Глава 6 катастрофа

КАТАСТРОФА

 

Поднявшись на свой этаж, Герман едва не столкнулся с «соседом»: тот самый старик-моряк из 16-го нумера в эту минуту двигался во встречном направлении и как раз повернул за угол навстречу Герману.

— Э! — выдохнул старикан, притормаживая.

— А! — немедленно отозвался Герман, скрипнув подошвами по паркету и отклоняясь назад, чтобы не врезаться в соседа.

После настолько глубокомысленного обмена репликами, старик подозрительно воззрился на Германа. Лицо у бывшего моряка было сморщенное, изъеденное глубокими морщинами, глазки маленькие — близко посаженные, уши волосатые и оттопыренные. Редкие, жиденькие пряди на почти лысой голове старика прикрывала допотопная бескозырка с истершимся на тулье названием и обрезанными сзади ленточками.

— Дождь-то там? — скрипуче поинтересовался дедок (Герман даже не знал его имени), чтобы прервать неловкую затянувшуюся паузу. — Прошел али как? — и он сделал рукой неопределённый жест.

— Дождь-то прошел, — сообщил Герман неосознанно подстраиваясь под манеру говора соседа. — Но иногда еще каплет.

— Вот думаю, — пояснил бывший моряк, — брать зонт али нет. Не взял.

Герман скосил взгляд вдоль коридора, прикидывая как бы побыстрее отвязаться от этого дурацкого разговора, и вдруг заметил, что дверь 14-ой квартиры до сих пор приоткрыта.

— Слушайте, — неожиданно вырвалось у него, и он снова повернулся лицом к старику. — А вы никаких звуков накануне не слыхали? Ну, вчера ночью или сегодня?

— Звуков? — переспросил старикан и нахмурился, отчего его лоб сморщился складками еще сильнее. — По телевизору что ль?

— Да почему по телевизору? — разозлился на непонятливость собеседника Герман. — Звуков из других квартир!

Некоторое время бывший моряк не отвечал и изучающе смотрел на собеседника. Его маленькие глазки поблёскивали влагой.

— У меня слух того, — наконец проговорил он. — Не важный. Мне сын наушники подарил, с большими такими ушами, — старик произвел руками жест, будто надевает невидимые наушники на голову. — Чтобы не мешать никому громко телевизор слушать. Я провод от них в специальную дырочку в телевизоре втыкаю и делаю погромче. Красота. И я все слышу и соседев не беспокою! Поэтому, сам понимаешь…

— Ладно, — поспешно сказал Герман. — Тогда, может быть, видели, как по коридору перетаскивали кое-что. Вон в тот номер, — и он показал на четырнадцатый.

Старик склонил голову.

— А что там? — поинтересовался он.

— А пойдемте посмотрим, — неожиданно даже для себя самого предложил Герман. Почему-то ему требовалось удостовериться, что происходящее реально, а не плод его больного воображения. Старик-моряк являлся сейчас для него якорем реальности. Свидетелем, на показания которого можно было бы при случае опереться. Когда нечто странное наблюдает один человек — это очень трудно верифицируется, когда таких людей двое — совершенно другое дело.

— Зачем? — настороженно поинтересовался сосед, тоже переведя взгляд вглубь коридора.

— Да ничего страшного, там же открыто, — заторопился Герман, не давая собеседнику опомниться, и подхватывая его под руку. — Просто если это безобразие не убрать, то надо будет в администрацию пожаловаться!

— Какое безобразие? — переспросил старичок, однако же поддаваясь усилиям молодого соседа — тот уже вел его к приоткрытой двери четырнадцатого.

— Увидите! — многозначительно пообещал Герман, распахивая дверь квартиры пошире.

Потом они парой вошли в коридор и Герман нажал на выключатель. Вспыхнул неяркий свет.

— Сейчас, — сказал Герман старичку, продвинулся в сторону кухни и щелкнул выключателем и там. Свет немедленно залил пространство — старомодный кухонный гарнитур с навесными шкафчиками, пожелтевшую раковину, стол с прожженной сигаретами клеенкой, два трехногих табурета, стоявших на грязном, давно не мытом линолеуме и… И все. Никакого мертвого тела или следов его присутствия на полу не было.

Старичок тем временем, самостоятельно добравшись до кухни следом, с любопытством выглядывал из-за косяка межкомнатного проема.

Герман ошарашенно осматривал окружающую обстановку, полностью сбитый с толку.

— Чего тут? — подал свой скрипучий голос старик.

Герман зачем-то прошел к раковине и постучал по стене над смесителем; по ту сторону перегородки находилась его собственная кухня.

— Кран, что ли сорвало? — предположил дед-моряк. — Так не хлещет же.

— Исправили уже, — буркнул Герман первое, что пришло на ум. — Давайте, пойдемте… — и он направился обратно в коридор.

— Э-эх, грехи наши тяжкие, — тихо проговорил-пробормотал старикан, посторонившись и направляясь за Германом на выход.

 

 

***

 

 

В этот раз Спайдер хозяина встречал. Стоило Герману закрыть за собой дверь своей квартиры изнутри, паук резво выбежал, перебирая мохнатыми лапами, под притолоку коридора. Череп мрачно отсвечивал на его овальной спинке.

— Не до сантиментов сейчас, — сразу же предупредил питомца Герман, разоблачаясь и переодеваясь в домашнее. — Но, спасибо, что хоть кто-то мне еще рад.

Спайдер нерешительно «потоптался» на месте, а потом вслед за хозяином проследовал в единственную жилую комнату: Герман завалился на диван, закинув руки за голову, а паук, поразмыслив, спустился по стене и перелез на спинку, пружинисто замерев на противоположном крае.

— Если честно, — сказал ему Герман, полуприкрыв веки, — Рассказывать тебе байки у меня нет сейчас настроения. А если ты просто хочешь жрать, то так и скажи — дам тебе еды из пакета.

Спайдер при этих словах чуть приспустился по спинке вниз, но потом вернулся обратно.

— Дело в том, — продолжил монолог Герман, — что ни один алкоголик никогда не признается в том, что он — алкоголик. Я не уверен, но у душевнобольных, возможно, такая же ситуация. Что думаешь?

Спайдер не двигался, припав своим черным брюшком к велюру обшивки.

— Слушай, а может тебя нет? — поинтересовался вдруг Герман, открывая глаза, и чуть приподнимаясь на локте. — Ты странная иллюзия этого призрачного мира? И я — иллюзия. А?

Паук не отвечал и Герман протянул в его сторону руку — и тут же Спайдер резво перебежал на стенку и для безопасности чуть поднялся по ней вверх.

— Да я же шучу, — притворно засмеялся Герман, — Трусишка! Пошли, дам тебе перекус.

 

***

На кухне Герман извлек из-за холодильника раскрытую пачку с паучьим кормом, что ему недавно всучили в зоомагазине. Не то, чтобы Спайдер хорошо это жрал, но Герман все равно подсыпал ему понемногу в угол, и через какое-то время корм исчезал. Так и сейчас. Герман скомкал грязный обрывок газеты, застелил новый, насыпал туда из пачки сероватый неоднородный порошок. Спайдер по пути в кухню куда-то смылся, впрочем, он никогда и не проявлял выраженного интереса к данному меню. Видимо хомячил порошок по ночам, когда хозяина не было дома.

Герман приоткрыл створку шкафа под раковиной и выбросил скомканный кусок газеты в полиэтиленовый непрозрачный пакет. В темной нише, до самой стены уже стояли такие пакеты, завязанные сверху. В доме не имелось мусоропровода, а таскать мешки с отходами до помойки, что находилась в соседнем квартале, Герману было лень. Поэтому он просто составлял заполненные мешки в эту нишу — вроде бы пока не пахло и не подтекало — и ладно. Не его же личная квартира, в конце концов.

И только он разогнулся, собираясь ополоснуть руки под краном, как услышал за стенкой новый звук: шуршание и поскрёбывание. Негромкое и отчетливое.

Герман замер, надеясь, что от этого оцепенения звук прекратится, но этого, естественно не произошло — поскрёбывание только усилилось.

Герман в смятении уставился на стенку: что за наваждение?! Они же с соседом пять минут назад были на той кухне и собственными глазами видели, что там никого нет! Даже мертвеца кто-то унес. Кто там, черт подери, скребет? Мышь?

Герман приложил ладонь к перегородке в том месте, где, по его мнению, звук слышался отчетливее и уловил на коже мелкую-мелкую вибрацию.

«С чем такое можно сравнить? — подумалось ему. — Если только тот самый мертвец вернулся и проводит с силой своими обломанными ногтями сверху вниз по стене: х-р-р-р-р-р… х-р-р-р-р… И снова: х-р-р-р-р-р…»

В этот момент Герман ощутил бешенство.

«Мало того, что инкогнито-арендодатель берет с меня за проживание неадекватные бабки, — на предельном градусе возмущения думал он, — так еще и не может обеспечить нормальные условия для проживания! Да, это, конечно, не постоялец с перфоратором, но меня достают любые ненадлежащие звуки! Особенно после того, как я, мать вашу, совсем недавно закопал неизвестный труп в лесу! Который непонятным образов попал в багажник моей машины! А тут еще и это».

Кипя от злости, Герман решил действовать немедленно. И плевать на последствия. Он поспешил в прихожую, нацепил на ноги тапки, распахнул входную дверь и направился к номеру 14.

Но когда Герман машинально взялся за ручку соседнего номера с явным намерением проникнуть внутрь и прекратить наконец-то ужасно раздражающей его беспредел, он понял, что это ему не удастся. Никакого приоткрытого зазора в этот раз между дверью и косяком не было. Мало того — замок оказался заперт. Герман энергично подергал ручку вверх-вниз — безрезультатно — и, приходя во все более взвинченное состояние, с острасткой забарабанил в дверь кулаком.

— Эй! — заорал он и еще два раза — с паузой — ударил костяшками по створке. — Открывайте!

Но за дверью ничего не происходило. В ответ на его бой не раздавалось никаких шагов, не доносилось ни приглушенных возгласов, ни любых других звуков, свидетельствующих о том, что квартира обитаема. Разумеется, не слышал Герман и никаких шорохов и скрипов: хотя то самое поскрёбывание могло до его нового местоположения попросту «не долетать».

Герман потоптался у двери минуты две, но за это время ничего существенно не поменялось. И ни с чем поплелся обратно в свой номер — не ломать же чужую дверь, в самом деле!

Вернувшись в свою кухню, Герман в крайнем раздражении принялся готовить себе раствор чонки. Война войной, угрюмо подумал он, а лекарство по расписанию. Не хватало еще, чтобы меня, вдобавок ко всему, скрутило из-за старой болячки.

 

***

 

До какого-то момента все шло относительно штатно. Герман выпарил содержимое очередной ампулы над огнем. Затянул осевшую в верхнем сосуде взвесь в шприц, пшикнул, выгоняя воздух, посмотрел на плавающие в жидкости хлопья.

Кажется, у него немного тряслись руки. Немудрено после ночных «приключений» и выводящего из себя утреннего поскрёбывания.

Герман, как обычно перед инъекцией попытался абстрагироваться, вспомнить какой-то приятный, безмятежный эпизод из своей жизни. Чаще всего в такой момент он извлекал из памяти отголоски детства: рыжий от выгоревшей травы берег маленькой речушки. Ленивые ленты водорослей, томно покачивающиеся на слабом течении; стайка мальков, которые рассыпались, стоило поднять руку над водой. Или ярко-желтую скирду свежесрезанного сена — отчаянно пахнущую заканчивающимся летом…

Герман открыл пошире рот — укол он сегодня собирался сделать в нёбо, с правой стороны — и сосредоточился. Но память неожиданно не послушалась: подсунула ему странное, нехарактерное воспоминание — он сидит в салоне самолета — в мягком кресле с откидывающейся спинкой, у самого иллюминатора. Салон почти заполнен, пассажиры, устраиваясь на местах, негромко переговариваются. Двигатели самолета еще не включены — маленькому Герке прекрасно видно лопасти винта, приделанные к смешному обтекаемому коку-набалдашнику — они недвижимы. Но в салоне явственно ощущается предчувствие полета, Герка даже слышит тихий-тихий тоненький свист, и ему кажется, что это свистит напряжение в проводах самолетной электросети.

Герке немного страшно, но больше весело и любопытно — он еще н разу не летал. Почему-то он уверен, что сейчас увидит главного летчика — командира воздушного судна. Для него — этот человек — Бог. Герка даже представить себе не может, какой подвиг надо совершить, чтобы тебе доверили целый настоящий самолет! И сколько надо учиться, чтобы знать в какой последовательности нажимать кнопки в кабине и крутить руль, который, он уже знает — называется штурвал. Так вот, Герка уверен, что летчик должен пройти через салон, посмотреть, все ли нормально, все ли пристегнулись неудобными широкими ремнями с алюминиевой пряжкой-замком. Поэтому Герка ждет…

Герман, ввел кончик иглы под наружную часть нёба. Сейчас будет не до воспоминаний. Сейчас мозг заполнит громкий хруст, ударит в уши изнутри, взрывая мир, заставит сжаться в пульсирующий колючий шар, обмотанный ржавый проволокой. И из него — из шара — вырвется на свободу отчаянный и неизбежный струп адской боли.

Герман надавил на шприц снизу-вверх — и через толстую иглу ощутил, как предательски трясется его рука, видимо, произошедшие события и неуместное воспоминание и вправду выбили его из колеи.

Герман ввел иглу поглубже — в этот миг его нутро оцепенело от болевого шока — и стал давить на поршень. И в тот же самый момент из-за стенки над раковиной послышался громкий удар. И сразу же еще один. Кто-то бил в стену кувалдой. Или… Или кого-то били об стенку головой.

Бум-м-м-м! Бум-м-м-м! БУМ-М-М!!

Герман инстинктивно вздрогнул при первом ударе, а при втором непроизвольно сделал крайне неловкое движение рукой — той, что давила на поршень шприца, — и игла, неприятно хрустнув, переломилась у него во рту на две части.

Герман — еще до конца не осознав, что произошло, вначале ощутил горькую горечь — часть раствора вылилась обратно на язык. С захолонувшим сердцем он полез «свободными» пальцами в рот, который пришлось раскрыть еще сильнее, у него едва не свело нижнюю челюсть. Пальцы, пачкаясь в слюне и — кажется — крови, нащупали сверху обломок иглы — он, как заноза, торчал из верхнего нёба. Герман попытался ухватить его, чтобы вытащить, но выступающая часть была слишком мала, подушечки пальцев лишь мокро скользнули по отростку.

Герман судорожно вытащил руку изо рта — к горлу снизу подступил рвотный спазм.

Он с ужасом воззрился на другую руку, все еще сжимающую основание шприца. Раствор был выдавлен из него где-то наполовину. А игла отломилась почти у самого основания — это значило, что большая ее часть находится сейчас… Где?  У него в мозгах?!

Герман гулко, болезненно сглотнул заполнившую его рот ужасно кислую слюну (вместе с кровью?), продолжая бороться с рвотным позывом. При этом ему показалось, что глотательное движение загнало иглу еще сильнее.

Он, почти в полуобморочном состоянии, снова полез пальцами в рот. Нащупал край иглы и понял, что оказался прав в своих самых худших предположениях: теперь сломанная иголка выступала сверху едва ли на миллиметр. Он снова попытался ее ухватить —безрезультатно. Тогда он попробовал еще раз. И еще. И только тут понял, что удары в стену из соседской кухни давно прекратились.

 

ОБМАН

Вконец обессиливший, Герман сидел на полу кухни, облокотившись спиной на стену. По вискам у него стекали две дорожки пота. Рубашка на спине тоже промокла насквозь. Рядом, на грязном линолеуме валялся шприц с остатками чонки и сломанной у основания иглой. В глазах Германа застыло отстраненное выражение. Боль, как ни странно, ушла — видимо, попавшей в его мозг части раствора хватило для активации анальгетика. Герман ощущал лишь опустошение, все внутренние органы будто бы стали невесомыми. По инерции, он все еще лазил рукой в рот — через какие-то промежутки времени, находил уже едва определяемый на ощупь обрубок иглы, поглаживал его, но и только. И представлял как выглядит стальная игла, застрявшая в его голове, изнутри. Он никак не чувствовал это инородное тело. То ли из-за порции обезболивающего, то ли из-за того, что в мозгах нет нервных окончаний. Нет, ведь?

Первым позывом, после того как Герман обрел способность хоть немного связно соображать, — было, естественно, вызвать неотложку. Он даже взял в руку свой телефон, но, поразмыслив, отложил его. Как он объяснит наличие у него нелегальной чонки? Как объяснит самоинъекции в антисанитарной обстановке? Да и в квартире у него бардак: грязно, не прибрано. Иглу у него вряд ли вытащат прямо тут. Повезут в больницу, положат в стационар. А там или переведут в психушку или сдадут копам. И чонку реквизируют, конечно. А ему что останется — пускать слюнные пузыри от курса тюремного галоперидола? Нет! Нет!

Герман, сидя у стены, в очередной раз залез в рот и потрогал едва прощупывающейся кончик отломанной иглы.

Сильно хотелось спать. Как всегда после инъекции, пусть и не до конца осуществленной. Глаза слипались. Герман периодически моргал, но это мало помогало, пространство перед его взором размывалось все сильнее.

Кажется, пришел Спайдер. Выдвинулся из-за плинтуса, чуть приблизился, пружинисто покачиваясь на своих мохнатых лапках. Череп на его спинке почему-то фосфоресцировал.

Герман снова моргнул, с трудом разгоняя влажную размытость.

«Паутина, — подумалось ему. — Я в чертовой паутине…»

В глазах защипало.

Герман, кряхтя, и опираясь на косяк, с трудом поднялся на ноги, пошатываясь проследовал к своей кровати. Рухнул на нее ничком, не раздеваясь. Смежил налившиеся тяжестью веки.

«Если будет болеть, когда проснусь, — лениво подумалось ему, — то вызову скорую, а если…»

Он захотел еще раз нащупать конец иглы в своем нёбе, открыл рот, но рука не послушалась. Пальцы лишь рефлекторно шевельнулись, но и только.

Герман провалился в зыбкий, холодный, всепоглощающий сон.

 

***

Проснувшись, Герман долго не мог понять, где он и что он. А потом воспоминания нахлынули потоком, привнеся внутреннюю дрожь. Герман сразу же полез пальцем в рот, нащупал бугорок на верхнем нёбе. Ранка уже зарубцевалась неприятно твердым шрамом, Герман чуть надавил, пытаясь нащупать кончик обломанной иглы, но не смог. То ли иголка во время сна еще больше вошла в его мозг, то ли вокруг ее кончика образовался тот самый плотный рубец.

Герман вытащил обслюненный палец и вытер его о рукав рубашки — он ведь даже не разделся перед тем, как отключиться.

Он замер и прислушался к своим ощущениям — вроде бы ничего не болело. И в голове тоже, несмотря на застрявшую там иглу. Тогда, закряхтев, он встал с кровати и направился в душ.

 

***

 

На улице начинало темнеть — оказывается, он проспал больше обычного. Сейчас Герман уже облачился в «рабочую» форму — джинсы с дырками на коленях, футболка с легкомысленным принтом на груди («Я — свободен»), ветровка.

Прежде чем выйти, он отогнул край занавешенного зеркала на трюмо. Герман ненавидел свое отражение, поэтому все имеющиеся зеркала в его квартире были укрыты плотной непрозрачной тканью. «Покойник в доме!» — неоднократно шутил он, обращаясь к Спайдеру. Паук принимал такие шутки благосклонно. Снимал «маскировку» с зеркал Герман лишь по необходимости, когда требовалось оценить свой вид перед выходом, как сейчас, или, например, чтобы побриться в ванной.

До первого заказа оставалось еще полтора часа, поэтому можно было особо не торопиться.

Не найдя в своем отражении ничего предосудительного, Герман вновь «зашторил» зеркало. Удивительно, но последствия утренней катастрофы с инъекцией после пробуждения почти не ощущались. Герман мог трогать языком затянувшийся бугорок на верхнем нёбе, но не испытывал никаких болезненных ощущений: будто бы обломок игры вошел в кость, лишенную нервных окончаний.

«Подождем до завтра», — решил Герман. Понятно, что обращаться в больницу по-прежнему крайне не хотелось. Герман попросту боялся показывать свою рану: при этом ведь не избежать расспросов. И потом, вдруг его запрут в палату, например для подготовки операции по извлечению инородного тела? И он будет лежать в отвратительно пахнущей больницей пижаме и пялиться в небрежно белёный потолок. А на него осуждающе будут глядеть другие психи — соседи-обитатели железных скрипучих коек. От такой картинки Германа передернуло. «Нет уж, в больницу — только в крайнем случае, — утвердился он в своей мысли. — Будем надеяться, что обойдется и так… Носят же ветераны боевых действий осколки внутри тела и ничего. А сломанные кости и вовсе металлическими штифтами стягивают…»

 

***

 

Мустанг стоял на месте как игрушка. Подсвеченный ночным фонарем, форд блестел, словно натертый полиролью. Машина своими хищными обводами всегда радовала глаз Германа. Подходя к стоянке, он невольно залюбовался техническим совершенством дизайна этой модели; обладание таким раритетом грело душу, и Герман, в который уже раз, подумал, что никогда не расстанется со своим железным другом по своей воле.

Он разблокировал дверь ключом, потом проверил багажник и сел на водительское место. Ожидая пока прогреется двигатель, Герман прикидывал чем заняться — до первой «ходки» оставалось еще пятьдесят минут.

Он решил перекусить. На улице Роз имелась неприметная круглосуточная забегаловка, в которую Герман иногда захаживал — как правило он был в этот момент единственным посетителем. Вот и сейчас не мешало бы пропустить стаканчик кофе перед очередной рабочей сменой. Герман мягко нажал на акселератор — мустанг радостно зарычал, отзываясь скрытой в его движке мощью.

 

***

 

Она стояла на обочине в очень неприметном месте, на пустыре — вокруг не имелось даже домов — лишь водосточные каналы-кюветы по обе стороны дороги и дальше — чисто поле. Это были задворки городской свалки; проезжая мимо, Герман прикрыл окна, чтобы не впускать в салон сладковатый смрад разложения, который окутывал мусорный полигон. Он уже почти миновал неприятный квартал, оставалось повернуть на виадук и въехать в Южное раздолье — так назывался район, в котором располагалось ночное кафе. И тут в свете фар вдруг и возникла эта девушка — с безнадежно поднятой вверх рукой.

Герман по инерции проскочил мимо нее, потом вдруг внезапно — по наитию — снял ногу с газа. Вообще-то он никогда не подвозил попутчиков — его непреложное правило! — но тут…

Герман нажал на тормоз и дождался, когда мустанг полностью замедлит ход. А потом, найдя в зеркале заднего вида едва различимый на обочине худенький силуэт, дал задний ход.

 

***

 

Она была обыкновенной — действительно худой, плоской, да и не очень-то красивой. Пока она голосовала на дороге — явно продрогла, девушку потрясывало, а ее губы отчетливо посинели. Герман включил печку посильнее на обогрев. Ночная пассажирка устроилась на сиденье сгорбившись, и сложив руки крест-накрест на груди.

— Сейчас согреетесь, — пообещал ей Герман, сворачивая на виадук. Девушка попросила подбросить ее до заправки — как раз неподалеку от кафе — по пути.Пассажирка кивнула.

— А как вас зовут? — поинтересовался Герман, недоумевая, что напропалую нарушает свои «правила» одно за другим — обычно он никогда не заговаривал первым в подобных ситуациях. — Не страшно одной так путешествовать?

— Я не путешествую, — наконец отозвалась пассажирка, голос у нее неожиданно оказался низковатым, с хрипотцой, — так случайно получилось.

— Я к тому, что можно было вызвать такси, — попытался пояснить свою озабоченность Герман.

— Такси, — хмыкнула девушка.

И Герман замолк. Понял, что его нечаянная спутница не настроена к светским беседам. Ну и ладно. Он тем более не настроен.

Девушка тем временем заелозила ногами, Герман непроизвольно скосил взгляд.

— Туфли дурацкие, — виновато пояснила подобранная, — новые, мозолят спасу нет, ноги горят. Можно, я пока разуюсь?

Герман пожал плечами, мол, да без проблем. Девушка задвинула снятую обувь поглубже, в конец полика. На ногах у нее были чистые белые носки.

 

***

После того, как Герман без приключений высадил девушку неподалеку от заправки, он передумал ехать в кафе. Потому что в его душу внезапно въелось некое беспокойство. Ему вдруг показалось — до болезненной одури, — что происходящие с ним события — некий изощренный обман. Не то, чтобы сон, а какая-то наведенная галлюцинация. Слишком уж много странностей набралось в общей сложности за последний совсем незначительный отрезок времени. Разве так бывает в реальности? Он попытался проанализировать и как-то связать последние события в непротиворечивый логический ряд. И ничего не получилось. По отдельности эпизоды еще имели некое возможное объяснение, но вот все вместе никак не укладывались в прокрустово ложе причинно-следственных связей.

Герман решил вернуться к виадуку и повернуть на нем в другую от свалки сторону — это направление дороги вело за город. К тому самому пяточку, на котором… За которым — тот самый лес.

Герман нажал на газ. Мустанг, рявкнув мотором и набирая ход, помчался по шоссе: железной стрелой протыкая ночную тьму и расплываясь в ней двумя мутными огоньками задних габаритов.