Автомобиль на обочине страсти

Глава I. Трещина в янтаре
Мои книги, мои стихи... они всегда были не более чем зеркалами, отражавшими лабиринты моей души. В их переплётах я прятала свои сомнения, свои потаённые страсти, те истины, что боязно произнести вслух при свете дня. Я, Ирис, немецкая писательница, привыкла жить среди этих отражений, находя в них и утешение, и своё проклятие.

Мой брак с Гансом был подобен старинной крепости, возведённой на фундаменте взаимного уважения и тихой, глубокой привязанности. Ганс, с его седеющими висками и спокойным взглядом умных глаз, был моей гаванью, моим якорем в бушующем море жизни. Его руки, сильные и надёжные, всегда знали, как успокоить дрожь в моих пальцах после бессонной ночи, проведённой за письменным столом. Мы были единым целым, монолитом, высеченным из одного камня. Но, как известно даже самым искусным зодчим, и в самом прочном камне может появиться трещина. Моя трещина обрела имя – Анна.

Я встретила её на открытии собственной выставки в Берлине. Галерея гудела, как растревоженный улей: звон бокалов, приглушённые голоса, вспышки фотокамер. А она стояла в стороне, у одной из моих работ, и смотрела на неё так, словно видела не холст и краски, а саму мою душу, вывернутую наизнанку. Анна была куратором этой выставки, но в ней не было музейной чопорности. Молодая, с копной непослушных каштановых волос, которые она то и дело нетерпеливо отбрасывала со лба, и с глазами цвета горького шоколада, в которых плясали озорные огоньки. Она была воплощением самой жизни – яркой, стремительной, неудержимой. Когда наши взгляды встретились, я ощутила странный толчок в груди, словно узнала в ней ту себя, которую давно похоронила под тяжестью лет, обязательств и невысказанных желаний. Ту молодую, свободную Ирис, что верила, будто весь мир лежит у её ног.


Глава II. Беседы в сумерках
Наше знакомство, начавшееся среди гула вернисажа, быстро переросло в нечто большее. Мы стали встречаться. Сначала под предлогом обсуждения деталей выставки, затем – просто так, потому что молчание между нами было красноречивее любых слов, а разговоры – пьянящее любого вина. Мы бродили по улочкам старого Берлина, засиживались в крошечных кофейнях, где пахло корицей и свежей выпечкой, и говорили, говорили без умолку. Об искусстве, что способно исцелить или разрушить. О поэзии, что даёт голос немому сердцу. О философии, пытающейся нащупать смысл в хаосе бытия.

Но чаще всего мы говорили о пустоте. О той незримой лакуне в душе, которую не заполнить ни успехом, ни любовью близких, ни признанием толпы. Анна, с её юношеским максимализмом, жаждала объять весь мир, испить чашу жизни до дна. Я же, глядя на её пылающие щеки и горящие глаза, чувствовала, как моя собственная, давно остывшая жажда пробуждается вновь. В её присутствии я снимала с себя доспехи взрослой, состоявшейся женщины и снова становилась девчонкой, готовой бежать на край света за мечтой. Каждая наша встреча была как глоток свежего воздуха для задыхающегося. Но чем больше я дышала этим воздухом, тем отчётливее понимала, как душно мне в моей собственной, такой правильной и устроенной жизни.


Глава III. Поцелуй в тишине
В тот день мы были в музее. Бродили по гулким залам, и тени великих мастеров прошлого, казалось, наблюдали за нами со своих полотен. После мы сели в её маленький автомобиль. Анна вела машину, а я смотрела на проплывающие за окном деревья, на город, погружающийся в сиреневые сумерки. Разговор иссяк. Тишина, повисшая в салоне, была плотной, почти осязаемой. Она давила, звенела в ушах, и в этом звоне я отчётливо слышала бешеный стук собственного сердца.

Напряжение между нами нарастало с каждой минутой, с каждым метром пути. Оно вибрировало в воздухе, как натянутая струна. Мы обе чувствовали это. Мы обе знали, что стоим на краю пропасти, но ни одна не решалась сделать шаг или отступить. Внезапно Анна съехала на обочину пустынной дороги и заглушила мотор. Тишина стала абсолютной. Лишь шелест листьев за окном да моё сбившееся дыхание. Она повернулась ко мне. В полумраке салона её лицо казалось вылепленным из лунного света. Я увидела в её глазах всё: и страх перед неизведанным, и непреодолимое желание, и немой вопрос, который она боялась облечь в слова.

– Ирис, – прошептала она, и её голос дрогнул, – я…

Я не дала ей договорить. Не потому, что не хотела слышать, а потому, что слова были уже не нужны. Всё было сказано без них. Мои пальцы, будто живя своей собственной жизнью, потянулись к её лицу. Я коснулась её щеки и почувствовала под подушечками пальцев нежную, тёплую кожу и лёгкую дрожь. Я медленно наклонилась, и наши губы встретились.

Это был поцелуй, которого я жаждала и боялась в равной мере. Поцелуй, в котором смешались отчаяние одиночества, тоска по несбывшемуся и яростное, всепоглощающее желание. Вкус её губ – сладкий, терпкий, как вкус запретного плода, сорванного в чужом саду. Её руки обвились вокруг моей шеи, притягивая ближе, углубляя поцелуй, превращая его в безмолвный танец двух душ. В этот миг мир за пределами маленького автомобильного кокона перестал существовать. Не было ни Ганса, ни моих принципов, ни прошлого, ни будущего. Были только мы – две женщины, нашедшие друг в друге спасение и гибель одновременно. И цветы за окном, казалось, распускались в унисон с нашей страстью, пьяня своим ароматом свободы и риска.


Глава IV. Перепутье
Но вечность длится лишь мгновение. Внезапно, как удар грома, как ледяной ушат воды, на меня обрушилось осознание. Что я творю? Куда ведёт меня эта тропа, устланная лепестками греха и восторга? Я резко отстранилась, тяжело дыша, словно только что вынырнула из глубокого омута. Анна смотрела на меня растерянно, в её глазах плескались обида и непонимание.

Я смотрела на неё и видела не только желанную женщину, но и своё собственное предательство. Я чувствовала себя потерянной, разбитой, виноватой. Этот поцелуй, один-единственный поцелуй, провёл черту, разделив мою жизнь на «до» и «после». Я поняла, что больше никогда не смогу смотреть в честные глаза Ганса так, как прежде. Не смогу обнимать его, не чувствуя на своих губах фантомный вкус чужих губ. Крепость моего брака дала трещину, и я сама была тому виной.

Передо мной раскинулось перепутье. Одна дорога вела назад, в привычный и безопасный мир, где меня ждал Ганс, мой дом, моё прошлое. Но смогу ли я идти по ней, зная, что оставила часть своей души здесь, на обочине этой дороги, в маленьком автомобиле? Другая дорога вела в неизвестность, в бурю страстей, в объятия Анны, в новую, пугающую и манящую жизнь. Но готова ли я сжечь все мосты и заплатить цену за этот шаг?

Ответа не было. Он прятался где-то в глубине моего смятенного сердца, и найти его предстояло мне одной. Я сидела в оглушительной тишине, и выбор, стоявший передо мной, был тяжелее любого камня, что мне доводилось описывать в своих романах.