потом вместе с бывшим в отпуске механизатором соседом мы ещё походили по деревне и зарезали нескольких боровов, тем более что женских, а, по сути, вдовьих дворов в деревне насчитывалась добрая половина. Провели, как водится в таких случаях, «отвальную», и в назначенный день я приехал в военкомат. Сначала всё шло своим чередом: обычное напутствие, обычное заглядывание в чемоданы, рюкзаки, сумки на предмет обнаружения заначки в виде спиртного, и даже специально заказанный в местном автотранспортном предприятии старенький автобус уже подогнали к зданию, чтобы везти нас в Псков на сборный пункт, как вдруг всё завертелось в обратную сторону. Отбой! Автобус – в гараж, а мы по домам: оставлены до весны, а значит можно снова устраиваться на работу.
До весны – так до весны. Буду постарше, поумнее. Вот только мой бензовоз уже отдан другому водителю, а значит, по старой шоферской традиции, я выбрал уже в другом соседнем колхозе одну из бортовых машин, что почти всегда стоят у забора в любом автопарке, и даже успел перебрать двигатель и опробовать её на ходу, а вечером, вернувшись домой, обнаружил повестку военкомата с датой отправки чуть ли не завтра.
В военкомате обнаружилось что таких «счастливчиков» аж всего три со всего района – явно нужно срочно закрыть какую-то дыру, что тут же и нашло своё подтверждение: прапорщик, родом из той же деревни, что и мой отец, почему-то испытывавший неприязнь к нему и не скрывавший этого, прямо с порога злорадно объявил мне:
- Ну ты у меня послужишь! Поедешь к белым медведям лёд рубить!
К белым, так к белым. Лёд, так лёд. Как будто у меня оставалось право выбора.
Нас просто-напросто посадили на рейсовый автобус, объяснив, что в Пскове нужно перейти с автовокзала на железнодорожный, сесть на городской автобус номер один и доехать до остановки «Льнокомбинат», а там…
А там и находился в здании клуба областной сборный пункт. Принимавший нас офицер стандартно заглянул в наши сумки, назвал номер команды «405» и отправил в зал, где слонялись такие же неприкаянные, где каждый предоставлен сам себе: кто-то резался в карты в подкидного дурака, кто-то курил на заднем дворе, кто-то с кем-то знакомился, кто-то уже и ссорился, хотя, по сравнению с октябрьским традиционным ажиотажем, мы, ноябрьские поскрёбыши, выглядели как-то сиротливо и одиноко. Перекусив тем, что захватили из дома, поскольку кормить новобранцев не предполагалось, а в буфете присутствовал традиционный набор из бутербродов с сыром и селёдкой, а также печенья, вафель и лимонада и только утром первые счастливцы смогли купить бутерброды с колбасой и котлеты в тесте, проводив тех, кто уже отбывал в части, к вечеру нас осталось совсем немного. Здесь же нам предстояло провести и ночь, устроившись, кто на сцене, кто у стены, где пол шёл с уклоном, приспособив в качестве подушки свой собственный локоть, поскольку матрасом служил пол, а одеялом – потолок.
И лишь когда на другой день стали собираться собственно городские парни, быстро выяснилось, что именно с ними мы и поедем туда, куда пообещал мне прапорщик из военкомата. А скоро появились и наши «покупатели»: офицер и сержант с невиданными ранее эмблемами на петлицах. На наши недоуменные разглядывания сержант с тем взглядом, который сразу выдает старослужащего, небрежно бросил «железнодорожные войска». Сверившись со списком, нас построили и повели на железнодорожный вокзал. Провожавшие из числа горожан интересовались закономерно: куда?, но забиравшие нас хранили на этот счёт молчание, парни в ответ только пожимали плечами, а дальше поезд, Ленинград, там городской автобус и аэропорт Пулково. Что характерно никто ни у кого не спрашивал: а летал ли ты самолётом, а как ты переносишь перелёты, вроде меня, всю жизнь испытывающего боязнь высоты, забыв заодно объяснить новичкам, вроде меня, а что надо делать, чтобы так катастрофически не закладывало уши. Как известно, бояться нужно только до посадки, а потом уже поздно, но, даже заранее успокоенный песней Высоцкого о надёжности нашего Аэрофлота, я явно выглядел потерянным и испуганным со стороны, но, повинуясь стадному чувству, просто занял своё место, уцепился в подлокотники кресла и – будь, что будет. Итак, нас просто погрузили и уже тут, из стандартного объявления стюардессы, стала известна конечная точка перелёта: «наш самолёт следует по маршруту Ленинград – Новосибирск – Хабаровск».
Сразу по прилёту военный грузовик забрал нас у здания аэропорта и отвёз в какую-то воинскую часть на окраине города, где предстояло провести ночь, снова не раздеваясь, но в казарме стояли оставленные для нас двухярусные кровати с матрасами и подушками. А утром, всё с теми же домашними припасами, кто-то уже начал делиться ими, новая переброска на железнодорожный вокзал и поезд, на вагонах которого значился наш конечный пункт – Ургал. Как и всякий, по сути своей, пригородный поезд, хотя в пути проводишь больше полусуток, он останавливался чуть ли не на каждом перегоне, пропускал все встречные поезда, пока не повернул на станции Известковая от КВЖД почти строго перпендикулярно на север, а там уже и останавливаться стало негде, да и не за чем, поскольку даже полустанков не встречалось до самого Ургала. Соответственно, народ подобрался в поезде тоже самый разнообразный, ведь, хотя и заняли мы почти целый вагон, но от нечего делать постепенно освоили и соседние, где также густо ехали шахтеры из Чегдомына, старатели, промысловики, разношёрстные командировочные, небольшие группы эвенков и целые колонии корейцев, одетые все как один в тёмно-синюю форму трудовой армии, бесцеремонно галдящие, тут же доставшие вяленую рыбу, распространявшую по вагону столь знакомый по гражданке запашок пивного ларька, но на этот раз с незнакомым океанским привкусом. Где-то втихаря можно было приметить и маскируемые под столиком бутылки с полупрозрачной то ли водкой, то ли корейским самогоном.
Ранним утром, ещё по-тёмненькому, выгрузившись на Ургале, мы сразу ощутили, что почём, поскольку одеты были соответственно тёплой погоде той псковской осени: кто в свитерах, кто в пиджаках, редко кто в куртках, все в туфлях или даже сапогах, которые потом не жалко будет выбросить, без перчаток и без шапок, а на улице стояла типичная для этих мест ситуация: пятнадцатое ноября, сорок один градус мороза и звенящий воздух на отрогах Буреинского хребта на высоте почти 600 метров над уровнем моря, где недостаток кислорода оценивается уже примерно в шестнадцать процентов, и поджидавшие нас ГАЗ-66 с брезентовым верхом. Хорошо, что был хотя бы брезент, поскольку от езды по зимнику до места назначения, а им и станет сопка Соболиная, ни у кого не было, да и быть не могло других ощущений, кроме лязганья зубов, как бы не жались друг к другу совершенно незнакомые до этого люди.
Держась за борт потерявшими чувствительность пальцами и спрыгивая на кажется отсутствующие ноги, мы, первым делом, всё-таки огляделись: кругом, сколько хватало глаз, весьма специфическая тайга, точнее, то, что от неё осталось на вечной мерзлоте, мачты лиственниц на сопке, отдельные приземистые здания, похожие на бараки, армейские палатки, над крышами которых везде, то тут, то там, идеально прямыми столбами поднимался к небу белый дым, и всё это похоронено под снегом, отвороты которого на дороге, пробитой в нём, доходили, как минимум, до пояса. Белое безмолвие.
А дальше стандартная процедура. Баня, где мы, скорее, отогревались, чем по-настоящему мылись, подбор обмундирования, где нас с первых минут ждали неожиданности, ибо шинель и сапоги предполагалось просто по приходу в учебную роту тут же сдать в каптёрку, а в качестве повседневной одежды полагались, так называемые «бамовские» сапоги, представлявшие собою неуклюжий с виду, но по-домашнему тёплый вариант, когда к кирзовому, но утеплённому низу был приторочен войлочный верх, «бамовский» бушлат, по типу утеплённой фуфайки, но с не продуваемым верхним слоем, капюшоном и клапаном, закрывавшим лицо и оставлявшим только глаза, естественно, ушанка и меховые овчинные рукавицы. Конечно, с точки зрения киношно-картинной, это воинство выглядело неуклюже, но с точки зрения практической мы его оценили сразу и заботу о себе со стороны командования находили и потом даже, подчас, в мелочах насколько это вообще было возможно в сложившийся ситуации. Уже одетые и покормленные, распределённые по взводам и отделениям, по местам на койках, а мне повезло и досталась нижняя, хотя уже скоро выяснится, что с верхней да чуть дольше собираешься по тревоге, но там зато теплее ночью, после пробного застилания постелей, где мне пригодилось многолетнее проживание зимой в интернате, мы всё ещё потерянно бродили по казарме, посматривали в окна, с осторожностью выходили покурить и, скорее всего, думали о том, а что ждёт нас завтра…
Первое утро началось, как и полагается в учебной роте, с зарядки и пробежки, правда на пробежке мы в гимнастёрках. Воздух предельно сух, да ещё и выморожен, а потому, приноровившись, дышится вполне сносно, в отличие от нашей псковской, почти банной, влажности, а вот бежать, да ещё по накатанному колёсами зимнему следу вверх на соседнюю сопку, удовольствие из последних. Велено постоять и отдышаться. Постоим, отдышимся, а заодно и осмотримся, ведь не на один день приехали.
Эта сопка, где сейчас стоим, ниже Соболиной, но именно отсюда открывается вся панорама. Слева на максимальном удалении от временного военного городка за двумя рядами колючей проволоки караульное помещение и длинные сараи-склады взрывчатых веществ. Здесь хранятся запасы аммонита для нашей бригады, поскольку на вечной мерзлоте без взрывных работ делать практически нечего даже летом, кроме охоты и рыбалки, а у нас здесь цель другая – Восточный участок БАМа. Дальше дорога бежит вниз, пересекает, по сути, безымянный ручей, который является одним из притоков Алонки, горной речки, давшей название будущей станции. Название звучит красиво, даже напевно, но в переводе с эвенкского означает гиблое, голодное место, где злые духи отгоняют от охотников зверя и рыбу. Есть и более короткий вариант перевода «ведьма». Но это ещё ничего по сравнению с соседней с нами на запад будущей станцией Воспорухан, где стоит один из батальонов нашей бригады, что на местном языке означает «долина смерти». Есть два советских фильма, имеющих косвенное отношение к нашей истории. Это «Эхо далеких снегов» о изысканиях по строительству БАМа в тридцатые годы и «Пропавшая экспедиция» о поисках золотоносных мест в этих краях. Конечно, кино – это ещё не жизнь, пусть даже и прошедшая, но по слухам, бытующим здесь, в районе Воспорухана случилось примерно такая же история с пропавшей изыскательской партией.
У мостика через ручей дорога разветвляется надвое, почти, как с сказке: налево поедешь – попадешь в штаб бригады и в размещенный за нею автобат, направо – значит к нам, а чуть дальше – к путейцам и чуть в сторону – собственно к будущей станции, которую, по выпавшему им жребию, строят строители из Молдавии. Сама сопка, а выглядит она сильно лысовато, поскольку с неё свели почти все лиственницы и остался только хохолок на самой верхушке, и была выбрана первым десантом, заброшенным сюда на вертолётах, из соседних, как наиболее удобное по своим размерам и близости от будущей трассы место.
Дело в том, что тайга здесь весьма и весьма специфична. Лиственницы, а отдельные экземпляры просто великолепны в своей стройности и упираются, кажется, и впрямь, в небо, растут только на сопках, где мерзлота остаётся где-то там, внизу. Всё, что между сопками, представляет собою весьма жалкое зрелище, особенно зимою, и именуется марью. Понять её суть можно лучше всего летом, ступив на колышущуюся под сапогом и словно дышащую взвесь из мха, кедрового стланика, багульника, каких-то болотных, подчас замысловато цветущих и необычно, но маняще и дурманяще пахнущих трав, замысловато переплетённую, почти сшитую на живую нитку, но намертво, тем, что у нас на Псковщине называют волоснюком, травой, которая режет пальцы и которую не ест никакая скотина, разодрав которую, увидишь воду, а под её слоем ту самую вечную мерзлоту. Осилить жизнь здесь могут уже только чахлые сосенки толщиною с карандаш или, в лучшем случае, с детскую ручонку. Если проехать по мари на гусеничном тягаче, то, как уверяют, след будет зарастать чуть ли не двадцать лет. Вряд ли кто-то проверял это опытным путём, но то, что он ни за что не затянется за сезон – медицинский факт: такие прошлогодние протяжки потом попадались сплошь и рядом.
Если говорить о том, что сделали за год с небольшим наши предшественники, начинавшие в буквальном смысле с ночёвки у костров вместе с тучами мошкары, жившие, подчас, чем придётся на подножном корме и консервах от вертолёта до вертолёта, если погода не позволяла вылета, пробившие сюда дорогу для машин и освоившие зимник по Бурее, даже протянувшие вдоль неё примитивный топливопровод от Ургала до Алонки, то наш шестой отдельный батальон механизации выглядел с вершины этой сопки примерно так: огороженный колючкой склад ГСМ сразу у мостика, рядом с ним вагончики и стоянка машин автопарка, ледник, овощехранилище, столовая, котельная, две уже готовых сборно-щитовых, или в обиходе «сборно-щелевых» казармы, начатые строительством ещё две, клуб и штаб и россыпь тех самых палаток. Источником электричества был дизель-генератор, а электростанция общая на весь городок. Общие для всей бригады также хлебопекарня, баня, и, конечно, гауптвахта.
В дополнение к увиденному на первом ознакомительном собрании командир учебной роты, оказавшийся спокойным по форме общения, интеллигентным, хотя и требовательным, где нужно, офицером, расскажет нам и о боевом пути бригады, ведущей своё начало ещё с довоенных лет и о том, по какому почтовому адресу можно уже сегодня написать домой, куда занесла нас нелегкая, где купить конверты и сигареты, куда не ходить и чего остерегаться, а для поднятия нашего настроения поведает бытующую в войсках и очень любимую всеми байку о том, что в истории человечества существовало много армий, но всего три войска: татаро-монгольское, польское и железнодорожное, чем и мы теперь по праву можем гордиться.
Поскольку мои записки не являются в буквальном смысле этого слова хронологическими, ещё несколько слов о последнем войске, точнее, всё-таки, о войсках, железнодорожных. Когда всерьёз в очередной раз в семидесятых годах встал вопрос о необходимости строительства БАМа, столь необходимого и с экономической, и со стратегической точки зрения, а я напомню, что только что отгремел конфликт с Китаем на острове Даманский, а наш южный сосед затеял войну с Вьетнамом и всерьёз готовился к полномасштабной войне с СССР, то строить требовалось быстро. Наглядное подтверждение этому я получу чуть позже, когда стану учиться в армейской школе комсомольского актива, где в числе прочего нам показывали документальные съёмки того, как в приграничных с нами китайских провинциях, где было сосредоточено до трети китайской армии и основные разведшколы, крестьяне с противогазами на боку занимаются на полях рисом, а рядом в козлы составлены винтовки, и по сигналу тревоги они тут же занимают места в вырытых на краю поля окопах. Теперь уже просто к слову сказать нам тогда же и там же показывали примеры мультипликации, снятой эстонскими кинематографистами, в цветовом решении их нынешнего государственного флага, с чётко, хотя и без звука, выраженной национальной или, всё-таки, националистической идеологией.
Возвращаясь к БАМу, тоже всерьёз и на самом высоком уровне обсуждался вопрос о привлечении японских специалистов и строителей для выполнения этой грандиозной поистине задачи, но, в числе прочих нестыковок, уперлись и в чисто грабительский подход со стороны страны восходящего солнца, которая настаивала на том, что из полосы отчуждения дороги она увезёт к себе буквально всё, от щепки и травки до золота, если оно случайно там окажется, оставив после себя идеальную железную дорогу с идеально стерильной прилегающей территорией. Перед тем, как объявить строительство БАМа всесоюзной ударной комсомольской стройкой, уже было решено, что самый трудный участок трассы, восточный, возьмут на себя железнодорожные войска. Это не скрывалось ни от кого, но и особо не афишировалось, скорее всего, именно из идеологических соображений, чтобы внешне это напоминало что-то вроде второй целины, куда молодые люди едут исключительно по зову сердца и по велению долга.
Итак, наша бригада в составе железнодорожных войск, имевшая местом своей постоянной дислокации Омск, тоже стала одной из подрядных организаций, заключивших соответствующий договор с министерством путей сообщения и во всех гражданских документах, в том числе и банковских, превратилась совсем не волшебным образом в строительное управление № 310, а, соответственно, батальоны бригады стали более привычными на гражданке ПМК (передвижными механизированными колонами).
И вот тут появляется один очень интересный нюанс: солдаты железнодорожных войск работали в данном случае не бесплатно. В каждой роте подбирали кого-то из солдат потолковее, на ходу обучали и он превращался в столь обычного, опять же на любой гражданской стройке, нормировщика. И не важно, чем занимался тот иной или иной строитель в погонах: был ли он экскаваторщиком, бульдозеристом, сварщиком, плотником, водителем, - весь объём выполненных работ чётко фиксировался, оценивался, но солдаты в качестве оплаты получали лишь шестую часть от заработанных в итоге денег. Как бы там ни было, но к стандартным «три восемьдесят» на материал для подшивания воротничков, зубную пасту и сигареты и т.п. мелочёвку, можно было заработать в месяц и двадцать рублей, и тридцать, а у тех, кого на гражданке назвали бы передовиком труда, выходило и больше.
И совсем не случайно, что уже после первого года пребывания бригады на станции Алонка, появились желающие, из числа уволившихся в запас, остаться и поработать ещё год-другой, но уже в качестве вольнонаёмных на том же своём экскаваторе или бульдозере, чтобы потом вернуться домой с хорошим материальным заделом на будущее, каковые случаи командование только приветствовало.
Любопытный, по-своему, факт. Командовал железнодорожными войсками в ту пору, а, если правильно выражаться, то начальником войск был генерал-полковник технических войск Крюков. Личность почти легендарная, фронтовик, незаурядный инженер, толковый организатор, по большому счёту одна из движущих сил поистине стройки века, коей именовался в ту пору БАМ, строивший до этого дороги не только в Союзе, но и в Монголии, по праву носивший на своей груди награды не только Союза, но и зарубежных стран. И как-то так само собою сложилось, что войска внутри них всё чаще и чаще стали именовать «хозяйство Крюкова». Солдатская, а скорее войсковая молва приписывала ему весьма показательный диалог, когда не в меру ретивый инспектор решил указать ему на выявленные им недочёты, Крюков слушал, слушал, потом ему эта лекция надоела и он произнёс почти сакраментальную фразу: «Чему вы меня учите?! У меня семь орденов за эту службу и столько же выговоров от министра!» Так что в войсках офицеры с явной гордостью бросали в разговоре как бы вскользь, де, мы из «хозяйства Крюкова». И вот в нашу бригаду, в результате как-то кадровой пересортицы, чуть ли не в духе подпоручика Киже, направили служить выпускника училища бронетанковых войск. Делать нечего, поразмыслив, его определили командиром взвода в автороту, но душа у молодого лейтенанта просилась к танкам, и он написал в рапорте «прошу перевести меня из хозяйства Крюкова в Советскую Армию». Перевод состоялся, а до этого состоялся такой содержательный разговор в политотделе, что мало не покажется.
Но вернёмся в учебную роту, поскольку полтора месяца пребывания в ней считать полноценной учебкой никак нельзя. У нас даже взводных командиров не было, а только сержанты из числа служивших в этой же части и только на время отправленных сюда в качестве командиров отделений. А потому, кроме совсем стандартного натаскивания по вечерам по типу «сорок пять секунд отбой» и «сорок пять секунд подъём», были ещё совсем необходимые занятия на знания по воинским уставам, наряды по роте и на кухне, а также практическое вождение на «Уралах». Да и то, надо признать, что это выглядело отнюдь не изнурительно, начиная с того, насколько повезло с сержантом. Нашему отделению определенно повезло. Он был азербайджанцем и по-своему философом: погоняв нас после вечерней поверки пару-тройку дней и убедившись, что потенциально в свои сорок пять секунд мы укладываемся, а, если реально будет подъем по тревоге, то никто рядом с  кроватями с секундомером не стоит и, скажем, замешкавшегося с портянками солдата ждёт только то, что в очереди у оружейной комнаты он будет последним, то наш отделенный, скомандовав «отделение сорок пять секунд отбой!», перекидывал через плечо полотенце и оправлялся умываться, курить, поговорить, ну а мы, в свою очередь, старались его не подводить и, быстро раздевшись, лежали, тихо, как мышки, а то и уже засыпали, несмотря на то, что где-то в отделениях ещё продолжали вставать-ложиться. Кстати, о мышках… Хотя спалось и впрямь, как правило, от отбоя до подъема, даже, наверное, не поворачиваясь с боку на бок, как-то ночью почувствовал какое-то шевеление у себя в ногах, а проснувшись и приглядевшись в казарменном полумраке, увидел здоровую крысу, которая устраивалась на шерстяном одеяле поудобнее, чтобы тоже согреться, и, наверное, будучи сброшенная на пол, осталась, по-своему, обижена на меня – в казармы их тоже явно гнал холод.
Из наших не сложных занятий особенно запомнилось лишь то, что, когда на одном из них нам стандартно приказали к завтрашнему дню выучить обязанности часового из устава гарнизонной и караульной службы, и мы вечером старательно зубрили его, то наутро, среди всех спрошенных и где-то чаще или реже запинавшихся, оказался один, который за это же время, явно не расслышал толком приказ, выучил весь раздел наизусть, т.е. обязанности и часового, и разводящего, и начальника караула, и что-то там ещё. Наш командир роты явно напрягся, хотя виду не подал, а через несколько дней этот боец исчез, в том смысле, что отбыл в неизвестном для нас направлении, полагаю, к обоюдному согласию заинтересованных сторон.
Чистка картошки в столовой, на мой взгляд, даже тогдашний, выглядела, как некий пережиток солдатского быта, поскольку почему-то на эту совершенно необходимую работу отправляли уже после вечерней поверки, а то и успевших уснуть. Ладно, там не было механических картофелечисток, после которых нужно минимальное участие ручного труда, да и отходов тоже минимум. Но почему не удосужились купить обычные советские «лентяйки» для чистки картошки вместо тупых ножей, кромсавших картофелины – уму не постижимо. Как и то, почему бы это же количество солдат не отправить на чистку картошки днём, а не полусонных и копошащихся в полутьме, что в итоге же дало бы больше чистой картошки, а меньше отходов?! Вероятно, в этом есть какая-то военная тайна, которую лично мне постичь не удалось.   
Уже при первом знакомстве с нами командир учебки честно предупредил: армия есть армия и наша часть от дедовщины не свободна. Правда, дедовщина дедовщине рознь и за свою службу от первого и до последнего 647 дня с откровенной жестокостью или издевательствами я не сталкивался и от своих сослуживцев о таком по секрету не слышал. Что же касается до того, что мыть полы в казарме, чистить ту же самую картошку на кухне, чистить снег на подходах к казарме, на какие-то другие мелкие, подчас не самые приятные работы назначают по преимуществу молодых солдат, беду никакой не вижу: точно также старослужащие, или «старички» по-казарменному, уже прошли это в первый год своей службы и никто от этого не развалился, а маменькиным сынкам, особенно городским, избалованным в своих семьях, которым мамочки до 18 лет в попку дули, конечно, наверное, что-то претило, но это уже их личная проблема.
В главном ротный был с нами честен: до того, как попадёте в свои роты, не ходите по части по одному, да и вообще без нужды не бродите, и всерьёз остерегайтесь двух групп солдат из числа «стариков» — это, держащиеся особняком, но весьма агрессивные литовцы, и откровенно хулигански настроенные парни из Иркутской области. С последними мне пришлось столкнуться лично и в этом присутствовало больше, как ни странно, моей вины, чем их. Вместо того, чтобы в учебке не держать наручные часы на показ, как-то в сумерках утренних, умываясь снегом на улице вместе с другими, я замешкался и остался один. Эти трое, словно в сказке, появились как будто ниоткуда, отрезав путь к отступлению. «Часы снимай!» Я снял. И они пошли дальше своей дорогой, а я своей. Надо ли было ввязываться в ссору?! Убеждён, что нет. Дураков, как известно издавна на Руси, и в церкви бьют. Правда, лично мне повезло. Уже служа в строевой части, наши машинистки заметили отсутствие у меня часов, а в моём случае вещь была необходимая, они потихоньку договорились, скинулись и на День Советской Армии решили сделать мне подарок и уже с этими простыми, но дорогими для меня часами и прошло время на БАМе.
Так ли гладко было всегда и везде? Увы, нет. Чуть позже меня назначат народным заседателем военного трибунала Чегдомынского гарнизона. Вторым традиционно будет женщина из числа служащих Советской Армии, олицетворяя, так сказать, материнское начало, да и объективности большей ради. По мере необходимости, без какой-то периодичности, к нам приезжал судья военного трибунала с секретарём, нас приглашали и подробно, если была необходимость, буквально постранично знакомили с материалами уголовного дела, а уже потом назначался день суда.
Дела, как правило, были двух категорий: либо связанные с дисциплинарными проступками, либо с откровенно уголовными. Что касается первых, то тут надо отметить особо одну парадоксальную вещь: за дисциплинарные проступки и наказание предусматривалось соответствующее, а именно отправка на определённый срок в дисциплинарный батальон, а потом виновный возвращался в свою часть и дослуживал оставшуюся часть срочной службы. При этом в будущем судимость, как таковая, нигде не учитывалась и не считалась, то есть в этом отношении человек выходил чист с юридической точки зрения – он просто служил дольше обычного. Ближайший к нам дисциплинарный батальон находился в Советской Гавани. Я не знаю, что он представлял собою, никогда даже близко не будучи там, но я не раз и не два слышал на заседании трибунала, как привлечённые к нему, буквально просили: лучше тюрьма, но только не дисбат. Один такой случай полностью прошёл на моих глазах. Сержанту из третьей роты оставалось служить буквально полгода или меньше того, когда он, будучи дежурным по роте, не сдержался, и ударил кулаком в лицо уж больно не сговорчивого солдата, отказавшегося от той самой, «мелкой, но неприятной работы». Кто из нас, мальчишек, не дрался в детстве или в юности, и не всегда удавалось взять верх над своим обидчиком. Этот решил взять и написал рапорт по начальству вверх. Сержант получил год дисциплинарного батальона. Я застал его возвращение. На него жалко было смотреть, хотя и руки, и ноги у него были на месте и не кашлял он, так сказать, и на здоровье не жаловался. Он вот уж буквально стал тише воды и ниже травы, он, мне казалось, не только молодых солдат, он даже предметы обходил стороной, и даже в клубе садился где-то в уголке. Его не трогали в роте в смысле службы, вероятно, офицеры лучше нас представляли через что он прошёл, а потому просто дали ему спокойно дожить до дембеля, не назначая в наряды, ничего не поручая, - он просто ходил по батальону, как неприкаянный, курил, сидя на обваловке казармы, шел в автопарк, сидел в машинах, стоявших на ремонте, кому-то вызывался помочь, то в гараже, то на стройке.
Статьи уголовные случались разные, от порчи имущества и попыток сбывать его, до откровенных издевательств над сослуживцами. И вот с последними, где та самая дедовщина уже переросла в чистую уголовщину, была одна, но очень характерная особенность. Практически не встречалось случаев, чтобы что-то подобное происходило в обычных ротах, там, где и «старики», и молодежь оказывались в равных условиях в смысле работы: в карьере, на трассе, на точках, где, буквально вымотавшись за день то ли на морозе, то ли на жаре, подчас, грязные, прокопчённые у костров, пропитанные мазутом и пылью, неделями не мывшиеся в нормальной бане, испытывающие к концу дня настоящую мужскую, мужицкую даже усталость, но и чувство хорошо сделанной работы, пусть маленькой, но победы над мерзлотой, они спали в итоге сном праведников и им было не до изобретения излишеств и извращений, поскольку утром их ждало всё то же самое и так изо дня в день. Рассадниками заразы чаще всего оказывались взводы охраны, какие-то обособленные обслуживающие подразделения, где оказывалось некуда девать ни силу, ни дурь и одно в итоге порождало другое.
Много ли было подобных случаев?! Да как сказать. Опять же чуть позже, уже регистрируя ежедневно поступающую на имя командира батальона почту, готовя отдельную папку для начальника штаба для еженедельной, проходившей по пятницам процедуры читки приказов для офицерского состава, кроме стандартных и разнородных приказов министра обороны, начальника войск, командира корпуса и бригады, попадались и приговоры военных трибуналов разных гарнизонов и не только нашего. Много ли их было? Когда как. Бывало и несколько на неделе, бывало и ни одного и не одну неделю подряд.
Но пора и честь знать. Я уже несколько раз оговаривался в смысле «чуть позже». Откуда появилось это «чуть позже»? …