Senex. Книга 2. Глава 10

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 10. Свой среди «своих»

Let it be, let it be,
Let it be, let it be,
Whisper words of wisdom let it be...
The Beatles

Пусть будет так, пусть будет так,
Пусть будет так, пусть будет так,
Шепчи слова мудрости: Пусть будет так...
Битлз

          В конце дня Гайдамака вызвал Гниломедова и стал говорить о том, что самому Гниломедову показалось очень странным:
          - С приходом новой сотрудницы Касаткиной появилась необходимость перераспределить обязанности. Ольга уже вошла в курс дела и начала работать, поэтому, я думаю, Кожемякина теперь будет заниматься оформлением актов на оплату работ контрагентов.
          - Но ведь этими актами сейчас занимается Грохольский! - напомнил начальнику Гниломедов.
          - Я знаю. А теперь, вместо Грохольского, ими будет заниматься Кожемякина. А потом, в связи с неизбежным падением объёмов производства, нам придётся кого-то сокращать.
          Василий Порфирьевич, услышав эту новость, решил, что Гайдамака задумал таким хитрым способом сократить Кожемякину. Значит, он не простил ей, что она отказалась снова стать куратором достроечного цеха, не согласилась вернуться на менее оплачиваемую должность. Это очень похоже на Гайдамаку. А информацию о том, что Касаткина уже вошла в курс дела и начала работать, Гайдамака мог получить от Емелина, который руководит этим направлением работ. Он же мог сообщить Гайдамаке «приятную» новость, что с Кожемякиной нет никакого сладу. Это и в самом деле было так: она всем недовольна, спорила с Ханом и с Емелиным по каждому пустяку, Василию Порфирьевичу тоже частенько доставалось от неё, хотя они работали в разных бюро. Но это её характер, и здесь ничего не изменилось: она точно так же была всем недовольна и спорила по каждому пустяку, когда была куратором достроечного цеха, и дома она постоянно конфликтовала со своими детьми, ей казалось, что они всё делают неправильно, воспитывая свою маленькую дочь. Если Кожемякина снова будет работать на Грохольского, то Гайдамака должен будет переселить её в комнату 220 вместе с Грохольским. При таком раскладе, как считал Василий Порфирьевич, она будет курировать достроечный цех, когда Грохольский будет в отпуске: не согласилась вернуться на прежнюю должность официально — всё равно будет курировать цех, но уже неофициально, замещая Грохольского. Это и был «фирменный» стиль интригана Гайдамаки. А немного позже Василий Порфирьевич понял, почему Гайдамака сказал «по секрету» Гниломедову про возможные сокращения. Это было негласное предупреждение Кожемякиной, чтобы она была сговорчивее. Иначе... Но это уже будет потом, а на данном этапе — это всего лишь предупреждение - и не более того. Василий Порфирьевич всё больше убеждался в том, что Гайдамака и в самом деле не простил Кожемякиной её строптивость… А Королёвой начальник прощал всё. Этот ловкач прекрасно понимал, что с её уходом он лишится и своей любимой игрушки — Пешкина.
          Придя утром на работу, Василий Порфирьевич увидел, что огромный стол для корпоративов, стоявший посреди комнаты, уже разобран, вместо него стоит чей-то рабочий стол, в углу стоят коробки с вещами Гайдамаки и его референта Кристины.
          «Разобранный стол для корпоративов - это очень сильный знак! - подумал Василий Порфирьевич. - Поскольку самого Гайдамаку очень сильно обидели, то он решил обидеть как можно больше своих подчинённых, и в этом списке кандидатов на нанесение обиды Грохольский стоит на первом месте».
          Сам Грохольский, понятное дело, был не в настроении, флаги он уже снял. Гниломедов, Старшинов и Кожемякина начали переезжать в комнату 220, потом будет переезжать Грохольский... И только теперь до Василия Порфирьевича начало доходить: «А ведь всё происходящее — это настоящая фантастика! Великий профессионал Грохольский в малюсенькой комнатке 220, в котором раньше обитали полусумасшедшая Королёва и инфантильный Пешкин... Это немыслимо!.. Этого не может быть!.. Но это произошло. Он был царь и Бог, он — великий профессионал, в его работе нет такого, чего бы он не знал!.. Но теперь его вселенная начала сжиматься до размеров комнаты 220. А вселенная Чухнова расширилась. И моя вселенная расширилась, ко мне переехало всё бюро МСЧ во главе с Чухновым».
          Грохольский рассказал последнюю новость:
          - На утреннем совещании Гайдамака заявил: «Мои подчинённые скомпрометировали ПДО, и теперь наш отдел ни во что не ставят!» - И Грохольский добавил: - Гайдамака сам виноват в этом!
          Василий Порфирьевич был уверен в том, что Грохольский прав: ни во что не ставят не всё ПДО, а только самого Гайдамаку, который запустил бумеранг, который вернулся лично к нему. Но то была проблема самого Гайдамаки, а Василий Порфирьевич усмотрел в происходящих событиях ещё одну пользу для себя: «Гайдамака всё больше отдаляется от меня. Раньше Грохольский регулярно рассказывал нам обо всех чудачествах Барбоса, но теперь и сам Грохольский будет далеко от меня, он очень обижен, к нам будет заходить редко, и я ничего не буду знать про Барбоса. Какое счастье!»
          Поступила новая «вводная» от Гайдамаки: Хан и Касаткина переезжают в комнату 221. А Кожемякиной приоткрылась часть задуманной начальником тайной комбинации. В схеме размещения сотрудников, нарисованной Костогрызом для комнаты 221, её не оказалось, она спросила у Гайдамаки, где она будет сидеть, и он ответил, что она переезжает вместе с Грохольским в комнату 220. Выйдя от Гайдамаки, Кожемякина пожаловалась Хану:
          - Мне кажется, что начальник хочет меня задвинуть, если он переселяет меня в комнату 220! - и у неё от сильных эмоций поднялось давление до 160 единиц.
          Но на Хана её слова никак не подействовали, он уже стал разговаривать с ней, как с пустым местом.
          «Этот „молодой перспективный специалист“ всё схватывает на лету!» - подумал Василий Порфирьевич.
          Кожемякина, не найдя утешения у Хана, пожаловалась Василию Порфирьевичу:
          - Вот так, Василий Порфирьевич, я им всё сделала, все таблицы сделала, а они меня теперь пинком под зад обратно на девятый разряд!
          Василий Порфирьевич знал, что сейчас чувствует Кожемякина, потому что сам пережил это унижение: его тоже Гайдамака понизил до девятого разряда, и он теперь - свой среди своих.
          Однажды Кожемякина рассказала, что её внучка в детском саду слепила из пластилина корову на лугу и принесла её домой, чтобы показать маме, а мама выбросила подарок дочери в мусорное ведро. Кожемякина и Кондратьева в один голос возмущались:
          - Так нельзя! Ведь ребёнок на всю жизнь запомнит эту обиду! - а Кожемякина добавила: - Я на всю жизнь запомнила обиду на свою маму, когда я бежала к ней, чтобы сказать что-то важное, а она ответила, что ей сейчас некогда, и оттолкнула меня!
          Обида на мать до сих пор была жива в душе у Кожемякиной, поэтому своим поведением, в том числе и по отношению к Василию Порфирьевичу, она создавала ситуации, которые давали ей возможность чувствовать себя обиженной.
          «Великое счастье, когда возможность исправить совершённые в жизни ошибки предоставляется в этой же жизни! - подумал Василий Порфирьевич, наблюдая за страданиями Кожемякиной. - У Кожемякиной нет мужчины, её муж умер несколько лет назад… Но мне кажется, что это тоже закономерно, потому что она хвасталась, что знает слишком много способов ухода от супружеской обязанности».
          Будучи сторонним свидетелем великого переселения, Василий Порфирьевич констатировал, что Гайдамака снова всё превратил в хаос. Кожемякина числится подчинённой Хана, но Гайдамака переселяет её в комнату 220 и поручает заниматься договорами. Касаткина принята на должность куратора достроечного цеха, но будет сидеть в комнате 221 и подчиняться Хану. Грохольский теперь не может взять человека на эту должность, поэтому сам вынужден курировать достроечный цех.
          На следующее утро Василий Порфирьевич пришёл на работу, думая, что Грохольский уже переехал, но он всё ещё сидел в своём огромном кожаном кресле за своим директорским столом. Вскоре в комнату зашёл Чухнов:
          - Грохольский, ты ещё здесь? - спросил он шутливо, для него эта комната была настоящим призом, и он хотел скорее заполучить этот приз.
          Но Грохольский мгновенно взорвался:
          - Сан Саныч, тебе больше заняться нечем? Ходишь тут, мастурбируешь! Начальник пришёл, полчаса мастурбировал: «Ой, Чухнову здесь будет душно, срочно нужен кондиционер!» Мы тут сидели - нам не нужен был кондиционер, а теперь, видите ли, срочно понадобился! - и он выругался матом.
          Грохольский был так зол, что Чухнов быстро удалился с виноватым видом. Но для Василия Порфирьевича это было хорошо: «Пусть Грохольский позлится перед отъездом. Я уже не чувствую себя виноватым за его плохое настроение, потому что начал перенимать от него здоровый цинизм… С кем поведёшься...»
          Грохольский никак не хотел переезжать. Уже Гниломедов пришёл и сказал:
          - Егор Анастасиевич, твоё место освободилось, можно переезжать!
          Но Грохольский медлил. Ему была нанесена сильнейшая обида... Особенно словами Гайдамаки про кондиционер. Василий Порфирьевич сам не раз переносил свои вещи на виду у всех, поэтому знал, что чувствует Грохольский. Но, в отличие от Василия Порфирьевича, Грохольский переносил свои вещи и мебель по вечерам, когда никто не видел его унижения. Грохольский не был готов позволить себя обидеть.
          Наконец, Грохольский переехал в комнату 220 и стал наводить там свой порядок. Он заставил Самокурова убрать весь его хлам из нового помещения БОП, сломал перегородку, за которой сидел ещё сам Гайдамака, и получилась довольно неплохая светлая комната. Грохольский очень уютно обставил свой новый кабинет, даже холодильник обклеил плёнкой под дерево. Он забрал с собой всё, даже снял флаги и установил их над своим новым рабочим местом.
          «Не комната, а конфетка! – восхищённо подумал Василий Порфирьевич. - Это Грохольский умеет делать лучше, чем кто-либо другой… Но его вселенная при этом ужалась в несколько раз, и это уже не „комната моей мечты“. Неужели это значит, что комната 221 перестала быть „комнатой моей мечты“? А на внутренней двери комнаты 221, как насмешка, всё ещё висит табличка, повешенная Ханом: "У Грохольского". А моя вселенная, которая совсем недавно состояла из двух сотрудников бюро МСЧ, находящихся во вселенной Грохольского на птичьих правах, теперь расширилась до полноценного состава бюро МСЧ, усиленного Чухновым и Дьячковым».
          Раньше Грохольский ходил в столовую один, а в день своего переезда он пригласил с собой Парамошкина и Хана. Было видно, что ему очень плохо.

          * * *
          Королёва переехала в комнату 216, и там у неё уже не было возможности развесить на стене фотографии своих детей и внуков. Она покинула эту реальность. Королёва отработала в комнате 216 неполную неделю, а уже весь отдел знал, что от её болтовни у Личинкиной сильно болит голова.
          Прошло ещё несколько дней, и стало известно, что Личинкина переводится в Отдел Стандартизации, начальница которого – её подруга. Королёва сделала своё дело.
          «Никто не может выдержать давление Королёвой! – сделал вывод Василий Порфирьевич. - Даже Гайдамака перевёл меня в бюро МСЧ только потому, что не выдержал давление Королёвой. Никто не способен выдержать её давление… Кроме меня. Я выдерживал её давление три года только потому, что прочитал гору умных книг. Прочитай я хоть на одну книгу меньше, то не выдержал бы тоже. А вообще результат деятельности Королёвой о многом говорит. Она хвасталась тем, что, например, написала дипломную работу для Елистратова. И теперь Елистратов никому не нужен. Ещё она хвастается, что пишет стандарт для всего судостроения… И мне становится страшно за судьбу судостроения. Результат деятельности Королёвой — ибо слово „работа“ здесь никак нельзя применить! - нулевой, о чём и говорит печальная участь Елистратова».
          Личинкина устроила прощальный корпоратив в виде фуршета у Грохольского. Королёва говорила Личинкиной хвалебные речи, а сама не могла скрыть радости. Другие же сотрудники ПДО не могли скрыть свою грусть - и от потери старейшей сотрудницы отдела, и от того, что это ждёт каждого, в особенности пенсионеров, потому что Личинкина объявила, что уходит на пенсию, и в Отделе Стандартизации будет работать на полставки. Сослуживцы подарили ей дорогой погружной насос для полива на даче. После этого дня вопрос: «Тебе тоже подарить насос?» - стал считаться в ПДО неприличным намёком на то, что профессионалу пора уходить на пенсию.
          Придя на работу на следующий день, Василий Порфирьевич увидел, что Хан и Касаткина уже переехали в комнату 221. Стол Морякова передвинули от окна ближе ко входной двери, сзади него теперь сидела Касаткина, а ближе к окну – Хан, который вернулся на то же место, где он сидел прежде. На рабочем месте Василия Порфирьевича стало темнее, поскольку его стол передвинули от окна к двери, а Хан притащил с собой не только огромный стол Ильюшина, но и высокую перегородку, которая отгораживала его от Касаткиной. Но зато теперь Василий Порфирьевич был больше защищён от сквозняка, который всегда являлся угрозой его здоровью. Компьютерные провода были перепутаны, папки Василия Порфирьевича лежали в разных местах, ему пришлось одновременно и наводить порядок на рабочем месте, и планировать. Это был настоящий хаос!
          Высокая перегородка Хана сразу бросалась в глаза, из-за неё на рабочем месте Касаткиной было очень темно, все были недовольны его поведением, но молчали, и лишь Рогуленко, войдя в комнату, воскликнула со свойственной ей прямотой:
          - Рудик, ты что, охерел? Ну, ничего, мы разберёмся с этой пирамидой Эфиопса!
          А Хан, по своей привычке, старался всё свести в шутку, он непрерывно шутил и всем подмигивал, приглашая в союзники… Но Василий Порфирьевич категорически не желал быть союзником Хана, поскольку его поведение было вызывающе эгоистичным: «Я думаю, что Хан, отгородившись от остальных обитателей комнаты, неизбежно будет вызывать на себя всю негативную энергию в нашей комнате, и особенно Рогуленко. Мне кажется, что их не случайно свели вместе. Подчинённая Хана Ольга Касаткина сидит лицом к его перегородке, которая закрывает ей дневной свет от окна, и ей даже темнее, чем мне, но Хан ничего не желает менять. За очень короткое время, которое он работает на новой должности, он уже успел "забронзоветь"».
          Когда в очередной раз зашла речь о «пирамиде Эфиопса», кто-то сказал Хану, что он пытается отгородиться от людей, и Василий Порфирьевич тоже не стал его щадить:
          - Стремление спрятаться от людей - это аутизм!
          - Аутизм? - удивлённо спросил Хан, он явно опешил от такой формулировки… Но «пирамиду Эфиопса» всё равно не убрал.
          У Рогуленко, как у старейшей сотрудницы отдела, оказалось много лишних вещей, и она подарила Василию Порфирьевичу кнопочный настольный телефон.

          * * *
          За год, проведённый в комнате 221, Василий Порфирьевич почувствовал себя профессионалом, он на равных общался с Грохольским, поэтому надеялся, что с переездом сотрудников его бюро он станет своеобразным аксакалом, и его положение в комнате будет незыблемым... Но события с самого начала стали происходить не так, как он ожидал. Сотрудники бюро МСЧ Парамошкин, Рогуленко, Щеглов и Костогрыз переехали с новыми столами и расположились у противоположной стены комнаты. Кондратьевой тоже достался новый стол, который стал резко контрастировать со старым столом Василия Порфирьевича… И Кондратьева вдруг развила бурную деятельность, в результате которой она хотела переселить Василия Порфирьевича с его старым столом к другой стене, а Костогрыза с новым столом – на место Василия Порфирьевича. У него возникло ощущение, что вместе с сотрудниками его бюро в комнату 221 проникла какая-то другая энергия. И в самом деле, его коллеги переехали сюда с новыми столами, и ему с его старым столом, который уже не вписывался в декорацию с новыми столами, по-хозяйски решили подобрать место по остаточному принципу… То есть «у параши». Атмосфера в комнате резко изменилась, и теперь старый стол Василия Порфирьевича постоянно напоминал ему о том, что он должен вести себя сдержаннее. В новой реальности он лишился возможности занять почётное положение, как «старожил помещения», в комнате образовалась новая иерархия власти, и высшие места в этой иерархии заняли люди, которые вошли в его жизнь в результате великого переселения. Василий Порфирьевич почувствовал себя не в своей тарелке, поскольку сразу ощутил предвзятое отношение к себе сотрудников своего бюро.
          И главным выразителем предвзятого отношения стал «желторотый» Начальник бюро МСЧ Лёня Парамошкин. Едва Василий Порфирьевич утром в понедельник пришёл на работу, Лёня строго сказал ему, даже не назвав его по имени-отчеству:
          - Вы бы хоть расписали в наряде №29, кто что делает и куда передаёт, а то ничего не понятно! Мы всегда расписываем ручные наряды.
          Василию Порфирьевичу не понравился высокомерный тон Лёни, но он пообещал своему начальнику расписать наряд. В это время принесли акты выполненных работ, которые он должен был срочно оформить вместо Кондратьевой, которая с сегодняшнего дня была отпуске, и Василий Порфирьевич занялся ими.
          Вскоре Лёня строго спросил:
          - А Вы выполнили мою просьбу?
          - Я пока занимаюсь актами...
          - Мне в 14 часов идти на совещание, а у меня нет никакой информации! - ещё строже сказал Лёня.
          Василию Порфирьевичу очень не понравилась такая строгость молодого начальника, который и сам ещё толком не разобрался в профессии, и он уже хотел было ответить ему подобающим образом... Но вдруг понял, что эта строгость объясняется тем, что Лёня сейчас исполняет обязанности заместителя Начальника ПДО по машиностроению Чухнова, который находится в отпуске, и он перед предстоящим совещанием на высоком уровне испытывает страх... Поэтому Василий Порфирьевич решил смирить свою гордыню, срочно обзвонил цеха, позвонил технологам, выяснил, что к этому наряду есть извещение, сбегал за ним в отдел Главного Технолога, быстро разобрался в этом наряде, доложил Лёне - и между ними восстановилось взаимопонимание. Полученная Василием Порфирьевичем информация оказалась достоверной, и Лёня, основываясь на ней, смог убедить в своей правоте начальника механообрабатывающего цеха фирмы «Машиностроение», у которого не оказалось извещения к наряду.

          * * *
          Грохольский часто приходил в комнату 221, и при этом он громко сетовал, что Касаткина худая, советовал ей поправиться, и свои советы он давал в своей привычной цинично-шутливой манере. Касаткина вела себя скромно, опыта работы не имела, и Василий Порфирьевич часто ловил себя на том, что у него, под  влиянием шуток Грохольского, тоже возникало желание подшутить над ней. Но при этом он понимал, что у него нет оснований подшучивать над ней: несмотря на то, что Касаткина была «блатная», то есть протеже самого Уткина, её безоговорочно уважали все женщины отдела, потому что в свои тридцать лет она уже была матерью двоих детей. Она не пила спиртные напитки на корпоративах, и Василий Порфирьевич подозревал, что она не выпивает вместе с сослуживцами не только потому, что ездит на работу на машине, а по идейным соображениям. Она не болтала всякую ерунду, как Рогуленко и Кондратьева, не старалась развлекать сослуживцев,  не произносила тосты на корпоративах. У Касаткиной был очень тихий голос, и Василий Порфирьевич со своей глухотой едва различал, что она говорила… Но именно этот тихий голос и настораживал его, ибо у него уже был жизненный опыт, говорящий о том, что, если у женщины тихий голос, то у неё вполне может быть сильная воля. Но это было лишь предположение Василия Порфирьевича, и у него не было возможности проверить, насколько верно его предположение. Собственно говоря, ему это было и неинтересно.
          Начальник бюро внешних заказов Дьячков тоже переехал в комнату 221, потому что он подчиняется Чухнову, и ему досталось место возле самой двери. Когда Чухнов вышел из отпуска, Дьячков сказал ему:
          - Слушай, Чухнов, мне не нравится сидеть «у параши», я хочу переехать в комнату 220, к Грохольскому.
          Но Чухнов не разрешил ему переезжать.
          Самому Чухнову тоже не понравилось великое переселение из уютного кабинета, в котором он сидел вдвоём с Емелиным и спокойно работал. Когда к Чухнову пришёл Гайдамака и стал давать ему очередные гениальные указания, тот не выдержал и нахамил начальнику:
          - Владимир Александрович, Вы не знаете организацию работы ПДО! У Грохольского есть специальный журнал, в который записываются подобные данные.
          - Ну-ка пойдём ко мне! - разозлился Гайдамака, и Чухнов поплёлся следом за ним получать взбучку.
          Хан тут же вскочил и побежал разносить по отделу новость: «Чухнов нахамил Гайдамаке!»
          «Похоже, комната 221 становится для Гайдамаки запретной зоной, враждебной к нему, - резюмировал Василий Порфирьевич. - И он сделал это своими руками. Грохольский, конечно, всей душой ненавидит Гайдамаку, но откровенное хамство по отношению к начальнику не позволяет себе».
          Выйдя на колоннаду. Василий Порфирьевич увидел Пешкина, который с довольным видом «скакал» в кабинет Гайдамаки своей странной походкой. «Теперь, надеюсь, Пешкин всем доволен, потому что Гайдамака возвысил его, - подумал Василий Порфирьевич. - Если бы Гайдамака не сделал его Начальником БАП, он был бы всем недоволен. Меня Гайдамака унизил, но я всё равно доволен, потому что сам нашёл выгоды своего положения, сам решил, что мне лучше быть довольным, чем недовольным».
          Великое переселение вызвало интерес у многих сотрудников завода, однажды к ним пришёл Слизкин, посмотрел, как они обустроились, и стал звонить кому-то по телефону:
          - Этот документ срочно нужен сегодня! Всё, целую!.. Крепко целую!.. Прямо в дёсну целую!..
          Кондратьева вышла на работу после отпуска… И выяснилась удивительная вещь. До отпуска Кондратьевой Василий Порфирьевич был свидетелем того, как цеха постоянно совершали ошибки в актах на выполненные работы, а Кондратьева их отчитывала и поучала, но не строго, а, можно сказать, для порядка, по-матерински. Василий Порфирьевич боялся, что во время её отпуска цеха тоже будут совершать ошибки... Но цеха, сдав ему огромное количество актов на выполненные работы, ни разу не ошиблись! Как только появилась Кондратьева - цеха стали ошибаться. «Каждый человек создаёт свою реальность, чтобы чувствовать себя комфортно в этой реальности, - решил Василий Порфирьевич. – Кондратьева создала свою реальность, в которой цеха непременно должны совершать ошибки, а она должна их отчитывать».

          * * *
          После обеда пришёл Грохольский и незаметно для Чухнова пригласил Василия Порфирьевича в комнату 220, чтобы выпить… Но Василий Порфирьевич отказался, потому что прекрасно понимал, что ситуация радикально изменилась. Но Грохольский не мог смириться с тем, что после переезда в маленькую комнатушку, он лишился статуса главного организатора праздников, он старался перенести все корпоративы в свою новую комнату, несмотря на то, что она гораздо меньше комнаты 221, поэтому пришёл еще раз со своим заманчивым предложением… И Василий Порфирьевич снова отказался. Он не хотел играть роль Полянского, верного собутыльника Грохольского, потому что ему эта роль не нравилась, когда её исполнял сам Полянский. К тому же Василий Порфирьевич не хотел отрываться от коллектива своего бюро в самый ответственный момент, когда он стал одним целым с этими людьми. Но самая главная причина отказа была в том, что за ними внимательно наблюдал Чухнов, который ездил на работу на машине, поэтому и сам не пил, и был недоволен, когда пили его подчинённые.
          В конце мая Глушко организовал в комнате 221 корпоратив по случаю своего семидесятилетия. Когда стали готовить продукты на стол, использовали стол Хана, закрытый от посторонних глаз высокой стойкой, которую Рогуленко назвала «пирамидой Эфиопса», и Чухнов сказал Хану:
          - Я признаю, что ты был прав, принеся с собой эту ширму: нам очень удобно пользоваться твоим столом!
          А Василий Порфирьевич вспомнил мудрое изречение Гераклита: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». А Хан вернулся и в комнату 221, и на своё прежнее место… Плохая примета...
          Грохольский отстранился от корпоратива, потому что мероприятие происходило в комнате, в которой он ещё недавно был самым главным. Он пришёл позже, выпил стопку вина, сел на стульчик рядом со столом, немного посидел, а потом сказал, что если он не выполнит очень важную работу, то Гайдамака, который присутствовал при этом, его уволит, и убежал. Видно было, что он ещё не умерил свои амбиции, и обида ещё была жива в его душе.
          На следующий день Грохольский пришёл в комнату 221 перед обедом, предложил Василию Порфирьевичу выпить, и он снова отказался. Тогда Грохольский обратился с аналогичным предложением к Костогрызу, и тот согласился. «Он решил взять на себя роль Полянского, традиционного собутыльника Грохольского, - подумал Василий Порфирьевич, наблюдая за Костогрызом. - Но двое Полянских – это слишком много! Это не к добру. Когда "хозяином помещения" был Грохольский, это была одна реальность, которая предполагала определённый сценарий поведения. Моё профессиональное общение было ограничено лишь Кондратьевой, а находясь на птичьих правах у Грохольского, я вынужден был выпивать почти наравне с ним. И вот реальность резко изменилась, и Чухнов предложил своим подчинённым новый сценарий поведения. Он не пьёт на работе, потому что ездит на работу на машине, и ему не нравится, что его подчинённые пьют на работе. Поэтому он сделал Костогрызу замечание за то, что он согласился выпить с Грохольским. Чтобы занять своих подчинённых делом и отвлечь от пьянства на работе, Чухнов придумал новый подход к планированию, которое предполагает расширение профессионального общения. Значит, моя задача состоит в том, чтобы прекратить выпивать с Грохольским. Мне это только на пользу».

          * * *
          Стало известно, что Елистратов не просто на больничном, у него туберкулез! Пришла медсестра и продезинфицировала его маленький кабинетик на третьем этаже. «Елистратов не был готов к тому, что его могут обидеть, - вынес свой вердикт Василий Порфирьевич. - Меня Гайдамака обидел не один раз, но я выстоял, потому что прочитал достаточно умных книг. И вообще Самокуров был прав: Елистратов не был достоин высокой должности Директора по производству… "Не по Сеньке шапка!" Можно, конечно, надувать щёки и ругаться матом, изображая аж целого Директора по производству, но если у тебя нет для этого нужных качеств, то этим ты только наносишь вред самому себе. Вполне возможно, что должность Начальника БАП тоже была не для меня, но в другом смысле — слишком мелкая!»
          Как-то в начале июня Чухнов задержал Василия Порфирьевича на работе на полчаса, а когда он закончил дела и вышел в коридор, то увидел Кристину и Емелина, которые вместе вышли из приёмной Гайдамаки. Василию Порфирьевичу показалось это странным, потому что Кристина — замужняя женщина, все знали, что она — невестка заместителя Главного Строителя завода, благодаря чему она появилась в ПДО. Да и Емелин - женатый мужчина, у которого двое детей. Несмотря на то, что эта парочка показалась Василию Порфирьевичу подозрительной, он быстро забыл о ней – своих проблем хватало. Но вскоре прошёл слух, что у Кристины возникли проблемы в личной жизни. «Значит, я не случайно увидел Кристину вместе с Емелиным после работы, - решил Василий Порфирьевич, сопоставив факты. - Это может говорить о том, что они — любовники… А почему бы и нет?» И Василий Порфирьевич сразу вспомнил, как две недели назад, когда Чухнов ещё сидел на старом месте, он пошёл к нему с докладом, а когда вышел от Чухнова, то увидел Емелина, стоящего посреди приёмной, и Кристину, которая положила голову ему на грудь. Увидев Василия Порфирьевича, Кристина не отпрянула от Емелина, а ещё несколько мгновений находилась в этой позе, словно у неё не было сил оторвать голову от его груди. Тогда Василий Порфирьевич удивлённо посмотрел на них и вышел. А теперь ему всё стало понятно.
          А неделю спустя Кристина переселилась в комнату 216... Где теперь сидел Емелин... Василий Порфирьевич, заподозривший их в интимных отношениях, мог бы сказать, что Кристина переехала к Емелину… И теперь она выполняла работу недавно уволившейся Личинкиной… А обязанности референта, по совместительству, стала исполнять диспетчер Галина Гордеевна. Таким образом, Гайдамака остался даже без референта, он сидел один в трёх комнатах, пока делали ремонт в его новом кабинете, под который была отдана комната 218.
          «Это настоящий вакуум, и, прежде всего, в общении, который стал результатом интриг Гайдамаки и его презрения к людям, - решил для себя Василий Порфирьевич. – Для Гайдамаки этот вакуум — очень сильное унижение… И за это унижение он обязательно должен кому-то отомстить».
          А Кристина продолжала удивлять Василия Порфирьевича. Несколько дней она болела, а когда вышла на работу после больничного, Василий Порфирьевич обратил внимание на то, что её обручальное кольцо, которое совсем недавно, в соответствии со статусом замужней женщины, было на безымянном пальце правой руки, теперь находится на среднем пальце правой руки. Этот знак он видел у многих молодых женщин, и он означал, что у женщины есть мужчина, но она не замужем. А если кольцо находится безымянном пальце левой руки, то женщина и не замужем, и без мужчины.
          Василий Порфирьевич намекнул Кондратьевой, что у Кристины обручальное кольцо надето не на тот палец, она провела расследование, выяснила, что Кристина разведена, и была очень удивлена. Поскольку Василий Порфирьевич был наблюдательнее своих соседей по комнате, то он сделал вывод: «Кристина ввергла себя в состояние неопределённости, потому что вступила в любовную связь с Емелиным, женатым мужчиной, имеющим двоих детей. Добродетельностью здесь не пахнет. Значит, Кристина неадекватна… Но, с другой стороны, разве может быть адекватной влюблённая женщина? Кристина в последнее время стала носить очень короткие юбки, демонстрируя свои стройные ноги… И это неудивительно: положение любовницы женатого мужчины обязывает».
          Василий Порфирьевич не ошибся по поводу неизбежной мести Гайдамаки своим подчинённым за унижение от Уткина. Начальник вызвал в свой кабинет весь отдел очень рано, в 8 часов — кроме Королёвой, которая так рано никогда не приходит - и объявил:
          - Господа, я добросовестно оформил представление на награждение Кожемякиной Надежды Васильевны за 40 лет работы на заводе… Я со своей стороны сделал всё, что от меня зависело... Но Директор по кадрам не подписал его, потому что Кожемякина чуть ли не каждый день опаздывает на работу!
          Кожемякина тут же вступила в полемику с начальником:
          - А где Диана Ефимовна?
          - Я не обязан отчитываться перед Вами за каждого сотрудника! - очень жёстко ответил Гайдамака, было понятно, что он ждал именно этого вопроса и был готов ответить на него. - Каждый должен отвечать за себя. Между прочим, у Дианы Ефимовны есть официальное разрешение Директора по кадрам приходить позже. Всё, мое сообщение закончено! Все свободны.
          - Чего Вы ко мне прицепились? - продолжала возмущаться Кожемякина. - Нашли самую крайнюю?
          Все вышли в коридор, но из кабинета всё равно был слышен крик Кожемякиной, а потом она вышла в коридор и заплакала:
          - Мог бы вызвать меня одну и наказать, а не позорить при всех!
          «Конечно, Гайдамака, как всякий подлец, умеет ждать, чтобы отомстить, - размышлял Василий Порфирьевич, слушая стенания Кожемякиной. - Так он рассчитался сначала со мной, хотя я до сих пор не могу понять, чем мог обидеть Гайдамаку. Потом он рассчитался с Грохольским, теперь вот с Кожемякиной. Но ведь она сама дала ему повод, и тут не поспоришь. Когда Гайдамака урезал мою зарплату, он совершал против меня агрессивное действие, образно говоря, он наносил очень сильный эмоциональный удар. И если бы я реагировал на его эмоциональные удары своими негативными эмоциями, то Гайдамака знал бы, что его удар достиг цели. Но я не стал реагировать эмоционально – и его удар пришёлся в пустоту. Поэтому он был так зол на меня. Демонстративно терпя ежедневные опоздания Королёвой и Пешкина, Гайдамака каждый день наносил эмоциональные удары по каждому своему подчинённому, и каждый из них должен был решать, как реагировать на эти удары. Я старался никак не реагировать, хотя мне это не нравилось, и удары Гайдамаки приходились в пустоту. А Кожемякина, в пику начальнику, тоже стала опаздывать, этим она наносила эмоциональные удары самому Гайдамаке, и настал день, когда Гайдамака ответил Кожемякиной – с размаха, в полную силу, ни в чём себе не отказывая.
          Поскольку Кожемякина долго выпрашивала это наказание, опаздывая на работу, то теперь ей надо позволить обидеть себя. Но ей будет очень трудно это сделать, потому что цена потери очень велика. Человек, которого обидели, обретает шанс стать добрее. Гайдамака обидел Кожемякину, но она от этого не стала добрее… И уже никогда не станет. Гайдамака рассчитался со своими обидчиками в очень короткий срок... Он словно боится, что останется неотомщённым... Похоже, его время истекает, и он это чувствует своим звериным нутром. Но он ещё не отомстил своему главному обидчику - Королёвой. Мне кажется, что Гайдамака знал, что Кожемякина обязательно спросит про Королёву, и всё устроил специально, чтобы настроить коллектив против неё… Но таким образом он признался в своём бессилии справиться с Королёвой. Формально Кожемякина виновата и достойна наказания за регулярные опоздания... Эта слабая женщина не смогла справиться со своей завистью. Но её можно было наказывать только в том случае, если бы другие не опаздывали. А Королёва каждый день приходит к 10 часам, и в такой ситуации Гайдамака не имеет морального права наказывать только Кожемякину. Наказав заслуженного работника, отработавшего 40 лет на заводе, профессионала, словно это пэтэушница, Гайдамака поступил неоправданно жестоко. Так же жестоко он поступил и со мной, и с Грохольским. Он как будто озверел. Это агония. Может быть, это месть за то, что его любимчик Елистратов заболел туберкулёзом?»
          Словно в подтверждение догадки Василия Порфирьевича, Самокуров передал мужчинам ПДО распоряжение Гайдамаки: перенести вещи Елистратова в его кабинет на третьем этаже из кабинета Гайдамаки. Мужчины перенесли вещи, брезгливо неся их на вытянутых руках, чтобы не заразиться туберкулёзом, а потом долго мыли руки с мылом. После этого Василий Порфирьевич окончательно убедился в том, что Гайдамака и в самом деле наказал Кожемякину за то, что его протеже Елистратов, подававший большие надежды, заболел туберкулёзом: «Вдуматься только: заместителя Директора по производству, друга и любимого соратника Гайдамаки, выселили на третий этаж, подальше от производства! Это очень жестоко, если вспомнить, что сначала его понизили с должности Директора по производству до непонятной, искусственной должности заместителя Директора по производству. Стоит ли удивляться, что Гайдамака обращается с нами не менее жестоко, и за нас никто не будет заступаться? Это начали действовать новые правила игры, внедрённые Уткиным».
          В тот же день, в обед, Грохольский организовал корпоратив в своей комнате по случаю отпуска. Когда зашла речь о сегодняшнем эмоциональном совещании, Василий Порфирьевич поддел Королёву:
          - Диана Ефимовна, мы сегодня переживали за Вас, когда в 8 часов все пришли на совещание, а Вас не было. Мы боялись, что начальник будет недоволен Вашим отсутствием, но он сказал: «Диана Ефимовна всё делает правильно!»
          Кожемякина сидела рядом с Королёвой, у неё после совещания поднялось давление, но она мужественно выдержала это испытание. Она даже хотела подать стул Королёвой, когда та пришла на корпоратив, как это у неё принято – с опозданием, но Грохольский её опередил. Кожемякина в этот раз вела себя, как нормальный человек с нормальными человеческими инстинктами.
          Грохольский, уходя в отпуск, распустил слух, что Гайдамака заболел ветрянкой, и на его лице появились прыщи. Сотрудники ПДО сначала забеспокоились... Но ветрянка – это не туберкулёз, и все вскоре успокоились.
          Ремонт нового кабинета Гайдамаки затянулся, и он находился в состоянии неопределённости. А Василий Порфирьевич из собственного опыта знал, что из состояния неопределённости невозможно вернуться в прежнее состояние: состояние неопределённости - это переход в другое состояние… И в другую реальность.

          * * *
          Стоя на колоннаде, Василий Порфирьевич увидел, как из кабинета Гайдамаки вышли Емелин, Королёва и Пешкин. Они были возбуждены, активно жестикулировали, поэтому выглядели, как стахановцы, вышедшие из угольного забоя после очередного мирового рекорда... Вот только у них не было отбойных молотков, и они устанавливали другие рекорды. Они находились в приподнятом настроении, даже в эйфории, оживлённо обсуждали в творческом порыве новые грандиозные задачи, поставленные перед ними начальником, их глаза горели. Вчера произошла омерзительная сцена с публичным унижением Кожемякиной, отработавшей на заводе 40 лет, а сегодня перед Василием Порфирьевичем были люди, которые работают на заводе всего лишь несколько месяцев, но которым начальник постоянно даёт понять, что он их очень ценит, в отличие от других подчинённых, недостойных его любви. Это были единомышленники. Они почему-то остановились рядом с Василием Порфирьевичем и продолжили возбуждённо обсуждать только что пережитые радостные мгновения общения с начальником: пусть все знают, какие они счастливые от осознания того, что начальник их ценит превыше всех. Они двинулись дальше, и Королёва чуть ли не пританцовывала от счастья, спускаясь по лестнице в курилку, которая находилась в подвале.
          «Королёва победила всех, даже своего начальника, - подумал Василий Порфирьевич, наблюдая за ней. - Но она победила всех за счёт своей собственной семьи, которая развалилась буквально на глазах».
          На эти невесёлые мысли его навела сама же Королёва, которая недавно похвасталась:
          - Моя дочь продала квартиру в Питере, теперь она будет жить в Швейцарии, и детей заберёт к себе…
          «Значит, Королёва будет жить одна, - продолжил свои размышления Василий Порфирьевич. - Эксклюзивно, так сказать... Нет, не одна, а с мамой. Вот к чему приводит цинизм, непомерные амбиции, презрение к людям, бесконтрольно раздутое самомнение. Эти качества не способствуют расширению общения.
          Когда я сидел рядом с Королёвой, она очень жёстко контролировала моё общение, полностью выбирала мою квоту, и я больше ни с кем не мог общаться. В своей семье она тоже очень жёстко контролирует общение, поэтому дочка сбежала от неё в Швейцарию. По-другому это никак не назовёшь.
          Переселившись в комнату 218, я прихватил с собой и свою квоту на общение. Мне стало легче общаться с нормальными людьми... Но моей квотой завладела Рогуленко, и меня переселили к Грохольскому. У меня тоже была довольно ограниченная квота на общение, когда я сидел у Грохольского на птичьих правах. Сейчас я работаю уже вместе с остальными сотрудниками своего бюро, но теперь, когда нас стало слишком много в комнате, Рогуленко уже не может завладеть моей квотой, поэтому весь свой контроль направила на своего воспитанника Лёню.
          А я только сейчас начинаю понимать, что Королёва многому меня научила. Вчера в магазине я взял всего лишь пачку чая и положил его в конце транспортёра на кассе. Стоявшая сзади меня женщина примерно моего возраста не стала ждать, когда мой товар продвинется вперёд, поставила рядом с ним три своих коробки со сладостями. Когда транспортёр продвинулся к кассиру, женщина взяла освободившийся ограничитель, положила его перед моим товаром, потом взяла мою пачку чая и положила его перед ограничителем. Меня возмутило такое самоуправство, я вопросительно посмотрел на женщину... Но она приветливо улыбнулась мне, и мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Поскольку я с некоторых пор стараюсь ни в чём не обвинять женщин, то решил отбросить версию о запредельной наглости этой женщины, и мне оставалось предположить... Что я ей понравился, и она, не имея возможности прикоснуться ко мне, решила прикоснуться хотя бы к моему чаю... Пусть будет так!»
          Вечером Василий Порфирьевич решил, что ему надо обязательно связаться по Скайпу с сестрой, нельзя прятаться от общения с родственниками. Анна Андреевна в это время раскладывала пасьянс в своём ноутбуке, на просьбу мужа отреагировала недовольством, что он отвлекает её от очень важного занятия, и ответила, что ей очень трудно сразу переключиться на общение с родственниками. Видя недовольство жены, Василий Порфирьевич сказал:
          - Нам надо общаться с родственниками, а то мы ведём себя, как бирюки, пытаясь спрятаться от общения. Надо привыкать переключаться на общение сразу, мгновенно, у нас не должно быть никаких проблем с общением.
          Анна Андреевна решила, что Василий Порфирьевич обозвал её бирюком, разозлилась так сильно, что швырнула в мужа очки и убежала в спальню... По пути она, правда, не забыла загрузить грязное бельё в стиральную машину и включить её.
          Василий Порфирьевич поговорил по Скайпу с сестрой и пошёл успокаивать Анну Андреевну. Она лежала на постели, он подошёл к ней, обнял её и прижался к ней. Её руки были закинуты за голову, и она не отреагировала на его жест. Василий Порфирьевич чувствовал, что её сердце бешено колотится в груди, понимал, что она очень злится на него, но чувствовал, что слова здесь не помогут. Он снова вспомнил психолога Джона Грэя и решил воспользоваться его методом: сидел на кровати, прижавшись к Анне Андреевне и ждал, когда она почувствует, что у него против неё нет никакой злости. И через несколько минут Анна Андреевна обняла мужа, а спустя несколько мгновение её сердце перестало бешено колотиться, успокоилось, и они начали спокойно обсуждать произошедшее.

          * * *
          Хан собрался в отпуск и в четверг сказал обитателям комнаты 221, что в пятницу угостит всех тортом по случаю своего отпуска. В пятницу он всё утро увлечённо смотрел фильмы в своём смартфоне, а перед самым обедом вдруг увлёкся работой: стал звонить контрагентам и дотошно обсуждать с ними важные вопросы.
          Когда начался обеденный перерыв, Василий Порфирьевич посмотрел на сослуживцев: все сидели на своих местах и ждали, когда Хан скажет им, как вести себя — обедать без него или он всё-таки будет их угощать, как обещал - ибо все знали, что в холодильнике лежат и торты, и другие продукты… А Хан продолжал увлечённо работать в обеденный перерыв. Василий Порфирьевич уже хотел было спросить у него, как вести себя тем, кого Хан обещал угостить тортом… Но его остановило осознание абсурдности ситуации, и он решил подождать.
          Лёня первый не выдержал, разогрел свой обед и начал обедать. Потом Костогрыз стал разогревать свой обед, за ним Василий Порфирьевич разогрел свои бутерброды, после него Кондратьева разогрела свой суп и стала есть… А Хан, сидевший рядом с микроволновкой и наблюдавший всю эту суету, усиленно делал вид, что ничего не замечает.
          Василий Порфирьевич разозлился, что Хан продемонстрировал такое пренебрежение к сослуживцам, и стал есть свои бутерброды. Он решил, что, пообедав, пойдёт на прогулку, потому что время обеденного перерыва неумолимо истекало.
          И вдруг Хан закончил разговаривать по телефону, вскочил и куда-то побежал, а, вернувшись, начал суетливо доставать продукты из холодильника. Пришли Гниломедов, Пешкин и Королёва, стали помогать Хану накрывать на стол, к ним подключились Кондратьева и Костогрыз, отложившие свои уже разогретые обеды. Лёня доел свой обед, оделся и куда-то ушёл, сославшись на срочные дела. Василий Порфирьевич доел свои бутерброды и молча пошёл на прогулку. Его никто не остановил, видимо, понимая, что его, как и Лёню, останавливать было бесполезно.
          Эта ситуация позволила Василию Порфирьевичу увидеть растущее в геометрической прогрессии высокомерие Хана в связи с высокой должностью. В характере этого «молодого перспективного специалиста» появилась потребность в заискивании сослуживцев перед его особой: он до последнего момента ждал, что сослуживцы попросят его покормить их. Подпорченные гены полукровки дали о себе знать. Василий Порфирьевич также усмотрел в поведении Хана признаки грядущей изоляции от людей, которая неизбежно станет следствием его пренебрежительного отношения к людям, как это случилось с его начальником Гайдамакой. Первым таким признаком стал стол с перегородкой - «пирамида Эфиопса» - посредством которой он уже отгородился не только от соседей по комнате, но и от своей сотрудницы Касаткиной. И что-то подсказывало Василию Порфирьевичу, что с этого дня тот же Хан будет высмеивать его и Лёню за то, что они оторвались от коллектива, а сослуживцы с удовольствием поддержат его.
          Василий Порфирьевич, как человек совестливый, на прогулке испытал чувство вины перед Ханом за то, что ушёл демонстративно, но постарался убедить себя в том, что ничего страшного не произошло: «Каждый из нас может отказаться от любого корпоратива, и это происходит постоянно, – и это его немного успокоило. Но после обеда к ним пришла Галина Гордеевна, исполняющая обязанности референта Гайдамаки вместо Кристины, и с удивлением узнала, что Хан угощал тортом сослуживцев… Но, как оказалось, не всех. И Василий Порфирьевич совершенно успокоился: „Он даже не удосужился сообщить всем об этом мероприятии. Значит, полукровки даже слово „коллектив“ понимают как-то по-своему“».
          Когда закончился последний рабочий день Грохольского перед отпуском, все мужчины из комнаты 221 зашли в комнату 220, попрощались с ним и пожелали хорошего отпуска, потому что он это заслужил. А сегодня, уходя с работы, Василий Порфирьевич принципиально не попрощался с Ханом и не пожелал ему хорошего отпуска, потому что он этого не заслужил.
          «Конечно, сегодня Хан повёл себя недостойно, - размышлял Василий Порфирьевич по дороге к метро. - Но ведь именно он организовал и купил Личинкиной насос, которым она очень довольна! Поистине, человек создан из противоречий! Особенно полукровка».