Загляделась звезда на сторонку мою

 
                Моим друзьям из семидесятых               
               
                Часть первая   
                Цветок мой лазоревый
                1      
 
                Чёрное бархатное небо с крупными вкраплениями алмазных, игольчатых от мороза созвездий, было узорчато обрамлено заснеженными пологими крышами двухэтажных, взятых в просторный квадрат, бревенчатых бараков, свет из окон которых раструбами ниспадал на расчищенную трактором и уже обледенелую дорогу. На ногах у Егорки поскрипывали подшитые дратвой, хоть и старенькие, но тёплые валенки. Подошвы к ним отец его, Алексей Петрович Свиридов, сработал, обрезав высокие голенища своих, толсто сваленных пимов.
        И теперь Егорка, едва поспевая за матерью, Галиной Георгиевной, одетой в стёганую фуфайку, и нёсшей на коромысле по неполному ведру пойла для полуторагодовалой нетели и двух поросят, смело ступал на поблескивающий наст, не боясь поскользнуться и пролить дюралевый бидончик с похлёбкой, предназначенной лохматому, с разорванным надвое висячим ухом, Байкалу.               
        Пёс был помесь сибирской лайки с дворнягой. Егорка нашёл его ранней весной позапрошлого года щенком, жалобно скулящим в прорехе под завалинкой их барака. Кто ли его туда подбросил или пёсик сам пролез в сухие опилки, но, приложив немалые усилия, Егорка вытащил из потёмок на свет упирающегося щенка, ухватив того выше задних худющих лап за мягкий, с выступающими хрящиками ребер, неопушённый тёплый живот.
       Принесенного в квартиру щенка отпоили молоком, и отец в тот же день с одобрения Егорки дал сосунку звучную кличку – Байкал и сколотил маленький, почти игрушечный, дощатый уютный домик с вырезанным круглым лазом, и установил его у калитки внутри пригона рядом с большой пустующей собачьей будкой. На щенка сразу же надели кожаный лёгкий ошейник. Тяжёлую, кое-где проржавевшую цепь, оставшуюся от околевшего минувшей осенью от старости добрейшего Барбоски, решили пока не трогать - дабы щенок, таская по пригону эти неподъёмные для него вериги, не надорвался, - а привязали Байкала на прочную капроновую верёвку.
       За лето Байкал вырос в некрупного, но мускулистого бесстрашного пса, с широким торсом. Хвост его, торчащий над спиной, напоминал вздёрнутую вверх растеребленную запятую, одно ухо мохнатым треугольником возвышалось, а второе, разорванное, свисало над умными глазами и несколько удлинённой мордой с влажным носом.
      Однажды, уже сидя на цепи, Байкал изловчился и лапами через голову стянул с себя ошейник. Три долгих дня он где-то пропадал. Егорка обегал все ближние и дальние улицы и подворотни, сорвал голос, призывая своего лохматого любимца. Отец и мать как могли, успокаивали мальчугана: поносится, дескать, порезвится, да голод не тётка, никуда не денется наш Байкал - вернётся домой. И точно, на четвёртые сутки, рано утром Алексей Петрович разбудил Егорку, радостно тронув его за голое, выпростанное из-под одеяла, плечо: будет тебе дрыхнуть, сынок, идём скорей в сарай – Байкал нашёлся! Егорка спросонья аж подпрыгнул на постели и наверняка бы свалился на пол, не подхвати его вовремя отец на свои мощные, в красиво перекрученных узлах мышц, руки.
       Мальчишка быстро просунул ноги в штаны, набросил на плечи рубаху и, прежде чем последовать на улицу за отцом, возбуждённо пробежал через комнату к своему углу. Там среди детских машинок, деревянного раскрашенного самолёта с малиновыми звёздами на крыльях, пластмассовых солдатиков и пушек Егорка вот уже три дня скапливал для своего пса разные сладости: кусочки сахара-рафинада, ломтики халвы, леденцы. Все эти лакомства были аккуратно завёрнуты в ситцевый лоскуток. Спрятав его в карман штанов, Егорка вприпрыжку догнал широко шагающего Алексея Петровича.
       Уже посаженный на цепь Байкал лежал в пригоне прямо на дорожке, натоптанной в траве-мураве от калитки. Вид собаки выражал полное безучастие к окружающему миру. Глаза были прикрыты, пёс, казалось, дремал. Но тут он услышал детский крик:
- Байкал, миленький, - живой - дружочек!!!
       Пёс встрепенулся, вскочил на лапы и – не простояв секунды, снова рухнул в пыль.
- Что с тобой, Байкальчик? Кто тебя так?! – Егорка, глотая слёзы, уже ползал по траве и пыли вокруг любимого пса, порываясь и одновременно боясь притронуться к кровоточащему, располосованному едва ли не до шерсти на лбу левому уху. Остальных ран на теле собаки не было заметно, но то, что они не только существовали, но и были глубокими, -  об этом свидетельствовала невольная влага в печальных и виноватых глазах Байкала.
- Полно нюнить. Слезами горю, сынок, не поможешь, - отец присел рядом и, видя, как Егорка, утерев рукавом рубахи заплаканные глаза и щёки, но, всё еще шмыгая носом, достал из кармана, развернул и бережно выложил перед мордой раненого пса ситцевую тряпочку со своими вкусными припасами, дружелюбно потрепал сына по вихрастой голове. - Вот это, Егор, правильно. Нашему драчуну для восстановления сил сладости в самую пору. А пока давай-ка я еще раз осмотрю Байкала – не повреждены ли у него кости, да и раны надо обработать мазью дёгтя со сметаной. Принеси-ка из стайки, - там, в ящичке на стене найдёшь, - пузырёк с этим снадобьем. Я его с вечера, как знал, приготовил.   
       Байкал оклемался тогда дней через пять, что примечательно, стал даже подвижнее; окрестных собак, коли выдавался случай, трепал так, что Алексею Петровичу, окажись он рядом, приходилось с усилием оттаскивать Байкала от обречённо хрипящих противников, вот только ухо, к великому сожалению Егорки, не удалось ни срастить, ни придать ему прежний вид. Так отныне и бегал Байкал: одно ухо торчком, а другое – раздвоено вися сбоку от серого внимательного глаза.

       Галина Георгиевна, не снимая с плеча коромысла,  поджидала, пока сын нащупает и сдёрнет с калитки наброшенную алюминиевую петельку и распахнёт дверцу в пригон. Байкал радостно взлаивал из темноты, и Егорке угадывалось, как тот, забавно наклонив на бок свою удлинённую, с раскрытой пастью, морду, скалится и сучит по морозному воздуху мохнатыми передними, стоя на натянутой цепи на задних лапах. Мальчишка на ощупь прошёл под навес и щелкнул выключателем. Вспыхнула лампочка под круглым жестяным абажуром на столбе и осветила тусклым светом не только их пригон, но и вырвала из мрака справа и слева два соседних, бросила неяркий свет на часть сплошной крыши общих сараев и заснеженную кровлю с печными трубами и редкими телевизионными антеннами только что обойдённого ими барака. Воображение мальчишки на миг живо дорисовало уходящую дальше вдоль штакетин расчищенную от снега дорожку, с просыпанной сенной трухой на обочинах, пологий спуск на прибрежную поляну, где до самого обрыва к реке громоздились смётанные с осени, похожие на припорошенные шлемы сказочных богатырей, стога пахучего зелёного сена. К каждому из них тянулась протоптанная санная тропка.
         Не далее как в обед Егорка пособлял отцу нагружать широкие, с витыми берёзовыми полозьями, рабочие салазки сенными пластами. Алексей Петрович еще в августе, отыскав в черемушнике за рекой подходящую рогатулину, смастерил подросшему сыну лёгонькие деревянные вильцы – тройчатки, и теперь Егорка, наравне с отцом, перетаскивал от початого стога к саням пласты сена с фиолетовыми кисточками клевера и жёлтыми кнопками, собранной в плотные розетки, пижмы. Нагрузив салазки с шапкой, отец, прежде чем взяться за лямки, уминал и стягивал вывозимую копну верёвкой крест на крест, а там уж впрягался, и весело перебирая ногами в стареньких, с подвёрнутыми голенищами, серых бурках, выволакивал этот воз на дорожку, и тащил его, покряхтывая, вверх к сараям. Егорка, уперев вильцы сзади в копну и вкладывая в это все свои детские силы, помогал отцу вытаскивать воз с поляны. За три поездки к стогу наготовили отец с сыном сена рослой нетели на неделю. Вон оно, прикрытое брезентовой палаткой, покоится теперь на дощатом настиле в углу пригона.

-Егорушка, сынок, на вот - держи верёвку, - мать протянула, свитый в петлю, конец пеньковой верви. - Прогуляй Зорьку по улице, пусть промнётся перед сном, а я пока сена ей, сиротиночке, в ясли натаскаю.
         То, что смиренная, игреневой масти, с белой звёздочкой во лбу, их нетель Зорька - сирота, об этом Егорке было известно еще с того промозглого сентябрьского дня, когда отец с другими мужиками, хозяевами соседних сараев, выводили из загонов жалобно мычащих коров, тёлок и быков.
         Мужики угрюмо поглядывали на окружающих исподлобья, кое-кто, матюгаясь, в сердцах подхлёстывал бичами и прутьями сопротивляющихся и упирающихся животных. Дорога обречённым предстояла недальняя: городской мясокомбинат располагался на косогоре, за речной поймой. Иногда, когда ветер дул с той стороны, до их улицы долетал сладковато-приторный и удушливый запах жжёных костей, а то и палёной шерсти.
         Накануне этого невесёлого события, вечером, Егорка почему-то долго ворочался в кровати, не мог уснуть, и невольно стал свидетелем разговора между отцом и матерью, приглушённо доносящегося в спальню из-за кухонной перегородки. Егорка бы и не обратил никакого внимания на голоса из кухни, так как раньше наоборот шелест вечерних родительских бесед всегда ласково убаюкивал парнишку, и потом Егорке всю ночь снились разноцветные фантастические сны. Но сейчас он уловил в голосе матери всхлипы, это насторожило мальчугана, и он переполз на тот край постели, что был ближе к прикрытому плотными шторами дверному проёму на кухню.
- Плетью, Галя, обуха не перешибёшь, - донёсся до Егорки глухой, будто надсаженный, голос отца. – Надоел давно уже всем хуже горькой редьки со своими выкрутасами этот Никитка-клоун. Какой поганой волной вынесло его на властные вершины! Как могли доверить этому плясуну и прощелыге такую серьезную державу как наш Советский Союз! Я ведь, мать, знаком с Хрущёвым еще с фронта. Ну, не то чтобы лично встречался там с ним, а так, заочно – мы на передовой, а он в тылу в штабах отирался. Никитка был членом военного совета нашего фронта. И молва о нём катилась по окопам, не хуже дыроватой побрякушки.
- Да неужели, Алёша? Ты мне ни разу об этом не сказывал…
- А теперь вот, видишь, представился случай, –  на кухне помолчали. Егорка лежал на постели с открытыми глазами и, хотя ему многое было непонятно, он с интересом ждал продолжения отцовского рассказа.
       Послышалось, как Алексей Петрович кашлянул в кулак и негромко начал:
- Ребята в окопах, посмеиваясь, пересказывали о том, как загремел Никитка из Кремля на фронт в члены совета. Он же долгое время был приближённым Сталина, и чуть ли не впервые прославился на всю страну тем, что, когда хозяйничал на Украине, в коллективизацию устроил там жуткий голод, а потом в Москве, когда руководил, столь народу подвёл под монастырь… Это сейчас Никитка разоблачает культ личности, но всем известно, что у него самого руки по локоть в крови тридцать седьмого года, да и не только. Однако, это так, к слову... А тогда, по словам однополчан, где-то году в 42-м, на одном из заседаний комитета обороны Хрущёв, когда к нему обратился по какому-то военному вопросу Сталин, в ответ такое сморозил, что генералы пришли в оторопь, а Иосиф Виссарионович помолчал, попыхтел своей знаменитой трубкой, да и выбил пепел из неё об лысую голову Никитки. Тогда-то Сталин якобы и изрёк: «Засиделся ты, дескать, Никитка, в тылу. Давай-ка немедленно отправляйся на передовую, да там ума-разума наберись». Так ли не так ли было всё на самом деле, не буду утверждать, но этот кукурузник прославился у нас в войсках тем, что устраивал по штабам с генералами такие пьянки - гулянки с плясками, что недобрый слух о них далёко раскатывался. Видимо, дошло и до Верховного, тот опять вызвал Никитку, устроил ему очередной разнос и убрал от нас. Тогда и наши генералы вздохнули облегчённо, а то ведь грешным делом записной скоморох чуть не споил многих из этих бедолаг. А как откажешься, коль у некоторых имелась такая слабина, да и начальство приказывает! В этой истории, по-моему, и Сталин оказался не шибко дальновидным. Нет бы - разом прибить, глядишь, и нам бы намного легче жилось без хрущёвских вывертов, и не надо было бы сегодня голову ломать, куда девать лишнюю скотину. Ишь, удумал чего: кормилицы – и лишние!
         Было слышно, как отец встал из-за стола, скрипнули, покрытые домоткаными половиками, крашеные доски пола, это означало, что он нервничает, а когда так бывает, то Егорка знал, что отец сейчас будет несколько минут прохаживаться по кухне от порога до окна, пока не успокоится.    Но вот до чуткого детского уха донеслось, как под весом усаживающегося заскрипел огранёнными ножками табурет, значит, всё, папка взял себя в руки и вернулся к застеленному цветастой клеёнкой столу.
-Это ж надо так распорядиться: оставить каждому, у кого домашнее хозяйство, всего лишь по одной голове крупного рогатого скота, не больше двух поросят и пяти куриц! А всё поголовье лошадей, что имеется у колхозников и жителей городов – вообще пустить под нож, на колбасу. Никак в толк не возьму: чем уж эти-то трудяги не угодили Никитке? А в деревнях чего натворил! Помнишь, тётка Маланья весной гостила у Фёдора из пятой квартиры? Она, оказывается, из Гольцовки, что от вашей Курьи в сорока верстах. Так вот, старуха жаловалась – нет, мол, житья в деревне никакого. Раньше-то, они там жили больше не на трудодни, а каждый со своего огорода, всё-таки пятнадцать личных соток - хорошее подспорье в хозяйстве. Никитка, мало того, что колхозы превратил в совхозы, так он еще умудрился урезать эти сотки до двух на семью, зато обязал всех разбивать перед избами палисадники со скамейками. Для того, якобы, чтобы у селян повышался культурный уровень. Теперь будем ждать, чего еще отчебучит этот плясун неугомонный!
       Егорка скорее почувствовал, нежели расслышал, как отец горько усмехнулся и после короткой паузы с нажимом добавил:
- Так что, мать, по всему выходит, что топать нам до обещанного партией скорого коммунизма с пустыми животами! Вот деятель так деятель – другой раз подумаешь: а не точно ли он, как говорят - с луны свалился.   
      Отец еще раз глубоко вздохнул, и в кухне опять воцарилась тишина. Однако этот любопытный разговор пока что не прояснил для Егорки главного – из-за чего же всё-таки всхлипывала мать, но уж, наверное, точно не от того, что, по словам папки, топать им до непонятного коммунизма непременно с пустыми животами. В то, что может такое случиться, Егорка не сильно-то и верил, потому что он, как никто другой, знал, что у них с младшей сестрёнкой Светой, сладко посапывающей в своей кроватке у противоположной стенки, папка и мамка самые трудолюбивые и заботливые из всех больших людей, известных им с сестрой. И поэтому мальчуган для себя твёрдо решил, что хоть и нехорошо подслушивать разговор взрослых, но он всё равно дослушает родителей до конца и обязательно узнает причину материного плача.
- А нам-то что делать, Алёша? – тихим голосом прервала затянувшееся молчание мать. – Кого из скотины оставим – Красулю или Зорьку? И куда девать Буяна? Его и колоть рано – неделю назад всего пять месяцев исполнилось. И оставить, скорее всего, не дадут.  Вчера в магазине, в очереди за хлебом слышала, как бабы сказывали, дескать, кто не отбавит скотину по Указу, придут уполномоченные с милицией, отсчитают при хозяевах сколь положено оставить, а прочих всех постреляют прямо в ограде. И тогда уж, мол, думайте сами – куда убоину девать. Хоть бы дали сроку до холодов, пусть бы и до Октябрьских праздников, пока снег не упадёт, и морозы не встанут. А то сейчас-то, по теплу, ума не приложу - куда определять мясо, у нас же нет ни холодильника, ни даже ледника в ямке.
- Оставлять надо Зорьку, она по моим подсчётам должна в начале марта отелиться. Как-нибудь перезимуем без молока. Красуля уже восьмым телком ходит, вроде и не старая еще, однако напор у неё слабеет, да и у нас особого выбора нет. Буяна хочешь, не хочешь, а тоже придётся свести на скотобойню. Сама же говоришь: иначе постреляют. Излишки сена продадим, но думаю, большого барыша с продажи иметь не будем – таких, как мы, нынче пруд пруди.
        Егорка, как услышал, что они останутся в зиму без молока, так ему сразу сделалось еще грустней, потому что он без этого вкусного продукта и за стол-то не садился. И даже если порой случалось, что ничего не было в доме поесть кроме кринки молока и куска хлеба, то и тогда Егорка не горюнился. Он крошил в кружку хлебный мякиш и корочку и маленькой ложкой с несказанным аппетитом выхлебывал досуха эту сытную тюрю.
       Отец и корову-то, по рассказам матери, купил, едва ли не в тот же день, когда придя в каменный трехэтажный роддом, прочитал в приёмном покое в списке, вложенном в рамку за стекло, что у роженицы Свиридовой - сын. Вес – 3 килограмма 800 граммов, рост – 52 сантиметра. Ошарашенный Алексей Петрович минуты три перечитывал эту будто горящую, написанную торопливым, но вполне разборчивым почерком строчку в середине списка. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не замешкавшийся на крыльце, и вошедший следом старший брат Филипп. Едва пробежав глазами по списку, он дружески сгрёб брата в охапку и закружил по кафелю приёмного покоя.
      Дежурившей за столиком у окошка медицинской сестре с трудом удалось остановить этот медвежий танец двух огромных, и, видимо, совсем потерявших рассудок от счастья, мужиков. Из переданной тут же от жены записки молодой отец узнал, что сынишка здоров, аппетит у него отменный, и что малыш, как две капли воды, похож на папку.
- Слушай, брат, я здесь вот о чём подумал, - обратился к Филиппу новоиспечённый отец, когда они вышли на живописный, с фонтаном и скамейками между цветочных клумб, дворик при больнице. – Нет ли у тебя знакомых, кто бы продавал дойную корову?
- Почему же нет. У нас в смене работает мастером Феклистов Александр Иванович. Да ты его должен знать. Он живёт на Гавани. У его тестя в ущелье Королёвки пасека и скотины полный хлев. Можно с ним поговорить.
       Алексею, конечно же, был знаком названный братом Феклистов, да и Гавань от их улицы не так далеко, всего лишь миновать депо и, обогнув гору Каменушку, с километр пройти по тропинке на откосе, вдоль поблескивающих рельс и просмолённых шпал узкоколейной железной дороги.
       Странное это, отдающее морским солёным прибоем название северо-восточной окраины их горно-таёжного городка Феденёва объяснялось довольно просто. Зимами в верховьях реки Громатухи бригады лесорубов заготавливали древесину для нужд горно-обогатительного комбината, в том числе и на рудничную стойку. Весной, в паводок, лесорубы сталкивали брёвна в реку. Те молем катились по бурным волнам вниз по ущелью. Пробежав эдак вёрст семь Громатуха вырывалась на равнину, становилась шире и сбавляла своё бешеное течение.
       Здесь-то на очередном изгибе своенравного, слегка успокоившегося потока, были установлены бревенчатые, набитые валунами, срубы ряжей, и наполовину перегораживала реку запань. По дощатым, на высоких сваях, мосткам, брошенным между берегом, ряжами и запанью, в весеннюю и летнюю страду весь световой день бегали крепкие мужики в резиновых болотниках, вылавливая баграми сплавленные брёвна и направляя в заполненный стоячей водой спокойный затон, который всем своим видом напоминал тихую гавань. На берегу, оснащённый лебёдкой, конвейером с транспортёрной лентой, погрузочным краном и штабелями раскряжёванной древесины, располагался нижний склад.
       Со временем, сначала рядом со складским забором, а позже и заползая сараями и огородами в ближайшие черёмуховые лога, как грибы после дождя, стали вокруг склада и по направлению к городку вырастать добротные усадьбы работников леспромхоза.
       Надобность в молевом сплаве отпала после того как пленными немцами и навербованными со всего Советского Союза добровольцами, из Феденёва, на сорок километров по ущельям и плато дальше в горы, была проложена узкоколейная железная дорога. С её постройкой появилась возможность брать лес из отдалённых и труднодоступных мест и доставлять его на платформах с высокими ригелями прямо на лесозавод, от которого до рудников рукой подать. Нижний склад и запань разобрали, однако люди, обжившие приречную долину, не снялись с места, а, наоборот, с каждым годом окраина эта всё больше и краше разрасталась. Наиболее предприимчивые из жителей столбили себе в недальней тайге участки, где разводили пчёл, выпасали скотину.
       Вот оттуда-то и привёл Алексей Петрович на выхлопотанное накануне у городского земельного начальства подворье их первую корову - Жданку. Осваивать ведение домашнего хозяйства чете Свиридовых долго не пришлось. Галина Георгиевна знала подход к корове, ведь она родилась и до семнадцати годов прожила в деревне. Отец её, крепкий крестьянин предгорной алтайской равнины, как и многие его ровесники-земляки, погиб на фронте. В их небольшом колхозе, где председательствовал непутёвый младший брат гремевшего в годы войны на всю Сибирь руководителя огромного животноводческого хозяйства «Заветы Ильича» Шумакова, дела шли ни шатко, ни валко. Тимошка, так за глаза называли разухабистого братца, больше занимался тем, что заигрывал и гулеванил с некоторыми податливыми и озорными вдовами и солдатками. Времени на то, чтобы жилы рвать, поднимая урожайность зерновых и повышая привес и удои бурёнок, не оставалось. Колхоз хирел, люди всякими правдами и неправдами разбегались кто куда.
       Старший брат мужик был нрава крутого, дважды принародно прямо в конторе Тимошке расквашивал нос, трижды выкидывал его вместе с полупьяными товарками из расписных дрожек в жирную грязь, да разбрасывал их настолько хлёстко, что шарахался мерин в оглоблях, но всё это слабо помогало. Больно сладка была вольная жизнь на колхозные денежки.   
        Гулянки и развеселые похождения Тимофея закончились ранним мартовским утром, когда его чуть тёпленького, в одних кальсонах, из перин очередной пассии два молчаливых милиционера, хрустя и ломая коваными каблуками хромовых сапог настывшие за ночь корочки льда, проволокли от избы до прибывшего из района воронка. Старший брат или не захотел, либо не смог, но не отвёл Тимошку от пяти лет лагерей. Где тот, впрочем, скоро и сгинул.
       Однако к описываемым событиям Галины уже в деревне не было. Годом раньше девушка через двоюродную сестру, работавшую в сельсовете, тайно выправила себе паспорт и перебралась в горняцкий Феденёв, где к тому времени обитало немало сбежавших еще раньше из деревни односельчан. Они-то и поспособствовали устроиться Галине зарядчицей в ламповую на одну из шахт. Там, у копра она и познакомилась с улыбчивым проходчиком Алексеем Свиридовым.

        Долго еще в тот памятный сентябрьский вечер проговорили на кухне родители, но сон сморил-таки мальца, и Егорка не заметил, как растворился, но не как обычно в разноцветных и фантастических видениях, а в чём-то ватном, бесцветном и вязком, похожем на огрузлый мартовский сугроб в подворотне, из которого так трудно выпрастывать свои, забитые мокрым снегом, валенки. И на следующее утро отец еле добудился Егорки. Начавшийся пасмурный день, когда над их рабочим околотком стоял трубный рёв и из соседских сараев сводили изо всех сил упирающихся коров и быков, мальчик шатался по пригону вялый, будто сам не свой. В другой раз мать бы непременно всплеснула руками: уж не захворал ли наш сыночек? Но сегодня, как заметил Егорка - родителям было не до него. И поэтому он походил, побродил по подворью, да и пристроился на брёвнышке рядом с Байкалом.
       Пёс лежал, положив морду на передние лапы, и посматривал умными и печальными глазами на происходящее вокруг. За те дневные часы, в которые случился исход изрядной половины бессловесных соседей по подворьям, Байкал, словно придавленный непостижимым для человека пониманием и предвосхищением развернувшихся событий и перемен, ни разу не вскинулся на цепи, ни на кого не залаял, ни на людей, ни на обречённых животных. Единственный раз у собаки вздыбилась шерсть на загривке, и она пружинисто подскочила со своего места – это когда отец с матерью вывели из сарая Красулю с Буяном, и, подстёгивая прутом, погнали их мимо пса к открытой калитке. Егорка испуганно встрепенулся, ему вдруг показалось, что Байкал сейчас ухватит корову или телёнка за ногу и прокусит им сухожилия. Однако произошло нечто удивительное: Байкал дотянулся до правой передней ноги коровы, и лизнут той мохнатые бабки чуть выше матового, в чёрных разводьях, копыта. Несмотря на то, что Алексей Петрович держал верёвку в натяг, Красуля сумела наклонить голову и успела в ответ провести своим шершавым языком по шерсти на собачьей спине. Животные словно прощались. Видевший всё это отец, еще крепче стиснул зубы и на широких скулах его заходили желваки.
      Этим же вечером, но еще засветло, помогая Галине Георгиевне управляться в хлеву, Егорка впервые и услышал, как мать, подставив ведёрко с пойлом, привязанной за рога к яслям на пеньковую верёвку Зорьке, обмакнула кончиком ситцевого платка влажные глаза и тихо обронила:
- Сиротиночка ты наша…
      После этого, подавив тяжёлый вздох, мать погладила уткнувшуюся в ведро нетель по завитку шерстистого льна ниже широкого основания рогов. Словно почуяв состояние хозяйки, Зорька оторвалась от пойла, подняла голову, взглянула на неё сбоку и неожиданно доверчиво ткнулась горячим своим носом Галине Георгиевне в подол. Мать присела, обхватила нетель руками за шею и прижала голову Зорьки к груди. По материнским щекам ручьём катились слёзы. Увидев это, Егорка в первый миг так и замер, но уже через несколько секунд он был рядом с матерью, и одной рукой обнимая её, другой оглаживая бок нетели, звонким срывающимся детским тенорком приговаривал:
- Мамочка, миленькая, не плачь! Всё будет хорошо. Зимой наша Зорька принесёт нам маленького телёночка, и мы со Светой будем любить его больше всех на свете! Мамочка родненькая, не надо так сильно плакать.

      И вот сейчас, под игольчатой роскошной люстрой январского куполообразного неба, которая особенно хорошо и объёмисто смотрелась со спуска к стогам, Егорка, вспоминая и заново переживая те осенние события, бережно водил по дорожке заметно отяжелевшую за последние дни Зорьку от сараев до обрывистого берега скованной льдом Разливанки. Мальчик решительно раздавливал и уминал подошвами пимов упавшие с бордюров на прохожую часть спрессованные снежные комки, а в голове у него, подобно раскатам колокола, с каким-то обвальным и восторженным вызовом звучали пронзительные слова одной из самых любимых и часто исполняемых в их семье песен отца:
                «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг,
                Пощады никто не желает!..»
      

                2

        Заканчивались зимние школьные каникулы. Через два дня за парты, снова дисциплина, уроки, нудная жизнь по расписанию. А пока что можно целый день носиться с клюшкой, гоняя с соседскими ребятами на коньках - снегурках по накатанной до блеска дороге вместо шайбы отполированные куски льда и, забрасывать их друг другу в ворота, обозначенные комками стылого снега.
       Вот и сегодня всего только раз за день забежал Егорка домой, выпил из охлаждаемой на окне литровой банки всё молоко, приносимое по утрам соседкой, выловил кусок мяса из кастрюли с борщом, прихватил корочку хлеба, и опять на улицу, где он ну никак не мог пропустить очередную хоккейную баталию. Едва Егорка торопливо дожевал хлеб с мясом и, только они разделились на две команды, чтобы сразиться на клюшках, как из-за барака вышла ватага ребят постарше. Малышня насторожилась, потому как все знали, что от этих больших пацанов всегда можно ждать какого-нибудь очередного неприятного подвоха.
- Ну чё, шпана, играть-то бросили? Небось, нас испугались? – отшвырнув в сугроб щелчком окурок, громко обратился к сбившимся в кучу хоккеистам долговязый, с прыщами по скулам, ватажный верховода Васька Богомол. Прозвище это он получил за свой рост, худобу и нескладность. А еще за то, что всех, кто слабее его, Васька постоянно старался поддеть и обсмеять, а то и одарить обжигающим подзатыльником. – Не бойтесь, мы сегодня добрые. Верно, братва?
       Ватажники в ответ дружно, как по команде, хохотнули и придвинулись ближе к игрокам.
- По закону военного времени мы конфискуем всё ваше оружие! – продолжал витийствовать Васька словами одного из героев недавно показанной в местном клубе кинокартины про революцию, в то время как дружки его, обступив юных хоккеистов, пробовали вырвать у тех клюшки. – За сопротивление – расстрел на месте! Отдавайте по-хорошему, поиграем – вернём. Не хотите по-хорошему, пожалеете, - переломаем эти палки об ваши же сутулые хребты!
       В Егоркину клюшку, которую он сам выстругал из берёзовой гнутой ветки и обмотал на изгибе черной липкой изолентой, вцепился Сашка Сундук. Паренёк этот учился на класс старше и до недавних пор они даже, бывало, вместе ходили по обсаженной по обочинам яблонями - дичками бетонке в школу. Тогда, если выпадало перед уроками свободных несколько минут, то один из них обезьянкой вскарабкивался по стволу вверх за ранетками, другой сторожил внизу портфели и стаскивал в одно место сбрасываемые из ветвей кисло-сладкие яблочки. Потом ребята делили всё поровну, рассовывали добычу по карманам и вприпрыжку бежали в школу.               
       Но после первой четверти Сундук перестал утрами дожидаться Егорку на скамейке у сворота с их улицы на бетонку, у Сашки теперь появились другие друзья – ребята постарше. И хотя он был там пока что всего лишь на побегушках, но разве кто нормальный вернётся из школы назад в детский садик? Вот и Сундук стал поглядывать на своих прежних товарищей свысока, а сейчас так даже и принял участие в отъёме у бывшего друга клюшки. Набычившись, они стояли друг против друга, и некоторое время тяжело сопели, перетягивая клюшку каждый к себе. Первым не выдержал Сашка Сундук.
- Не жмись ты, Егорка, дай поиграть!- видно было, что с новой своей ролью - одного из полновластных хозяев их улицы - Сундук пока не вполне освоился, что-то в нём еще оставалось от того лопоухого крепыша, который  бесстрашно лазал по тонким и хрупким ветках кривых яблонь. – Не трухай – не сломаю!
- Что, Сундук, кишка тонка! – Васька Богомол цвикнул сквозь зубы на дорогу длинной слюной. – А ты, мелюзга сопливая, чего ардыбачишься? Ну-кось, давай свою палку сюда!
      Васька ловко ухватился за черенок и резко рванул его на себя. Сундук успел вовремя разжать пальцы и отскочить в сторону, а Егорка всё также намертво вцепившись в клюшку, полетел прямо на Богомола, сходу больно ткнулся лбом тому в подбородок, боднул, и они вдвоём растянулись на снегу. Васька прикусил язык, выпустил из рук черенок клюшки, нервно столкнул с себя пыхтящего Егорку и, взбешённый, вскочил на свои ноги – ходули.
- Ах ты, червяк навозный! Счас ты у меня схлопочешь!
        Богомол, у которого с губы на подбородок струйкой сочилась сукровица, приготовился точным ударом в лицо сшибить с ног поднимающегося Егорку, однако тот разгадал намерения противника, быстро отпрыгнул в сторону и, защищаясь, отчаянно выставил перед собой так и не отданную никому клюшку.
- Только попробуй, сунься, всю морду расквашу!
        Васька невольно попятился, сглотнул смешанную с сукровицей слюну, посмотрел на стоящих сбоку ватажников, и неожиданно его угрястая физиономия расплылась в широкой улыбке.
- Еще бы я руки свои не марал об мелюзгу. Мы сделаем по-другому.
        Богомол поискал взглядом в толпе Сундука и, найдя, выбросил в его сторону правую, облачённую в потёртую кожаную перчатку, худую руку.
- Сундук, а не слабо тебе потренироваться на этом духарном психе? Заодно и ребятам покажешь, как ты умеешь махаться. Да и весовые категории, я вижу, у вас одинаковые? Верно, пацаны?
        Братва одобрительно загудела и захмыкала.
- Да уж точно, Васёк, один к одному.
- Покажи, Сундук, духарному кузькину мать!
        Егорка всё также стоял, ощетинившись клюшкой, но сейчас он был один против всей ватаги. Соседские ребята, боясь, что и их начнут стравливать между собой большие пацаны, незаметно, один за другим разъехались на своих снегурках по домам. Еще раньше, привлечённая ссорой, братва оставила на время в покое и их самих, и их клюшки. Однако, по неписанным законам улицы, бить гурьбой одного было категорически запрещено. Это среди детей фронтовиков считалось самым несмываемым позором, и, приравниваясь по дворовому кодексу к предательству, клеймилось обидным словом – «фашист». Точно также улица не одобряла, когда били лежачего.
        Братва в предвкушении зрелища всё больше задирала стоявшего с клюшкой наизготовку Егорку.
 - Слабак ты, малый! Брось клюшку и выходи на честный бой с Сундуком!
 - Да он тебя в два счёта размажет по дороге!
 - Не-е, пацаны, Егорка парень крепкий. Спорим, он Саньку накостыляет!
        Это изворотливый Богомол, чтобы раззадорить противников, сделал вид, что будто бы принял сторону Егорки:
 - Надо помочь мальцу снять с валенок снегурки. Не должен же он пинаться коньками. Эй, кто-нибудь расшнуруйте!
 - Вот так-то лучше. Сундук, ты готов?
 - А то как же! Счас намылю шею этому духарному!
         Чувствовалось, что Сашка слегка не уверен в себе перед боем, но не драться уже нельзя: мало того, что откажись он сейчас - после изведут насмешками, запросто могут еще и отлупить, перед тем, как вышвырнут навсегда из своей команды. Поэтому Сундук, сделав стойку, на ватных ногах стал приближаться к исподлобья глядящему на него Егорке. Коньки и клюшка которого бесприютно лежали с краю дороги на снежном бруствере. Ожидалась драка, и никому до них теперь не было дела.
        Не доходя метра до противника, Сундук неожиданно ударил правой ногой Егорку в бок. Егорка пошатнулся, но устоял. А вот второй пинок он ловко перехватил снизу рукой, и задрав ногу Сундука вверх, опрокинул того на снег. Здесь, нет бы, навалиться на лежащего Саньку всем телом, придавить к насту и удержать, но Егорка ничего этого не сделал – ведь лежачего не бьют! – а остался стоять и ждать, пока тот не поднимется на ноги.
        Ватажники, взяв драчунов в широкий круг, весело улюлюкали, подначивая Сундука показать всю свою силушку и отомстить духарному за унижение. Мальчишки ходили по кругу и молотили друг друга кулаками куда попало. У Егорки уже горела щека и набухала разбитая губа. У Саньки текла кровь из разбитого конопатого носа и саднила скула. Силы были примерно равными, и поэтому конца драки пришлось бы дожидаться не скоро, если бы Богомол вдруг не выставил свою ходулю позади Егорки и тот, пятясь, не запнулся за неё и не опрокинулся навзничь. Сундук великодушия проявлять не стал, прыгнул на лежачего противника, и давай валтузить Егорку почём зря. Ватажники аж заплясали от удовольствия, бурно одобряя явную победу своего товарища. А Егорка только и успевал уворачивать разбитое лицо от безжалостных кулаков Сундука, пока, нахлынувшие от обиды и несправедливости слезы, не застили ему весь белый свет.
 - Всё, Сундук, слазь с духарного! – из какого-то туманного далёка донёсся до Егорки покровительственный голос Богомола, удары прекратились, и он почувствовал, как Саньку оттаскивают в сторону и становится легче дышать. – А то еще ненароком убьёшь сопляка, а нам потом отвечать! Пошли, пацаны, здесь ловить больше нечего.
        Напоследок, когда остальные уже сворачивали с улицы на дорожку к баракам, Васька Богомол, словно вспомнив что-то, вернулся к отползшему к бордюру Егорке и, нагнувшись, приблизил своё угрястое лицо к его голове так близко, что мальчугану ударил в нос запах табака, смешанный с вонью гнилых зубов.
 - Что гадёныш, получил?! Ишь, как зырит! Так бы и сожрал всех! Ты зенки-то притуши, не то так врежу по лбу, что в воздухе переобуешься!
       Однако Егорка, не обращая никакого внимания на угрозы, продолжал смотреть Богомолу прямо в глаза, не моргая и, наверное, во взгляде его было столько ненависти, что Васька смешался, отвёл свой взгляд, и, сплюнув себе под ноги, побежал догонять ватажников.         
        Егорка поднялся, набрал в пригоршню снега и приложил к горящим щекам. Через минуту, когда немного полегчало, он подхватил коньки и клюшку и шаркающей походкой направился домой. На лестничной площадке между этажами Егорка разбитыми пальцами снял щеколду с дощатых крашеных дверок их кладовки и бросил вовнутрь коньки и клюшку. Прикрыв дверки, мальчуган подошёл к высокому окну, из-за частых горизонтальных перегородок похожему на развёрнутую и поставленную стоймя гармошку, и уткнулся лбом в холодное стекло. Успокоившись, Егорка поднялся по лестнице на второй этаж и взялся за фигурную ручку, утеплённой ватой и обитой чёрным блестящим дерматином, двери своей квартиры.
         Отец сидел за столом спиной к окну и ужинал, мать хлопотала у печи. Она обернулась на шум открываемой входной двери.
 -Вот и Егор поспел как раз к столу. Сынок, лапши набрать?
 - Не, мама, не хочу.
        Между тем Егорка разулся и шагнул из тени штор на свет кухни.
 - Ой, да что это у тебя с лицом? Кто тебя так? Отец, посмотри-ка сюда!
        Галина Георгиевна осторожно взяла Егорку за плечи и подвела к Алексею Петровичу. Отец внимательно оглядел побитого сына, отложил в сторону расписную деревянную ложку, отодвинул порожнюю тарелку на середину стола и грузно поднялся.
 - Ну, рассказывай, воин, кто тебя и за что так разукрасил?
 - Никто, папка. Мы с ребятами с горки катались, я на ногах хотел проехать, да поскользнулся и лицом ударился об лёд.
       Эту маленькую ложь он произнёс, с трудом шевеля распухшими губами. О том, что его избили, пускай и в нечестном бою - сказать об этом, значит, пожаловаться, наябедничать. А к этому Егорка не приучен. Сам виноват – не сумел постоять за себя. В смятённой голове всплыла любимая шутка дяди Филиппа: сам кашу заварил - сам и расхлёбывай. Мальчуган вдруг всхлипнул и горько вздохнул. Мать обняла его и запричитала.
  - Ничего, Егорушка, сейчас я йодом все ссадины тебе помажу. До свадьбы заживёт!
        Отец еще раз пристально посмотрел на понуро стоящего сына, на его разбитые в драке казанки на пальцах и, как показалось Егорке, даже с некоторым одобрением промолвил:
 - Не горюй, Егор. Как говорится: до свадьбы заживёт… Только уж в другой раз, сынок, смотри, куда падаешь.
        И в интонации произнесённого, а больше в тёплом, отечески сочувственном взгляде Егорка уловил оттенки какой-то, пока не очень понятной ему гордости отца за своего, пусть и побитого, сына.

          В первое воскресенье новой четверти погода выдалась, хоть и морозная, но день был искристый и солнечный. На ледяной горке-катушке, что взрослые с началом зимы возвели на детской площадке между домов, яблоку, или вернее снежку, негде упасть. Малышня, радостно визжа, слетала вниз по накатанному лотку на фанерных листах. Скорость была такая, что многих ребятишек выбрасывало на покатый льдистый бруствер, предусмотрительно насыпанный метрах в десяти перед горкой. Мальчишки и девчонки постарше, показывая свою удаль и ловкость, неслись по крутой скользкой дорожке, балансируя, на ногах. Самые отчаянные, крепко ухватив стоящего впереди товарища за плечи, составляли целые поезда. Но здесь уж стоило хоть одному поскользнуться, как все летели кубарем к изножью горки, и там в миг образовывалась весёлая куча мала из хохочущих полушубков, пальтишек, лохматых шапок и разноцветных шерстяных платков.
        Егорка, как самый старший среди катающихся ребят, коноводил: возглавлял поезда, не давал в обиду малышей, следил за тем, чтобы никто не пытался проскочить на катушку без очереди. Вот Стёпка Фёдоров, скуластый и быстроглазый сосед Егорки по подъезду в бараке, как бы невзначай оттолкнул локтем какого-то, перевязанного крест на крест ворсистым шарфом карапуза и полез по снежным ступеням вверх. Егорка в два прыжка настиг соседа, и резко дёрнув того за рукав стёганой фуфайки, сверзил Фёдорова со ступенек.
 -  Стёпка, не балуй! Давай-ка лучше помоги подняться малышу, а то видишь, он вот-вот разревётся от обиды. Мы же все с одного двора!
       Стёпка хотел было огрызнуться, но Егорка и старше на два года, да и он, Степан, как ни крути, а не прав, поэтому, шмыгнув носом, мальчишка живо присел и, подхватив растерявшегося карапуза одной рукой под мышки, другой за воротник, поставил на ноги:
 - Шагай вперёд, а я уж за тобой, - при этом на румяных от мороза щеках у Стёпки проступили две характерные миловидные ямочки, так происходило всегда, когда он улыбался. И уже поставив валенок на ступень, он неожиданно обернулся к стоящему в сторонке Егорке. – Ты не обижайся на меня, я просто заигрался, да и страсть как захотелось быть первым наверху.
 -Да, ничего, Стёпа, всё нормалёк. Я сейчас тоже поднимусь, и мы поездом скатимся. Вон и Катька с Олей тоже с нами. Верно, девчонки?
       Однако осуществить намеченное не удалось: неизвестно откуда появившийся Сашка Сундук победителем прошествовал мимо слегка растерявшегося от неожиданной встречи Егорки и, окатив его презрительным взглядом, начал взбираться на катушку к замершему наверху, у лотка, Стёпке. Хоть и не рассказывал Егорка никому о случившейся драке, и никто из младших мальчишек не видел, как его лежачего бил Сундук, но ничего из того, что происходило на их улице, долго не могло быть тайной. Ребята, каждый по-своему, сочувствовал Егорке, но, как известно со слов взрослых: плетью обуха не перешибёшь. Да и Богомол, даже если они сейчас навалятся всей гурьбой и побьют Сундука, переловит их после по одному и таких шелбанов надаёт, что ни одна примочка не поможет!  И как-то сразу вдруг и солнце померкло, и снежные искорки потускнели. Многие ребятишки, не сговариваясь, засобирались домой.
        А между тем Сундук взошёл наверх и со словами: «Ты чё тут растопырился!» столкнул с горки Стёпку, больно торкнув того в бок. После этого, лихо заломив шапку-ушанку на затылок, с ветерком скатился вниз. Рубаха-парень, да и только!
 - Ты, Сундук, чего здесь руки распускаешь? – тот еще и дух не успел перевести, а Егорка уже стоял рядом и сверлил Сашку тяжёлым взглядом исподлобья. – Ты попробуй, меня толкни!
 -Духарной, тебе, чё, мало я ввалил?! Счас повторю! – И Сашка демонстративно сбросил с правой ладошки мохнатую шубинку, собрал пальцы в кулак и согнул руку в локте, готовясь нанести противнику сокрушительный удар по челюсти, чтобы этим окончательно закрепить свое превосходство над Егоркой, да и в назидание всей этой мелюзге, робко жмущейся к горке в сторонке от них. Однако Егорка успел сбросить с рук варежки, ловко уклонился от удара, и не мешкая, так врезал кулаком левой Сундуку в нос, что у того слетела в снег заломленная на затылок шапка, а из носа ручьём потекла алая кровь. Выбитый из равновесия Сашка принялся вслепую махать руками, Егорка же напротив бил хладнокровно и расчётливо, мстя обидчику за то вечернее своё унижение. Больших пацанов рядом не было, поддержки ждать не от кого, и Сундук, закрывая рукавом разбитое лицо, лихорадочно соображал, как ему с наименьшим позором поскорее ретироваться с поля боя. Ребятишки, из тех, что вначале заварухи оробели, но так и не успели добраться до своих подъездов, быстро сбежалась назад, и теперь, воодушевлённые победой своего коновода, восторженно улюлюкали, правда, с почтительного от дерущихся расстояния. Сашка уже дважды падал на снег, то ли поскальзываясь, то ли от очередного хорошего тумака противника. Егорка каждый раз ждал, пока тот поднимется, и снова начинал дубасить противника. Скажи Сундук три слова: «Сдаюсь! Ты победил!» И Егорка бы сразу оставил его в покое. Но Сашка тоже рос на улице, и произнести такое его распухший в разбитом рту язык никогда бы не повернулся. Пусть уж будет что будет!
-Егорка, сынок, ты что же это делаешь? – неизвестно откуда возникшая мать в пимах с подрезанными голяшками и лёгкой стёганой фуфайке, наспех застегнутой на две нижние пуговицы, и накинутой поверх тёплого цветастого халата, больно дёрнула Егорку за плечо, поворачивая парнишку к себе. – Оставь Сашу! Видишь, у него всё лицо в крови. Разве можно вам драться? Какой пример малышам показываете? - Галина Георгиевна перевела дух. - Спасибо Ляле Кукарцевой, забежала к нам, сообщила, что ты здесь вытворяешь. Марш домой!
        Егорке уже и самому надоела драка, - он победитель, злость и обида на Сундука истаяли. В его возбуждённой душе даже шевельнулось что-то похожее на чувство жалости к противнику. Он бы, честно, без дураков, подошёл бы сейчас к Сашке и протянул ему в знак примирения руку. Но только вот Сундук этот жест наверняка истолковал бы по-другому, а именно, как дополнительное к синякам и ссадинам на лице, но более изощрённое и обидное унижение. Поэтому Егорка, махнув напоследок рукой, стоящему у ступенек, улыбнувшемуся в ответ Стёпке, вяло поплёлся вслед за матерью домой.
- Алёша, ты бы угомонил сына-то! – с порога начала мать, едва втолкнув Егорку в кухню и скинув пуховую шаль с головы. – А то ведь он средь бела дня да при людях в кровь измолотил соседского парнишку! Насилу отняла!
       Отец отложил в сторону свежую городскую газету, поднялся с дивана и подошёл к сыну, который так и продолжал стоять у двери возле задёрнутой цветастой занавеской вешалки. Алексей Петрович взял Егорку за плечи, повернул его так, чтобы свет от окна падал тому на лицо, цепко вгляделся в зелёные глаза сына. Егорка хоть и поёжился, но взгляда не отвёл.
- Из-за чего и с кем подрался, сынок?
- С Сашкой Сундуком. Он Стёпку больно столкнул с горки.
- Так вы же вроде друзья с Сашкой?
-Давно уже нет. С самой осени. Как он с большими ребятами стал ходить.
- Понятно. Ты, мать, шибко не волнуйся. Наш парень поступил как надо.
       И Алексей Петрович широкой своей твёрдой ладонью дружелюбно потрепал сына по русым вихрам:
- Ступай, Егор, к умывальнику, сполосни лицо. Ишь ты, Аника-воин!
       В эту минуту снежок стукнулся в оконное стекло, и с улицы, приглушённые двойными утеплёнными рамами, раздались подростковые голоса.
- Егорка, ты где?
- Духарной, выходи!
- Чё, струсил?!
       Егорка было дернулся к двери, но отец повелительно остановил его.
- Ты, сынок, уже сделал свое дело, поквитался с обидчиком. А сейчас я им скажу пару ласковых слов напутствия.
      Отец скорым шагом приблизился к окну, глянул вниз, где на тропинке, во главе с долговязым Богомолом, толпилось человек семь подростков, и чуть поодаль стоял побитый и потерянный Сундук, открыл обе форточки и зычным голосом пробасил:
- Как я понял, вам сильно хочется свежего кровавого зрелища. Однако этого не будет. По новой стравливать ребят я вам не позволю. Хотите драться, вон вас сколько, так и устраивайте, коль чешутся кулаки, бои между собой. А ты, да, вот ты, длинный, отныне будешь у меня под особым присмотром. Если что, то я тебя быстро укорочу. Живо разошлись по домам!
      И отец аккуратно притворил обе форточки, после чего повернулся к Егорке:
-Так то, сынок, будет лучше. Иди всё-таки умойся. А ты пока, мать, собери чего-нибудь на стол. Видишь, парень наш умаялся, и, должно быть, крепко проголодался.
 

                3

        Апрельское щедрое солнышко, такое уместное на синем небе, будто растянутом неведомой, но доброй рукой между остроконечных снежных вершин вокруг Феденёва, особенно ласково осыпало своими лучами бревенчатую, отвесную, потемневшую от времени стену и завалинку, на оструганных, наклонных досках которой сидели дед Аким из барака напротив и Егорка. На электрическом, провисающем между домами, изолированном проводе покачивался серенький воробышек и весело чирикал.
 - Слышь, малец, как энта пичуга уважительно навеличивает меня? – дед Аким положил худой, поросший жидкой сивой щетинкой, подбородок на сцепленные на рукоятке костыля костлявые пальцы и скосился на повернувшегося к нему с любопытством Егорку. – Вроде чирик, чирик, а в самом деле – вслушайся – чекист, чекист! Вишь ты, какое уваженье старому бойцу революции оказывает энта птичка – невеличка! А разобраться: она ведь тоже из нашего рабоче-крестьянского сословья происходит. Всегда среди простых людей полётывает, обыкновенной пищи не гнушается, на зиму в тёплые края не дезертирует.      
       Егорка, соглашаясь, покивал вихрастой русой головой. Мальчуган тоже любил этих сереньких проворных птичек, как, впрочем, и остальных пернатых, порхающих в небе над их улицей: изящных и стремительных белогрудых ласточек с раздвоенными хвостиками, вездесущих, любопытных синичек, жёлтобрюхих трясогузок, что весь белый день весело вздёргивали упругие хвосты на песчаных отмелях речки Разливанки. Вот только к иногда залетающим поживиться отбросами и объедками на помойные дощатые, густо обсыпанные хлоркой, ящики возле общественной уборной лохматым и неопрятным воронам мальчишки их улицы относились как к пособникам разгромленных отцами фашистов.
       По рассказам фронтовиков на полях сражений от прожорливых стай этих стервятников не было отбоя. Разжиревшие, обнаглевшие от безнаказанности серые птицы со своими железными, с засохшей кровью, клювами, случалось, расклёвывали не только изувеченные трупы солдат с обеих сторон, но и нападали на еще живых беспомощных раненых. Кроме того, был у мальчишек и личный счёт к воронам – эти бессовестные хищницы постоянно разоряли отысканные в траве или под карнизами и в других застрехах домов и сараев гнёзда синиц и воробьёв, беспощадно расклёвывая крапчатые тёплые яйца отлетевших на минутку птиц.
       И хотя мальчишками были замечены в точно таких же неблаговидных поступках и длиннохвостые стрекотуньи - сороки, но к ним у ребят отношение складывалось несколько иное. Так, спугнут проказниц, пошвыряют вдогонку камнями, на том и успокоятся, наверное, потому что про этих птиц отцы ничего дурного не вспоминали.
       На ворон же окрестная ребятня устраивала настоящие облавы, стараясь незаметно подкрасться со всех сторон, чтобы острым галечником подбить хищницу наверняка, однако опытные и осторожные птицы редко кого подпускали к себе ближе, чем на десяток метров и почти никогда не получали сполна за свои злодеянья.
      Самый удачный бросок и меткое попадание совершил прошлым летом Стёпка Фёдоров, когда неожиданно для двух ворон, расклёвывавших ржавую рыбью голову на помойном коробе с открытой крышкой, Стёпка встал из полыни в пяти шагах и ловко метнул копьецо с острым сплющенным наконечником из консервной банки, поранив и сбив одну из товарок в вонючий люк. Правда, накануне Стёпке пришлось четверть часа пролежать, ни разу не пошевельнувшись, в зарослях горькой полыни, чем он тут же заслужил несомненное уважение всей дворовой малышни, наблюдавшей за его охотой из-за угла барака.
       И даже событие, последовавшее почти сразу же после его ловкого броска, когда Стёпка и подоспевшие на такую неслыханную охотничью удачу соседские ребята подбежали к коробу с проплешинами хлорки, а оттуда, шумно хлопая крыльями, вылетела и укрылась в густой кроне высокого клёна раненая ворона, даже и этот конфуз никак не повлиял на признание улицей за Стёпкой звания самого меткого стрелка. Не подбил в этот раз, повезёт в другой, главное, копьё-то какое – как настоящее!
       После этого случая многие мальчишки обзавелись подобным оружием с жестяными наконечниками и днями напролёт пропадали в зарослях полыни и под шатрами лопухов, карауля ворон. Но, то ли мальчишки слабо соблюдали правила маскировки, и птицы их легко замечали с высоты, то ли не выбрасывали на помойку ничего аппетитного, что могло бы заставить ворон забыть осторожность и самозабвенно пикировать на вожделенный короб, то ли хитрые пернатые выжидали, пока мальчишек позовут домой обедать, и те, пусть и неохотно, но покинут свои засады, так вот, как бы то ни было, но больше такой счастливой охоты ребятне ни разу не представилось.   
      Обрывки цветных картинок еще роились перед глазами задумавшегося на минутку Егорки, когда его в реальность вернул надтреснутый старческий голос.
- Батьку твоего ить Алёшкой кличут? – из-под косматых седых бровей в паренька уставились серые холодные, вовсе не старческие, глаза морщинистого деда Акима.
       Егорке в интонации, с какой это было сказано, послышалось что-то угрожающее,  и он непроизвольно отодвинулся от старика, но при этом согласно кивнув вихрастой головой.
- Да ты не боись, малец, - дед Аким покровительственно усмехнулся тонкими губами, но глаза всё также оставались холодными, - Энто я так, для себя уточняю. Батя твой - мужик видный, здоровый, чем и схож с дружком моим революционным Петрухой Перфилёнком. Много мы с им контры порешили. Могли бы еще более, да бело-бандиты в двадцать втором подло закололи вилами соратника моего верного, покуль он реквизировал у ихнего отродья излишки пшеницы из анбаров.
      Дед Аким умолк, поковырял острым, приспособленным для безопасной зимней ходьбы, наконечником костыля робкие побеги спорыша – травы и не глядя на Егорку, неожиданно вопросил:
- Уж не родня ль вы Петрухина?
- Да у нас вроде с такой фамилией нет никого, - Егорка задумался, и даже щеки порозовели, когда мальчишка, перебрав в памяти всю близкую и дальнюю родню, не нашёл никого, кто бы участвовал в гражданской войне. В Отечественную воевал отец и почти все дядья, даже тётка Ефросинья телефонисткой в штабе служила, это Егорка крепко знал, а о революции и гражданской войне взрослые разговоров как-то не заводили.
      Вот разве что только баба Ксенья, мамина мать. И Егорка вспомнил:
– Был у моей бабушки старший брат, звали дядей Ваней. Так вот, бабушка рассказывала, что его взяли в армию и в шестнадцатом году, еще до революции, в Семипалатном убили взбунтовавшиеся киргизы. А был он совсем молоденький, не женатый, почти всегда сквозь слёзы говорила бабушка, всего-то восемнадцати годков. – Егорка остановился, перевёл дух, и прямо посмотрел деду Акиму в глаза. - А за кого были киргизы в гражданскую – за красных или за белых, и почему они убивали наших, русских?
- Это как посмотреть – за кого! Ежели ты, к примеру, байских кровей, так тебя живо к стенке, али пузо жирное вскроют, как банку консервов. Коли ты наш пролетарский – вступай к нам в ряды. Таким мы завсегда были рады. А уж киргизы-то пощады к врагам не ведали – резали буржуев, как баранов. И не глядели, какой ты нации, русский там али ихних кровей, своих-то, помнится, еще пуще. А твой дядя Ваня, по всему выходит, был за буржуев, вот его и кокнули, - почему-то весело закончил свою речь дед Аким и опять поковырял острием костыля нежно-зелёный спорыш.
- Злой ты, дед, и чекист ты ненастоящий, - неожиданно для себя самого звонко вырвалось у Егорки. Здесь, нет бы, обеими ладошками зажать себе рот, но вместо этого мальчишка выпалил прямо в лицо опешившему старику: – Когда ты на прошлой неделе свою бабку Марусю пьяный гонял вокруг барака и лупил костылём, помнишь, как она тебя обзывала шкуродёром и паршивым обозником? Вся улица слышала! – мстительно закончил Егорка и резво отпрыгнул с завалинки на лужайку, иначе рассвирепевший дед Аким точно бы сломал костыль о его вихрастую голову.
- Я найду на тебя управу! Недобитое отродье белогвардейское! Всех раскулачу и сотру в порошок! – сиплым голосом ревел не на шутку расходившийся дед Аким, тыча костылём в сторону замершего в двух шагах от завалинки Егорки, ноги которого теперь будто вросли в талую лужайку – убегать мальчишка вообще не умел. – Ишь, зверёныш, как зыркает! Так бы и сожрал меня глазищами своими! Но мы, бывало, и не таким рога обламывали! У-у, контрик!
      Дед Аким орал так громко, что воробушек, чирикающий на проводах свои простенькие гимны весне, испуганно умолк и тут же спорхнул в кусты распускающейся сирени, подальше от греха.
- Ты что это, старый хрыч, разбушевался? – На крыльце соседнего барака стояла бабка Маруся с корзиной выстиранного и отжатого белья, видно, только что вышла развесить его на верёвках, натянутых за домом, между двумя тополями. Старуха поставила корзину и подпёрла бока влажными, в фиолетовых прожилках, пухлыми руками. – Говорю тебе – оставь парнишку в покое! Нашёл с кем воевать! Ступай в хату, обедать пора, щи стынут. А ты, Егорушка, не серчай на старика, контуженный он ишо в Гражданскую. Теперь вот обостряется. Ты уж давай, беги к ровне своей, там играйте, а к дедам с расспросами, пожалуй что, больше и не льни. Не тереби им душу.
- Егорка, идём на поляну, все наши там, – от расположенных Т – образно между бараками и речкой кирпичных гаражей и сараев по бетонной дорожке скорым шагом к ним спешил Сашка Сундук. После зимней стычки мальчишки давно уже помирились – живут-то на одной улице, да и какие – никакие, а друзья, сколько помнят себя с детства. Сашка дёрнул Егорку за рукав вельветовой курточки и повлёк за собой, а когда они отошли на достаточное расстояние, чтобы их не могли услышать ни бабка Маруся, ни дед Аким, горячо зашептал: - Я на завалинке грелся за углом и всё видел и слышал, как дед хотел тебя костылём огреть! Ишь, ты - чекист выискался! Я поэтому специально, чтоб тебя выручить, отбежал к гаражам, как вроде я не при чём, просто случайно шёл мимо, и вот видишь, оттащил-таки тебя от этого сумасшедшего старикана. – Сундук перевёл дыхание, по озирался по сторонам и злорадно закончил: - Ничего, сегодня вечером мы ему стукалку устроим! Он у нас попляшет, старый пердун!
      Егорка хотел было возразить Сашке, что зла на деда Акима не держит, но Сундук не дал ему и рта раскрыть, перескочив на другую более близкую тему.
- Глянь-ка, Егорша, какой лянгой я разжился! - Сашка вытащил из кармана штанов и подбросил на ладони мохнатый кусок овчины с куском сплющенного свинца, прикреплённым медной проволочкой на выделанной её части. – Видел - лёгкая, как парашют! Теперь точно всех обыграем!
- Слушай, Саш, а это не из той ли шкуры, что ты выменял у деда Акумбая за школьный звонок? – Егорка и сам не понял, зачем спросил это, и он несколько сконфужено посмотрел на друга. – Ты не подумай чего, я без всякого ехидства.
- Да я знаю, что ты не такой, - беззаботно отмахнулся Сундук. – Эту я выстриг из другой шкуры. А ту пришлось вернуть деду Акумбаю.

       История эта произошла  месяц назад, на весенних каникулах. Каждое утро через их улицу на подтаявшие и подсохшие сопки пожилой казах с посохом в узловатой руке, в длиннополом плюшевом чапане и косматом малахае прогонял десятка полтора овец. Весь день их пас, и как только садилось солнце, гнал овец обратно. Аксакал этот с семьёй жил в переулке, в небольшой избушке - мазанке с пригороженным крохотным огородом, одновременно служившим загоном для овец и скота.
       Для жителей их околотка было загадкой: как его немалое семейство – сам он, его жена и двенадцать их ребятишек, старшему из которых семнадцать, а младший посапывал в зыбке – умещалось на таком крохотном пятачке. Однако казахи жили не тужили. Едва вытаивали лунки во дворике, как аксакал вытаскивал из мазанки закопченный ведёрный казан, ставил его посреди огорода на треногу и почти ежедневно морщинистая, со слезящимися щелками узких глаз жена Акумбая в овчинном жупане и цветастом платке хлопотала у костра, вываривая жирную баранину и готовя душистый бешбармак. Сам Акумбай был молчалив и сумрачен, то ли оттого, что плохо говорил по-русски, то ли оттого, что был постоянно погружён в свои загадочные степные думы.
       Как-то случайно Егорка услышал в разговоре взрослых о том, что редкие в их городке казахи попадали сюда чаще всего по вербовке на шахты, однако природным кочевникам под землёй приходилось не сладко и они всяческими способами выбирались на поверхность, оставляли работу и возвращались, кто обратно в степи за Иртыш, кто, оседая здесь, обзаводился хозяйством. И тогда же кто-то из взрослых обронил, что вот, мол, прошлой осенью у всех скотину порешили, а у деда Акумбая вся живность целая, не может же этого быть из-за его большого семейства. Хотя кто его знает…
      В последний учебный день перед весенними каникулами дежурить по школе выпало пятому «А» классу. Кроме того, что ребята с утра стояли при массивных дубовых дверях на входе и в гардеробе, смотрели, чтобы обувь у входящих была чиста и помыта от уличной грязи, а пальто и куртки повешены на крючки, на большой перемене дежурные помогали уборщицам наводить порядок в просторных коридорах, занимались другими мелкими хозяйственными делами по школе.
       А Сашке Сундуку, как самому бойкому и быстрому, завуч Анна Григорьевна, доверила колокольчик, чтобы подросток, когда подходило время, бегал по двум этажам их каменной школы и весёлым перезвоном оповещал об окончании или начале урока. Дело в том, что электрический звонок накануне перегорел, замену пока не подвезли, поэтому и вспомнили о старом хромированном, гранёном колокольчике с деревянной ручкой и медным язычком. 
      Вообще-то звонить обязана была старшая уборщица тётя Клава, но она занемогла ногами, на первой перемене пожаловалась об этом завучу, а Сашка оказался поблизости и сам напросился быть добровольным помощником. Привилегией ему стало еще и то, что теперь учителя за пять минут до звонка отпускали Сашку с урока, и он со всех ног нёсся в подвал, в подсобку, где на топчане охала грузная тётя Клава, хватал с тумбочки колокольчик и счастливый мчался по этажам.
       Отзвонив окончание последнего урока перед уходом школы на долгожданные каникулы, Сашка спустился в подсобку отдать колокольчик тёте Клаве, но уборщицы на месте не оказалось, в запертой двери торчала сложенная вдвое записка. Сундук развернул бумажку и разобрал каракули: «Саша ушла к директору меня дождись». Сашка постоял, покрутил головой, да махнув рукой, резво побежал наверх: там в раздевалке его поди уж совсем заждались ребята с их улицы, чтобы вместе идти домой.
       Предстоящие дни отдыха для ребятишек были таким праздником, рядом с которым не поставить никакое другое событие, пусть даже и самое примечательное. Конец марта в Сибири и на Алтае – это дружное, искристое таяние снегов, тёплое и ласковое солнышко, звонкие, мутные ручьи, пробивающие себе путь сквозь, казалось бы, намертво спёкшиеся наледи и осевшие снежные брустверы по обочинам дорог. Это – величавый ледоход на горных и равнинных реках, дающий волю не только полой воде, но будящий и очищающий уснувшие на зиму души береговых насельников.
      А для местных ребятишек – это еще и игры на подсыхающих полянах в круг-осла, в лапту, в двенадцать палочек и, конечно же, азартные состязания в лянгу, когда носком, коленкой, пяточкой выбиваешь себе очки, да еще надо так изловчиться, чтобы ни разу не уронить наземь эту самую мохнатую, отягчённую свинцом лоскутинку. И естественно, каждому мальчишке хотелось иметь свою собственную лянгу, чтобы не стоять в очереди, не заглядывать робко владельцу этого сокровища в глаза и не выклянчивать: дай, хоть раз сыграну, хоть по однёрам?
     Сашка Сундук, широкая душа и натура предприимчивая, решил обеспечить раз и навсегда, если и не всю улицу, то большинство страждущих этими овчинными лоскутками! Утром он не поленился, встал пораньше, подкараулил аксакала, встрял между ним и его немногочисленной отарой, без лишних слов вытащил из-за пазухи заветный колокольчик и зазвенел им перед носом опешившего старика.
     Однако замешательство у того продолжалось от силы секунды три, и вот уже коричневые морщины разглаживаются в приветливой щербатой улыбке, одновременно дед протягивает скрюченную длань к приподнятой над чубатой головой руке Сундука с колокольчиком: «Сё просись за иё, малес?» Сашка приосанился: «Выделанную овечью шкуру. Да чтоб по лохматее!». «Завтра здеся зди.» И старик опустил длань и величественно прошествовал мимо удовлетворённо хмыкнувшего Сундука.
      Назавтра, как и условились, произошёл обмен. Счастливый Сашка побежал домой перекусить, чтобы потом уже ничего не отвлекало его от удовольствия дележа овечьей шкуры между ребятами. Стёпка Фёдоров принёс огромные и остро наточенные ножницы, стащил на время у отца, известного в городке сапожника, Егорка прихватил в сарае шило с деревянной ручкой – дырки в свинце ковырять. Свинец расплющили и нарубили заранее. Так что всё было готово к почти серийному выпуску вожделенных лянг.
      Прибежал Сашка, и работа на закруглённых сиденьях под дощатым раскрашенным грибком закипела. Однако бурлила она недолго: неизвестно откуда перед ребятнёй вдруг вырос огромный, как барак на краю детской площадки, Николай Кузьмич, отец Сундука, подпёр своими мощными ручищами бока и грозно пробасил: «Тэк – с!».
       Ребятишки, хоть и не поняли пока ничего, но невольно теснее прижались друг к дружке и все вместе к синему столбу – ножке грибка. Из-за широченной спины дяди Коли выглянуло озабоченное лицо завуча, а потом показалась и вся Анна Григорьевна, сухощавая и строгая.
- Доброе утро, дети. Нехорошо, Александр, обманывать взрослых и подводить ребят, - назидательно, как на педсовете, начала завуч. Анна Григорьевна опасливо покосилась на Сундукова – старшего и продолжила: – Я не думаю, что у тебя был умысел украсть школьное имущество, - голос завуча смягчился. – Ты просто забыл вернуть колокольчик вовремя. Заигрался, так сказать. И сейчас мы исправим это недоразумение. Ты передашь мне звонок, я отнесу его в школу. Дело будет улажено, - Анна Григорьевна обернулась к Сашкиному отцу и как-то виновато и ласково обронила. – А то ведь уборщица наша Клавдия Ларионовна из-за этого происшествия даже слегла. Вот и пришлось мне самой идти к вам разбираться. Ну что, Саша, неси колокольчик, да я верну его на место.
       На некоторое время над грибком нависла звенящая тишина. Подростки шмыгали носами и молчали, дядя Коля так и стоял неподвижно, как монумент, и только страшно вращал своими круглыми карими глазищами, которые постепенно наливались кровью. Заметив это, Анна Григорьевна как-то даже преобразилась внешне, передёрнула худыми плечиками, что-то похожее  на усмешку скользнуло по тонким губам её, и завуч вперилась безжалостным взглядом в нечёсаные вихры стоявшего понуро Сундука.
- Александр, мы ждём! Не задерживай отца.
- Я ему, пожалуй, задержу! – Сундуков – старший положил свою бугристую, перевитую толстыми жилами клешню Сашке на плечо, отчего тот сразу скособочился и просел на скамье, и повернул сына лицом к себе. –  Ботало-то поди уже сбагрил кому? По глазам вижу, шельмец! Сказывай, у кого звонок?
-Папаня, не дави так на плечо, больно ведь! – Сашка шмыгнул носом и продолжил, как бы оправдываясь. – Мы с дедом Акумбаем поменялись по-честному: он мне вот эту шкурку, а я ему колокольчик на время наших каникул. А потом бы дед его мне вернул, а я бы в школу отнёс, - начал сочинять на ходу Сундук.
- Ты, парень, ври да не завирайся – вернул бы тебе! Теперь, пожалуй, дождёшься, как у моря погоды.
- А как же быть школе? – робко подала голос завуч. – Это же государственное имущество, на подотчёте у завхоза находится, - Анна Григорьевна глубоко вздохнула, что-то внутри её щёлкнуло, лицо стало постепенно покрываться бурыми пятнами, глаза посуровели, завуч обрела себя. - Николай Кузьмич, я буду ставить вопрос об исключении вашего сына хулигана из нашего учебного заведения, - разошедшаяся не на шутку учительница в запале совсем перестала бояться Сундукова – старшего и металлическим голосом припечатала: – Я вижу, вы не занимаетесь воспитанием сына. Что ж, в свете случившегося школа имеет полное право обратиться в соответствующие органы с ходатайством по определению вашего сына в детскую колонию.
      Мальчишки увидели, как тут уж растерялся и обмяк Сундуков – старший.
- Дорогая вы наша Анна Григорьевна, не надо, как говорится, выносить сор из избы. Не горячитесь вы так, я всё улажу. Сейчас этот лоботряс возьмёт овчину и отправится прямиком домой к деду Акумбаю. Я же провожу вас к хозяйке, супруге моей Акулине Ильиничне, тут недалеко, она вас чайком с вареньем попотчует, может и яичницы с колбаской пожарить, а я тем временем схожу удостовериться в возврате и передаче нам, то есть вам, колокольчика. Давай, Саша, ступай немедленно к деду Акумбаю. Учительница ждать долго не будет. Шагай, я догоню.
       Дед  Акумбай и слушать не пожелал ни хныканья перепуганного Сашки, ни доводов подоспевшего отца юного коробейника. В сердцах Сундуков – старший дал хорошего подзатыльника сыну, швырнул под ноги невозмутимому казаху кусок злополучной овчины и напоследок, уходя со двора, так хлопнул ветхой калиткой, что та слетела с петель. Завучу же дядя Коля сказал, что старика не оказалось дома, он якобы пасёт овец на горе, будет вечером, вы уж, Анна Григорьевна, ступайте спокойно домой, а завтра, ну, не позднее послезавтра, сын сам принесёт колокольчик в школу.
       Вечером Сашке была такая порка ремнём, что вопли слышали соседи за стенкой. Наутро отец, уходя на работу, закрыл Сундука на ключ до возвращения Акулины Ильиничны после ночной смены с мясокомбината, где та работала кладовщицей. Однако Сашка отколупнул со вторых, вставленных на зиму, рам замазку, содрал наклеенные полоски бумаги и, распахнув настежь окна, вылез по подоконнику, свесивши ноги вперёд, и по старым крючьям - изоляторам, вкрученным в потрескавшиеся от времени брёвна стен, ловко, как обезьянка, спустился со второго этажа вниз, во двор. И во все лопатки пустился к соседнему бараку, где в одной из квартир жила семья Свиридовых.
       Вызвал Егорку в коридор и, сбиваясь от волненья, изложил план возврата колокольчика. Сейчас, мол, мы с тобой в ивняке на берегу Разливанки выломаем ствол потолще, в стайке у меня есть кусок туристической верёвки, сделаем аркан, проберёмся на гору, изловим барана с нашим боталом, и тогда папаня мне всё простит. Дескать, и деда Акумбая бояться нечего, я давеча из окна наблюдал, как он по дороге костылял с горы в свой аул. Надо успеть всё провернуть, пока он будет свой бешбармак чавкать.
       Барана с витыми рогами и кучерявой чёлкой на узком лбу ребята увидели сразу, как только подползли из голых колючих кустов шиповника к зазеленевшей на солнцепёке плоской полянке у покатой вершины горы, с торчащими там и сям зубьями скал. Он в горделивой позе стоял на одной из наклонных плит и зорко следил за пасущимися овцами. Мальчишек он, конечно же, давно заметил, но всем своим видом выказывал полное презрение к этим жалким существам, копошащимся в колючках с какой-то длинной оглоблей. Свисающее с мохнатой шеи ботало позванивало в такт поворачивающейся рогатой голове вожака.
- Егорка, глянь, - этот грёбаный аксакал ручку-то у звонка вырвал! – возмущённо прошептал Сашка на ухо другу. – Наверно, для того чтобы в дырку удобней было просовывать верёвку. Ишь ты, какой сообразительный! Ну, мы сейчас ему покажем – кто в доме хозяин! Будь здесь!
      Сашка проворно поднялся с земли и пробежал с толстым ивовым удилищем в другую от невозмутимо стоящего барана сторону массивной скалы. Едва он скрылся за косо торчащими в небо базальтовыми иззубринами, Егор понял весь план товарища по охоте: тот решил подкрасться к гордому барану с тыла и, хотя у животных глаза располагаются сбоку, и это позволяет им в отличие от человека видеть почти всё, что происходит сзади, однако, если Сашка неожиданно выскочит из-за верхней скалы-глыбы, то у него есть возможность успеть накинуть на шею барана аркан, пока тот сообразит - что к чему.
      А ему, Егору, надо полагать, в этой операции отводится роль отвлекающего внимание предполагаемой жертвы. Молодец, Сундук. Только и успел паренёк подумать, а из-за скалы ястребком вылетает Сашка и в одну секунду набрасывает широкую петлю аркана через лобастую морду барана тому на шею. Ошеломлённый таким неслыханным вероломством баран как взвился свечой на плите да как сиганёт с неё на поляну, в гущу перепуганных овец, которые вмиг разбежались в разные стороны!
     Как уж удержал прогнувшееся удилище Сашка, непонятно, но тут на спину упирающегося барана вспрыгнул подоспевший Егор; обезумевшее животное взбрыкнуло и перебросило мальчишку через рогатую голову; однако Егор за мгновенье до этого успел вцепиться двумя руками в пеньковую верёвку, дёрнуть её на себя и одновременно вверх, что позволило ей не зацепиться за витые рога. Больно приземлившись на мелкую щебёнку, Егор тут же почувствовал, что какой-то неумолимой силой его начинает стягивать в заросли шиповника, оттого что в ладонях у него по-прежнему крепко зажата петля верёвки, на которой, жалобно позванивая, болтается освобождённое ботало, но сама эта вервь сплелась с туго натянутым жгутом аркана.
- Сашка, бросай аркан! Барана нам не удержать!
- Не боись! Я удилище сунул между двух скал – теперь и держать никого не надо! Побрыкается, обессилит, мы его и возьмём голыми руками, - Сундук уже отдышался и победно поставил правую ногу в потрепанном старом ботинке, просившим каши расклеившимся тупым носком, на то же самое место, где всего несколько минут назад величественно возвышался самонадеянный баран, который теперь отчаянно кувыркался и изворачивался на поляне.
- Кого брать голыми руками? – Егор уже встал на колени, всё также крепко сжимая в кулаках верёвку. – Разуй глаза, Сашок, - ботало-то у меня! Ты лучше достань складень да обрежь аркан, пусть этот чертов баран убегает с хлястиком, зато уж точно не утащит нас в колючки.

       В этот же день незадолго до темноты Сашкин отец, мурлыкая себе под нос мелодию из какого-то бравурного марша, отыскал в сарае, в ящичке с инструментами, отполированную ручку от лобзика, прикрепил её на место вырванной и, с торжественной ноткой в своём надтреснутом басе, вручил Сундуку школьный звонок: держи, мол, сынок, да более не балуй, а то, гляди вон - мамка вся извелась! И с минуту помолчав, добавил:
- Однако ж, в эти дни остерегайся попадать на глаза старому казаху, неровен час – прибьёт.
      Накануне, передавая вырученный звонок отцу, Сашка сбивчиво поведал, как им с Егоркой удалось перехитрить заносчивого барана. Николай Кузьмич на это лишь покачал своей огромной, посаженной прямо на мощные плечи, головой и с расстановкой обронил:
- Однако ж, удал ты, сынок. Весь в меня. Только гляди, ничего матери не сказывай. А то будет нам с тобой хорошая выволочка за наши подвиги.
 
       Вот это-то происшествие и вспоминали весело ребята, направляясь от бараков на поляну, где у желтоватой от фабричного концентрата Разливанки, ближе к береговому ивняку собрались в кружок подростки с их улицы. То, что здесь замышляется что-то необычное, Егор и Сундук поняли сразу, как только сбежали от моста с дороги на утоптанную тропинку и рассмотрели через спины товарищей, что творится в середине круга.
      А там происходило следующее. Богомол, сидя на корточках с непокрытой головой, заправлял стоящую перед ним стеклянную бутылку мелкими кусочками серого карбида, лежащего горкой на гофрированной картонке рядом на песке. Вот он осторожно опустил последний комочек через зеленоватое горлышко бутылки, удовлетворённо крякнул, распрямился во весь свой нескладной рост, молча сплюнул себе под ноги и достал из кармана помятых брюк потрёпанный газетный листок и оструганную, с острым концом палочку, обернул её бумагой, примеряя – туго ли входит эта самодельная пробка в горлышко, и, провожаемый любопытными и настороженными взглядами подростков, вразвалку направился к реке. Лишь здесь он позволил себе прервать молчание, бросив через худое вздёрнутое плечо коротко:
- Прячьтесь, пацаны, в промоину. Счас начнётся.
      Два раза повторять не требовалось – ребятню вмиг сдуло с поляны в старое, с торчащими по кромкам сухими стеблями прошлогодней полыни, русло, откуда можно было с безопасного расстояния наблюдать, как Васька подходит к реке, наполняет бутылку мутной водой, ставит её на песок и обломком кирпича заколачивает пробку. Дважды взбалтывает бутылку, бросает её в заранее выкопанную ямку на берегу и, столкнув своим кирзовым сапогом горку песка, присыпает этот самопальный карбидный заряд.
      Через несколько секунд Богомол уже в промоине, и отдышавшись от бега, прикуривает папироску и ждёт со всеми, когда звучно рванёт на берегу, и осколки стекла посекут молодой ивняк. Однако взрыва всё нет и нет. Подростки начинает недоумённо переглядываться. Васька, затянувшись в последний разок, передаёт окурок Сундуку, встаёт и не спеша направляется к присыпанной ямке.
- Васёк, не ходи! Рванёт, костей не соберёшь! – раздаётся ему вдогонку. Богомол, не оборачиваясь, лишь поднимает вверх правую руку и ладонью даёт решительную отмашку: не мешайте, дескать, минёру заканчивать своё дело. Из промоины хорошо видно, как Васька раскапывает ямку, вот уже и бутылка в руках, он её зачем-то взбалтывает и вновь наклоняется, чтобы вернуть заряд на место. Сашку Сундука в этот миг будто кто подтолкнул под микитки, он выскочил из укрытия и во всё горло заорал:
 - Васё-ок! Ложись!
      Богомол невольно обернулся на этот истошный крик, и вовремя – бутылка с карбидом с треском взорвалась у него в руках, осколки посекли в клочья пиджак, один впился в бок. Ваську всего обдало вонючей ядовитой жидкостью, однако, побелевшее угреватое лицо, как и руки, в которых остались разбитое горлышко и днище, не задели ни стекло, ни крошки карбида – лишь клок русых волнистых волос на затылке как бритвой срезало и разметало над яйцевидной бесшабашной башкой.
      Визжащая то ли от восторга, то ли от опасения за жизнь Богомола ребятня со всех ног понеслась к раненому уличному заводиле. Между тем Васька отбросил осколки стекла и, стянув с себя пиджак, задрал окровавленную клетчатую рубашку и дрожащими худыми пальцами начал ощупывать горящий, как от раскалённых углей, левый бок. Вот пальцы его наткнулись на острый осколок. На счастье, основная часть стекла торчала наружи, и Богомол, пересиливая боль, большим и указательным пальцами сжал осколок и резко выдернул его. За всем этим процессом сострадательно наблюдали подбежавшие и обступившие Ваську подростки и мальчишки.
- Мужики! Есть у кого чистая тряпка – рану заткнуть? Рвать рубаху не охота. Да и маманя, если чё, потом проходу не даст, – Богомол обвёл просительным взглядом ребят и скосил глаза на прикрытую окровавленной ладошкой рану на боку. Егор выступил вперёд и полез в накладной карман своей вельветовой курточки:
- На вот, Васёк, носовой платок. Ты не бойся, он еще не пользованный. Мама сегодня утром дала его мне. Я и брать-то не хотел, а, вишь ты, пригодился!
      Богомол быстрым, с промельком благодарности, взглядом окинул Егорку, подхватил измазанными кровью пальцами сложенный квадратиком платок и бережно прижал его к ране, через пяток секунд облегчённо вздохнул, цвикнул слюной себе под ноги, поднял голову и озорно, с чёртиками в уголках серых глаз, оглядел толпу:
- Ничё, братва, жить буду!

       Вечером, ближе к ночи, как и настаивал угрозливо Сашка Сундук, ребятня устроила деду Акиму стуколку. Собравшись в кружок, под уличным фонарём, где света больше, не без усилия проткнули мелкую овальную картофелину иголкой с вдёрнутой толстой ниткой, пропустили сантиметров на двадцать, опробовав, подёргали на весу, после чего Сашка, довольно хмыкнув, вручил иголку и картофелину Стёпке Фёдорову, оставив юрок с нитками у себя.
- Проберись, Степуша, тенью к акимовским окнам, там найдёшь зазор в раме. Туда и втыкай. Да проверь, чтоб не сорвалась.
- Не учи учёного, Сашок! Сам же знаешь, что не в первый раз. Кто - со мной?
- Иди один – так незаметней, - это уже стоящий чуть в сторонке и не принимающий участия в подготовке мальчишеской проделки Егорка подал свой голос. – А мы пока спрячемся в канаве за дорогой, там темно, оттуда наблюдать лучше, да и дед Аким, хоть из подъезда, хоть из окна ни за что не заметит. Давай, Стёпа, по-тихому – мы ждём. Саша, начинай распускать нитку.
      Минут через пять запыхавшийся от быстрого бега Стёпка спрыгнул с бетонки в канаву.
- Всё, ребята, готово. Сашок, натягивай нитку. Повеселим деда!
      Сундук сначала подобрал нитку в натяг, а затем полегоньку принялся её, то ослаблять, то опять натягивать. Отсюда, из укрытия было хорошо слышно, как картофелина стала равномерно ударять в стекло, будто кто-то запоздалый костяшками пальцев стучит старикам в закрытое окно. Почти сразу загорелся свет, простоволосая бабка в ночной рубашке отдёрнула шторку и приложила пухлую ладонь ко лбу, загораживая глаза от лампы и, чтобы лучше рассмотреть, кого же это в столь поздний час принесло?
      За секунду до этого Сундук ослабил натяг, и картофелина провалилась вниз на завалинку. В окне рядом с растрёпанной головой жены появилась заспанная физиономия деда Акима. Он что-то сказал, резко взмахнул сухонькой рукой и задёрнул шторку. Лампу погасили. Сундук быстро повторил дробь стукотка. Но свет теперь не зажигали, зато из подъезда осторожно пробралась бледная тень – это, как поняли ребятишки, сообразительный дед в одном исподнем решил накрыть неведомого озорника с поличным.
      Однако пошарив растопыренными руками под тёмным окошком и рядом вдоль стен, дед Аким уже сам нервно забарабанил в стекло. Опять загорелся свет, и старуха проворно отдёрнула шторку. Дед, стоя в пучке света, недоумённо развёл руками, глянул в одну и другую стороны и пошаркал в квартиру. Минут через десять, когда старики уж наверняка улеглись, а может, даже и задремали, Сундук вновь потихоньку выбрал нитку до натяга и обернулся к Егору.
- Счас уж точняком добьём этого старого козла! Чтоб впредь не рыпался!
- Хватит с деда, Сашок! – Егор положил свою ладонь на зажатый в кулаке Сундука юрок. – Поквитались – и будет, что мы – фашисты какие, беспомощных стариков изводить!
- Ты чё забыл, как он тебя утром чуть костылём не прибил? - Егор промолчал, а Сундук посмотрел ему прямо в глаза и уже примирительно проворчал: - Ну давай хоть разок еще стуконтём? Пусть попрыгает!
- Ну, нет, вы как хотите, а я пойду тогда.
- Да ты чё, мне больше всех, что ли надо? И мы с тобой. Ну его, этого Акима, пусть себе дрыхнет. Стёпа, сбегай, вынь аккуратненько иголку с картошкой, чтоб деду утром не расстраиваться, - Сашка на секунду замолчал и тут же просветлел лицом. -  А ты видел, Егорка, у соседского барака с той стороны, на углу фонарь повесили? Теперь на нашей площадке под грибком и ночью видно, как днём. Айда, братва, туда. Степуш, догонишь!   


                4
         
       Еще пребывая в полусне, Егорка выпростал руки из-под одеяла, забросил их за голову на высокую подушку, сладко потянулся и свесил ноги на домотканый половик. Только сев на кровати, и откинув от себя одеяло, он  открыл наконец глаза и вдохнул полной грудью комнатный воздух, пахнущий не только чистым, проглаженным постельным бельём, как это было всегда в детской спальне, потому что у окна стояли гладильная доска и утюг, а мать никогда не упускала случая отгладить все вещи, вплоть до носовых платков, но сейчас из кухни сюда струился необыкновенный запах свежеиспечённых куличей и невесомых, с золотистой корочкой, сдобных булочек, шанег и кренделей, которые отец в шутку называл «безделушками», и которые мать из сладкого теста выпекала в духовке.
      Наверное, на кухонном столе, на широком подоконнике, что заставлены печёным,- представил Егорка,- отдельно возвышаются и огромные сдобные же пироги – корзины, начинённые толчёной черемухой с сахаром, и украшенные поверху, между румяных, причудливо переплетённых, хрустящих решеток малиновым или клубничным вареньем. И на столе же, в самом центре, в глубокой вазе грудятся крашеные, вываренные в луковой шелухе и других красителях, куриные яйца. А на газовой плите, в огромной эмалированной кастрюле с роскошным красным пионом на боку, доходит наваристый борщ, который мама сготовила глубокой ночью накануне, как это бывало всегда перед красным днём календаря или, не отмеченными в советских численниках, но особо чтимыми бывшими крестьянами, выходцами из патриархальных русских деревень, православными праздниками.
      Запах борща тоже ощущался в насыщенном ароматами воздухе спальни, и он совсем не мешал, а даже, наоборот делал комнатную атмосферу еще более уютной и родной. Вообще-то борщ в их семье относился к самым желанным первым блюдам, особенно если его щедро заправить домашней сметаной, а если еще и отец садился за стол, так Егор с сестрой непременно с ложками пристраивались рядом – так они любили хлебать отцову тюрю: крепко поперчённый борщ с накрошенным в него хлебом. И запивать это несказанное лакомство надо было обязательно холодным молочком.
       А вот сваренный к празднику борщ у матери всегда получался таким необыкновенно вкусным, как, впрочем, и завёрнутые в капустные листы и щедро политые сметаной голубцы, что гости после первой и второй рюмки выскребали тарелки досуха и весёлыми голосами требовали добавки. Как это у неё выходило, Галина Георгиевна, объяснить не умела, но слава об её борщах, аппетитных голубцах и воздушных, тающих во рту, сдобах бежала далеко впереди по всему околотку. И когда у кого-либо из родни или соседей намечалось торжество, то люди приходили к ней, договаривались заранее, чтобы в такой-то день Галина Георгиевна наварила и наготовила им своих особенных блюд и напекла ватрушек, а то и пирогов – корзинок с ягодной начинкой.
        Егорка через комнату прошёл к стоящему у стены плетёному венскому стулу, на спинке которого аккуратно убранные висели его брюки и рубашка. Одевшись, он направился в кухню, где мать в цветастом фартуке,  повязанном поверх платья, хлопотала у печи.
-Доброе утро, мама!
-Доброе, сынок! Христос Воскресе!
       Паренёк радостно кивнул вихрастой головой, но ничего не сказал.
-Егорушка, сегодня Светлое Христово Воскресенье. И надо отвечать: Воистину Воскресе!
- Я позабыл правильные слова, а путаться побоялся. Воистину Воскресе, мама!
-Ну, иди, умывайся, да к столу. Сейчас отец вернётся из стайки. И будем завтракать. Кстати, Светочка, щебетунья наша, за папкой увязалась. Встала нынче ни свет, ни заря. Пособила и мне управиться с кренделями, наносила кисточкой глазурь на булочки.
      Не успела Галина Георгиевна закончить фразу, как входная дверь распахнулась, и в квартиру ввалился, пропуская вперёд себя дочь, Алексей Петрович, неся в обеих руках по внушительной, округло выпирающей по бокам, матерчатой сумке. Похристосовались, и отец принялся извлекать из сумок стеклянные трёхлитровые банки с солёными огурцами, помидорами, квашеной капустой, мочёными яблоками.
- Вчера припозднился с работы, - как бы оправдываясь перед сыном за то, что в праздник пришлось делать то, что обычно делается накануне, говорил отец, разбирая соленья, - вот и полез сегодня в погреб. Ну, да лучше поздно, чем никогда, - шутливо закончил Алексей Петрович и направился к расположенному в простенке между дверью и газовой плитой умывальнику сполоснуть руки.
      За праздничным столом взрослые разговелись рюмкой домашней настойки, а Егорка и Света устроили состязание: у кого крепче биток. Ребятишки выбирали в вазе самые прочные, на их взгляд, яйца, всеми пятью пальцами обхватывали и ударяли их носик об носик. Чьё яичко трескалось или раскалывалось, тот вынужден был отдавать его, как трофей, сопернику. Таково неписаное правило подобных сражений. Уж кто его установил, неизвестно, но на их улице оно выполнялось безоговорочно.

- Везёт же Сундуку! Уже полную авоську набил яиц, - навстречу Егорке с дощатого решётчатого сиденья под грибком поднялся расстроенный Стёпка Федоров и махнул рукой в сторону уходящего по бетонной дорожке Сашки. – Ободрал нас, как лытку. Видишь, добычу домой понёс.
      Малышня под грибком нестройным звоном детских тенорков поддержала Стёпкины слова.
- Сашок! Погоди! – громко на всю улицу закричал Егорка. – Давай сразимся! У меня такой биток, что любого победит!
       На крик Сундук обернулся, приветливо кивнул и, недолго думая, заспешил назад к грибку.
- Моё условие – бьёмся на все!
- Добро, Сашок. Вот мои шесть штук, - Егор бережно извлёк из глубоких карманов пиджачка крашеные яйца и разложил их на столике ближе к столбу. – Начали!
      Биток у Сундука был ярко красного цвета, он хищно поблескивал на апрельском солнышке, весь будто выточенный, носик заострён, словом, - настоящий боец. Не прошло и двух минут, как Егор проиграл вчистую, и всё его разноцветное богатство пополнило авоську Сундука.
      Довольный Сашка от избытка чувств, дурачась, даже чмокнул в носик своё непобедимое яичко, прежде чем сунуть его в карман курточки. Да видно, заигрался паренёк, вместо правого кармана, опустил его в левый, а там дырка точь-в-точь по размеру яйца. Оно возьми да вывались на бетонку. Некоторые из мальчишек ойкнули и даже зажмурились, ожидая треска расколотого яйца. Однако оно, дважды подпрыгнув, невредимо и весело укатилось с бетонки в пробивающуюся зелень травки-муравки.
- Хоба на! Так вот в чём дело!
- «Победитель»!
- Деревянным яичком, конечно, можно биться!
- Гони назад, всё что выиграл!
- Ребята, разбирай, каждый свои! Да и Сашкины поделим как трофеи! – ватага сбилась вокруг обескураженного Сундука, и кое-кто уже нерешительно теребил серую материю его бугрящейся от добычи сумки.
- Да вы чё! Это моя военная хитрость, - пробовал отбиться от наседающей ребятни Сундук. – Если б у вас папки работали столярами, я бы посмотрел, что вы бы на вытворяли! Ладно, свои берите, мои только попробуйте взять, мало не покажется!
- Сашок, да ты просто жулик! – кровь, прихлынувшая к лицу Егорки, как только он понял, что Сундук их одурачил и биток у него небьющийся, искусно выточенный из брусочка на деревообрабатывающем станке, теперь отлила от щёк и висков, и ему почему-то стало весело. –  Как говорится, сколь верёвочки не виться, а конец всегда один! Разбирай, братва, свои трофеи, - говоря это, Егорка наклонился и нашарил рукой в траве злополучное яйцо. – Приглашаю всех на речку, сейчас мы будем топить вражеский корабль. Собирайте по дороге камни, они станут нашими снарядами. – мальчишка обернулся к стоящему понуро в сторонке с опустошённой сумкой провинившемуся другу. – Сашок, а ты с нами?
      В ответ Сундук передёрнул плечами, с вызовом глянул в лицо Егорке, отвёл глаза, рука его медленно начала подниматься вверх, видимо, для того, чтоб отмахнуться: «да пошли вы!», но уже через пару секунд Сашка беззаботно растянул рот в широкой улыбке и опять прямо посмотрел в глаза другу.
 - А почему бы и нет? Еще увидим, кто первый попадёт!   
      Стоя на изгибе обрывистого берега Разливанки, Егорка размахнулся и запустил деревянное яйцо как можно дальше вверх по течению. Снега в горах еще не таяли, и поэтому речка текла спокойная, только неделю как освободившаяся от ледяного покрова.
     Яйцо красным поплавком плыло навстречу ребячьей ватаге. Что тут началось! Самые нетерпеливые уже швыряли камешки, те, не долетая до цели, плюхались, пузыря речную гладь. Егорка и Сашка, изредка поглядывая друг на друга, пока выжидали. Но вот яйцо оказалось на расстоянии верного броска. Окатыш, который метнул Егорка, ушёл в воду в полуметре от беззаботно плывущего яйца, зато плиточка, плоская синяя галька, направленная ловкой рукой Сундука по-над водной гладью, спекла три «блинчика», а в четвёртое свое касание поверхности реки подсекла и подбросила высоко в воздух безмятежное яичко. Ребятня от восторга захлопала в ладоши.
- Да, Сашок, - это надо суметь. Ты победил, - примирительно промолвил Егор, обращаясь к другу и одновременно наблюдая, как мальчишки продолжают бомбардировать камнями удаляющееся по реке деревянное яйцо. С минуту помолчал и заключил: – Видишь, заодно и размялись.
- Пацаны, сегодня же праздник. Побежали в церковь, там вот-вот у бабок закончится служба, - Сашка перевёл дыхание. – Надо успеть, пока другие не заняли места вдоль забора. Вот разживёмся!
      Ребятня одобрительно загудела, только трое мальчуганов, боявшихся, что за самовольный уход за пределы улицы их накажут родители, потихоньку отошли в сторонку, а остальные весёлой гурьбой, минуя бараки, отправились за железнодорожные пути в переулок Алтайский, где вблизи насыпи в одной из рубленных добротных изб располагалась православная церквушка. Егорка слышал от стариков, что когда-то в их Феденеве невдалеке от теперешнего городского базара возвышались деревянный Успенский храм и колокольня из лиственницы, и по праздникам с их высоты на улицы городка и предместья лился исцеляющий душу перезвон благовеста. Но в тридцатых годах, по рассказам стариков, в дни гонений на церковь, храм и колокольню разобрали, брёвна и доски пошли на строительство овощехранилища, певучие колокола, часть разбили и отправили на переплавку, часть прихожане успели снять до прихода активистов из общества пламенных безбожников и спрятать до лучших времён.
       После Великой Отечественной войны со стороны властей якобы наступило послабление в притеснении верующих, снова открывались храмы, в основном, те, что не доломали неистовые борцы с религией. В Феденеве горисполком тоже не стал препятствовать новым веяньям и разрешил православной общине выкупить какой-нибудь дом, но только не в центре города, а где-нибудь на окраине, и там отправлять свои культы и прочие предрассудки.
       Прихожане тайно принесли во вновь обретённый храм сохранённые иконы и припрятанные от недобрых глаз колокола. Верующие, а это в большинстве своём люди преклонного и среднего возраста, потянулись в Алтайский переулок; те же из горожан, кто моложе, еще в детстве хлебнули безбожного варева, и в головах у многих из них теперь была такая каша, что куда уж там заглянуть к себе в сердце, разобраться в своей душе! А некоторым застил глаза лукавый хрущовский лозунг о том, что скоро мы, дескать, построим полный коммунизм, а он как известно – рай на Земле. Так что незачем обивать церковный порог, вымаливая у какого-то сказочного Бога лучшую долю, всё итак скоро прибудет само, да еще и на блюдечке с голубой каёмочкой.
       Однако на Егоркиной улице обитало немало семей, чьи корни тянулись в русскую деревню, и даже когда в местном клубе перед началом кино с лекцией о пережитках прошлого и мракобесах выступал кто-либо из работников исполкома или горкома и просил проявить активность, люди сидели и помалкивали. Помалкивали и Егоркины отец и мать, а сам он, если его брали с собой родители, посиживал, поёрзывал на обтянутом кожей кресле, да ждал с нетерпеньем, когда этот причёсанный дядька в костюме и галстуке закончит трепаться, спустится со сцены, мужики отнесут в нишу трибуну, раздёрнут шторы, открывая белое полотно экрана, в зале погаснет свет, и наконец-то начнётся фильм про войну или какая-нибудь весёлая комедия.
      Сказать, что все в их околотке были набожными, Егорка бы не смог, но вот баба Лена Воробьёва из второй секции, что находилась прямо под ихней квартирой, на первом этаже, так та дённо и нощно пропадала, по словам её мужа деда Арсения, в этой своей богадельне. Дед, когда подвыпьет, бывало, пошумливал, и весь подъезд был вынужден выслушивать его бессвязные пьяные крики о том, что, мол, мы не за тем кровушку свою проливали, чтобы нами опять попы командовали. Однако бабушка, тёмный платок которой всегда был подвязан на подбородке и надвинут низко на лоб, никогда не повышала своего мягкого вкрадчивого голоса не только на расходившегося мужа, но и на соседей, и их детей. А еще она умела заговаривать всякие недуги и хворости. Почитает молитву, побормочет что-то над болящим, выльет воск в святую водичку, накажет пить по три раза в день, глядишь, и ребёнок перестал заикаться, прудить по ночам в кроватку. Помогала баба Лена и взрослым от сглаза, от худых привычек, только одно условие – приговаривала богомольная – чтобы ты был крещёным, и в тебе теплилась хоть капелька веры.
       Про себя Егорка, хоть и был он во младенчестве крещён, а в одном из ящичков серванта в жестяной коробке из-под леденцов среди прочих мелочей лежал и его медный крестик, не смог бы точно сказать –  крепко он верит или нет, но к двум старым, давно уже выцветшим, бумажным иконам, в тёмном окладе за стеклом (они, задёрнутые прозрачной занавеской, возвышались на полочке-божнице под потолком в правом углу кухни), подросток относился с тихим трепетом и втайне даже побаивался седобородого босого мускулистого деда в хитоне на одной из них, замахивающегося тяжёлым посохом на испуганно жмущихся к скале обнажённых кудрявых малышей и мужчин и женщин в светлых одеяниях. И было непонятно, то ли грозный старик хочет прибить кого из этих перепуганных людей, то ли указывает страшным изогнутым посохом путь своим соплеменникам. На заднем плане этой живописной иконы, обрамлённой по верхним углам чем-то похожим на грозди спелого винограда, и с крылатыми ангелами ниже этих гроздей, каменистая дорога, уходящая к утёсам, за которыми просматривалось синее библейское небо.
       Когда ребятня свернула в церковный переулок, все поняли, что не они первые: у распахнутых настежь ворот, увитых и украшенных свежими пихтовыми лапками, бумажными гирляндами и цветами, и расписанных по дуге верхней перекладины праздничными словами «Христос Воскресе», вдоль дощатого забора стояло человек шесть мальчишек.
- Гляди ты, алтайские опередили нас! - Сашка сплюнул себе под ноги, и бесшабашно прикрикнул: – Счас будет махаловка за место под солнцем! Нас больше – бей алтайских!
       Но боевой клич Сундука никто из ватаги не поддержал, да и сами алтайские, видя численное преимущество пришедших, а может, еще и осознавая, что у церковной ограды драться как-то не по-людски, молча потеснились. Сундук бесцеремонно встал первым у ворот, откуда вот-вот должны были показаться богомольные старушки с разными сладостями в своих кошёлках, остальные ребята растянулись по всему переулку вдоль забора.
      Едва стихли последние звуки праздничного колокольного звона, как паперть и дворик наполнились выходящими со службы прихожанами, лица которых казались Егорке если и не одухотворёнными, то уж точно какими-то необыкновенно прояснёнными. Трижды осенив себя крестным знамением с поясным поклоном, люди не спеша выходили за ворота, старушки останавливались перед мнущимися у забора мальчишками, что-то искали в своих сумочках и кошёлках, и одаривали ребят, кто конфеткой, кто пряником или ватрушкой. А некоторые доставали глубокие мисочки с кутьёй и заставляли съедать с ложечки сладкий рис, варёный с изюмом. Кто-то из мальчишек и морщился, но ел, потому что не хотелось задеть старых богомолок, чтобы те, обидевшись, в сердцах не лишили их других пасхальных милостыней.
       С полными карманами, не понять - то ли добычи, то ли гостинцев возвращались ребята в свой околоток, когда Егорку осенило:
- Побежали на гору костры жечь! Еда у нас есть, спички тоже. Я сейчас – на полянку, отец наказывал поглядывать, как там наш сосунок Мартик, чтоб не запутался в верёвке, оттуда - в сарай, отцеплю Байкала, пусть и он на горе помышкует. Там нор нарыто, знаете, сколь! Повезёт, то и крота добудем.
- А я так и быть, забегу домой, - поддержал Егорку Сашка. – Нагребу в кладовке из ларя картохи, славно запечём в углях!
      
      Костёр наладили под вершиной, невдалеке от плоской наклонной скалы, на метр вылезшей из земли – здесь меньше задувало свежим, окрепшим к обеду, ветерком и дрова не надо было таскать издалека: чуть ниже по склону зеленели первыми резными пучками клейких листочков заросли акации. Благодаря этой зелени мальчишкам легче было отыскивать и выдирать из кустарника сухие, жарко пылающие в костре, хворостинки: увидел ветку голую, да еще и с кое-где содранной и отшелушенной корой, ту и бери, не прогадаешь, она и сломится в один хруст, а не будет упрямо выгибаться и вырываться из рук, как, например, живой упругий стебель.
       Байкал носился по горе как угорелый, нарезал петли и круги, лапами разрывал овальные кучи прошлогодних кротороин, просовывал мокрый, испачканный землёй нос в слежалую траву и сухие листья, что-то там вынюхав, подпрыгивал на месте и энергично бросался в кусты за убегающей полёвкой. Настигнет, даванёт мышку, проглотит, почти не жуя, и опять, счастливый, носится по склону. Егорка улыбнулся, отвёл глаза от пса и палкой поворошил алые угли. Еще минут пять, и можно закладывать в прогорающий костёр приготовленный картофель.
 - Глянь, Егор, какая красотища! – подошедший Стёпка Фёдоров бросил охапку хвороста рядом с костром и показал рукой вниз, на их улицу, отчёркнутую шоссейной дорогой у подножия от депо с узкоколейными тепловозами и вагонами.
       Частные, как их называли взрослые - «свои», дома, в пригожих квадратиках садов и огородов вдоль извилистой поймы реки Разливанки, взбитые кущи ивняка по обрывистым берегам, автомобильный мост с деревянными перилами, покатые шиферные крыши двухэтажных бревенчатых бараков, дружелюбно обступивших со всех сторон детскую площадку с песочницами, волейбольным полем, качелями и грибками, чуть дальше широкие железнодорожные пути с вереницами вагонов и цистерн, под парами маневровый паровоз – кукушка, за полотном поблескивает золочёный купол церковки - всё это такое милое, родное и, кажется, до краёв наполнено беззаботными, сродными весенним, ароматами детства.
      Однако что-то тёплое ответить другу Егорке помешала толпа алтайских, неожиданно появившаяся с противоположного склона горы. Видно было, что подростки, среди которых Егорка узнал и тех, кто стоял утром с ними у церковного забора, настроены воинственно. Мгновенно оценив обстановку, он понял – сила на стороне алтайских: они и числом превышают, да и больших пацанов среди них немало. Подбежал запыхавшийся Сашка Сундук, в руках он крепко держал сухую толстую ветку черёмухи, которую только что выломал на костёр под горой, в ложбинке:
- Чё, ребятушки, будем махаться!
- Да ведь их больше!
- Побьют!
- Не бздите! Иль забыли, что воюют не числом, а умением, – к месту вспомнил Сашка яркую фразу из недавно показанного в клубе фильма «Суворов». – Главное: держитесь вместе и спин врагу не открывайте. Вооружайтесь камнями. Биться, так биться!
- Может, еще и обойдётся, - нерешительно вставил Стёпка, оглядываясь, и ища вокруг себя что-нибудь такое, чем можно защититься.
      Между тем алтайские уже приблизились и взяли в оборот, стоящих вокруг костра, Егорку и его друзей. Курносый крепыш, с крохотным шрамом над губой, в стёганой фуфайке и клетчатой модной кепке надвинулся на Сашку Сундука, и фасонисто цвикнул слюной себе под ноги.
-Этот, что ли, пацаны, на вас буровил?
- Он самый!
- Меня так толкнул, что я чуть штаны не порвал об гвоздь в заборе!
- Чё ты врёшь! Кого я толкал? Так, подвинул маленько. Да вы ведь и сами были не против потесниться!
- Ты еще побазарь мне, гусь чернявый!
- Да пусть он не гундосит! Вломи ему, Кольша, чтоб больше не рыпался!
      Егорка пока не вступал в перепалку, но чувствовал, как сохнет в горле, наливаются силой, тяжелеют кулаки и внутри у него сжимается какая-то жёсткая пружина, еще немного – она распрямится, и тогда он за себя не отвечает. И тут краем глаза отметил, как долговязый паренёк с велосипедной цепью в руке норовит зайти Сашке за спину, чтобы оттуда неожиданно перетянуть Сундука этой цепью вдоль хребта.
      Раздумывать было некогда, и Егорка прыгнул на долговязого сбоку, сбивая того прямо в костёр. Сашка тоже не зевал: заметив, как у крепыша из рукава фуфайки в ладонь скользнул трёхгранный напильник, Сундук так боднул толстым концом своей палки тому в солнечное сплетение живота, что крепыш упал и скрючился на земле, судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом. Сашка подбросил в руках сушину и принялся молотить ею налево и направо. Алтайские отступили, закружились вокруг него, выжидая момент, чтобы как-то угомонить разошедшегося Сундука. Стёпка тоже отчаянно тыкал своими кулаками в перекошенные лица и тёмные куртки нападавших, от полученных тумаков у него уже вовсю горели щёки, нос и скулы, но сбить его с ног у алтайских никак не получалось.
      Остальные ребята с их улицы держали оборону кто как мог. Егорка ловко уворачивался от ударов палок и цепей, лавировал между противниками, чувствительно торкая тех в бока, ловил руками пинки и, задирая пойманные ботинки и сапоги как можно выше, отбрасывал алтайских подальше от себя. И хотя он пропустил несколько хлёстких затрещин по затылку и в подбородок, азарт драки у Егорки только нарастал. Но вдруг стало так тихо кругом, что зазвенело в ушах, или это только показалось, когда он увидел в двух метрах перед собой, прущего на него Кольшу, с направленным прямо в грудь Егорке трёхгранным напильником.
      Еще шаг, и от удара не увернёшься! Мальчишка замер, ноги стали ватными, и в этот миг откуда-то сбоку по воздуху пронёсся яростно рычащий лохматый комок, клацнули собачьи зубы, прежде чем впились в оголённую кисть вытянутой руки с поблескивающим холодным оружием. Кольша выронил напильник и заорал благим матом, свободной рукой пытаясь сбросить Байкала с себя, однако запнулся за кочку и навзничь грохнулся на щебенку.
      Пёс, разжав челюсти, уже перебирал мощными лапами по задравшейся фуфайке, и тянул свою продолговатую морду с раскрытой пастью к напряжённому горлу, заходящегося в истошном крике паренька. Егорка, не раздумывая, упал на собаку сверху, обхватил подрагивающий корпус пса обеими руками, перевернулся с ним по склону и прижал вырывающегося Байкала к земле.
      Драка к этому времени приостановилась. Алтайские в первые минуты нападения пса растерялись, они были ошарашены участью своего вожака, друзья Егорки, тяжело и прерывисто дыша, сходились, образуя вокруг него и Байкала живое кольцо. Между тем Кольша поднялся с щебёнки, и покачивая - понянчивая прокушенную кисть, бросил в сторону противников:
 - Чё, салаги, победили?! Пацаны – хватай камни и бей проклятую псину. Счас мы его прикончим, а заодно и всю эту мелюзгу!
       Дело обретало крутой поворот. Алтайских было раза в полтора больше, и если б каждый из них метнул хоть по несколько окатышей или скальных плиток с зазубринами, то Егоркиной команде крепко бы не поздоровилось. И как назло, на том месте, где столпились они с прижатым к земле Байкалом, кроме редкой серой прошлогодней травы, ничего не лежало. Хоть бы камушек какой подобрать, чтобы ответить на ожидаемую бомбардировку алтайских! Мало того, даже и укрыться-то негде.
- Что за шум, а драки нет! – в напряжённой до звона тишине железом по стеклу прозвучал хрипловатый голос Васьки Богомола. – Братва, никак наших бьют!
      Старшие пацаны весёлой ватагой вывалили из-за вертикальных скал у вершины, поигрывая надёрганным где-то по дороге сюда штакетником.
 - Вот теперь всё по чесняку! Гляжу - силы примерно равные.
      Богомолу явно нравилась роль командующего на предстоящем побоище. С их прибытием алтайские оказывались зажаты в клещи с двух сторон. Егор крепко держал Байкала за кожаный ошейник, да и пёс, почуяв, что теперь маленькому хозяину ничего не угрожает, немного успокоился, и, хотя дрожь по шерсти утихла, но он всё равно, навострив свое стоячее ухо, с предельной настороженностью наблюдал за происходящим, готовый в любую секунду ринуться в бой.
       Растерянный Кольша и его друзья, сбившись в бесформенную кучу, незаметно побросали заготовленные гальку и осколки скал наземь, и в эти минуты, чтобы выказать всё своё миролюбие, прятали за спины колья и велосипедные цепи.
- Я даю вам, алтайская шпана, право выбора,- глазастый Васька упёр один конец своей штакетины в щебень, а на второй положил худые ладони – ни дать, ни взять – справедливый и мудрый вождь индейцев! – и с расстановкой продолжил. – Либо вы сдаёте всё оружие, и мы вас отпускаем, если нет, то мы вас счас же и начнём лупасить, как дед Аким свои матрасы по субботам!
      От последних слов вся ватага покатилась со смеху, живо припомнив деда Акима, и то, как он яростно колошматил толстой, вырезанной наподобие весла, палкой вывешенный на турнике матрас до тех пор, пока тот не сваливался деду на голову и не сбивал старика с ног.
- К сдаче оружия приступить! – Богомол указал штакетиной на ворох хвороста слева от себя: сюда, мол, складывать трофеи. Алтайские понуро потянулись мимо него, освобождая руки от палок и цепей. Васька хохотнул: – Гляди-ка, братва, сколь дров на костёр накандыбачили! А всё спасибо этой пигалице – Ляльке Кукарцевой. Мы на полянке в камушки играли, она бежит, квохчет, - Васька, передразнивая девочку, затараторил тонким писклявым голоском, с плаксивыми нотками: – Стою я, значит, на мосту, разглядываю волны, а тут чужие мальчишки идут, да так их много, много, что я вся обмерла и оробела, но одним ушком всё равно слушаю, чё они брешуть. А они хвастают про меж собой, как счас будут охаживать колами мальчиков с нашей улицы, что, дескать, так неосторожно без спросу взрослых пошли на гору жечь какие-то костры. Ну, я сразу к вам и припустила, так мне жалко стало бедных наших ребят! Убьют ведь их, проклятые хулиганы! – Богомол переждал смех друзей и закончил уже своим голосом с характерной хрипотцой: – Теперь, Егорка и Сашок, вы должны килограмм карамелек или подушечек «дунькиной радости» подарить вашей спасительнице, ну, а мужикам, так и быть, разоритесь на пачку «Беломора», – Васька подавил смешок. – Мы вас не торопим – можно и с первой получки.
- Конечно, Васёк, замётано! – Сундук вытащил из изрядно подросшей кучи дров парочку самых сухих хворостин, одну подбросил в притухший костёр, другой поворошил уголья, которые мгновенно вспыхнули весёлым оранжевым пламенем. – А пока что рассаживайтесь по бугру, минут двадцать – и я угощу вас печёной картохой. Отпразднуем нашу победу.      
     Егор тоже пододвинулся ближе к огню. Как только алтайские утекли вниз по склону, растворившись в кустах акации, паренёк опять отпустил Байкала побегать.
- Ребята, неси на круг свои авоськи! – У Егорки загорелись глаза, словно он вспомнил что-то хорошее. – Давайте, выберем место, да вон хоть на траве, где поровнее, и устроим пир на весь мир. А то с этими драками и про праздник забыли.
- Правильно. Война войной – обед по расписанию, - видно было, что у Богомола настроение превосходное. – Мы с братвой у вас как вроде почётными гостями будем.
      После сытных пасхальных варёных яиц, кренделей и ватрушек, ароматной, испеченной на углях, картошки и прочих вкусностей, приправленных свежим апрельским воздухом и запитых студёной водичкой из бьющего ниже по склону родника, подростки разбрелись по горке кто куда.   
      Богомол с ватагой спустились опять к Разливанке на поляну доигрывать в свои камушки, некоторые из ребят ушли с ними, кто-то, вооружившись палками и камнями, перебрались на вершинку рядом, поохотиться - там будто бы водились суслики и хомяки. Егорка свистнул Байкала и, огибая колючие заросли шиповника, направился в южный лог, где на солнцепёке всегда первыми прорастали, похожие на изящные колокольчики, лазоревые, с фиолетовым налётом, кандыки.
      Коль сегодня праздник, то и букет полевых цветов в зале на застеленном бархатной скатертью с кисточками круглом столе с фигурными ножками будет в самый раз. Наклоняясь в пояс и ухватывая двумя пальцами стебельки за основание, Егорка ловко надёргал десятка полтора кандыков вместе с длинными прозрачно-матовыми корешками. После этого уселся поудобнее на присыпанную щебнем коряжку, отделил цветки от корней, уложил кандыки в хорошенький букетик, а корешки один за другим принялся есть, со вкусом пережёвывая сладкие и сочные растения.
      Сидящий рядом Байкал, не скрывая своего любопытства, наблюдал за тем, как его любимый хозяин расправляется с корешками. Егорка, заметив внимание пса, дружелюбно кивнул и бросил тому несколько корешков. Байкал благодарно вильнул хвостом, обнюхал необычный гостинец и поднял на паренька свои умные глаза, в которых нетрудно было прочитать что-то схожее со снисходительным упрёком: «ты что ж, хозяин, забыл, что мы, псы, - хищники, а не какие-то там травоядные! Уж лучше я побегу поохочусь».
      Байкал пружинисто подпрыгнул на месте и через секунду исчез в ближайших кустах акации. Егорка доел нехитрые горные витамины и поднялся с коряги на ноги. Ему пришло в голову взобраться на скалистый боковой гребень и там поискать слизуна, ядрёного, с широкими сплющенными зелёными перьями, то ли дикого лука, то ли чеснока.
      Мать не однажды рассказывала, как в годы войны он выручал их в деревне. Девчонками, ранней весной, едва только сходил снег, они собирали на окрестных сопках слизун охапками, приносили домой, и бабушка, мелко нарезав эту целебную зелень, смешивала её с мукой, добавляла мякоти прошлогодней тыквы, и заводила тесто, чтобы напечь в русской печи оладушек, слаще и вкусней которых в те суровые годы, по словам матери, ничего и не придумать. Егорка, слушая мать, всегда живо представлял себе и ворох слизуна, и разломленную жёлтую тыкву, и даже никогда не виденную им прабабушку Настасью Ивановну, слывшую на всю округу отменной травницей и знахаркой, но, однако, сладость оладушек из горького слизуна – это ну никак не укладывалось у него в голове.
      Паренёк мягко улыбнулся своим мыслям и продолжил сбор даров горы. В двух шагах, на осыпях уже проклюнулась и успела округлиться, привлекая взгляд налитыми тугими лепестками, схожая с воткнутыми в землю бутонами георгинов, только вот несвойственного им светло-зелёного цвета, заячья капуста, тоже ребячий деликатес, с водянисто-кисловатым вкусом.
       Возвращался домой Егорка с полными карманами дикой зелени, и бережно неся в руках букет лазоревых кандыков. Байкал, высунув влажный алый язык, бежал сбоку. Брать пса на поводок не было нужды: лайки такие удивительно незлобивые собаки, что в некоторых обстоятельствах об их мягкую шерсть хоть ноги вытирай, однако же и при этом не вздумай как-то не так задеть или причинить им боль – хватка у лаек мёртвая.
      То ли от ходьбы, то ли от солнечного апрельского дня, но настроение у Егорки было отменное. Тропинка весело петляла по склону, пока резко вдруг не обрывалась перед самым подножьем: там в своё время брали щебень, и теперь надо было быть предельно осторожным и внимательным, чтобы по кромке уступа спуститься вниз, и не сорваться. Но Егорка знал здесь каждый камешек и выступ – на эту гору он с друзьями лазал еще карапузом. Пройдя опасный участок, паренёк остановился, на минутку задумался и, подозвав Байкала, потрепал пса по загривку и, подражая взрослым, сказал:
- Ну, что, брат Байкал, по краю мы с тобой ходить умеем, теперь сбежим вниз к депо, а там широкая дорога. Главное, друг ты мой лучший, скоро лето! И, знаешь, сколько впереди нас ждёт хорошего да интересного!
      Байкал в ответ вильнул хвостом, поднял свою продолговатую морду, внимательно всмотрелся в лицо хозяина, и в умных глазах мохнатого друга Егорка прочитал не только преданность и любовь, но и понимание всего того, что только что ему было сказано.
      
               
                Часть вторая
                Там, где черёмуха как снег
                1
               
       Больше всего на свете Егорке было жаль расставаться с настенными часами с гирьками на цепочках. Чугунные гирьки эти свисали из выпиленного овального отверстия жёлтого, с налётом перистой черни, лакированного корпуса.
      Мальчишка помнил еще лет с шести, когда расстояние между ними увеличивалось, и одна из гирек едва не упиралась, как в подбородок, в отверстие, а другая провисала чуть ли ни до пола, отец обычно подзывал его, брал на руки, и Егорка, ухватив верхнюю прохладную и тяжёлую гирьку, тянул её вниз, выравнивая.
     Так продолжалось до тех пор, пока Егорка ни подрос и мог уже самостоятельно, правда, приставив к белёной стене стул, заводить механические часы с чётким размеренным тиканьем и мелодичным боем каждые полчаса. Такая обязанность как-то само собой закрепилась за ним. Мальчишке это несказанно нравилось, но к тому времени, когда он подрос до того, что стал спокойно до гирьки дотягиваться с пола, часы вдруг возьми, да и остановись. Отец носил их в мастерскую, что неподалёку от их улицы Подгорной, за железнодорожным полотном в переулке Пионерском; часовщик, седой щуплый старичок в пенсне, пошевелил медные шестерёнки, встряхнул корпус и часы затикали вновь.
      После того как они были торжественно возвращены на своё место недели две Егорка жил с ощущением праздника: прохаживался под ними, поглядывал, когда же наконец подоспеет миг выравнивать гирьки, с наслаждением слушал получасовые мелодии.
     Так совпало, что в один из мартовских дней, когда отец, вернувшись с работы, а он с недавних пор перевёлся с городской промышленной площадки и теперь вкалывал в шахте проходчиком на Тишинском руднике, открытом недавно в окрестностях Феденёва, объявил дату переезда их семьи в новую благоустроенную квартиру, часы встали. И сколько паренёк ни дёргал за гирьку, они больше ни разу не возобновили своего хода.
      Взрослым с их переездными хлопотами было не до любимых Егоркиных настенных часов, лишь однажды Алексей Петрович, проходя по залу мимо сына, опять пытающегося их завести, ласково притянул к себе и, поправляя ему вихры, обронил: «У всего на земле, Егорушка, определённое время. Видимо, свой срок наши часы уже отходили. Давай-ка лучше складывай учебники и книги в коробки, они в спальне – у письменного стола».
      В субботнее майское утро к крыльцу подъезда их барака задним бортом подогнали ГАЗ-66, и крепкие парни из горняцкой бригады отца принялись весело вытаскивать из квартиры и загружать в кузов шифоньер, комод, разобранные панцирные кровати, свёрнутые в рулоны ковры и домотканые половицы, столы, узлы, стулья.
     Мелочь и всё ненужное, что было решено оставить, отец наказал Егорке снести и выбросить в мусорный ящик рядом с общественной уборной за детской площадкой; паренёк выбрал минуту и недалеко от гаражей на высоком берегу речки Разливанки, пробегающей через околоток, закопал свои любимые часы, предварительно обмотав их старенькой холстиной.
     Хоть Егорке и было грустно, но он не мог позволить, чтобы кто-то из малышни отыскал на свалке и раскурочил механизм до винтика, а сам корпус разломал на лакированные дощечки с пазами. В земле же их никто не тронет, зато он, когда еще немного подрастёт, то обязательно научится ремонтировать часовые механизмы и таким же солнечным майским днём приедет сюда, откопает свои часы, починит и смажет маслом все шестерёнки и винтики, чтобы лучше крутились, принесёт и повесит на стену в их новой квартире. И думается, отец Егора за это похвалит. Обращаясь к маме, он наверняка скажет: «Гляди-ка, мать, а сын-то у нас большой и самостоятельный. Надёжа наша в старости растёт». Не до конца понимая смысл слова «надёжа», Егор все-таки относился к нему уважительно за его какую-то необъяснимую, но притягательную глубину и основательность. Его ровесники так никогда не говорили, а вот родители и деды нет-нет да обмолвятся, и всегда это звучало весомо и убедительно.
      Гружёная мебелью и домашним скарбом машина, погромыхивая на выбоинах, уехала, увозя в кабине отца, а Егор с матерью и младшей сестрёнкой заторопились на автостанцию, что располагалась ближе к промышленным площадкам, чтобы оттуда на автобусе с таинственным номером «12» отправиться вслед за уехавшей машиной. Отчего номер таинственный? Да просто этот маршрут лежал в отдалённый пригород, и Егорка в ту сторону прежде ни разу не ездил, а путь этот пересекал два посёлка, разделённых реликтовым сосновым бором, и, одолев гору, спускался в распадок с разнокалиберными жилыми домами, среди которых возвышались и пятиэтажные, метрах в семидесяти от обрывистого яра. Вся долина ниже была располовинена бурной и пенистой рекой с извилистой поймой, обрамлённой молодым смешанным лесом по каменистым берегам.
      В новой пятиэтажке этого горняцкого посёлка Алексею Петровичу и дали квартиру. Перед отъездом скотину, какую распродали, какую убрали; встал вопрос: как быть с верным Байкалом, ведь на новом месте, как в поговорке - еще и конь не валялся. Однако отец договорился с соседом по сараям, что недели две пёс посидит на цепи у того в пригоне, корма впрок оставят, а там, осмотревшись, Алексей Петрович заберёт Байкала.
      Рудник, что разрабатывался в одной из складок соседних гор, был богат медной, цинковой и свинцовой рудой, шахтёров на добычу возить за двадцать километров из города накладно, вот и постановили возвести аварийный посёлок поблизости за гребнем сопки. Благо и место-то уже обжитое: на северо-западном краю долины около сорока лет вращала свои турбины горная электростанция.
     На высоком яру в две параллельные улицы, с яблонями, свисающими ветками из-за оград на дощатые тротуары, раскинулись добротные каменные дома на двух хозяев. Их замыкали одноэтажные, разделённые парком и вытянутые своими корпусами к калиновому логу клуб и восьмилетняя школа с вековыми пихтами в палисаднике и пришкольным садовым участком ближе к заросшему густой акацией обрыву.
     Шесть кирпичных четырёх- и пятиэтажных зданий с решётчатыми балконами в юго-восточном крыле посёлка при взгляде из окна автобуса, пока он по шоссе катился с горы, напоминали гигантскую подкову, брошенную сказочным великаном на подошву пологого склона. Да так по-богатырски он приложил её, что подкова словно вмялась в грунт, а по краям вспенилась белыми волнистыми разливами черёмуховых садов.
     Тротуары возле домов были заасфальтированы, в палисадах между подъездами цвели сине-жёлтые ирисы, белые колокольчики ландышей и бутоны красных тюльпанов; а около их нового дома, что был вдавлен в котловину вместе с придомовой строительной площадкой и смотрелся почти на целый этаж ниже обжитых соседних, весь внутренний двор исполосован траншеями. Кучи коричневой глины жирно поблескивали на тёплом солнышке.
     К подъездам через рукотворные рвы проброшены сбитые из толстых не отёсанных досок широченные кладки – настилы. Мать с опаской провела растерявшуюся сестрёнку над глубокой ямой с керамическими трубами на дне, выглядывающими из мутной воды, а Егорка сам весело перебежал к распахнутым, отливающим свежей краской входным дверям. Мальчишку подмывало поскорее познакомиться с жильём, как говорили взрослые, со всеми удобствами.
     Широкое окно зала двухкомнатной квартиры на первом этаже выходило не во двор, как это было на кухне и в спальне, а во внешний мир, и пейзаж открывался настолько живописный, что любой художник, увидев эту красоту, непременно потянулся бы за мольбертом и кистью. Вдали отчётливо просматривалась высокая продольная гора, поверху напоминающая горбатый панцирный хребет доисторического динозавра, со сбегающими по крутому склону складками логов вниз к рубчатой ленте пихтача. По зубчатым уступам логов белыми и розовыми ядрышками свисали и кустились заросли калины и шиповника. Дно долины густо пузырилось светло-зелёными, клейкими кронами берёз и тополей, с перечёркивающими их кое-где тёмными гребнями рослого сосняка. И всё это весеннее буйство алтайской природы выплёскивалось белопенным прибоем черёмуховых зарослей на обрывистый яр перед их чисто протёртым окном.
       На первую ночь Егорке определили место в углу спальни у окна во двор на старинном сундуке, обшитом узорными медными пластинами с бляшками, среди неразобранных узлов с бельём и коробок с посудой. Мама поверх покатой крышки постелила домотканые половики, в изголовье приладила хоть и миниатюрную, но упругую плюшевую подушку; укрылся Егорка атласным одеялом, набитым верблюжьей шерстью. Переполненный впечатлениями, спал мальчишка крепко и сладко, а разбудило его тёплое прикосновение утренних солнечных лучей к щеке, будто мать ласково и невесомо провела своей мягкой и заботливой ладонью: вставай, мол, сынок, а то проспишь всё самое интересное. Егорка открыл глаза и прислушался.
      С улицы в открытую форточку лился звонкий птичий гомон, изредка прерываемый мужскими голосами и то удаляющимся, то приближающимся рокотом работающего бульдозера. Значит, время уже за восемь и строители продолжают рыть котлован на бугре напротив их дома: закладывают фундамент под двух подъездную пятиэтажку – как услышал он вчера за обедом, когда родители накрыли на кухне стол на скорую руку, покормить и угостить чаркой помощников по перевозке и разгрузке мебели.
    Выйдя из дома, Егорка не стал переходить по настилу траншею, а направился по бетонной отмостке вдоль стены к первому подъезду, чтобы от угла здания через гравийную дорогу перебраться к огороженным штакетником зарослям белоснежной черёмухи, с зелёной шапкой поверху над ними, из-под которой виднелись три расходящихся берёзовых ствола. Возле раскрытых настежь дверей крайнего подъезда задержался, чтобы пропустить троих худеньких ребят, вылезающих из подвального слухового окна в фундаменте прямо под входом, куда еще не были прилажены ступени. Отряхивая пыль с колен, мальчишки с любопытством принялись рассматривать Егорку.
– Ты что, тоже переехал в наш дом? – это младший, лет девяти от роду, смело обратился к Егорке. Тот улыбнулся:
– Тоже.
– А в какой квартире будешь жить?
– В двадцать третьей.
– А мы в восемнадцатой. На самой высоте. У нас и балкон есть.
      Средний из мальчишек, с простенькими круглыми очками на остром носу, стоящий ближе всех, собрал белёсые бровки к переносице, задумался и выдал:
– У нас пятый этаж, а у тебя, значит, первый.
– Выходит так, – Егорка опять невольно улыбнулся и дружелюбно окинул взглядом новых знакомцев. – Будем соседями.
– Меня зовут Витей. Фамилия у нас – Васькины, – подал голос старший из братьев, а что это именно так, было ясно, как белый день: все трое словно отлиты из одной формочки, только размером отличаются. Между тем старший продолжил: – В очках – Толяш, а этот – Вовяш. А тебя как?
– Егор Свиридов.
– Ты сейчас куда идёшь?
– Вон в тот садик. Хочу поглядеть, что там интересного.
– Тогда и мы с тобой. Подвал весь излазили, а в садике – не были.               
     Калитка из нового штакетника висела с одного края на стальном изогнутом крючке, а с другого была прикреплена к вкопанному и тоже свежеструганному столбику двумя кусками, нарезанными из автомобильной шины.
 – Зырьте, ребята, сколь цвету! – Вовяш восхищённо дотронулся до свисающих беленьких кисточек с переплетённых зелёных веток черёмухи. – Ягод наедимся летом!
– И от дома недалёко! – поддержал брата Толяш. На секунду задумался и неожиданно выдал: – Мы первые сюда пришли, значит, земля наша!
– А чтоб все знали, что наша, построим здесь шалаш, – Егорке пришла в голову дельная мысль. Он тут же заметил, как у старшего из братьев после его слов даже как-то посветлело лицо, и воодушевлённый, добавил: – И назовём штабом!
       За полчаса новые друзья исследовали садик, заглянули во все углы и утайки; у сплошного забора с восточной стороны оцарапали ладони об упругие побеги малины, перебежавшей сюда из соседнего огорода, что был заслонён густым и высоким малинником, не дающим разглядеть поверх ограды, что же там еще есть, кроме возвышающейся белёной стены и шиферной крыши частного жилого дома. Оттуда в сторону мальчишек раза три тявкнула невидимая собака и, потеряв всякий интерес – никто ведь не лез через забор на охраняемый участок, – притихла. Северная сторона садика тоже огорожена щелястыми, заострёнными досками, за которыми, чуть отступив от изгороди, белым, развешенным по кустам ворсистым ковром благоухала черёмуха. На западной стороне забор отодвинут метров на пятьдесят от зарослей, а всё свободное пространство разбито на несколько участков свежевспаханной пашни, наверное, чьи-то огороды.
– Шалаш будет здесь! – Витя указал рукой на залысинку с редким разнотравьем у забора, левее побегов колючей малины. – Тут доски плотнее – для задней стенки; берёзки рядом, мы на них наблюдательный пункт сколотим.
– А как туда забираться? – Егорке понравилась Витина идея, но были сомнения. – Лестницу замучишься приставлять, места мало – кругом кусты!
– А ничего и не надо приставлять, – улыбнулся Витя. – Толстых черешков напилим, набьём по стволу – аж до самой вышины!
Оба младших брата согласно закивали белобрысыми льняными головами. Толяш снова собрал свои бровки к переносице и, просияв, добавил:
– Чтобы в дождь не поскользнуться, на перекладинах сделаем надпилы, как на подошвах у ботинок.
        Без всякой команды, не сговариваясь, мальчишки разбрелись по садику в поисках материала для будущего шалаша. В зарослях низкорослой акации Егорка наткнулся на сухую, прикрытую кое-где прошлогодней допревающей листвой увесистую ветку, вытащил её на полянку и осмотрел. Уже без коры, метра два в длину, она удобно ляжет между прожилиной забора и двух приклоненных друг к дружке таких же, как она, но толше и короче, вкопанных веток при входе в шалаш. Обломал тонюсенькие отростки и поволок к месту сбора.
       Витя и Толяш пристраивали две неширокие, испачканные глиной доски к ограде. Услышав шум, они разом обернулись к вылезшему из чащобы другу.
– Ништяк! Эта ветка само то… – Витя прислонил доску к забору и направился к Егорке, продолжая при этом говорить: – А доски добыли на стройке, от котлована притаранили. – Он указал рукой на лежащие под кустом перепачканные, с торчащими и загнутыми гвоздями, дощечки. И весело заглянул Егорке в глаза: – Соберём обрешётку, примерим, а завтра выпрошу у папки ножовку, молоток и выдергу. Всё сколотим. Сделаем стены из веток и листьев.
     В это время из зарослей черёмухи от калитки раздалось жалобное повизгивание, мальчишки переглянулись. На полянку из чащи выбрался младший из братьев Вовяш, глаза его счастливо поблескивали, к рубашке на груди он прижимал обеими руками крупного щенка, который всё норовил вырваться.
– Я шарился в лопухах и чуть не раздавил... – Вовяш перевёл дыхание и сбивчиво продолжил: – Там ямка незаметная, провалился, и чуть не на щенка! Лохматенький! – Вовяш восхищённо оглядел ребят. – Теперь у штаба свой охранник.
– Часовой! – не утерпел Егорка и поправил: – Охранники на складах, а при штабах часовые.
– Часовой, так часовой, – легко согласился Вовяш. – Как назовём?
– Дружком! – вступил в разговор Толяш. – Ведь мы сегодня подружились!
     Все согласно закивали головами.
- А у меня уже есть свой пёс – Байкал, - похвастался Егорка.
- А чё ж сюда не притаранил? – загорелся Толяш. – Им вдвоём бы, знаешь, как веселее стало…
- Папка сказал: как найдём, куда определить – привезу.
- Чё ж, будем ждать, - закрыл тему рассудительный Толяш.

                2

       Дом продолжал заселяться. Каждый день мимо котлована к нему по гравийной однопутке осторожно подъезжали, гружёные мебелью и прочим домашним скарбом, бортовые машины. Траншею вдоль дома засыпали и утрамбовали. Сейчас рабочие заканчивали выкладывать бетонные бордюры, чтобы ни сегодня – завтра начать асфальтировать придомовую дорогу. От подъездов к бордюрам на тротуары уже был положен асфальт. Он вкусно пах чем-то чистым и новым, и немножко бензином.
       В эти же дни Алексей Петрович привёз на попутке Байкала, благо что было куда: на яру, ближе к обрыву, как ласточкины гнёзда, лепились небольшие хлевчики и стайки с пригороженными участками. Буквально за неделю отец, а он был в очередном отпуске, выписав досок и напилив на столбики сушняка в заречном лесу, огородил себе с полсотки земли и начал строить сарай.      Брёвнышки из леса помогал переправлять через Ульбу и таскать по земляным ступеням наверх и Егорка, хотя Алексей Петрович на этом сильно и не настаивал, однако теперь отец не отказывал себе, видя, как сын старается не отставать от него, иногда одобрительно кивать и ласково трепать Егорку по плечу. От этого парнишка был готов взлететь на небо, даже и без помощи каких-то там крыльев!
      Эти просторные июньские дни и у большинства из новосёловской ребятни были горячими и пролетали как стрелы из самодельных луков, что они на мастерили себе из толстых ивовых загнутых веток, стянув их концы жгутом. Опять же взять хотя бы Егорку. Встанет утром, плеснёт на лицо холодной воды из-под крана, наскоро пережуёт свежую котлетку, запьёт сладким чаем, сунет в карман штанов кулёк с куриными косточками или пару кружочков колбаски со шкурками, припасёнными с вечера для Дружка, захватит бидончик с похлёбкой для своего пса, заскочит на участок, покормит Байкала, отцепит с привязи и бегом в садик. Выберет момент, когда его пёс умчится рыскать по кустам, высыплет гостинцев Дружку, чтобы и тот побаловался.
       Команда за это время пополнилась новыми ребятами. Теперь их было десять человек: Юра, одногодок Егорки из третьего подъезда, Женька – ровня Вовяша из пятой квартиры; братья Коля и Серёжа, что поселились на втором этаже в четвёртом подъезде, быстроглазый третьеклассник Витя Ярушин из квартиры над ними. Ему тут же дали прозвище Витя Малой. Девчонок в отряд ни за что не принимали, хотя младшая сестрёнка Егорки Света и её новая подруга сестра Юры из третьего подъезда Тома просились взять их санитарками. У нас, говорили они, есть и сумки, надо только нашить по бокам красные кресты, и девчонки робко подносили непреклонным мальчишкам под нос свои тряпичные сумочки с кожаными ручками.
– Война – не девчачье дело, – стараясь придать голосу суровые нотки и под одобрительный гул друзей однажды отрезал Егорка. И, опережая все пререкания, быстро добавил: – Маленькие вы еще, играйте в куклы в песочнице. А здесь опасно, за забором живёт здоровенный пёс! Мигом загрызёт!
- А мы не очень и боимся, - робко отвечали подруги и вдруг смелели, будто найдя поддержку: – Байкал и Дружок за нас!
- Вовяш, отведи девчонок до калитки!
      Был еще один негласный повод выпроводить из садика младших сестрёнок: мальчишки уже покуривали втихаря, а те по своей душевной простоте могли проболтаться родителям, и тогда бы ребятам точно не поздоровилось.

      К июлю был почти полностью оборудован штаб: по кустам навесили на шахтовой проволоке пустых консервных банок – это на случай незваных гостей; накопали ям-ловушек, наподобие той, из которой Вовяш извлёк Дружка; соорудили наблюдательный пункт на берёзах в виде объёмистой корзины, устелив пол толстыми досками и накрыв крышу толем; в шалаше постелили две широкие доски. Это было Егоркино предложение, когда он возразил ребятам, решившим пол застелить нарванной травой и уже натаскавшим охапки её со всех углов садика.
– Сено пыхнет, стоит уронить спичку или бычок, – вразумлял он друзей. – Если и спасёмся, родичи в сад больше не пустят. Еще и набздают за милую душу!
      Мальчишки согласно закивали головами, а вечером Коля с Серёжей пробрались на стройку и наутро в шалаше был постелен добротный, опиленный ровно дощатый пол.
     Вскоре выяснилось, что не одни они такие со своим штабом, у ребят из соседних, давно обжитых домов тоже есть землянки и штаб, только те находятся в черемушнике на крутом склоне яра, за гаражами.
     Егорка с Юрой искали тропинку или просвет в кустах, чтобы спуститься вниз к реке, когда вдруг зазвенело и забрякало у них под ногами, и друзья запутались в проволоке, развешенной в траве между кустов. Откуда ни возьмись, перед ними выросло несколько вихрастых и незнакомых мальчишек, у них были деревянные мечи, а у самого юного крепыша на голове ушитая старая солдатская пилотка и в загорелых руках лук с натянутой стрелой с жестяным наконечником. Они задиристо обступили непрошенных гостей.
– Кто такие?
 – Счас мы вам накостыляем!
– Чтоб не шарились, где попало!
 –  Откуда мы знали, что это именно ваше «где попало»? – Егорка с примиряющей улыбкой огляделся вокруг. – Думали, здесь спуск к речке.
 – Ишь ты, он еще и умничает!
 – Врежь ему, Васька, мечом промеж глаз, чтоб знал, с кем связался, – заершился самый юный из ребят, продолжая всё также натягивать лук в сторону незнакомцев. – Иль я счас стрелой ему прямо в пасть жахну!
 – Да у тебя, малец, еще мамкино молоко на губах не обсохло, так разговаривать со старшими!
 – А вот и посмотрим!
 – Ну-ка, ну-ка, братцы! Не шумите. А ты, Сашок, лук-то убери из-под носа у ребят, – из-за роскошной ветки черёмухи на пятачок вышел паренёк примерно одного с Егоркой возраста, курносый, с широко поставленными серыми глазами и девчачьими ресницами. Ребятня притихла и отодвинулась с центра пяточка, пропуская его вперёд. – И откуда вы такие взялись? Почему я вас не знаю?
 – Потому что и мы тебя, парниша, тоже не знаем!
 – А-а! Я понял: вы из нового дома. Давай знакомиться. Меня Гена зовут. А это мои бойцы, – паренёк по-доброму усмехнулся. – Называть по именам не стану, всё равно не запомните. Если вражды не будет, еще перезнакомимся.
 – Меня зовут Егор, его – Юра. Враждовать - не по нам. Места всем хватит, – паренёк по-хозяйски обвёл рукой вокруг, захватывая не только яр, но и уголок черёмухового садика, видневшийся из-за угла их дома. – А воевать, сражаться – это уж точно.
– Нас – армия, а вас-то сколь? Ты, да я, да мы с тобой… – насмешливо глянул на них Гена. – Наберёте отряд, тогда и приходите. Ваш дом еще не весь заселился, а у нас в отряде ребята с четырёх домов. Мы вас просто задавим!
– Не храбрись, Генок! – Егорка тоже входил в азарт. – Забыл, что ли, как Суворов говорил: «воюют не числом, а умением!».
– Знаю я, тоже книжки читаю, – ровным голосом продолжил командир новодомских. – Я хочу предупредить, Егорка, чтобы ни ты, и никто из твоих не лезли на нашу территорию. Сейчас вам её обозначу. Вон там гаражи, за ними ступеньки под яр – это нейтральная полоса. С той стороны ваша земля, с этой – наша. Зайдёте сюда, возьмём в плен. Свяжем, верёвки у нас уйма. До вечера продержим в крапиве, чтоб в другой раз неповадно было.
       Мальчишки одобрительным смехом поддержали своего командира, а Егорка с Юрой молча развернулись и направились к указанным гаражам, то есть к тропинке, спускающейся под яр к шумевшей реке.
      Ступени, аккуратно вырезанные в суглинке, были широкими и посыпаны мелкой галькой и речным песком, и сбегали к Ульбе спиралью, скрадывая крутизну подъёма и спуска. Егорка шёл по ним и досадовал на себя: что ж это он, раззява, когда они с отцом из-за речки напрямки волочили по крутяку брёвнышки на сарай, не догадался пройти влево еще каких-то тридцать метров до этого ухоженного и удобного подъёма! Насколько бы легче было поднимать заготовленный лес… Зато теперь другое дело, - мысленно успокоил себя парнишка и прибавил шагу.
     Внизу тропинка прижималась к плетёной из веток акации изгороди чьего-то огорода и заканчивалась крутым поворотом к прибрежной полянке. Весенний паводок давно прошёл, река высветлилась и бежала вдоль яра прозрачная, с бирюзовыми волнами посредине и подсыхающими валунами, и плитами, торчащими из воды там и сям. В неглубоких заводях на каменистом дне поблескивали крупицы слюды и сновали стайки серебристых мультявок-гальянов.
– По этим бы волнам да на болоне! – вслух размечтался Юра, поправляя свисающие на лоб вьющиеся русые волосы. – Папка на БЕЛАЗе руду возит из карьера. У ихних самосвалов – видел же? – какие огромные колёса. Я попрошу, чтоб он достал камеру. Надуем и поплаваем!
– Ну что, Юрок, испробуем? – Егорка разулся и осторожно потрогал ногой пробегающую воду. – Тёплая! Ты когда-нибудь плавал по таким волнам?
– На Громотухе в бору, в пионерском лагере в прошлом году.
– А я тоже на ней, только выше города на Гаване. Да и не раз, - сказал Егорка. - Мы и здесь с папкой уже были, только ниже за поворотом, брёвна из лесу таскали.
- А переходили где?
- Там Ульба шире и мельче из-за перекатов, глубина чуть выше колен.
- Понятно, - сказал Юра. – Теперь будем знать, где брод. Чё, искупнёмся?
      Мальчишки скинули одежду и босиком в одних плавках пробежали по щекочущей ступни травке-муравке берегом вверх, выбрали пологий спуск к Ульбе, и по плоским разноцветным, мозаично выложенным каменным плиткам и окатышам забрели в воду. На первый раз Егорка решил не нырять в волны – мало ли чего там может таиться, еще напорешься лбом на острую грань какого-нибудь валуна! Осторожно, прощупывая пальцами ног дно, зашёл по пояс ближе к стремнине и, стараясь попасть в самые волны, погрузился по шею в проносящийся поток освежающей воды.
      Волны были широкие, с барашковыми завитками по гребням; стараясь держаться на плаву, паренёк опускался вместе с волной до самой нижней точки, и тут же его выносило упругим течением ввысь, и опять роняло ко дну. Раза три он больно ударился коленями о камни, и после этого, сообразив, что нужно делать, стал яростно бултыхать ногами, стараясь удерживать их как можно ровнее и ближе к поверхности. Это получилось, и остальные метров пятнадцать Егорка проплыл по волнам без приключений, пока вразмашку не пристал к берегу в одной из заводей, подмывающих толстые корни высоких прибрежных тополей. Следом, счастливо отфыркиваясь, причалил и Юра.
– Вот здорово! Обсохнем, сбегаем за ребятами в садик, и приведём сюда.
– В самую точку, Юрок, – согласился Егорка, выбирая место в осыпающемся суглинистом берегу, чтобы выбраться на тропинку, косо петляющую между тополями и яром. – Этот берег будет нашим тренировочным лагерем. А там, – он указал на стену густого смешанного леса на той стороне реки, – в чаще настроим шалашей, расчистим поляну и будем тренироваться. И в пограничников играть, иль в казаков-разбойников.
      С этого дня у ребят стало два штаба: верхний – в черёмуховом садике, и нижний – под яром за рекой. К августу дом заселился весь, и теперь в отряде было двадцать семь человек. Утрами мальчишки сходились у шалаша под берёзами, осматривали всю территорию: целы ли банки на ловушках, не порваны ли провода, приводили в порядок полянку и тропку к ней, оставляли часовых, одного у шалаша, другой по набитой лестнице взбирался на наблюдательный пункт на берёзах.
     После короткого инструктажа и назначения тех, кто, сменяя друг друга каждый час, в течение дня будет дежурить в верхнем штабе, пацаны гурьбой бежали под яр на речку. Оставлять именно так решили из-за того, что как ни крути, а одному, да еще жарким летним днём, даже и в живописном садике, находиться быстро наскучит. Однако главное всё же заключалось не в этом: в случае приближения к лагерю новодомских один из часовых мог огородами выбраться из садика, сбежать под яр и предупредить отряд.
 – Протянем шахтовый звонковый провод из садика к речке, – предложил Толяш, когда однажды, сидя на тёплых камешках у реки, ребята гадали, что еще бы придумать для связи между штабами. Тут Толяш как всегда сдвинул белёсые брови, поправил указательным пальцем очки на переносице: – Всё-таки лучше два провода: первый отсюда в садик, мы на один его конец привяжем гладкую палку, как ручку, а на другой, который пробросим, привяжем консервную банку. На втором, из садика, сделаем всё наоборот, – Толяш еще подумал и произнёс: – Жестяные банки надо из-под сливового сока – они больше. Пробьём на дне дырку, просунем провод, а внутрь навяжем крупную гайку, чтобы звонила громче.
– У тебя, Толяш, не голова, а дом Советов!
– Слушайте, лаз на крышу в нашем подъезде, – у Юры заблестели глаза. – Я уже забирался на чердак голубей ловить.
– Ну и как, поймал хоть одного? – поинтересовался Серёжа.
– Где там! Надо силки или петли, тогда может и поймаю. Да я не об этом. Чтоб никто провода не оборвал, их нужно пробрасывать как можно выше. Через чердак мы заберёмся с верёвками на дом, поднимем провода и пропустим через крышу.
 – Само то, – Толяш опять наморщил лоб: – Провода будут на такой высоте, что никакой кран с земли не порвёт, и спустятся внатяжку к яру и к садику, а там их закрепим на верхушках деревьев.
- Помечтайте еще! – насмешливо сказал Егорка. – А мозги включать не пробовали?
- Чё ты про какие-то мозги…
- Толяш дело предлагает…
- Ладно бы рядышком, - вроде как согласился Егорка. – А на такую длину трактором нужно дёргать, чтобы услышали…
- Дак чё, без связи тогда?..
-Нет. Просто надо пройтись до яра, найти самый короткий путь. Да чё там, я итак знаю, - Егорка махнул рукой в сторону сада, что тянулся на метров двадцать до самого обрыва к реке. – Вот так пробросим, чтоб свободно висели на деревьях. Правда, придётся не от штаба протянуть, а вон с того угла, если что, добежать пара пустяков. И ботало сделаем, как сказал Толяш.
– Колокольчик внизу замаскируем на ветках, – метнув очередной блинчик по воде и обернувшись к друзьям, поддержал разговор Витя. – Через речку провод тянуть не нужно – и так ведь расстояние длинное, да и сил хватило бы хоть дотуда его дёргать. Закрепим на тополе, на этом берегу, и если под самой кроной да язычок приладить по звонче, то и слышно станет везде.
- И я думаю, что два провода не надо, - сказал Егорка. – Ботала хватит одного на берегу. Мы же всегда то на речке, то в том штабе…

       Нижний лагерь представлял собой вытоптанную полянку и шалаш под могучей сосной. Сегодня у отряда нечаянный праздник: утром Витя стянул у отца из серванта из стопки десятирублёвых хрустящих купюр одну красную бумажку, сбегал в магазин и принёс сюда палку колбасы, булку хлеба, кульки халвы и глазурных пряников, три бутылки лимонада. Но самыми манящими для ребят оказались две упакованные в непромокаемый целлофан голубые с золотистыми самолётами пачки дорогих сигарет «ТУ-134». Пир намечался знатный.
      Перед шалашом развели костёр, порезали колбасу на кружочки, навздевали их на прутики и обжарили на весёлом пламени. Коля и Серёжка так же приспособили корочки хлеба и запекли их на угасающем огне. Вовяш оборвал примятую и подвяленную траву вокруг костра и бросил на оранжевые угли.
– Надо подчистить, а то загорится вокруг. Так и шалаш спалим!
– Вовяш, мы задохнёмся от твоего дыма!
– Не-а! Ветра-то нет – дым столбом идёт в небо. Полезли в шалаш, дорогими сигаретками пошабим.
      Внутри было вместительно и прохладно, мальчишки расселись, где кому приглянулось, Егорка прислонился спиной к шершавому стволу сосны. Витя разорвал целлофан и, распечатав пачку, обнёс её по кругу. Все дружно затянулись, ароматный дымок слоями растёкся по шалашу, поднялся к солнечным снопам, что наискосок били из верхнего входного угла. И вдруг на обрамлённый хвойными лапками треугольник лаза легла чья-то огромная тень. «Эх, говорил же я, - быстро подумалось Егорке, - что надо бы сделать второй, потайной, вход в шалаш, да все тогда забазлали: сойдёт, мол, и так. Кто нас, дескать, в чащобе отыщет? Вот и попались!».
– Я всё голову ломал: где мои сыны пропадают? А вы сами выдали себя с потрохами. Напрокудили – получайте! – с нескрываемой угрозой пробасил высокий и сухощавый мужчина в лёгких бриджах и сетчатой футболке, в котором все узнали дядю Васю, отца Вити и его младших братьев. Он поигрывал длинным ивовым прутом. – Выходи, куряки, по одному!
      Ну, что ж – сиди, не сиди, а мимо лаза на волю не прошмыгнуть, вот и потянулась ребятня гуськом наружу. Дядя Вася легко подхватывал под локоток каждого вылезающего; примет – вытянет, ожгёт упругим прутом вдоль спины и отпускает: лети, мол, голубок, ломая кусты, прочь, да в другой-то раз рот свой не марай табачищем! Бежали все примерно в одном направлении, потому и встретились на прибрежной полянке метрах в тридцати выше по течению.
– Вот влипли, дак влипли! – Славка из первого подъезда задрал рубашку, подвернул ладонь и нащупал на спине под лопатками вспухшую красную полоску. – Больно-то как!
– Почему он нас выследил? – задумчиво произнёс Коля. – И сумел так незаметно подобраться!
– А что здесь гадать, – Толяш указательным пальцем поправил очки. – Вовяш своим дымом навёл папку. Из наших окон весь лес как на ладони.
– Витя, а вдруг ваш отец узнал, что ты червонец спёр, и теперь вам еще и дома попадёт? – озарило Егорку. – У тебя хоть сколь денег осталось? Ты посчитай. А мы будем думать, где еще найти. Я прав, ребята? – обратился к друзьям. – Мы же все ели и курили. Должно быть всё по справедливости.
– Не бери в голову, Егорыч, – Витя улыбнулся. – Если бы папка пришёл из-за денег, он бы нас домой загнал, и мы бы знаешь сколь не видели улицу, а он, как и всех, только по разу стеганул прутом и отпустил. Значит – это нам только за сигареты. Братцы, одну-то пачку я успел спрятать в штаны, счас и покурим!
– Нет уж, я, наверно, брошу курить, – покачал кудрявой головой Юра. – А то каждый раз приходится искать, чем заедать запах: у нас дома никто не курит.
– А я, однако, покурю, – потянулся к предложенной пачке Коля. – Чего-то меня всего трясёт…
      Спустя два дня первая смена дежурства в штабе выпала Егорке и Сергею. Серёга как вскарабкался утром на берёзовую вышку, так и полёживал там, то ли дрыхнул, то ли что читал – снизу и не разглядеть. А Егорка обошёл территорию, проверил висящие жестяные банки, оглядел прикрытые хворостом и листьями ямки – ловушки, после чего вернулся в шалаш, достал из сумки книжку про трёх мушкетёров и погрузился в чтение. Вдруг со стороны калитки послышался шум, кто-то невидимый за кустами чертыхнулся старческим женским голосом, на несколько секунд всё стихло, а потом началось:
– Люди добрые, помогите! Ой, ты ноженька моя! Да неужли сломала?.. Язви в душу энту ямину!
     Егорка бесшумно прокрался по кустам до того места, откуда можно было увидеть, что происходит на полянке у внешней ограды. Бабушка Сергея и Коли, живущая вместе с ними в их трёхкомнатной квартире, сидела, избочась, с выбившейся из-под ситцевого платка прядью седых волос, на краю широкой и глубокой ловушки. Одна нога у неё была подогнута под смятую шерстяную юбку, другая, оголённая до колена, свешивалась в развороченную яму. Хорошо, хоть, обалдуи не навтыкали заострённых колышков на дно. Тогда бы точно никому не поздоровилось!
– Баба Катя! Да как же ты умудрилась в яму упасть? – с невинным видом паренёк выбежал из кустов и бросился помогать старушке подняться на ноги.
– Да вот, Егорушка, видишь, какая оказия приключилась, – бабушка уже пришла в себя, несколько успокоилась. – Дай-ка, обопрусь на твоё плечо, ноженька-то шибко ноет! Ты же знаешь: мы ить кролов дёржим, а им травка свежая ой как люба! Я и удумала недалёко от избы молочаю порвать, да кроликам снести. Внуки-то на речке таперь, до того ли им! Родители на работе. Ой-хо-хошеньки! Вот угораздило старую! Да ить кто-то ж их нарыл, пропастин-то иродовых? Егорушка, миленький, ты меня до калитки проводи, там уж сама как-нибудь доковыляю, а ты уж вернись сюды, да забросай энту постылую ямину. Очень тебя прошу!
       Выведя бабу Катю за калитку, Егорка прошёл по тропинке к шалашу, и уже наклонил голову, чтобы влезть внутрь, как услышал приглушённый Серёжин голос.
– Бабушка-то жива?
– Спускайся, внучок, с верхотуры. Поговорить надо.
      Вид у слезшего с наблюдательного пункта Серёжи был такой растерянный, что Егорка дружески потрепал друга по плечу.
– Жива и здорова твоя бабуля, только немного прихрамывает.
– А я её сразу по голосу узнал, но прибежать на помощь испугался. Она бы точно подумала, что это я специально для неё выкопал ловушку. Утром баба Катя попросила меня нарвать кролам молочаю, а мне некогда, надо ж на пост, вот мы и поцапались. Надо бы дураку догадаться взять мешок и пока дежурим, набрать этой грёбаной травы!
– Да уж – умная мысля всегда приходит опосля! Ничего, Серёженька, будем исправлять нашу ошибку.
– Что за ошибку?
– Да заравнивать эти чёртовы ямы! А то ведь еще какой-нибудь дедок или бабка заглянут в сад и уж точно переломают себе ноги.
 – А вдруг ребята будут против? Столь ловушек накопали – новодомские сроду бы не прорвались… Может, дождёмся всех?
– Ждать-то чего? Давай на угол к рукоятке с проводом. Бери да дёргай, что есть силы. Наши с реки и прибегут.
      К полудню все восемь ям-ловушек были забросаны землёй и дёрном и притоптаны так, чтобы впредь никто, бродя по саду, даже невзначай не оступился и не подвернул ногу. Взамен ловушек насобирали пустых консервных банок и дополнительно развесили по всему внешнему периметру.   

      Июльское солнышко припекало что надо. Загорелые до черноты мальчишки полёживали себе на горячих разноцветных и плоских плиточках, выложенных рядками на берегу Ульбы с лесной стороны. Наплавались по волнам от души и теперь отдыхали.
      Ночью, как это с завидным постоянством происходило в середине сибирского лета, улицы и переулки посёлка освежил тёплый дождик, и умчался куда-то восвояси, попутно очищая от туч звездное небо и готовя зенит к прохождению через него жаркого дневного светила; а на ущелья и вершины ближайших гор скорее всего в эти же часы обрушился обвальный ливень, потому что река с самого утра неслась вспученная и мутная.
      Ближе к обеду Ульба посветлела, однако волны не упали, и это купальщикам сильно нравилось. Зайдёшь в такую воду, приловчишься к несущемуся потоку, прыгнешь, поймаешь волну, и уж она-то с какой радостью тебя подхватит и понесёт вниз по течению на своей упругой и эластичной спине! Здесь только и успевай бултыхать ногами, чтобы они оставались на весу, и коленки в кровь не бились о подводные камни, да не забывай разводить руками в согласии с гребнями волн, и, конечно же, упрямо держи свою мокрую и счастливую голову с прилипшими на лбу волосами как можно выше над водой.
- Парни, - Егорка приподнялся со своей лежанки и, садясь поудобнее, свернул ноги калачиком. – Кто за мной?
- Куда? – лениво откликнулся Витя.
- Да в лес, выломаем себе по хорошему посоху и перебредём на свой берег вон по тому шиверу, - Егорка махнул рукой вверх по реке, откуда под значительным уклоном дробными, схожими с блестящей рыбьей чешуёй, волнушками бешено неслась Ульба.
- А не собьёт? Там же, видишь, перекат чуть ли не в узел закрученный, где же устоишь! Вон даже валуны тащит… – засомневался Витя.
- А палки-то нам тогда зачем?
- Ну, я, например, думал, что на дрова… - подал голос Толяш. – Перетащим на ту сторону, а завтра картошки захватим и напечём в камнях.
- Я тоже об этом подумал, - бойко поддержал друга Витя Ярушин. – А то ведь под яром всё уже сожгли, все кусты обшарили. Колька вон сказал: надо бы заборы от штакетин проредить…
- Ты чё, Малой, плетёшь? – взвился Колька. – Счас как врежу промеж рог!
- Я тебе врежу, дылда! – сходу впрягся Егорка и подскочил с места. – С весны ж договорились, что здесь не пакостить! Да и вообще – мы же все соседи…
- Наш папка рассказывал, - примиряюще начал Серёжа и посмотрел на старшего брата: - Помнишь, Колян?
- Мало ли чё батяня говорил…
- Ну, про то, что даже волк из той деревни, где он рядом жил, никогда ни курей, ни гусей, ни скотины не резал и не трогал. А вроде бы даже всё вокруг и охранял, заодно и других волков отгонял.
- Ну, какие мы волки! - улыбнулся Витя. – Однако такие вот повадки от них неплохо бы и перенять…
- Слушай, Егор, - громко вздохнул Серёжа: - Поди не нужно лезть на перекаты…
- Это почему ж?
- А вдруг под колени кого подобьёт и поволочёт…
- Чё, впервой, что ли? – усмехнулся Егорка. – Выберешь место и пристанешь к берегу!
- Если успеешь, - не унимался Серёжа. – Вода-то высокая, а ниже, перед нашими волнами, видишь острые валуны торчат? Расхлещет об них так, что костей не соберёшь!
- Струсил, что ли, Серёга? – Егорка оставался непреклонным. – Шагай тогда на волны и там переплывай – никто не держит!
- Да я как все… - обиженно пробормотал мальчишка и не удержался: - Ты-то чё языком мелешь? Базарь: когда это я и где хоть раз струсил?
- Не бери в голову, Серёжа, - Егорка понял, что брякнул лишнего. – Это я так… вырвалось… Ну, что, братцы, айда за палками!
 
       У берега в затишке на подводных валунах и крупной гальке зелёной щетинкой наросло что-то вроде водорослей или мха. И хотя дно в основном было хожалым, однако из-за этих природных наростов чрезвычайно скользким, поэтому ступать на камни босыми ногами нужно осторожно и обязательно на полную ступню; укрепиться, подвигав пяткой туда-сюда, и только убедившись, что основание прочно, ставить вторую ногу на следующий шевелящийся от водорослей камень. Благо, речка горная прозрачна, видно, как на дне на песочке, что нанесло между камней, поблескивают крупицы слюды и по тихой воде снуют стайки мальков.
      Стоит замешкаться, и тут же ощущаешь лёгкое покалывание по ногам – это крохотные рыбки пробуют твои пальцы и щиколотки на вкус. Взбаламутишь воду посохом, разгоняя любопытных мальков, переступишь на выбранное место ближе к перекату, глядишь, а эта неугомонная стая опять уже вьётся вокруг твоих босых ног.
     Невольно улыбнёшься, продолжишь путь, и вскоре, по выходу на грохочущий шивер тебе не до разглядываний рыбок, здесь как бы удержать равновесие и не угодить в безжалостные жернова этой водяной мельницы, что своим яростным потоком перемалывает с брызгами всё, что попадается на её пути, и что она сумеет захватить в свои водовороты.
     Егорка рассеянно отвёл взгляд от воды, раздумчиво покачал головой и перед тем как ступить из относительного затишка в несущийся дробной волной перекат, опёрся на толстый, кривоватый сук и обернулся к ребятам, что не цепочкой друг за другом, а в живую россыпь следовали за ним.
- Никто не сбздел? А то можно и назад! Пока не поздно!
- Чё ты под руку заладил, Егорыч? Ты глянь-ка на пацанов – орлы! – весело крикнул Витя и не преминул шутливо поддеть друга: - Поди сам струхнул? Вот и вытанцовываешь тут…
- Не-а! – ничуть не обиделся Егорка. – Это я для задора, чтоб никто не уснул по дороге!
      Ребята рассмеялись и некоторые задрали свои посохи вверх, воинственно потрясая ими над собой:
- Вперёд!
- Веди, атаман!
- На абордаж, командир! – звонкий голос Малого перекрыл шум реки и, восторженный мальчишка широкими прыжками с камня на камень, что кое-где выглядывали из воды, принялся резво преодолевать перекат.
- Тебя какая муха укусила? – только и успел крикнуть Егорка, и в то же мгновенье вся команда увидела, как Витёк Ярушин, всего-то несколько сантиметров не допрыгнув до спасительной поверхности очередного плоского камня, плюхнулся боком в бурлящий поток, окунулся с головой, потеряв при этом свой посох, и парнишку поволокло вниз, больно швыряя при этом на плиты и тут же стаскивая с них обратно в Ульбу, будто рассерженная река напоследок решила поиграть со своей добычей, этим сосунком и недотёпой, прежде чем забрать себе его юную душу.
      Егорка отбросил посох и, балансируя по воздуху раскинутыми руками, побежал вниз по перекату вдогонку за захлёбывающимся пацанёнком, которого стремительно несло на острые, как клыки огромного зверя, валуны, после которых река чуточку смирялась, потому что дно русла выравнивалось, однако мимо вот этой опасности проплыть было непросто и для более опытных взрослых, и что уж тут говорить о мальчишке, с год как научившемуся держаться на быстрой воде.
     Волны сзади подбивали Егорку под коленки, тугой низовой напор выворачивал ступни, пару раз парнишка падал, его подхватывало бешеное течение с намерением повертеть на стремнине, как большую тряпичную куклу, однако не на того река напала – Егорка, выставив вперёд ноги и притормаживая, цеплялся пальцами рук за дно, какие-то секунды, катясь вниз по окатышам, выжидал момент, и вдруг ловко выпрыгивал из потока и еще быстрее бежал за Малым, до которого оставалось всего-то метра два, а Витьку Ярушину до встречи с гибельными валунами и того меньше.
     Потом Егорка и сам не мог точно вспомнить, как это он буквально в последний миг успел выхватить нахлебавшегося воды мальца из потока и едва ли не перед носом у опасных клыков оттащить обмякшее тело от стремнины к берегу. Зато в памяти крепко отложилось, какими обезумевшими и нездешними были выпученные глаза у Малого до того, пока тот не стал потихоньку возвращаться в этот солнечный мир.
- Цел? – орал первым подбежавший по берегу Витя.
- Вроде живой… - как бы нехотя отвечал Егорка. – Тока, видишь, все коленки в кровь и бок оцарапан…
- Да я не про тебя! Малой как?
- А чё ему? В себя приходит… Отлёживается на камнях.
- Как бы ты его заикой не сделал… С перепугу…
- Сам ты, Витяша, заика! Раскудахтался здесь! – Малой приподнялся на плите, на которую его второпях уложил Егорка. – И у меня все ноги побиты да воды полное брюхо. А так ничего – хорошо искупнулись! – видно было, что мальчишка еще не до конца отошёл от адреналиновой эйфории, возбуждение оставляло его медленно. – Тока моим не проболтайтесь, а то папка выпорет и больше на речку не пустит.
- Да это уж точно замётано, - ободрил мальчишку Егорка.
- Всем скажу, чтоб - зубы на замок, - поддержал Витя и весело хохотнул: – А тебя, Малой, с боевым крещением!
 
                3

       Знакомство с окрестностями посёлка продолжилось, когда Коля однажды рассказал о пасеке, что приютилась в распадке на устье ручья Дурного. Если остальные ребята переехали из города, то Коля с Серёжей из соседнего дома, где прожили уже целых три года, и, естественно, все достопримечательности посёлка и тайги вокруг они знали лучше других новосёлов.
      Тропинка петляла вдоль яра по кромке зелёной, с белыми венчиками соцветий, картофельной пашни, плавно утопала в черёмуховые лощины и, наконец, выбегала на просторную приречную поляну, обрамлённую справа высоким галечным берегом Ульбы, а слева вызревающими огородами крохотной деревеньки Алтай в двадцать пять изб, миновала её и круто поворачивала к висячим добротным кладкам.
      Мостки такого типа Егорке видеть прежде не приходилось: на противоположных берегах вбито по две огромных металлических трубы с перекладинами поверху; через них, по краям, проброшены в натяг толстые тросы, с которых опущены к реке, в метре одна от другой, четыре десятка широких канатных петель. А на них постелены и закреплены внушительные, подогнанные друг к другу красноватые листвяжные плахи. Навесные тугие тросы использовались и как своеобразные перильца, и потому были стёрты до блеска.
       Кладки покачивались при ходьбе по ним, и возникало ощущение, будто ты оказался в гигантской люльке и тебя в любое мгновение может выбросить из неё. Однако ребята быстро приноровились к покачиванию кладок и, легко, с середины реки уже даже не используя перильца, придерживая одной рукой рюкзак за спиной, перешли на ту сторону. Так же легко и самостоятельно перебежали по кладкам опытный Байкал и подросший за эти месяцы лохматый Дружок. Пройдя через ровный, с золотистой корой и густыми изумрудными кронами сосняк, уткнулись в обрамлённую щебнем железнодорожную насыпь.
– Сейчас взберёмся на линию и дальше по шпалам аж до самого Дурного, а там свернём на тропку – и в гору.
– Колька, ты прямо настоящий путеводитель, – весело обратился к рослому другу Юра. – Скажи, где учился? Может и меня возьмут?
      Ребята дружно засмеялись, перескакивая через шпалы, а некоторые встали на рельсы и попробовали пройти по ним, осторожно ставя ногу на поблескивающую стальную и опасно гладкую поверхность. Дольше всех удержался, балансируя над рельсом с помощью раскинутых рук, еще один Егоркин одногодок и будущий одноклассник Вовка Бильский из первого подъезда. И это притом, что за плечами у него висел туго набитый продуктами и одеждой рюкзак. Этот смуглый и невысокий паренёк, с вьющимися тёмными волосами и чёрными восточными глазами, появился в доме с неделю назад, но уже на следующий день перезнакомился со всеми и был принят в отряд.
      Тропинка, сбежавши с насыпи сразу за железнодорожным мостом над грохочущим и разбрасывающим брызги пенистым потоком Дурного, несколько метров тянулась вдоль обрывистого затравевшего берега и резко уходила в тайгу, где, вильнув, выравнивалась и по зелёному коридору между высокими стройными пихтами полого поднималась в гору. Вскоре мальчишки натолкнулись на съёмные жерди, перегораживающей тропу поскотины. Вытаскивать их из скоб, прибитых к смолистому хвойному стволу, не стали, а поднырнув между жердями, пролезли на огороженную территорию.
– Это чтоб скотина не разбегалась, – пояснил Коля. – Гляньте туда – видите, по стволам жердочки изгородью уходят до скалистого склона и дальше до вершины по кушерам.
– Всё верно: откуда коровам знать правила дорожного движения, – по привычке поправляя очки, вставил Толяш. – Не будь ограды, вылезут на насыпь, паровоз их и собьёт. Жалко, да и пасечнику – убытки.
– Как бы мы жили без тебя, Толяш! – втянулся в разговор Вовка Бильский. – Ты всё умеешь объяснить лучше любой учительницы.

      Никогда раньше не видел Егорка столько крупных и ярких звёзд, причудливыми узорами вкраплённых в стиснутое горами чёрное небо над их ночёвкой. Костёр угасал, языки пламени кое-где еще вырывались из-под обгоревшей сухой лесины, но затмевающего всё вокруг света они уже не давали, хватало лишь на то, чтобы слабо обозначить спящих на земле вокруг костра ребят да поминутно выхватывать из темноты изножье вековой пихты, за которой едва угадывалась отвесная скала. Паренёк лежал на спине, положив голову на закинутые назад и сцепленные руки.                Ночь была безлунная и поэтому каждая звёздочка светила себе во всё своё удовольствие, да так отчётливо, что можно было, не напрягая зрения, сосчитать все её заострённые зубчики и грани. «Ну, прямо как блестящие значки на тёмно-синем бархатном лоскутке», – подумалось откуда-то издалёка, пока расцепленные руки сползали на грудь, а глаза слипались, и Егорка проваливался в освежающую темень с редкими вскриками ночных птиц, журчанием недальнего ручья и монотонной музыкой цикад.
       Разбудили Егорку такие звонкие трели и рулады, что в первые секунды казалось, будто он валяется на донышке огромной и гулкой посудины, по верхнему краю которой вкруговую расселся оркестр разномастных лесных пичуг, и все они самозабвенно играют на флейтах, дуют в трубы, бьют в литавры, пиликают на скрипках. Егорка открыл глаза, сел и огляделся. Светало. Кто-то из ребят еще спал, укрывшись фуфайкой; в сторонке, под шатром рябины Коля и Серёжа, спиной друг к другу рылись в своих вещах; Витя хлопотал у погасшего костра: поверх золы мастерил из щепочек что-то похожее на остроконечный шалашик. Две рогули и перекладина из толстой ивовой ветки, с вечера выдернутые и уложенные под кусты, чтобы не сгорели ночью в большом костре, опять были воткнуты на место, и держали закопчённые котелок и чайник со свежей водой.
– Витёк, там у меня в рюкзаке, в кармашке, кусок берёсты. Тебе ближе – бери, – говоря это, Егорка с хрустом потянулся и… чуть не поперхнулся от приступа смеха.
       Лицо у повернувшегося в его сторону Вити было потешным: из-под носа через щёки до ушей расходились чёрные кошачьи усищи, подбородок украшала блестящая от сажи бородка клинышком. Тёмной повязкой через лоб тянулась широкая и рваная полоса, русая чёлка на голове тоже, как вывалянная в золе, и лишь одни серые глаза были нетронутыми и внимательными. Однако это длилось всего мгновенье, потому что тут же в них мелькнуло недоумение, и Витя, расхохотавшись, едва не упал наземь, тыча в Егорку пальцем. Коля и Серёжа подняли головы от своих рюкзаков, глянули на них и друг на друга, неожиданно присели, хлопнули себя по коленям и, оба покатились со смехом в росистую траву.
 – Чего расшумелись ни свет, ни заря? Поспать не дают! – Толяш недовольно откинул фуфайку от себя, и впросонках уселся на её краешек, вытянув обутые в ботинки ноги в сторону костровища. – Такой сон перебили! Цветной, вкусный!
– Да ты, Толяш, на себя-то глянь! Ты сам весь: цветной и вкусный!
      Мальчишка, ничего не отвечая, сладко зевнул и снял с носа свои круглые очки. После этого достал из нагрудного кармашка чистый платок, протёр запотевшие во время сна под фуфайкой стёкла, водрузил их снова на переносицу и только тогда оглядел осмысленным взором столпившихся вокруг и помиравших со смеху друзей.
 – Вы чего это все поизмазались углями? – Толяш, как всегда задумался, и серьезным тоном продолжил: – Праздник, что ли, какой у нас?
– Эх, пацаны! Жаль, что зеркала нет, а то бы обрадовали нашего умника! У тебя, Толяш, усищи самые наибольшие, и борода самая густая. Ты чё, не чуешь?
– Ишь, какой аккуратист: рожа вся в саже, а он снял очки, опять надел, и не испачкал их ни разу!
      Понемногу веселье улеглось, ребята сбегали к ручью, умылись, Юра даже почистил зубы, выдавив из тюбика пасты на прихваченную из дома крошечную щётку.
– Слушайте, а кто нас всех так ловко разрисовал? – обратился Юра к рассевшимся вокруг разгорающегося костра друзьям. – Ведь пока не рассвело, никто и не видел, какие мы.
– Чего ты хочешь – спали-то все вповалку, как убитые.
– Не все, Егорыч, – откликнулся на разговор друзей подошедший с охапкой сухих веток Витя. – Под пихтой у скалы вовсю храпит Бильский. А рожа у него чистая да румяная.
– Значит, утомился, мальчуган, разукрашивая нас, – догадался Коля. – Вот молодец дак молодец!
 С минуту все помолчали, переваривая эту новость. Первым нарушил тишину обычно немногословный Вовяш.
– А мы чё – лысые, что ли? Пока дрыхнет, разукрасим и его.
       Сказано – сделано. И уже через минуту лежащий на спине Вовка, так и не проснувшийся от прикосновений крошащихся угольков и мазков зубной пасты, выглядел еще краше, чем друзья на рассвете. Чёрная повязка на лбу была расцвечена бело-голубыми мазками пасты, на щеках тёмные усы перечёркивали два светлых и жирных зигзага, на скулах и подбородке бурела шкиперская бородка, волосы заляпаны остатками пасты из опустевшего тюбика. Всё это проделал Серёжа, за которым еще раньше Егорка заметил одну особенность: и по асфальту, и по камням на берегу реки, и по лесу он ходил неслышно, ставя ногу на полную ступню, да так, что ни камешек не прошуршит, ни ветка не треснет. Это качество у него скорее всего было природным. Из расспросов мальчишки узнали от братьев, что их отец – охотник-любитель, а родом они из кержаков, что издревле селились по медвежьим углам этого таёжного края.
– Ребята, – обратился Егорка к товарищам, когда они, посмотрев издали на Серёжины художества, вернулись к костру. – Когда Бильский проснётся, не показывайте виду, что с ним стало, а понаблюдаем, пока сам не врубится, каким красавцем стал! Только не вздумайте хохотать раньше времени, а то всё испортите.
     Лучи солнца, поднявшегося из-за гребня горы за Ульбой, окатили ласковым светом походный лагерь. Из пихтача и со склонов, усыпанных поспевающими ягодами на кустах калины и черёмухи, как по мановению волшебной палочки с новой силой грянул примолкший было птичий оркестр. Витя осторожно приподнял с рогульки один конец ивовой перекладины и аккуратно, не расплескав ни капли наваристой похлёбки, снял с костра бурлящий котелок, отставил его в сторону, и то же самое проделал с закопчённым чайником, внутри которого напревали сорванные только что с кустов резные листья чёрной смородины.
        Из леса с того берега ручья по мелководью перебрели довольнёхонькие Байкал и Дружок. Лишь разок и надо-то было глянуть на их умные, слегка вытянутые морды, как всё становилось понятным: нос, усы у обеих собак перепачканы землёй, глаза сытые. Значит, славно поохотились и помышковали эти лохматые четвероногие добытчики! Заметив внимание к себе, псы дружелюбно вильнули хвостами и разделились, Дружок, пройдя мимо ребят, разложивших на постеленное старенькое одеяльце снедь и готовящихся поесть, улёгся поодаль в тенёк под огромный замшелый валун. А Байкал подбежал к сидящему с краю Егорке, лизнул тому щёку и, плюхнувшись на травку рядом, заглянул хозяину в глаза: дескать, зацени, друг ты мой любезный, как я обучаю охоте этого шалопая. Способный малый…
      Однако понежиться на травке псам не удалось – спустя минуту оба уже были на упругих лапах, шерсть на спине встала дыбом, глаза налились кровью, остервенелый лай ничего хорошего не предвещал. Было видно, как Байкал и Дружок сгруппировались, еще мгновенье и они ринутся грудью на того, кто стал причиной их мимолётного испуга и последующей ярости.
      Ребята обернулись в том направлении, куда намеревались бежать взбешённые псы и, давясь от смеха, покатились в разные стороны от настеленного стола. От скалы к костру шёл, размалёванный, как чёрт, еще не проснувшийся окончательно Вовка Бильский. Собаки, видимо, наконец-то признавшие паренька, так пока и не успокоились, но рычать всё же прекратили, прыгать раздумали и, поворчав какое-то время, опять улеглись, теперь уже вдвоём, под валун, демонстративно отвернувшись к лесу.
– Ничего смешного в том, что собаки бросаются на своих, я не вижу, – Бильский потянулся, передёрнул плечами и, закинув правую руку за взлохмаченную голову, почесал затылок. – Хватит, поди уж, пацаны, укатываться по траве. Забыли, что ль: смех без причины – признак дурачины! Я вот… – И тут размазанное скуластое лицо Бильского исказила гримаса горькой догадки. На миг он задохнулся, с шипением выпустил из лёгких воздух и потрогал растопыренными пальцами сначала лоб, потом щёки, скулы и подбородок. – Ну, вы даёте! Даже пасты не пожалели!
– Долг, Володя, платежом красен. Иди к ручью, да смой всю эту красоту. Пора бы уже пошамать!
     Ближе к полудню стало так жарко, что уже не спасала и лёгкая тень от полупрозрачного шатра рябины, где на постеленных фуфайках мальчишки резались в карты, в «подкидного дурачка». Правда, в игре участвовали не все. Витя бродил по ручью и что-то там выискивал. Вовка Бильский и Женька сладили себе под густо-лапой пихтой лежанку из таёжного разнотравья и сейчас дрыхли в холодке. Серёжа, освободив рюкзачок от лишнего и оставив только силки из шёлковой нитки и петли из тонкой стальной проволоки, свистнул Дружка, и убрёл с собакой по распадку вверх по ручью. Байкал вспрыгнул было на крепкие лапы, по переминался, даже вильнул пушистым хвостом, провожая уходящих ревнивым взглядом, но оставлять хозяина, играющего с Юрой, Костиком, Алёшой в подкидного, не захотел. Коля и толстый Валерка из четвёртого подъезда, один с плетёной корзинкой, другой с полуведёрным капроновым котелком, ушли в ущелье к россыпям – обирать среди замшелых камней с расстилающихся кустов блестящие ягоды отоспевающей чёрной смородины.
– Ну, как спалось? – раздался над играющими хрипловатый старческий голос. От неожиданности ребята вздрогнули, кое у кого даже карты выпали из рук, и ошарашенно, как по команде, все задрали головы вверх.
     Над ними стоял и улыбался высокий и поджарый дед в кирзовых ботинках, тупые носки которых выглядывали из-под брюк, в потёртом пиджаке и фуражке с тёмным пластмассовым козырьком; пышная седая борода закрывала ему полгруди, густые кустистые брови, как и пряди выбившихся из-под фуражки волос, тоже были белыми, а вот синие глаза в паутине морщин смотрели на сидящих молодо и доброжелательно.
– Видел вчера, как вы проходили вон тем берегом. Почто не заглянули? Чайком угостил бы. Да узнал бы, что нового в посёлке. Я ить там уж давненько не бывал: взяток нонче отменный, не отпускает. За пчёлками глаз да глаз нужон.
– Мы, деда, забоялись твоих собак, – говоря это, Костик из тридцатой квартиры подобрал с фуфайки своих пикового туза и крестового валета и продолжил: – Мы здесь первый раз, не привыкли. А незваный гость, папка говорил: хуже татарина…
– Ну, ну. Только это не про меня, – старик еще раз весело и дружески оглядел всех: – Милости прошу. Я проведу по краю точка, чтобы пчёлы не покусали. Даже ежли какая ужалит, руками не махать, а то они слетятся и так нажарят - мало не покажется. Но так-то пчёлкам нонче не до нас – кисточка да дягиль медоносят, тока успевай корпуса наставлять!
       Отложив карты, друзья с удовольствием слушали словоохотливого старика, и, хотя из сказанного половину не поняли, но о том, что такое «точёк», «кисточка да дягиль» и зачем и как «наставлять корпуса» спросить постеснялись.
       Тропинка на пасеку петляла через вековой пихтач и была усыпана палой хвоей, местами взбучена и переплетена толстыми причудливыми корнями. Их, согласившиеся идти с дедом Костик, Юра, низкорослый Алёша, сосед Свиридова по площадке и сам Егорка, ведущий Байкала в ошейнике и на толстой верёвке, легко перепрыгивали, едва поспевая за широко шагающим пасечником. На одном из поворотов старик остановился, отогнул загораживающую его лицо зелёную лапу, и, обратился к ним:
– Ребятушки! Что ж это мы, как немтыри какие, не ознакомились? Я – Артём Никифорович, можете звать просто: дед Артём. Теперь сказывайте и вы, чтоб я в память отложил: как зовут, кто родители, где проживаете?
       Мальчишки, стараясь быть, как и их новый знакомый, неторопливыми и обстоятельными, поведали о себе.
– Значит, вы из новостроек, – округлил разговор дед Артём. – С отцами вашими незнаком, вы ить новенькие, а я здесь живу уж почитай более полувека. Парнишкой приехал на строительство ГЭС, да так и остался. Тока сходил на войну на три года, – Дед опустил пихтовую лапу, она повисла над ребячьими головами, и, поворачиваясь вперёд, закончил: – Сейчас еще один свороток и выйдем на точёк. Не забыли, как вести себя с пчёлами?
      На пасеке ребятам понравилось. Выросшие в городе, в бараках и многоквартирных домах, некоторые из них до этого ни разу не бывали на русских дворах, хотя родители почти все родом из деревни, но раскулачивание, неурожаи хлеба и война принудили их перебраться в города, чтобы здесь налаживать свою жизнь.
       Точёк с тремя десятками крашеных ульев и гудящими, пролетающими с нектаром в хоботках пчёлами гости миновали благополучно; два огромных лохматых пса на цепи – один у калитки перед ручьём, второй у горы выше поляны – увидев чужаков, да еще и с вольной собакой, взвились и принялись было рычать и неистово носиться по периметру, но дед так рявкнул, что те в миг угомонились, проводили гостей настороженным взглядом, чуток постояли и опять ушли с жары в свои конуры. Утоптанной тропкой по края двора дед Артём провёл, с любопытством озирающихся по сторонам, ребят к высокому, крытому шифером крыльцу с резными перильцами и низкой входной дверью.
       Однако вопреки ожиданиям в бревенчатую избу старик их не пригласил, а спокойно прошествовал мимо и завернул за угол. Гости невольно переглянулись и последовали за ним. За углом, поближе к пихтачу, увидели еще один такой же дом, но был он с единственным большим окном без ставня; тогда как в первой избе окна радовали глаз не только чистым блеском стекол, узорчатыми наличниками, но и окрашенными в сине-белый цвет ставнями; опешить же мальчишек заставила стоящая на крыльце этого дома синеглазая девочка примерно одних с ними лет, в лёгком платьице и с тугими золотистыми косами с бантами, спадающими на загорелые плечи. Вот кого уж кого, а встретить в тайге беззащитную девчонку, да еще и среди кусачих пчёл – это было выше их понимания!
– Это моя правнучка Настенька. Помощница… – дед, конечно же, заметил замешательство ребят и погасил улыбку.
– Э-э, да у нас гости! – из-за пронизанного солнечными лучами пышного куста черёмухи, отделяющего избы от поляны с ульями, на тропинку вышел еще один старик. На нём был белый длиннополый халат, застёгнутый на все пуговицы, сетка с бородатого лица закинута на матерчатую шляпу с вшитым в неё стальным обручем. В правой руке у деда дымилась какая-то незнакомая ребятам посудина с кожаными мехами и жестяным носиком; в левой он держал фанерный короб, из которого выглядывали три навощенные рамки. – Где, Артёмушка, отыскал таких ясноглазых отроков? Сейчас я, юноши, опростаю дымарь, приберу рамки, да и вернусь.
– Деда, а можно, мы поглядим, как ты будешь это делать? – неожиданно даже и для себя самого выпалил Егорка и покраснел. – Может, и помощь какая нужна?
      Старик одобрительно крякнул.
– Почто ж нельзя? Ступайте за мной в клуб.
      Друзья опять невольно переглянулись – деды-то вроде того: откуда в глухой тайге какой-то там клуб?
– Клуб, ребятушки, клуб… Да, он самый, – дед Артём спрятал в бороду улыбку, видимо, юные гости для него были как открытая книга: всё считывал на раз. – Ступайте за дедом Петром, он вам всё и растолкует. А я покуль управлюсь по хозяйству.
      И дед Артём ушёл по тропинке к выглядывающим из лога сараям. Между тем Настенька распахнула двустворчатые двери, пропуская вперёд деда Петра, уже успевшего ловко вытряхнуть дымящиеся угольки из дымаря в медный тазик у ступеней. Осторожно, едва ли не на цыпочках, словно боясь невзначай задеть и разрушить это синеглазое воздушное создание с золотистыми завитками, проскользнули мимо новой знакомой и заробевшие подростки.
– Деда Петя, я на летнюю кухню, чего-нибудь соберу на стол да чай согрею. Мальчики проголодались, наверно?
      Гости снова, в который раз за эти полчаса, переглянулись: какие мы ей мальчики? Про себя-то они давно уже знали, что, да - парнишки, подростки, ну, на худой конец – пацаны; а вот то, что здесь намекают на каких-то чистеньких и ухоженных мальчиков, – это явно не про них! Ребята усмехнулись, покачали головами, но вслух ничего не сказали – зачем обижать эту задаваку. А Егорка почему-то забыл усмехнуться вместе со всеми, провожая рассеянным взглядом упорхнувшую на крыльцо Настеньку. И еще с полминуты в его глазах не могли растаять два пышных розовых банта на тугих косах, ниспадающих на загорелые девичьи плечи. Когда же наваждение прошло, паренёк огляделся.
      Помещение оказалось просторным, с высоким потолком. Все стены, кроме той, где дверца и широкое окно, глухие; вдоль них стеллажи с различным пчеловодческим инвентарём, подручным столярным инструментом, ящичками с гвоздями и прочей мелочью. Перед окном громоздился деревянный верстак с чугунными тисками с краю. А вот стеллаж, что в глубине, у торцовой стены, был почти пуст, лишь на полке посредине стояли старенький баян и гармонь с перламутровыми узорами вокруг басовых кнопок; между этими музыкальными инструментами, прислонённая к стене, покоилась балалайка.
     Дед Пётр перехватил взгляд Егорки, серые глаза его потеплели, морщины разгладились.
– Таперь, небось, дошло, почто это место навеличивают клубом?
     Паренёк утвердительно кивнул, а Костик выступил вперёд и, набравшись духу, обратился к старику:
– Можно мне сыграть на баяне. Я, деда, в музыкальную школу хожу.
– Почто ж нельзя? Попробуй, сынок. Хотя погодите-ка: у вас, чё, имён-то и нету? – А когда ребята наперебой назвались, дед Петр поманил заскорузлым указательным пальцем Егорку: – Ты, я вижу, парень крепкий, бери Костю, да сверзайте баян сюды, а мы покуль с Юрой расставим лавки да сообразим сцену из табуреток. Ты, Алёша, сбегай, кликни деда Артёма, он должон быть в сарае у ручья, да обратным путём загляни на летню кухню под берёзой, – позови на концерт Настеньку. Покуль распоёмся, авось и баба Таня поспеет из посёлка, – Старик окинул ребят ласковым взглядом и охотно пояснил: – Танюша – мне сестрёнка, меньшая, а знакомцу вашему – деду Артёму, законной женой вот уж скоро как полвека доводится.
      Едва расставили лавки, и Костик опробовал на звучание баян, как в клуб, стараясь не шуметь, вошли дед Артём, Алёша и Настя. Глаза у них сияли. Дед Пётр дурашливо приподнял правую руку: вот, мол, какие мы боевые! И широким жестом пригласил вошедших занять места на лавке, перед которой на табуретке, с баяном на коленях, склонив голову к чёрно-белым выпуклым кнопкам-клавишам, сидел раскрасневшийся Костик.
     Красивую и выразительную мелодию, которую стал наигрывать Костик, Егорка уже не раз слышал по радио, мог и сам её насвистеть, но названия не помнил.
– Ой, да это же «Полюшко, поле»! – не сдержалась Настенька, громко обращаясь к сидящему рядом деду Артёму, на секунду сконфузилась, поняв, что ненароком прервала звучание баяна, виновато улыбнулась и вдруг вся расцвела: – А я эту песню тоже умею на балалайке! Давай вместе!
      Костик, весь пунцовый от неслыханного внимания, согласно кивнул, и пальцы его живо пробежали по кнопкам.
      Когда Настя и Костик быстро сыгрались, и грянула зажигательная музыка во всю мощь, в исполнение неожиданно вступил дед Петр. Подбоченившись, он гоголем прошёлся перед музыкантами и, ну давай притоптывать тяжёлыми ботинками по земляному полу, то ли цыганочку с выходом, то ли барыню, не забывая при этом приседать и похлопывать себя по коленям в унисон мелодии.
        Егорке так всё это глянулось, что он едва и сам не выскочил на круг, но пока решался, мелодия закончилась, и парнишка успел лишь, сидя на табурете, несколько раз притопнуть своими полукедами.
- Ты, однако, баско умеешь на баяне, - похвалил Костика отдышавшийся дед Петр. – А знаешь ли «Там вдали за рекой…»?
       Мальчишка кивнул и, растянув меха, быстро пробежал гибкими пальцами по кнопкам.
Старик молодо блеснул серыми очами и тут же вступил:
- Там вдали за рекой зажигались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов из будёновских войск
На разведку в поля поскакала…
     Он пел чуть хрипловато, но с каким-то неизъяснимым теплом в голосе и медленно помахивая рукой в такт звучанию баяна:
- Они ехали долго в ночной тишине
По широкой украинской степи,
Вдруг вдали у реки засверкали штыки –
Это белогвардейские цепи.
    На третьем куплете песню басом поддержал дед Артём и некоторые из мальчишек, кто знал эту пронзительную песню:
- И бесстрашно отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой –
Комсомольское сердце разбито…
      И раздвинулись бревенчатые стены, и увидел Егорка огромное поле, и мчащихся по нему верхом на лошадях красноармейцев в шинелях и будёновках, с саблями и револьверами, и одного из бойцов в сторонке, лежащего у ног своего верного вороного коня, а вдалеке, на краю этого поля различил паренёк и девушек с тугими косами, в поднятых руках у них развевались алые косынки.
      А уже следующую народную песню «Ой, мороз, мороз!» исполняли не только оба задорных деда, но и, осмелев, подпевали все.
 – Далёко же слыхать вас, однако, – увлечённые пением, не заметили, как в клубе оказалась крепенькая старушка в синей шерстяной юбке, из-под полы которой выглядывали черные шаровары, заправленные в кожаные сапожки с низким каблуком. Цветастая кофточка с длинными рукавами была застёгнута на все пуговицы, шёлковый платок подвязан на подбородке, у виска выбившаяся прядь седых вьющихся волос, из-за спины выглядывал стянутый бечёвкой верх заплечного вещмешка. На круглом морщинистом лице светилась улыбка. – Только мост перешла, свернула в лес, хотела птичек послушать, и вдруг как грянет оркестр, да с песнями! Ну, думаю, поспела, значит, медовушка, а я-то, старая, припоздала прибрать лагушок подальше от дедов! Ох, ты мнешеньки, думаю, воевать опеть придется, так ить просто варнаки не отдадут своё зелье!
– Да хоть бы медовушка и дошла, Татьяна Ивановна? Мы бы разве без тебя распечатали лагун? – ухмыльнувшись, прервал старушкину речь дед Артём. – Повод-то, конечно, уважительный: с такими орлами познакомились! – старик окинул всех находящихся в клубе весёлым взглядом, и тут же с деланным разочарованием развёл узловатыми крупными руками. – Да ить малы они ишо брагу-то пригублять.
– Тьфу ты, старый! Не сбивай с толку ребятню! Чему бы доброму учил, – видно было, что старушка строжится понарошку. – Приглашай-ка, Артёмушка, хлопцев чаю с медком отведать. Я по дороге заглянула под навес, там под холстиной пироги в тарелке и соты в миске, а на печи томится чайник. У меня в туеске свежие котлетки, еще не успели остыть, утром нажарила, да полотенчиком укутала. Настюша, нащипай с грядки лукового пера с укропчиком, глянь там редиску с огурчиками. Вам ить молодым витамины завсегда в пользу. А я покуль на стол соберу. Накормим артистов наших. Заслужили.
       Еще за обедом дед Пётр предложил составить ему компанию и сходить в Дегтярный лог нарезать на зиму берёзовых веничков. Затея парнишкам пришлась по душе: что без толку сидеть на лавке и ждать пока тебя ужалит какая-нибудь шальная пчёлка! Экскурсия в тайгу – это намного интересней, да и потом, каждый из гостей хотел хоть как-то отблагодарить хозяев за хлебосольный приём. Любопытно было и то, как ребята быстро забыли стесняться, освоились, и лично Егорке начинало казаться, что стариков знает он уже не первый день. По глазам друзей он понял, что и у тех мысли текли примерно в том же направлении.
      По каменистой тропинке вскарабкались на лесистый увал, с которого спускались в распадок разделённые выкошенными наклонными лугами три берёзовые рощицы.
– Припоздали вы ребятки, – дед Пётр сочувственно покачал седой головой, озорно прищурил подслеповатые глаза и указал на ладные высокие копны на склоне. – Вот бы где пригодилась ваша сила молодецкая! Гуртом сметали бы раза в три скорее, чем с дедом Артёмом да бабой Таней. Правда, внучка наша боевая не давала нам роздыху, только присядем, она уж тут как тут: некогда, дескать, рассиживаться – тучка из-за горы дождик несёт.
– Деда, а в какой класс перешла Настя? – как бы между прочим спросил Егорка.
– Однако в седьмой.
– А учится она в нашем посёлке?
– Нет, Настёна с большого городу – Барнаула. Ей уж скоро подсобирываться домой, к школе готовиться.
– А я-то думал, будем учиться в одном классе, – простодушно выдохнул парнишка и тут же спохватился своей оплошности и покраснел.
     Дед Пётр внимательно посмотрел ему в глаза, пригасил улыбку и загадочно обронил:
– Ничего, Егорушка, жизнь – штука продолговатая, даст Бог, еще не раз свидитесь.
       Белоствольные берёзы с поблескивающей на солнце листвой все как на подбор стройные, упругие, молодые. Одна загвоздка: пушистые ветки начинаются метров с двух по стволу, с земли до них не дотянуться, даже и сверху, со склона. Надо карабкаться, пока не уцепишься за первые сучья. А уж как не с руки обрезать оттуда тонкие прутья, это ребята поняли, еще топчась под первым деревом. Дед Пётр стоял рядом, молчал да поглядывал на них. И тут Егорку осенило:
– Ребята, а если спикировать!
– Откуда?
– Да с верхушек. Залезем повыше, ухватимся руками за ствол и повиснем. Нагнуть можно чуть не до земли, а здесь и подхватите.
– Точно! Веточки обрежем и отпустим.
– Ох, и смышлёные у меня работники! – дед Пётр не скрывал своей радости. –  Мальцами мы завсегда так и ладили. Я ить сызмальства был ловок, не один десяток берёзок нагнул. Уважили старика!
       На первую берёзу Егорка полез сам. Ребята подсадили, он поймал руками нижнюю толстую ветвь, подтянулся и ящеркой устремился вверх, тесно прижимаясь к стволу. Чем выше взбирался, тем сильнее раскачивалось дерево; когда до макушки оставалось метра три, и шуршащий ствол утончился до того, что можно было, обхватив его, сомкнуть пальцы в кулаки, Егорка легонько оттолкнулся и, раскачиваясь, поплыл вниз, впервые в жизни испытывая бесподобный восторг и чувствуя холодок в груди от свободного полёта.
      Пружинисто приземлившись, еще какое-то время удерживал крону в руках, пока подоспевший дед Пётр не обхватил и не прижал её подмышкой, после чего принялся сноровисто подрезать острым ножом тоненькие, в обильной листве, прутья. Причём, как заметил Егорка, резал не подряд, а оставляя по несколько веточек нетронутыми, видимо, чтобы совсем не оголять, уродуя, макушку. Костик и Алёша собирали обрезанное и относили в сторонку в одну кучу, а Юра в это время уже подбирался к верхушке соседней берёзы, чтобы через минуту повторить полёт друга.
– Глядите. Как здорово у них получается! – раздался звонкий Витин голос за спинами ребят.
      Все обернулись. По слегка подросшей щетинке скошенной травы к ним шли трое братьев, Вовка Бильский и Женька. Они с любопытством проследили, как приземляется Юра. Вовяш с Толяшем быстро подбежали к нему и дружно навалились на пригнутую крону, прижимая её к земле; а Вовка отправился дальше по склону, выбирая подходящую берёзу, чтобы спикировать с неё.
– Как вы нас нашли? – спросил Егорка Витю, когда тот поравнялся с ним.
– Вы куда-то запропастились, мы решили поискать, набрели на пасеку. Дедушка угостил мёдом и рассказал, где вы можете быть. Ладно, я тоже полез.
– Ребятушки, небось уж хватит веников-то! Пособите-ка с вязкой.
– Деда, мы только по разу прыгнем и отпустим берёзки.
– Тоже верно. Ну что ж, охота хуже неволи. Только, сынки, не торопитесь. А мы вас опосле встретим со всем нашим удовольствием!
        Вязали веники на пологом склоне в шелковистой тени крайней сверху берёзки. Сначала парнишки понаблюдали, как дед Пётр, усевшись на примятую вокруг берёзы траву, набирал каждый веник, плотно укладывая и подгоняя веточки одну к другой. Затем подхватывал набранный веник, клал себе на колени, отыскивал в кучке заготовок прутик по тоньше, очищал от отростков и листьев, продёвывал в сомкнутые прутья и ловко обматывал в несколько колец вокруг. Загнутый конец заправлял в туго прижатые веточки. Всё, веник готов – бери и парься!
– Дед Пётр, а не надёжней проволокой обматывать?
– Нет. Эта вязка старинная, деревенская. А проволока, она ить может и пальцы обжечь, да и уколоться легко.
      Вязать веники им так понравилось, что ребята и не заметили, как наготовили целый ворох. Пересчитали. Получилось сорок пять штук. Дед Пётр довольно хмыкнул: теперь можно и в обратный путь. Каждому досталось по вязанке. Что и говорить, парнишки были счастливы, и как-то сама собой зазвучала любимая ребятнёй песня про коричневую пуговку. Егорка затянул, друзья подхватили:
Коричневая пуговка валялась на дороге.
Никто не замечал ее в коричневой пыли,
Но мимо по дороге прошли босые ноги,
Босые, загорелые протопали, прошли.
 
Ребята шли гурьбою по солнечной дороге,
Алешка шел последним и больше всех пылил.
Случайно иль нарочно, он сам не знает точно,
На пуговку Алешка ногою наступил.

- А пуговка не наша, - сказали все ребята,
И буквы не по-русски написаны на ней.
 К начальнику заставы бегом бегут ребята,
 Бегом бегут ребята: скорей, скорей, скорей…

       Заканчивалась песня тем, как благодаря бдительности Алёшки и его друзей был задержан шпион, у которого в кармане нашли «патроны от нагана и карту укрепления советской стороны», а легендарная коричневая пуговка теперь хранится в Алёшкиной коллекции и за эту «маленькую пуговку ему большой почёт!».
 – И где вы пропадали? – Коля при выходе ребят на полянку перед костром поднялся с примятой травы и окинул подошедших любопытным взглядом. – Мы уж подумали, что домой сбежали, да так торопились, что и вещи свои побросали.
       Дружок, втягивая влажными ноздрями воздух и повиливая хвостом, обежал мальчишек кругом. Что-то любопытное мелькнуло в его умных глазах, наверное, он распознал своим чутким обонянием тонкий аромат мёда и воска и тот особенный дух крестьянского быта, что наверняка примешался ко всегда исходящему от ребят запаху, пока те бродили по пасеке. У ног Егорки пёс остановился, сел, поднял морду и так выразительно посмотрел тому в глаза, будто просил: вы уж в другой раз меня-то не забудьте позвать с собой; я ведь тоже люблю приключения. Егорка потрепал собаку по лохматому загривку: обязательно, Дружок! 
      И тут на полянку неожиданно выскочил отпущенный с верёвки по дороге обратно с пасеки и замешкавшийся в пихтаче возле каждой норы помышковать Байкал. Подбежал к Егорке и ревниво потеснил Дружка, и это так ловко вышло, что Байкал и клыков ни разу не оскалил, и даже шерсть на загривке у него не поднялась. Просто мощным корпусом втиснулся между хозяином и Дружком и отжал четвероного напарника в сторону. Здесь бы Дружку озлиться или хотя бы обиженно тявкнуть, но тот, будто понимая, что лишний, беззаботно загнул свой пушистый хвост колечком, да и побежал ластиться к другим ребятам, вышедшим из леса.
     Егорка потрепал своего пса по вытянутой к нему шее и легонько подтолкнул: беги, дескать, бродяга, мне с ребятами надо поговорить… И, проводив взглядом убегающего Байкала, поведал Коле, Серёже и Валере о их вылазке на пасеку и нечаянном знакомстве с просто замечательными людьми.
– Мы тоже не впустую провели время, – Валера небрежно махнул рукой в сторону стоящих у замшелого камня ведёрка и корзины, наполненных с горкой поблескивающей чёрной смородиной. – Там еще можно набрать.
– А я вот не поставил силки – звериных троп не отыскал, – поддержал разговор Сергей. – Зато мы с Дружком выше по ущелью нашли водопад, там горы сходятся и утёсы нависают. Мы примерно такие же видели на Марчихе, папка называл их «щёками». Идём завтра туда купаться. Там под водопадом затон – мне по грудь! Я разок нырнул, водичка, что надо, пузырится, как газировка!
      В посёлок таёжные пилигримы вернулись на пятые сутки, остались бы еще, да продукты кончились. За это время парнишки несколько раз побывали на пасеке, помогли дедам поправить поскотину, из пихтача натаскали сушняка для летней печки под открытым небом. На третий день знакомства баба Таня и Настя ушли в посёлок: назавтра поезд в Барнаул, «надо подготовиться к нему в спокойной обстановке». На дорожку попили чайку с ломтями сотового мёда. Было заметно, что Настеньке не хотелось покидать пасеку, но вида она не подавала. Шутила, смеялась. Обычно разговорчивый дед Артём в этот день был молчалив, к чашке с чаем не притронулся. Посидел, встал из-за стола, приобнял Настеньку, поцеловал её в завиток на загорелом виске, пробормотал что-то вроде: «долгие проводы, лишние слёзы» и ушёл на точёк, якобы понаблюдать, как работают пчёлы.
      Проводив до поскотины сестру и правнучку, дед Пётр отвёл ребят на недальний лужок с заболоченной мочажиной по краям, показал целебные травы: зелёные в прожилках лопушистые листы мать-и-мачехи, соцветья душицы, зверобоя, горечавку, мяту и мелиссу, брошки тысячелистника, тугие тёмно-коричневые шишечки кровохлёбки. Рассказал о свойствах этих растений. Мальчишки, конечно, всего не запомнили, но кое-что закрепилось в цепкой ребячьей памяти.               
      Первую ягоду, что принесли Коля и Валерка, съели за день, а перед дорогой домой сбегали к россыпям всей гурьбой и каждый набрал себе в разнокалиберную посуду литра по три свежей смороды, не только угостить домашних, но и показать, что отныне они не просто какие-то там малахольные салажата, но и самые настоящие добытчики. Так сказал одышливый Валерка, и все с ним молча согласились.
                4
      Стрела с жестяным наконечником и опереньем из куриного пера ударилась о берёзовый ствол и шмякнулась на узловатое корневое сплетение под деревом. Сидящий у входа в шалаш, и только что отбивший козырного валета таким же крестовым королём, Вовка Бильский зафиксировал полёт стрелы краем своих восточных глаз и пружинисто подпрыгнул, рассыпая разноцветные карты по полу.
– Братва! Полундра! Новодомские прут!
     Через полминуты все мечи из специально сделанной для этого пирамидки были разобраны. Обороняющиеся рассредоточились в овальную шеренгу и стали с напряженьем вглядываться в ближайшие заросли и просвет над широкой тропой, ожидая нападения противников. Было странно, что банки не зазвякали, ведь мимо натянутых проволок нападающим пройти невозможно. И тут зазвенело из кустов, этот звон почти сразу же поддержали свисающие рядком с выносной вешалки у забора пустые консервные банки и стеклянные бутылки, на которых Витя придумал замкнуть все провода, сходящиеся из зарослей к штабу. Только что вставший в строй запыхавшийся грузный Валерка, едва отдышавшись, выпалил:
– Ребята, я – на минутку отвалю.
– Струсил, что ли?
– Думайте, что хотите, но я слинял...
      И Валерка, обежав берёзы, исчез в тылу среди редких калиновых зарослей.
– Я бы еще понял, если б он ринулся вперёд, – отрывисто бросил Коля. – А Валерка, видно, решил пересидеть в кустах, пока мы будем биться!
– После боя потолкуем, что с ним делать, – Егорка тоже был в ступоре от такого вероломства их товарища. – Может, из отряда выгоним. Всё, ребята, началось – вон новодомских сколь! Держите строй и за спину никого не пускайте! В атаку, братва!
      Или нападавшие думали, что противников здесь не так много, или настолько были уверены в своих силах, что полезли напролом, причём попёрли каждый сам по себе, и всё как-то бестолково, что, конечно же, обороняющимся было только на руку. И они принялись нападающих так охаживать своими мечами, что минут через десять те не выдержали, ломанулись назад, толкая друг друга и перескакивая через споткнувшихся и упавших. Да понеслись так, что не угнаться! И вдруг перед спасительной для новодомских калиткой образовалась такая куча мала, что подоспевшие друзья теперь могли выбирать самых не понравившихся им мальчишек и в своё удовольствие по нескольку раз колоть тех остриями своих деревянных мечей.
– Бей вот того – уползает в ботву!
– Пацаны, не сдавайтесь! – это Генка, их предводитель, размахивая мечом, пытался подбодрить своих.
– Ты за что меня по голове саданул?
– Вытолкните этого борова из калитки, а то нас всех порешат!
     Вот это уже было интересно: выходит, они не сами свалились в кучу, а кто-то им помог.
– Да это же наш дезертир – Валерка!
– Вот молодец! Запер их своей толстой кормой, как в бочке!
– Валерка! Отпускай! Козлы своё получили!
– Теперь долго не рыпнутся!
       Мальчишки ликовали. Победа была полной и безоговорочной. Еще не остывшие от схватки, они гурьбой вернулись в штаб. Именинником был, конечно же, Валерка. Ребята подходили к нему, зардевшему и счастливому, каждый хотел пожать пухлую руку героя, похвалить за смекалку.
– Ты нам-то, когда побежал, почему ничего не сказал? – Витя тоже потрепал друга по мясистому плечу. – Мы бы разве не поняли? Может, еще кого тебе в подкрепленье дали. А то такую ораву одному, даже если ты весишь под сотню, удержать трудно!
– Ты уж извини нас, Валера! – Егорка не мог не сказать этого. – Мы решили, что ты струсил малость. Хотели даже из отряда выгнать. Но Витя прав: почему нам не сообщил, что отправляешься не травку удобрять, а прямиком на подвиг.
– Да меня как-то озарило, – Валерка смущённо заулыбался. – А объяснять вам – долго, лучше побегу быстрей, вкруговую, через огороды. Чтобы не попасться… Только отдышался, а вот и они. Пыхтят, как паровозы. Успел отбить мечи у двух, но понял, что не выдюжу. Я и прилёг у калитки…
– Хорошая из тебя вышла перегородка, человек пятнадцать завалил!
    
        Мультявки-авдотки с тёмно-серыми гибкими спинками в крапинку и красноватыми плавниками, наскакивая из глубины, дружно теребили намокший мякиш пшеничного хлеба, который Витя только что бережно опустил в заводь. Отщипнув крошку, рыбки отплывали, сглатывали её и стремительно бросались за новой. Однако скоро мультявок набилось в небольшую заводь столько, что она потемнела, зато мякиш, как потрёпанный поплавок, принялся ездить по поверхности воды туда-сюда, только успевай следить за ним!
       Берег Ульбы был полон ребятнёй. Те, кто неплохо справлялся с волнами, заходили повыше к перекату и переплывали на ту сторону, где загорали на выложенных пляжными настилами плоских разноцветных плитках. Малышня плюхалась в заводях у этого берега под присмотром старших братьев и сестёр.
– Юра, ну Юрочка, – канючил Олежек, пятилетний брат Юры из третьего подъезда. – Покатай меня по волнам…
– Это опасно – спасательного круга нет. Вон песочек, в нём поиграй. Папка обещал камеру накачать, тогда и поплаваем.
– Юрок! А не слабо нам самим покатать пацанят? – Егорке пришла в голову шальная мысль. – Посадим на спины, они ухватятся за шеи – и вперёд по волнам! Давай попробуем. Олежек, забирайся мне на спину, да покрепче держись за шею.
      Через минуту Егорка погрузился в реку, примерился к пробегающим волнам и, оттолкнувшись от каменистого дна, поплыл по-морскому, стараясь держать голову и плечи повыше над водой, чтобы мальчишка за спиной случайно не хлебанул. Волна была хоть и глубокая, но не дробная, Олежек цепко держался своими ручонками за Егоркину шею, который чувствовал ключицами острые локотки пассажира; они бодро проплыли метров двадцать до тополей и там причалили без приключений. Егорка встал в заводи боком к суглинистому бережку, Олежек сполз с него и, весело защебетав что-то своё восторженное, вприпрыжку побежал по тропинке к пляжу, не дожидаясь пока его речной «извозчик» выберется на берег.
      Пока Егорка шлёпал босыми пятками по петляющей между прибрежных тополей тропинке, ему навстречу проплыли Витя с соседским шестилетним Васильком, следом Вовка Бильский со своим младшим братиком, и на пляжном берегу готовились к отплытию еще несколько пар.  Следующим Егоркиным пассажиром оказался Дима Коротков. Сева, его девятилетний брат, слегка заикаясь, попросил покатать пятилетнего мальца: «Я бы п-попробовал сам, да боюсь, утонем оба, п-плаваю-то я не очень чтобы…».
      В этот раз Егорка уверенней вошёл в воду. Дима, сцепив руки на его груди чуть ниже шеи и обвив ногами поясницу, чуток подрагивал.
 – Не бзди, Димуша! Счас начнётся самое интересное!
     Мальчуган ничего не ответил, а только крепче прижался к плечам старшего. С десяток гребней с пенистыми барашками миновали на подъёме, пассажир освоился, хватка его ослабла; Егорка уже подыскивал глазами место, куда бы им удобней причалить, когда неожиданная боковая волна накрыла пловцов с головой. И в ту же секунду сцепленные руки Димы судорожно сдавили Егоркино горло, да так, что тот, задохнувшись и выпучив глаза, непроизвольно потянулся разорвать этот удушливый захват и сбросить ребёнка с себя, но вместо этого резко закинул левую руку за спину и подтолкнул Диму выше к своим плечам. Хватка немного обмякла и ослабла, наконец-то парнишка смог хоть чуть набрать воздуха в лёгкие. Между тем быстрое течение несло их на новые волны. Егорка попытался поймать ногами дно, и у него это получилось; оттолкнувшись и сбивая о подводные валуны коленки, он где, отталкиваясь из последних сил от камней, где, пробуя плыть, грёб к берегу. Уже в заводи, нащупав пятками твёрдое дно и хрипя от недостатка кислорода, просунул пальцы под мертвый захват окаменевших ручонок Димы. Не с первого раза, но расцепил и развёл в стороны его ладони. Перепуганного мальчишку била крупная дрожь; всхлипывая, тот судорожно сплёвывал остатки попавшей в рот речной воды и слюну. Подбежавший старший брат подхватил Диму из Егоркиных рук, прижал к себе и принялся успокаивать, от волнения говоря уже без всякого заикания о том, какой Дима смелый и храбрый, вон даже и волны все переборол и победил. Отдышавшийся и пришедший в себя Егорка – лишь горло чуть побаливало – тоже выбрался на берег, подошёл к ним и погладил дрожащего Диму по слипшимся льняным вихрам.
– Говорил же, Димуля: будет интересно! Так оно и вышло, – паренёк окинул твёрдым взглядом всех сбежавшихся на происшествие ребят. – Всё, пацаны, парные заплывы по волнам закончены. А то перетопим всю малышню.
     За летними походами и разными делами ребята как-то забросили свой лагерь в черёмуховом садике. Прибегали туда иногда покурить; если не погодило, в шалаше играли в шашки или резались в подкидного. Раза два, когда там не было никого, и Егорка забредал туда с приключенческой книгой «Старая крепость». Хорошо в одиночестве листать потрёпанные страницы, погружаясь в мир твоих ровесников под редкие трели пичуг и лёгкие порывы освежающего ветерка, иногда при этом аккуратно сбрасывая с книжки в траву любопытных и подвижных как ртуть продолговатых муравьёв. Один раз даже голенастый зелёный кузнечик приземлился на раскрытую страницу, от растерянности пошевелил длинными усиками и мгновенно упорхнул прочь, зато потом долго из травы слышался его восторженный и мелодичный треск.
        К середине августа Ульба обмелела, и вода в ней похолодела. На белках подтаивали ледники и снежники. Купаться было можно, но, если только энергично и беспрестанно колотить руками и дрыгать ногами, плывя по волнам, иначе запросто и судороги схватить. Ребятни на реке убавилось. Послонявшись день-другой без дела, ровесники Егорки вскоре нашли себе новое занятие.
       Не зря черёмуха так богато цвела в пору заселения в дом, ягоды уродилось на три урожая. Сомкнутые над тропинкой в лагерь кусты, что в первое посещение сада привели в восторг Вовяша, давно уже были все обобраны, чёрная с сочной бордовой мякотью ягода перемолота в мясорубках на два раза, пересыпана сахаром и убрана в погреба как необыкновенно вкусная начинка к сдобным зимним пирогам и ватрушкам. Теперь с капроновыми пятилитровыми ведёрками ребята ходили в Пихтовый лог, густо обрамлённый черёмуховыми зарослями, где часа за два набирали ягоды и через березняк в соседнем логу, нарезав в нём попутно ядрёных толстоногих боровичков с тёмно-коричневыми ворсистыми шляпками, возвращались домой, неся грибы в снятых и перевязанных узлом ситцевых рубахах.
      Мальчишки словно пытались до донышка испить последние августовские деньки, чтобы напитаться благотворной энергией лета на протяжённую морозную сибирскую зиму и, если не на всю, то пусть хотя бы на две средние учебные четверти с их слякотью, промозглыми снеговыми ветрами и заиндевелыми окнами в классах одноэтажной старой школы, отапливаемой углём и дровами.
       Отшумели звонкими речами учителей и пионервожатых августовская разбивка и первосентябрьское торжественное собрание в школьном дворике, взятом в квадрат углом бревенчатого здания, палисадником со свисающими через ограду разноцветными георгинами, внешней проезжей дорогой и пихтовой аллеей, уходящей к дощатой и крутой лестнице от яра к мастерским внизу в смешанном лесу.
      Из Егоркиной пятиэтажки ходить в школу деревянным тротуаром по переулку на окраине, за которым внизу под обрывом начинался лес, рассечённый надвое дорогой на железнодорожную станцию за Ульбой, было удобней и быстрее, чем через центр посёлка. Поэтому уже спустя неделю каждый из подростков на вопрос: сколько ступеней на лестнице из леса в школу, мог без запинки ответить – сто двадцать четыре, так как все эти толстые сосновые доски ребячьими ногами были не раз промерены, а глазами сосчитаны.
      Причём, лучше считалось и запоминалось при подъёме, когда перед самым верхом, запыхавшись, ты, одной рукой придерживая за спиной выше пояса школьный ранец с учебниками, другой ухватывался за перила, чтобы случайно не откачнуться назад и не загрохотать вниз. При спуске ноги бежали легко, дыхание было свободным и о счёте как-то не думалось.
     У подножия этой лестницы Егорка с Витей и встретили солнечным сентябрьским утром Ваню Тютюнькова и Славку Семендяева, одноклассников Свиридова из семей старожилов посёлка. Их бревенчатые дома на двух хозяев огородами примыкали к дальней школьной ограде, и Егорка сначала и не понял, зачем это они перед уроками вместо класса идут почему-то в сторону леса.
– Витёк, Егорка! – приветливо обратился к друзьям долговязый и угловатый Ваня, поправляя на плече лямку объёмистой холщовой сумки, которая ну никак не могла быть местом, где хранятся тетради, дневник и учебники. – Идём с нами на рыбалку на бучило?
– А как же уроки?
– День-то какой тёплый! Ты будешь просиживать штаны за партой, когда щуки под берегом ходят?
– За зиму еще насидимся в школе до обалдения, – поддержал товарища черноволосый, с оттопыренными ушами и слегка вывернутыми пухлыми губами, Славка. Говоря это, он перекинул свою, тоже холщовую сумку на живот, поискал в ней что-то, и вытащил на свет огромный диск подсолнуха, набитый крупными семечками, бережно разломил его на четыре части. – Угощайся, братва! Всё будет веселей шагать до места.
– Да мы вроде бы еще не согласились, – как раз к сегодняшнему уроку литературы Егорка выучил заданный стих Тютчева «Есть в осени первоначальной…»; стихотворенье запомнилось легко, наверное, потому что оно ему сразу и понравилось. Он даже позвал из кухни отца и маму и с выражением продекламировал им удивительные по зримости строки великого русского поэта, закончив с подъёмом: «и льётся чистая и тёплая лазурь на отдыхающее поле…». И как же теперь быть? Упустить верную пятёрку? А с другой стороны, вдруг завтра дождь, а там и снег, – всё-таки осень, – и тогда уж в ледяную воду точно не полезешь… Егорка обернулся к Вите: – Ты как – в школу или на бучило?
– Какая школа - на рыбалку! – Витя, как всегда, когда намечалось, придумывалось что-то необычное, просветлел лицом. – Давай, Егорыч, вон там в лесу за гаражами спрячем наши ранцы в кусты. Что с ними таскаться? А на обратном пути заберём.
– Для верности и листвой загребите, – улыбнулся Ваня.
– Рыбачить-то чем будем?
– Ну не пальцем же! – весело ощерился Славка.  -А что вы думаете у меня в сумке? – паренёк похлопал ладонью по холщовой материи. – Папкин невод. Пока он на работе, я и стырил. К вечеру просушу – и на место, как вроде ничего и не было. Главное, водорослей на ячеях не оставлять, чтобы папка не врубился, что кто-то брал его сети.
      Заключённое в дощатый лоток бучило находилось ниже по долине метрах в ста от турбинного корпуса Ульбинской ГЭС, из-под бетонного козырька которого под напором и вылетала вода, после того, как отрабатывала на лопастях трёх турбин и, стиснутая двумя высокими, поросшими полынью и разнотравьем насыпями, протокой бежала через лес до слияния с Ульбой у изножья горы Козлушки. До этого вода восемнадцать километров неслась по деривационной листвяжной трубе через два пробитых в отрогах туннеля, чтобы перед самой станцией с нечеловеческой силой с подвершья горы обрушиться на турбины. Вода для ГЭС забиралась из специально перепруженной плотиной реки Тихой на выезде из города. Два круглых бетонных жерла забора воды – их легко можно рассмотреть с шоссе – были перекрыты металлической решёткой на случай, если вдруг кого-то из купающейся на озере вездесущей ребятни не стащило бы к этому стоку. Старики говорили, что в войну и несколько лет после неё на плотине находился пост военизированной охраны, но в шестидесятых годах его сняли. И теперь за ребятишками был нужен глаз да глаз.             
– Вот и пришли, – Ваня небрежно скинул на полегшую желтеющую траву холщовую сумку и махнул рукой в сторону заводи, что растеклась пониже грохочущего бурунами тесного, забрызганного водой створа бучила за галечной насыпью и молодым березняком. – Заводить будем здесь. Глубина по пояс; под берегом, видите, осока – самое щучье место. Жалко, что на дне валунчики попадаются, к неводу только так цепляются, и под ними щука может низом проскочить. Поэтому мы разделимся: я и Егорка поведём невод одним краем от берега, ты – Витя, с приречного бока палкой колоти, пугай рыбу, чтоб не ушла, а Славка пойдёт сзади сети – глядеть, чтобы невод не цеплялся за камни, да шурудить палкой за нами. Всё, разулись, разделись – и вперёд!
      Бережно сложив в стопки школьную форму, рыбаки остались в одних трусах. Правда, Витя не стал снимать свои полосатые цветные носки, объяснив это тем, что на камнях может быть липкий налёт водорослей и тины, и босой ногой легче поскользнуться на них и плюхнуться в воду.
– Что ж, дело хозяйское, – настроение у Вани было благодушным. – Но ты посмотри, Витёк, дно всё как на ладони, а там кроме редких камней песочек, вот об него-то ты и сшоркаешь до дыр свои новые носки. А что мамке с папкой скажешь? – Ваня усмехнулся: – Только то, что бегал на переменке по коридору в одних носках, а кеды, мол, под партой забыл. Дескать, на уроке пальцы вспотели, разулся подсушить красивые носки, да прозвенел звонок, вот я и умчался босиком гонять малышню по школе.
      Все весело переглянулись, а Витя только покачал головой, однако к носкам не прикоснулся, вместо этого выломал из развесистого куста черёмухи сухую ветку и уже через минуту вошёл с ней в воду. Сделав несколько шагов к водопаду, принялся шуметь и что есть мочи колотить веткой по пробегающим волнам, перегораживая пути отхода рыбы из зарослей осоки на стремнину реки. Ваня между тем расстелил на полянке невод и приспособил к нему заранее припрятанные в кустах акации ручки невода.
      Рыбалка закипела. Осторожно ощупывая дно пальцами босых ног, Егорка вошёл в прохладно-терпимую воду, притапливая правой рукой низ невода и удерживая вертикально верхний край примотанного только что берёзового черешка. У Вани в руках тоже была длинная жердина, на неё враскид привязаны верёвочные хлястики. Он шёл к середине затона, и напарник старался передвигаться слажено с ним по колено в воде вдоль каменистого берега.
      Гладкая поверхность заводи перед ними кое-где цветисто пятнела опавшими листьями, рыбаки их невольно загребали в невод. Длина сети позволяла перегородить весь зелёный островок осоки и, почти упёршись в насыпь выше прибрежных зарослей, начать сближение друг с другом. Вот берёзовый черешок дёрнулся в Егоркиных руках, и тут же вода в сомкнутом, закруглённом неводе взбучилась, рыбий хвост хлестанул по воздуху, ломая изумрудные стрелки осоки.
– Выбрасываем сеть на берег! – от азарта Ваня аж засветился весь. – Егорка, поддевай низа, и выносим невод как сачок! Гляди-ка ты, какая щука тяжёлая! Кило на два, не меньше!
– Ванёк! Дай-ка, я её палкой глушану! – выпуклые карие Славкины глаза хищно блестели. – А то она, вишь, как скачет по камням! Не удержим ведь – уйдёт!
– Бей! Только с расстоянья, и гляди, чтоб не тяпнула: зубы у неё, как бритва!
       С третьего удара по приплюснутой и продолговатой щучьей голове рыба утихомирилась и обречённо вытянулась на песке. Ваня осторожно просунул пальцы под жабры, отнёс уснувшую, с прилипшим песком к чешуе добычу к затону, сполоснул и спрятал щуку в свой холщовый мешок.
– Пусть полежит в тенёчке, если больше не поймаем, потом поделим, – Ваня подхватил мешок за лямки и повесил его на толстый сук бородавчатой берёзы-вековуши метрах в пяти от заводи. – Так-то будет надёжней. Оставить на земле – какая-нибудь ласка или бурундук, а того хуже – мыши полёвки так раздербанят нашу щучку, что и в руки не возьмёшь! А мы пока костерок сообразим. Есть картошка, лук, помидоры, хлеб и соль. Напечём, пошамаем. Надо выждать, чтобы щуки успокоились и вернулись в осоки. С часок погодим.
– А почему бы и не погодить? Солнышко-то пригревает, как летом, – размечтался Егорка. – Можно и искупнуться, только пониже по реке, чтобы щук не спугнуть.
– Я с тобой!.. – Ваня ухмыльнулся: - Смотри, Славик, парняга совсем наш стал, уже и думает, как мы, а не как городской!
– С кем поведёшься… Тока подожди чуток, я еще сбегаю за дровами, – ответил Егорка и босиком по травке наладился к черёмухе наломать торчащего понизу сушняка. Навстречу ему с охапкой хвороста из зарослей вышел Витя. Сейчас он был тоже босой, цветные носки после счастливого улова сняты, прополосканы и теперь сохли на базальтовой плите у насыпи. Ребята понимающе кивнули друг другу и разбрелись каждый в свою сторону.
     За бугристым изгибом от заводи, в протоке, где Егорка с Ваней по разу проплыли по волнам, вода им показалась намного теплее той, в которой они только что бродили с неводом.
– Ванёк, ты же местный… – обсыхая на прогретых камнях, обратился Егорка к лежащему рядом долговязому однокласснику, – так и объясни мне: почему вот здесь вода, – где она проносится с бешеной скоростью и не должна бы успевать нагреваться, – само то, как в июле, а в затоне, – где она стоит и должна бы прогреться до дна, – холодная?
– А ты сам, дружок, пораскинь мозгами! – Ваня уже встал с плиты, выбрал из разноцветной гальки плоский синий окатыш и запустил блинчик вниз по речной прибрежной глади параллельно волнам на стремнине. – Раз, два три, четыре, пять… Видел, сколь спёк! Думай, парень, думай.
– Неужели турбины её так разогревают? – озарило Егорку. – Там же вращение ого-го!
– Это одна половина ответа. Думай еще, вспомни: когда ты бродил с неводом – ногам было холодно?
– Когда как. Постой-ка, Ванюша! – Егорка расплылся в догадливой улыбке. – Родники! Здесь бьют подземные ключи, и потому вода студёна! Так?
– Ну, что. На четвёрку с плюсом ты ответил. Ладно, идём к костру, там досушимся. Да и, поди, ребята уже стол накрыли. Зря с нами не пошли, много потеряли.
– Ничего, опять полезем в заводь за щуками. Искупнутся.
     Усталое солнце уже грузно опустилось на серые зубцы скалистых вершин над Пихтовым логом, когда у той же лестницы Егорка и Витя распрощались с одноклассниками. В ранцах у них, рядом с учебниками и тетрадками, за кожаным разделением покоилось по килограммовой щуке, завёрнутой в лопухи.
     Второй и третий заходы с неводом в осоку оказались тоже прибыльными: четыре щуки примерно одинакового веса стали добычей рыбаков. Ваня предложил снова разжечь костёр, вкопать с двух сторон рогульки с перекладиной из свежей толстой ветки, разделать двухкилограммовую щуку и, нанизав кусками, хорошенько обжарить её на огне. Соль и хлеб остались, так что сам бог велел удачливым рыбакам еще разок сытно пошамать.
– Родичам-то что сочините про рыбу, – уже поставив ногу на сосновую широкую ступень, обернулся к одноклассникам Ваня, – если спросят: откуда щука?
– Время к вечеру, уроки часа три как закончились, – Витя пожал плечами. – Скажем: после школы друзья позвали порыбачить, а дальше уже и врать не надо. Расскажем, как было.
               
      Если летом стычки с новодомскими происходили от случая к случаю – было много ребячьих дел и без того, то с началом учебного года почти каждое воскресенье то они нападали на штаб, то Егорка с ватагой подкарауливали, когда те выбирались из-под яра из своего лагеря. Сражались на деревянных мечах и саблях.
 Однажды на большой перемене в коридоре Егорку остановил Генка, он учился на год старше, в седьмом «В» классе.
– Не надоели партизанские налёты? Мне лично ваши комариные укусы мешают жить!
– А ты что предлагаешь? Мировую?
– Ишь чего захотел! – Генка победно усмехнулся. – В это воскресенье вызываю всю вашу команду на честный бой. Поле битвы я нашёл: на спуске к ГЭСу слева есть большая пашня, картошку выкопали, поэтому никто не шуганёт. Повоюем по-настоящему!
– Во сколь будем биться? – легко согласился Егорка.
– Часиков в одиннадцать утра, чтобы побольше успеть.
– Лады.
      Ватага под командованием Егорки насчитывала двадцать пять мальчишек, вооружённых деревянными мечами, луками со стрелами, копьями с заострёнными наконечниками. Отряд новодомских был человек тридцать. На убранную от урожая, огороженную поскотиной картофельную пашню пришли двумя колоннами и воинственно развернулись друг против друга, выставив перед собой мечи и копья. Кое у кого из ребят в левых руках красовались раскрашенные в полосы, сколоченные из дощечек щиты. Лучники расположились во второй шеренге. Подсохшие комья земли под ногами рассыпались, едва ступишь на них, слева за щетинкой целика из-за яра в сторону пашни жёлтыми волнами набегали вершины берёз и тополей, откуда-то снизу сюда, наверх, глухо докатывался грохот Ульбы. Ласково светило сентябрьское солнышко. Битва обещала быть жаркой.
      Предводитель новодомских, Генка, с ухватистыми мускулистыми руками и бесстрашными серыми глазами, обрамлёнными девчачьими ресницами, вышел вперёд и махнул широким мечом перед собой, приглашая Егорку как атамана соперников драться с ним, чтобы выяснить: кому нападать первыми. И вот ходят они по кругу, настороженно следя друг за дружкой и выжидая момент, чтобы сразить противника. Однако это глупое хождение обоим скоро надоело, и под одобрительный гул своих бойцов атаманы сошлись и схлестнулись на мечах.
      Вмиг наступила тишина, прерываемая лишь азартным стуком деревянных клинков. Бились пареньки серьезно, всё больше распаляясь и входя в раж. Силы были примерно равными; ловко уворачиваясь от ударов, каждый из них пытался достать противника острием меча и добыть себе победу. Неизвестно, сколько бы еще они оттаптывались по пашне, если бы вдруг при очередном Генкином ударе сверху ему на голову Егорка, защищаясь, не подставил бы свой меч, а он не треснул бы звонко и обречённо, переламываясь чуть ли не у самой рукояти.
      Восторженный рёв тридцати ребячьих глоток накрыл поле битвы. В торжествующих глазах противника Егорка прочёл: всё, браток, сейчас, добью тебя! И Генка весело и даже как-то небрежно занёс свой меч над обезоруженным соперником. На мгновенье Егорка присел, подался вперёд и распрямился, поймав обрубком Генкин меч у рукоятки, свободной рукой обхватил его спину, подставил бедро и перебросил предводителя новодомских через себя. Генка распластался посреди подвяленной ботвы и ошарашенными серыми глазами уставился в небо. А Егорка приставил острие своего переломленного меча к его груди. Пространство над пашней вновь взревело, теперь уже его команда подбрасывала вверх мечи и копья.
    Победитель встал и помог подняться Генке. Они разошлись каждый к своему войску. Кто-то из ребят передал Егорке свой новый меч. И тут же лавой отряд с атаманом впереди побежал на новодомских. Сколько было в тот день сломано копий и мечей, расквашено носов, никто не подсчитывал. Однако, несмотря на превосходство противника в людях, Егоркино войско выдавило тех с пашни и погнало в осенний лес, где с азартом носилось за ними по просёлкам и соснякам до самого заката.
                5
       Малиновый диск морозного солнца медленно опускался за чёрный пихтач, изломанно торчащий над вершиной дальней горы. Снежок аппетитно похрустывал под подшитыми пимами, когда Егорка с Витей по дороге, с незапамятных времён прорезанной в яру, спешили в заиндевелый и неподвижный лес. Поравнявшись с мастерскими, что по правую руку тянулись вдоль обрыва до главного, турбинного здания гидроэлектростанции, парнишки свернули влево к затянутой льдом Ульбе. Миновали припорошенный снегом и набитый внутри тяжёлыми валунами бревенчатый сруб дамбы, пробороздив сугроб, выбрались к берегу.
– Витёк, а мы не провалимся? – засомневался Егорка, с опаской поглядывая на заметённое русло с редкими, поблескивающими в закатных лучах, полосками открытого льда.
– Не должны бы. Морозы весь декабрь давят.
– Тогда я пойду первым, а ты не прямо за мной, а чуток отстань. В случае чего – подстрахуешь.
– Не бери в голову, Егорыч! Всё будет ништяк! Я на той стороне в сосняке еще с лета такое место надыбал, и сушняка рядом на два пионерских костра хватит, – Витя махнул своей овчиной шубинкой с отдельным указательным пальцем в сторону заснеженной стены смешанного леса на другом берегу. – Оттуда и до калинника рукой подать, так что наломаем ягод, сколь хошь.
– Хорошо бы! А то я мамке сказал, что обязательно приду с калиной. Уже, наверно, и тесто завела под пирожки, – размечтался товарищ, всё увереннее и твёрже ступая по рассыпчатому снегу.
       Они подходили к середине реки. Было слышно, как подо льдом шумит течение. Егорка только раскрыл рот, чтобы сказать еще что-нибудь, как, поперхнувшись словом, обвалился по пояс в ледяную воду заметённой снегом полыньи, в последний миг успев раскинуть руки и зацепиться локтями за твёрдые кромки не отколовшегося льда. До дна ногами паренёк не достал, полы фуфайки и штаны потяжелели, быстрое течение толчками пыталось уволочь его в студёную бездну.
      Изловчившись, Егорка сумел повернуться в том направлении, откуда они только что пришли и откуда сейчас к нему подползал с широко раскрытыми глазами встревоженный друг. В правой руке у Вити тонущий заметил скомканный шарф, который тот, скорее всего, сдёрнул с шеи сразу же после того, как Егорка провалился в обжигающую пропастину. Едва только стало можно добросить конец шарфа до полыньи, Витя чуть приподнялся и метнул ворсистый его край. Егорка поймал с первого раза. Друг начал, отползая назад, тянуть шарф на себя. У тонущего появилась возможность подобрать локти, упереться ими в намокший лёд и на животе выползти из протоки.
– С-спасибо, В-витёк! – у спасённого зуб на зуб не попадал, однако настроение было лучше некуда, ведь с ними только что случилось такое приключение, которому будут завидовать все ребята из ихнего двора.
       Утеплённые ватные штаны были надеты поверх голяшек пимов, поэтому вода внутрь просочиться не успела, носки почти не намокли, полы фуфайки Егорка, сколько смог, отжал; рукавицы, перекрутив на два раза покрасневшими от холода пальцами, снова надел: так хоть не сразу отморозит руки. На глазах одежда на пареньке леденела и становилась колом.
– Егорыч, может, вернёмся домой? – сочувственно посмотрел на друга Витя. – Быстро добежим, и ты не простудишься!
– Да я и так не простужусь, Витёк! Давай-ка лучше поищем проход, где можно обойти полынью. Ты же говорил, что сушняка навалом, и хорошо, что спички у тебя остались, надерём берёсты по дороге, запалим костёр и просушимся. А то мама расстроится, если мокрым явлюсь с мороза. Да и пирожков с калиной очень хочется!
       На полянке, под высокими, с раскидистыми заснеженными макушками, соснами, пока Егорка, согреваясь, вытаптывал место под костёр, Витя натаскал из торчащих из сугробов кустов черёмухи и акации сушняка. Постелив на вытоптанное место соснового лапника, ребята соорудили поверх шалашик из сучьев, просунув вовнутрь шершавые свитки берёсты. Поднесли спичку и через несколько секунд языки оранжевого пламени устремились ввысь. Егорка встал едва ли не в костёр и, не снимая одежды, поворачивался то боком, то спиной, обсушиваясь. Фуфайка и ватные штаны парили, продрогшие ноги и живот теплели. Он снова начал чувствовать своё тело.
       Минут сорок спустя, уже в сумерках, подкинув на всякий случай в костёр толстых – ребятня их называла долгоиграющими – сучьев, друзья, уминая сугробы, побрели в овраг, по склону которого густо раскинулись заросли калины. И еще до ночи, вернувшись назад, обогрелись у затухающего костра, завалили его снегом, и с матерчатыми сумками, набитыми гроздьями рубиновых и мороженых ягод опасливо обогнули злополучную полынью и выбрались на дорогу, а там и до дому рукой подать.

      Больше суток с сумрачного неба валил снег; падал себе, кружился невесомо, некоторые пушистые снежинки иногда даже взмывали вверх, словно показывая, как им не хочется ложиться на пышный сугроб, и что рождены они для свободного полёта. Егорка давно подметил особенность их горно-таёжной местности: вьюги и метели обрушивались сюда не раньше второй половины февраля, а до этого случались только вот такие спокойные снегопады. А сегодня с утра погода ясная и морозная.
     Однажды, еще живя в городе, Егорка стал свидетелем необычной истории, которая отчасти связана и со снегом, и с особенностью здешних мест. В февральские сретенские морозы, что грянули вслед за продолжительной бешеной метелью, в воскресенье, одевшись теплее, он выбежал из подъезда барака, чтобы с ровесниками покататься с ледяной горки на детской площадке. Однако друзей на катушке не увидел, лишь один карапуз в курточке и меховой шапке, перетянутый крест-накрест пуховым платком, косолапил в новых серых валенках прочь от ледянки.
– Малыш, а где все?
– Смотлят лысь. Она из лесу на столб у магазина заблалась! – с восторгом воскликнул в ответ карапуз. – Я тозе хочу посмотлеть!
– Тогда бежим скорей! – Егорка ухватил мальчугана за вязаную варежку и увлёк за собой на расчищенную дорогу.
      На площади перед продуктовым магазином ребятишек и взрослых собралось человек пятнадцать. Разговоров не слышно, однако все взгляды устремлены в одном направлении: на опиленной ровно верхушке телеграфного столба, изящно подобрав мохнатые лапы под себя, сидела огромная серо-дымчатая кошка и насторожено-медленно поворачивала то в одну, то в другую сторону свою усатую головку с кисточками на стоячих треугольных ушах.
      Светило морозное солнышко, поблескивал на деревьях, крышах и оградах иней.
– Красивая кошка! – Егорка не заметил, как сбоку, от крыльца магазина, подошёл отец с авоськой и тоже стал рассматривать рысь. – Наверное, в метель сбилась с тропы, заблудилась и забрела на городскую окраину. Сейчас соображает, как вернуться в тайгу. Близко к столбу не подходите – зверь опасный и коварный! – это Алексей Петрович уже громко обратился к ребятне, тихонько пододвигавшейся к столбу. – Давайте назад, от беды подальше.
      Мальчишки нехотя вернулись в толпу. Народ прибывал. Люди молча разглядывали пушистую рысь, серо-зелёные глаза которой казались стеклянными и безжизненными.
– Сынок, отвлекись на минутку… – по тону отца Егорка понял, что тот намерен поделиться чем-то интересным. – Глянь-ка вон на тот столб, что слева от нашего. Что ты можешь сказать о нём?
– Ну, он деревянный, на нём провода толще, чем на этом, их всего три, – отец с первого класса иногда брал Егорку с собой в горы и тайгу, где во время привала они играли примерно в такую же, как сегодняшняя, игру. Алексей Петрович указывал сыну либо на изогнутое русло ручья, либо на какой-нибудь необычный муравейник или причудливую корягу и просил описать, рассказать о том, что тот подметил. Вот и сейчас у них началась познавательная игра. – А на столбе с рысью – раз, два, три… шесть. И все они тонкие, как волос.
– А что это означает?
– Выходит, что на нём провода телефонные и для радио, а на дальнем столбе – электрические.             – Смотри, сынок, внимательней. Ищи еще отличия.
– Да вроде бы никаких больше… Или – постой! На нашем столбе – рысь, а на том – шапка снега!
– Верно! А что бы ты еще добавил?
– Теперь-то уж точно ничего.      
 – Не торопись, Егор. Приглядись-ка повнимательней к этой шапке. Что в ней особенного?
– Ну, пап… Не знаю. Шапка как шапка. Вот только может цвет у слежавшегося снега не один и тот же. Он как-то слоями смотрится.
– Правильно, сын! А каждый слой – это своеобразная отметка о буране. Видишь, они: какие разные - один потолще, другой совсем тоненький. Посчитай, сколько их всего.
       Егорка быстро пересчитал прослойки.
– Тринадцать, папка!
– Значит, с ноября и по середину февраля было именно сколько снегопадов.
– Пап, а теперь я тебе задам вопрос. На днях была такая метель, что с ног сшибала, – и Егорка победно посмотрел отцу в глаза. – А почему она тогда эту шапку не снесла со столба?
– Ты сам-то как полагаешь?
– Я думаю, что после первых буранов в ноябре, еще до морозов, снег примёрз к верхушке столба, а остальной уже падал, и снежинками прицеплялся к нему.
– Молодец, сынок. Скорее всего, так оно и было, – отец свободной рукой обхватил сына и прижал к своему овчинному полушубку. – Пойдём, Егор, домой. Мать борща наварила, а я вот за белым хлебом ходил.
      И оба Свиридовых повернулись, чтобы уйти с площади, когда прямо перед ними вдруг возник их сосед по этажу Дворников с одностволкой в руках. Был он в распахнутой меховой москвичке, без шапки, весь всклокоченный, с красным то ли от возбуждения, то ли от чего еще лицом, потому что, когда он поравнялся со Свиридовыми, от него сильно пахнуло винным перегаром.
     Даже не кивнув Алексею Петровичу, Дворников вышел вперёд и вскинул ружье-безкурковку, пьяно целясь в сидящую на столбе рысь. Отец подбежал к соседу сбоку и молниеносным ударом снизу по цевью задрал дуло в небо. Грохнул выстрел. Пуля ушла вверх. Отец вывернул одностволку и вырвал её из рук у набычившегося Дворникова.
– Ты что же творишь?! Люди ведь кругом! – таким отца Егорка еще никогда не видел. – Дети!!! А ты палишь! В тюрьму захотел? Ступай, Василий, проспишь. Да не цепляйся ты за ружьё, протрезвеешь – верну.
     Толпа, шарахнувшаяся от выстрела по сторонам, снова приблизилась, теперь взрослые и подростки с любопытством ждали продолжения мужской ссоры. Про рысь на время все забыли. А Егорка краем глаза видел, как дикая кошка, словно почуяв, что можно незаметно покинуть это непонятное сборище, выпустив когти, осторожно спустилась до середины опоры и мягко прыгнула на тропку, что уходила с площади к заснеженному берегу Разливанки. Некоторые из ребят тоже это заметили, но гнаться за рысью, опасаясь её только что блеснувших острых когтей, никто не решился.
– Егор, где ты? – отец уже отошёл от понуро стоящего, изредка озирающегося по площади соседа и отыскал глазами сына в расходящейся толпе. – Хватит с нас представлений, идём домой. Возьми сумку с хлебом, а я уж ружьё понесу. Зверь-то убежал? Вот и хорошо. До лесу недалёко. А то чуть нас до греха не довёл.
      Всё это Егорке вспомнилось сейчас, когда друзья шли по накатанной дороге мимо деревянного столба, на котором возвышалась шапка снега и на две стороны расходились гирлянды заиндевелых проводов. Парнишки направлялись за гаражи и сараи на яр, чтобы опробовать новую затею, которую накануне придумал Витя. Садик со штабом замело, сугробы спрятали шалаш; один лишь наблюдательный пункт на голых берёзах теперь было видно отовсюду, но туда не добраться, а ребятне надо где-то играть, поэтому они то складывали на детской площадке перед домом из обледенелых кусков снега крепости-засады, и отвоёвывали их друг у друга, то гоняли по лесу на лыжах, то – вот как сегодня – искали приключений на яру.
– Пацаны, я первым нырну с обрыва в снег, – Витя, стоя по колено в сугробе на кромке яра, выждал, чтобы все обернулись к нему и продолжил: – Покачусь вниз и, если за мной не потянется оплывина, смело прыгайте следом. А если накроет меня, не забудьте вытащить.
– Витёк, а я сальто крутану, – Вовка Бильский поправил сползшую на глаза шапку. – Ты же знаешь, я умею.
– Да чего здесь уметь? Главное, найти место для разбега, – усмехнулся Коля. – И спуск покруче. А сальтануть каждый сможет.
– Вот мы и посмотрим, как ты будешь складывать в воздухе свою долговязую тушу, – не остался в долгу Вовка.
– Ребята, не цапайтесь, – сказал Егорка примирительно. – Предлагаю первый раз прыгнуть солдатиком, ногами вперёд. А там видно будет. Яр чистый, кустов и деревьев поблизости нет; думаю, катиться можно чуть ли не до реки, только надо разойтись на расстояние, чтобы по дороге не перехлестнуться.
– Всё, я пошёл… – и Витя прыгнул вниз. Пролетев метра четыре, он воткнулся в поблескивающий снег так глубоко, что на поверхности осталась лишь голова в кроличьей шапке да в шубинках разбросанные руки. Всего на пару секунд Витя замер и тут же поплыл вниз, всё больше показываясь из снега и увлекая за собой островок сдвинутого сугроба размером в разбросанные руки. Мальчишки, увидев это, с весёлым гиканьем попрыгали один за другим с яра.
      Егорке досталось место, крайнее от оврага, разделяющего обрыв, снегу здесь наметено больше, и потому, когда он, прыгнув, на скорости ушёл с головой в сугроб, не только колючий снег обжёг лоб и щёки, а и отчаянье ошпарило всего, но лишь на мгновенье. Уже в следующий миг парнишка, что есть силы, пробивал подошвами валенок не успевший слежаться до корочек снег.     Егорку, как ракету из шахты, вынесло наружу, и он заскользил вниз к замёрзшей реке, загребая раскинутыми руками пушистый снег. Перед обледенелыми тополями затормозил и, выпростав из сугроба ноги, пополз по снежному целику к ребятам, столпившимся на полянке вокруг Вити.
– Здорово нырнул, братан! – весело встретил друг, когда Егорка перевалился с кромки высокого сугроба на вытоптанный пятачок. – Я уж собрался лезть на выручку, но ништяк, обошлось, – Витя переменил тему. – Мы, дожидаясь тебя, ломаем голову: как лезть на яр? Коля предлагает пройти по реке вверх и где тропинка, вскарабкаться там. Юра говорит: полезем, где скатывались, только зигзагами, как по серпантину, потому что прямо – сильно круто, не удержаться, опять свезёт вниз.
– По мне хоть так, хоть этак, а всё одно взбираться надо, – без раздумий согласился Егорка.  – Не оставаться же здесь.
– Эй, ребята! – раздалось сверху от гаражей.
       Все задрали головы. На бруствере яра стоял Серёжа и энергично махал им левой рукой. – Что приуныли? Не знаете, как выбраться? Так вот же – ловите!
      Сергей поднял над собой правую руку со свитой в кольцо разноцветной туристической верёвкой, размахнулся и швырнул её вниз. Распустившись змейкой, верёвка упала метрах в трёх выше толпы, толстый узел на конце её провалился в продавленный в сугробе кем-то из ребят след, а сама она упруго вытянулась. Даже не глядя вверх, мальчишки поняли, что это Сергей там у себя привязывает другой конец к чему-то прочному, скорее всего к ближайшей из толстых железных труб, вбитых за гаражами по периметру для сдерживания сползающего грунта.
– Хоба на! А теперь ловите меня! – раздалось с яра. И все увидели, как Сергей, отойдя немного назад, разбежался и прыгнул вниз головой с обрыва, ловко перевернулся в воздухе и, приземлившись на валенки, с ветерком покатился на кожаном полушубке.
– Ты как догадался про верёвку? – мальчишки обступили подъехавшего и вставшего на ноги Сергея. – И вообще, нашёл нас как?
– Я уроки делал у окошка. Смотрю – вы идёте к яру. Да так здорово размахивали руками, что я сразу понял: здесь что-то не так, наверное, будут летать с яра! Прикинул, и решил: уроки подождут, а вам без меня вылезть назад будет трудно.
– Молодец, Серёга!
– Сразу видно – наш парень!
– Ну, это вы, братцы, бросьте! Будто б сами не такие?! – по интонации голоса было понятно, что мальчишка польщён. - Лучше айда наверх. Сделаем еще по одному сальто!

      На следующий день в понедельник третьим уроком у Егорки была химия. Накануне вечером он дочитывал книжку «Девочка и птицелёт». Книжка как книжка, о ровесниках, парнишку же заинтересовал эпизод с горением сахара, который, как известно, не горит вообще. А тут выясняется, что даже запросто и, причём синим пламенем! Егорке всегда нравилось наталкиваться на что-нибудь из ряда вон выходящее. Так, около года назад, еще живя в городе, он где-то услышал или вычитал, что если два осколка стекла смочить и наложить друг на друга, придавив сверху чем-нибудь увесистым, и оставить так примерно на год, то через какое-то время их молекулы соединятся между собой и два осколка срастутся, станут одним целым. Буквально на днях Егорка наткнулся в своём ящичке на подзабытый плод своего эксперимента, переживший с пареньком переезд из города в посёлок и лежащий с того времени нетронутым в уголке под гнётом. И ведь это уже было одно стекло, прозрачное и цельное. А сейчас вот что-то необычное про сахар.
      На большой перемене, нахлобучив шапки, Егорка с ребятами сбегали за школу покурить. Он собрал в бумажку весь пепел, сахар был принесён из дома, спички тоже имелись. Прозвенел звонок и в класс вошла чопорная и строгая химичка Инесса Ивановна. Она еще не успела толком ничего сказать, как Егорка вылез со своим вопросом о горении сахара. Нет и еще раз нет, не горит!..
– А я докажу прямо сейчас, что горит!
– Свиридов, не срывай мне урок всякими глупостями.
      Но упрямый парнишка уже, как говорится, закусил удила. Разложил на парте прихваченное из дома фарфоровое блюдце с голубой каёмкой, насыпал в него горкой сахара-песка, освободил бумажку от пепла, перемешал всё и поднёс зажжённую спичку. Учительница, до этого продолжавшая невозмутимо стоять у стола, переменилась в лице и сжала тонкие губы, потому что над блюдцем заиграло, колеблясь, синее пламя. Весь класс, с любопытством наблюдающий за Егоркиными действиями, ахнул.
– Выйди вон, экспериментатор доморощенный! – губы Инессы Ивановны растянула мстительная ухмылка. – В мой класс без родителей ты больше не войдёшь!
– Но, Инесса Ивановна! Я же не со зла, просто это ж надо так – сахар и горит!
– Ты сам у меня сгоришь, когда я буду выставлять четвертные оценки! Урок не продолжится, пока ты не покинешь класс. Выйди вон, или я тебя сама выведу за ухо.
      Щёки Егорки еще пылали, когда он очутился в пустынном коридоре за дверью класса. Он-то мечтал, что за любознательность учительница поставит в журнал ну хотя бы четвёрку, на крайняк похвалит. А вышло вон как! Походил, поскрипел крашеными половыми досками, погрелся у чугунной батареи, успокоился, да и решил подошкурять злючку-учителку.
      Снаружи, рядом со школьным крыльцом, справа, в широком простенке находилась массивная деревянная, с перильцами, лестница на чердак. Крыша была двускатная, относительно пологая. Не чуя холода, хотя на улице мороз за двадцать, Егорка вскарабкался по лестнице на козырёк перед дверкой на чердак и держась за шифер на краю, осторожно продвинулся до того места, откуда можно было вылезти на крышу. Проделав это, встал на припорошенном шифере и начал определять, где находятся окна их класса. Определился, спустился на край крыши к водостокам, заглянул вниз: всё нормалёк, сугроб огромный, обязательно спружинит. Энергично оттолкнувшись подшитыми подошвами валенок от мёрзлого шифера, совершил прыжок сальто и, приземляясь, ушёл по пояс в снег. Раскачиваясь и обминая сугроб, выбрался из него и как бы случайно глянул на подёрнутые по углам инеем окна их класса, облепленные изнутри изумлёнными мальчишками и девчонками. Однако строгого лица Инессы Ивановны среди них не было видно. Но всё равно своего Егорка добился: урок действительно сорван, и теперь они с химичкой квиты. И очень ему в этом помогли вчерашние прыжки и кульбиты с обрыва!
                6
       Галина Георгиевна только выставила на обеденный стол тарелку с горячими голубцами, густо политыми сметаной и пододвинула ближе к Егорке миску с нарезанным пшеничным хлебом, как раздался звонок в дверь.
- Сиди, сынок. Я открою, - мать вышла и тут же из прихожей раздался её весёлый голос: -  Егор, это к тебе. Сроду не угадаешь – кто!
     Парнишка было приподнялся с табуретки, а друг его городской – Сашка Сундук уже собственной персоной стоял в дверном проёме на кухню. Разуться он успел, а на меховой куртке были расстёгнуты лишь верхние пуговицы, мохнатую кроличью шапку гость держал в руках.
- Вот те на! – Егорка шагнул навстречу другу. – С автобуса?
- Да.
- Раздевайся, Саша, и пододвигай стул, - сказала вошедшая следом Галина Георгиевна. – Пообедай с Егором за компанию.
- Не-а, тёть Галь! Я дома поел…
- Когда это было? Небось еще утром. Дорога к нам больше часа. Натрёсся поди, проголодался. Давай-ка, не стесняйся. Ближе садись, - говоря это, Галина Георгиевна взяла с полки еще одну тарелку и переложила в неё из глубокой сковородки два крупных голубца. – Хлеб, сметана и ложка перед тобой. Кушай. Как родители?
- Нормально. Папка на работе, мамка с ночи отдыхает. У их на мясокомбинате большой забой. А я после школы сразу к вам, - ответил Сашка и принялся за еду.
- Вот и хорошо, - сказала Галина Георгиевна и обратилась к Егорке: – Сынок, ты уж сам тут распоряжайся, корми гостя. Компот в кастрюле на плите. Молоко в холодильнике. А я займусь стиркой, нынче же суббота.
- Тебе помочь?
- Управлюсь…
      Оставшись одни, ребята налегли на голубцы, запили компотом. Егорка собрал грязную посуду в раковине и принялся её мыть, а Сашка, не вставая с табурета, отвалился к стене, стрельнул глазами в окно на заснеженный двор и обратился к Егорке:
 – Помнишь, ты осенью рассказывал, как на пасеке пол-лета торчали у дедов?
- Ну? – хозяин уже выставлял обтечь помытые тарелки и стаканы на постеленную на столе чистую тряпицу.
- Они и зимой там живут?
- Не-а. Так, проведать ходят на охотничьих лыжах.
- Вот и само то. Давай сёдни туда ломанёмся. Пимами по ихней лыжне…
- А как? Ведь скоро стемнеет…
- Ну и чё? Небо ясное, снег белый, - хохотнул Сашка. – Зырь хоть в любую сторону – всё как на ладони. Я у бабки Груни в Бутаково за ёлкой нынче так вот и ходил, чтоб на объезчиков не нарваться и чтоб не буранило.
- При таком морозе вряд ли снег пойдёт, - Егорка задумался. – Если с ночёвкой, надо чего пошамать взять…
- У порога мой рюкзак, - Сундук ухмыльнулся и похвастался: - Там целый мясной прилавок! Палка колбасы, здоровенный кусок мяса, сардельки.
- Откуда?
- Мамка с работы приперла. У неё же всё схвачено. Они с мясика все таскают. И охранники тоже, - видно было, что Сашка в теме, коль так вот свободно об этом рассуждает: - Тока я тебе, Егор, как другу, но и ты – могила!
- Болтуна ты в зеркале увидишь, - усмехнулся хозяин. – Ладно, пойду отпрашиваться.
     Минут через пять он вернулся:
- Мамка разрешила, только говорит: возьмите огурчиков солёных, сала из морозилки, хлеба и карамелек…
- Ничё не надо! – не стал дослушивать друга Сундук. – Всё в рюкзаке. Да, чуть не забыл: какой-нибудь старый журнал или газеты захвати – на растопку.
- А спички?
- У меня не тока спички, - Сашка заговорщески понизил голос: - но и пачка беломора имеется.
- Через кого купил?
- Еще бы «кого»! У пахана спёр из комода. Поди, не врубится…
- Тебя, чё, давно не пороли?
- У него этих папирос знаешь сколь? Весь ящик забит. Я взял из второго ряда, они там впритык, а я вытащил одну пачку, остальные чуть-чуть раздвинул, вроде незаметно.
- Гляди-ка, какой молодец, - сказал Егорка и неожиданно, будто вспомнил что-то своё, непонятно так скривил губы: - Мы еще в городе жили, прошлой зимой… У папки тогда тоже весь верхний ящик в комоде был забит, но не беломором, а памиром. Он ведь только крепкие сигареты шабит, и чтоб без фильтра. И чё-то мне курить так захотелось, а где взять?
- Ну, и ты?..
- А чё я? Нашёл у мамки в клубках и нитках булавку и когда никого дома не было, вытащил пачку, тихонько с верхнего боку расшаперил, чтоб можно было подцепить остриём и вынуть пару сигареток. Потом поправил это уголок как было и – пачку на место.
- Ну, ты и ловкач!
- Ты слушай дальше. Через несколько дней папка добрался до этой пачки, распечатал, перебрал сигаретки, покачал головой и базарит матери:
- Представляешь, Галя, как эти торгаши обнаглели – не до вложили две штуки в пачку.
- Так, может, я снесу её обратно в магазин, обменяю на другую?
- А как докажешь, пачку ведь вскрыли без них. Они отопрутся, еще и крохоборами обзовут.
- Ты, отец, вскрой-ка еще пару пачек и посчитай. Может, они просто один раз ошиблись.
- Да ну их к лешему. Не обеднеем…
      А я как раз обедал, так сначала чуть не поперхнулся, потом успокоился, но скажу тебе, Сашок, так мне сделалось вдруг погано на душе, что еще бы маленько и сознался батяне, - Егорка вздохнул: - Однако после этого больше ни разу не потянуло залезть в тот ящик, лучше у пацанов стрельну или бычков на самокрутку на улке насобираю.
- Не пойму я что-то, ты всё это рассказал вроде бы как мне в упрёк? – Сашка ухмыльнулся: - Я вот, дескать, если и воровал, то это когда было, а теперь ты гляди, каким я стал хорошим и правильным… Бери, мол, с меня пример, Сундук Сундукович!
- Чё ты злишься, Саша? Я же это тебе как другу про себя рассказал…
- Ладно, проехали! Чтоб тебя не грызла совесть, сделаем так: папироски я буду шабить один. А то ведь тебе теперь, наверно, будет стыдно курить ворованное. Ты же сознательный!
- Тебе, чё – врезать? Прилип как банный лист…
- Уж и по прикалываться нельзя, что ли? Ишь ты, какой серьёзный, прям как папа Карло!
       И друзья беспечно рассмеялись.

     Снежок поскрипывал под ногами, когда они от дома по натоптанной дорожке вышли на поселковый перекрёсток. Солнце садилось за дальнюю гору, за оснеженную гребёнку стройного пихтача. Сашка остановился первым:
- Слушай, Егорка, до пасеки сколь примерно канать?
- По просёлку километра полтора до железки, по шпалам немного, за мостом в тайгу тоже с километр.
- Последний буран когда был?
- Дней пять назад. А чё?
- Да ничего. Просто они поди и не ходили еще туда. А значит и лыжни нет, - Сундук покачал головой. – Припрёмся к мосту, а там ползи по пояс в гору. Оно того стоит? Были бы лыжи…
- А ты чё сразу взад пятки?
- Да нет – просто бошку вовремя включил, - друг ухмыльнулся: - Я ведь тебя старше на год, а значит и умнее!
- Ты опять за своё! Не можешь без подковырки.
- Это чтобы лучше соображать, - примирительно сказал Сашка. – Я вот чё думаю. Пойдём-ка на летнюю дойку.
- Чё мы там забыли? Да и где она, эта твоя дойка?
- По шоссейке на Бутаково, как на гору подняться и там она в логу, метров сто пятьдесят от дороги. По любому снегу можно пролезть. Времяночка из досок, зато печка есть железная. Я туда по осени, когда за опятами ходил, заглядывал. Стол и лавки стоят, а дров натаскаем из березняка.
- Ох, Сашок, Сашок… - Егорка по переминался с ноги на ногу. – Да чё там! погнали на твою времянку!
     После накатанного, скрипящего под валенками шоссе, мальчишки взобрались на стылый и комковатый бруствер на обочине и с него дружно попрыгали в глубокий – едва ли не по пояс каждому – сугроб.
- Ну, чё, поплыли Егорка! – друг наклонил корпус вперёд, выпростал из снега сначала одну ногу, потом другую, и принялся торить валенками с натянутыми поверх голяшек гачинами тропу, при этом энергично разгребая перед собой верха сугроба.
     Егорка ну никак не собирался уступать Сундуку первенства и плестись вслед, он в два маха обошёл друга и, оторвавшись, полез по целику в лог.
- Ты куда, дурень, прёшь? – раздался сзади Сашкин крик. – Тыкву-то на шее включи и разуй глаза! Понизу снега намело с головкой, надо лезть на гребень, там его сдувает, чуть не до земли! Вон даже скалы торчат. А перед дойкой покувыркаемся - скатимся вниз!
- Ништяк, Сашок, а то я сразу чё-то и не врубился, - примирительно обронил Егорка.
- Бывает…
      Порог у времянки был низким, заметённую дверцу пришлось отгребать от снега валенками. Ни лопаты, ни метлы рядом у внешней стены не оказалось, они здесь просто за ненадобностью – откормленных быков и коров в деревню под нож и на зимнее стойло спустили еще в октябре, и скотники до весны дорогу сюда забыли.
      Помещенье небольшое, в одно махонькое оконце, и это хорошо, подумалось Егорке – прогреется быстрее, однако его сразу обескуражили щели в дощатых стенках, если ветер разгуляется – печь замучишься топить, всё будет выдувать сквозняком. Сундук мельком глянул на друга, всё понял и скомандовал:
- Давай, печь разжигай, а я пока светло, снега к времянке нагребу, как завалинку, чтоб хотя бы снизу не поддувало. Доставай газеты, куча дровишек в углу, а я побежал.
     Тяга у железной буржуйки была отменная и, уже минут через пятнадцать воздух потеплел, а вскоре заявился и Сашка, шапка набекрень, щёки горели румянцем, карие плутовские глазки счастливо поблескивали, парнишка широко распахнул дверь и принялся забрасывать с улицы на пол времянки короткие полешки, причём все они были гладкими и без какой-либо коры.
- Сашок, колись, где разжился?
- Уметь надо! – скромно ответил друг, прикрывая за собой дверь.
- Да не ломайся ты! И я бы сбегал!
- Ишь раскатал губу – сбегал бы! – Сундук ухмыльнулся, ну точно, как это делал его отец, покровительственно и криво. – По таким сугробам шибко и не разбежишься, а до березняка ползти далеко. Всю ограду рядом я уже оприходовал, - Сашка небрежно махнул рукой на свежую кучу дров под ногами. – Пришлось попрыгать, так не поддавались, а длинными бы в печь не засунули.
- Ну ты даёшь! А вдруг кто придёт?
- Ишь размечтался! Найди дурака, чтоб по такому морозу да на ночь глядя, сюда попёрся!
- Ну, мы же… - начал было Егорка.
- Мы с тобой – путешественники, - перебил Сашка. – Можно сказать – полярники, ты же, Егор, умный и про челюскинцев кино видал? Вот и мы как они.
- Однако ты загнул! – теперь уже пришло время усмехнуться Егорке. – Ты хоть помнишь, сколь они дрейфовали?
- Целую полярную зиму, кажется…
- А мы-то пришли и ушли…
- Эт точно - даже и окочуриться как следует не успеем. Давай-ка дрова с прохода уберём под лавку, да и надо бы чего почавкать сготовить, - и Сундук, подняв свой рюкзак на стол, принялся выкладывать из него припасы – большой кусок сырой говядины, бараньи рёбрышки, палку колбасы, сосиски и – … больше ничего.
- И это всё? – Егорка недоумённо указал рукой на продукты.
- А чего тебе еще надо? Нажрёмся мяса от пуза! Знаешь, как оно греет, когда переваривается внутри? – не унывал Сашка. – Чё причитать-то? Ты лучше-ка пошукай сковородку или кастрюлю. Где-то же должен быть и чайник с кружками.
- Где, по-твоему? – Егор обвёл взглядом всё вокруг, заглянул под лавки, что были жёстко закреплены вдоль стенок. – Пусто, даже и намёка на какой-нибудь шкафчик нема! Вот влипли дак влипли! Говорил же тебе про хлеб и огурцы. У тебя хоть соль-то есть?
- Да я думал, что здесь, как в тайге на заимках, всё припасено…
- Так там для охотников и заблудившихся, - скривил губы и не упустил случая передразнить друга Егор: - А мы с тобой - великие путешественники. Челюскинцы полоротые…
- Ну ты шибко-то рот не разевай! Чё умничаешь? Взял бы и сунул в свой рюкзак, что тёть Галя говорила. Так нет же, тебе обязательно нянька нужна, - опять всё перевёл в свою пользу Сашка. – А у меня, сам видишь, и времени-то нет, каждого учить…
- Вот ты Сундучище дак Сундучище! – изумился изворотливости друга Егорка. – Ладно уж, давай решать: остаёмся здесь или пока совсем не стемнело, попрём домой?
- Ишь чего! Конечно же – здесь! Колбасу с сосисками так слопаем, а мясо пожарим.
- В чём? Ни сковородки, ни железной тарелки какой-нибудь…
- Не твоя забота. Главное, ножи у нас есть, а плитка вон какая красная! Мы тонкими пластами порежем и обжарим.
- Без соли?
- А древние люди как? Соли тогда и в помине не было, а они вон какие здоровые были – мамонтов побеждали…
- Да уж, Сашок… помнишь, Богомол про тебя базарил: такого и на драной козе не объедешь? А ведь это точно.
- Ладно, проехали. На вот – бери кружок колбаски, пожуй, глядишь - и подобреешь. Зато у меня свечка есть – станет не впрогляд, зажгу.
- Ум-ни-ца, - раздельно по слогам съехидничал Егорка, парнишка никак не мог отойти от того, что они так глупо сели в лужу с продуктами. – Ты вот просвети: а как будем без воды? Нет даже и ржавой черепушки, чтоб снега натопить…
- Нашёл о чём переживать! Видел сосульки над дверью? – Сашка хохотнул: - Думаешь, просто так висят? Я их спецом не стал сбивать, чтоб заместо воды… Хоть кроши и глотай, хоть обсасывай, как мороженку.
- Ты, Сашок, и вправду полярник, - сказал Егорка, и было не понять, то ли в шутку, а то ли с уважением к находчивости друга.
     Жарёхой Сундук занялся сам. Куски сначала зашипели, потом над плитой поднялся парок, запахло раскалённым жиром, а чуть позже и завоняло сожжённым мясом. В общем недошашлык получился отменный, снаружи сухой и твёрдый, как камень, а внутри сыроватый, пришлось рвать его зубами, пока опять же Сашка не придумал класть каждый подгорелый, местами обугленный, пластик на чистое место на столе и ножом разрезать на мелкие кусочки, чтобы можно было проглотить и не подавиться.
    Егорке хватило двух кусков, чтобы последующие месяцев пять его подташнивало от случайно уловленного запаха подгоревшего мяса, а уж чтобы пожевать что-нибудь подобное, приготовленное в таёжных походах на костре, к этому парнишка вернулся лишь года через два, когда окончательно стёрлись в памяти эти зимние впечатления.
      Февральские ночи в Сибири не только лютые по морозу, но и чрезвычайно долгие по времени, до шестнадцати часов, а если ты оказываешься еще и в таких вот непростых условиях, когда снаружи изо всех щелей между досок тянет смертельным холодом, то это по продолжительности вообще может показаться чем-то сродни кромешной и безнадёжной вечности. 
      Подкинули в печку дров, покурили и спать устроились на лавках по обе стороны стола, легли ногами к печке. Ни шапок, ни рукавиц снимать не стали. Первым прохватился Егорка, и если ногам в валенках было терпимо, то выше от поясницы холод уже начал подбираться к спине и груди, и уже не спасали ни шерстяной свитер, ни шарф на шее, ни ватная фуфайка, ни нахлобученная на лоб кроличья шапка.
      Темнота была густой и шершавой, как крупицы снежной пыли, и лишь от концентрических кружков на печке исходило слабое свечение – это догорали последние угли. Егорка открыл дверцу и сунул в угасающее чрево несколько поленьев, пусть сначала эти возьмутся, а потом можно и забить всю печь свежими дровами.
- Молодец, Егор! Соображаешь, - раздался из темноты голос проснувшегося друга и, Сашка вышел к свету. – Сразу вдвоём подрыхнуть не удастся. Будем дежурить, чтоб тепло поддерживать. Как лучше: по часу или по два?
- По два. А то и заснуть не успеешь…

                7

       Переулок, по которому Егорка и Витя Васькин шли в школу, подсох, хотя под заборами кое-где еще лежал серый ноздреватый снег. Утоптанная тропинка вдоль забора чуть поблескивала и идти было легко, не опасаясь намотать грязи на подошвы ботинок.
-Глянь-ка, Егорыч, чё творится! – Витя выбросил правую руку вверх перед собой. – Битва!
      На берёзе, что росла во дворе у деда Митрошина, внутри и вокруг скворечника действительно происходило что-то необычное. На ветке сидела крупная скворчиха и будто бы чего выжидала, а что это именно она можно было догадаться по шуму и гвалту, доносящемуся из дощатого гнезда, где шёл невидимый, однако настоящий бой – операция по выселению освоившихся в нём за зиму воробьёв.
- Почему ты, Егорыч, решил, что там дерётся самец, а не самка? Может, она его сменила, и счас это он здесь? – полюбопытствовал Витя, когда друг кратко обрисовал ему свою догадку.
- Да потому что ей скоро пора нести яйца и высиживать птенцов, - Егорка усмехнулся: - и скворец как истинный мужик должен оберегать её и сделать для своей подруги всё как надо. Вот он и хлещется внутри!
     Пока они говорили, из скворечника выскочили один за другим взъерошенные два воробья и, не желаю улетать, расселись на ветке чуть поодаль скворчихи, и давай взмахивать крылышками и чирикать, да так громко и неистово, что хоть уши затыкай. Следом в круглом отверстии показалась черная головка с окровавленным клювом; обращаясь к своей подруге, скворец что-то прощебетал, но до конца из гнезда так и вылез, видимо, опасаясь оставлять леток открытым, которым бы точно мгновенно воспользовались вдруг примолкнувшие и готовые к воздушному прыжку в скворечник воробьи. Скворчиха между тем снялась с ветки, подлетела к гнезду и ловко нырнула внутрь. И воцарилась тишина.
- Вишь ты, как чудят! - восхитился ситуацией Егорка. – Прям как в кино…
- Жалко и тех, и этих, - сказал Витя и принялся рассуждать: - Вроде хозяева скворцы, однако они ведь дезертиры – на зиму сквозанули в тёплые края, чтоб гузки здесь не поморозить, а воробышки, те наши, сроду не предадут, куда мы, туда и они – круглый год! Хибара пустая, они подумали брошенная, возьмём-ка, да и обживём! Поди уже и яиц наклали…
- Ну, ты и фантазёр, Витёк! Скажешь тоже: наклали… Ночью еще морозы, дай боже! Здесь другое – они только обиходили, пыль перетрясли, проветрили и приготовились… а тут откуда не возьмись – хозяева, да еще такие драчливые, видел же клюв… Ну не обидно ли воробышкам? – полушутливо вопросил Егорка, помолчал и выдал: - Я бы на их месте тоже в драку полез!
- Ну и получил бы… - не преминул вставить ехидное словцо Витя. – От хозяев. Ладно, философ, пошли, а то на уроки опоздаем.   
       Изогнутая дугой тропинка под яр еще не везде оттаяла от снега, однако осевшие серые оплывины сугробов были рыхлыми и неглубокими, всего-то чуть выше щиколотки. Март добивал опостылевшую зиму льющимися с небес потоками ослепительных солнечных лучей. На окрестных горах и сопках тёмными скобами и полосками проступили залысинки вокруг зубчатых скал; значит, не сегодня, завтра можно карабкаться через голые заросли колючего шиповника собирать зелёный и сочный слизун и дикий чеснок-вшывик.
      
       В ночь на воскресенье и Ульба, с декабря заключённая в ледовый панцирь, проснулась, с треском разорвав оковы, вздыбилась и понесла поблескивающие осколки на весёлых волнах из их долины вниз, к Иртышу. Со вчерашнего дня у ребятни весенние каникулы, и надо успевать на реку поплавать на льдинах.
     Мальчишки гурьбой, – каждый с неошкурённой берёзовой жердиной, а у предусмотрительного Вити Васькина еще и острая пешня – раскалывать большие неповоротливые льдины, – все в резиновых сапогах с высокими голяшками, вприпрыжку сбежали к реке, и там на вытаявших береговых камнях отдышались.
– Пацаны, разделимся по двое, – Вовка Бильский перебросил из руки в руку свою жердинку и продолжил: – Больше двух на одной льдине нельзя! Забегаешься рулить и направлять. И можно напороться на валуны.
– Дело говорит ваш Вовка! – от плетня, к которому ребята стояли спиной, раздался громкий голос Генки, предводителя новодомских. Заметив настороженные взгляды, он, улыбнувшись, вознёс над головой жердину, размером схожую с багром.
 – Возьмёте в команду? Я своих звал, но они что-то не схотели. Вон только эти трое пошли со мной, – Генка махнул рукой в сторону прислонившихся к плетню и всем видом показывающих своё полное равнодушие к происходящему друзей.
– Да идите уж сюда, парни! Будем разбиваться на пары, – дружелюбно крикнул Юра. Мальчишки посветлели лицами, и Сашок, тот самый, что летом при первой встрече был в солдатской пилотке и грозил Егорке с Юрой луком со стрелами, задорно выпалил:
– А мы с Петькой решили плыть вместе. Вон, наша льдина – в затоне у тополя!
– Сергуня, идём со мной, – Вовка приветливо помахал третьему пареньку. – Ты, я вижу, парень крепкий, будешь за рулевого.
      Ребята разбрелись по берегу, кто вниз, кто вверх к широкому перекату, за которым на чистой воде в заторе сгрудилось с десяток разнообразных льдин, их надо было расталкивать и растаскивать, чтобы они поплыли. Сделать это вызвались четверо: Витя, Толяш и Егорка с Генкой.
      Вода на перекате пузырилась хоть и мутноватая, но плиты и окатыши, по которым друзья намеревались перебежать к льдинам, можно было разглядеть сквозь радужную плёнку потока и примериться к ним. Первым, опираясь на пешню, отправился Витя, за ним, смешно балансируя на плоских подводных плитах, едва поспевал средний брат. Следом Генка со своим багром; Егорка был замыкающим.
     За ними было увязался выросший в крупного лохматого пса Дружок, опасливо сунул передние лапы в ледяную воду, отдёрнул их и тут же ретировался на вытаявшую полянку, где, жалобно поскуливая, принялся рыскать по берегу в поисках хоть каких-нибудь кладок, чтобы попасть на ту сторону. С высоты яра, из загородки, оттуда, где приютились сарай и свинарник Свиридовых, в поддержку Дружку на всю округу раздалось злобное рычание – это оставленный на цепи Байкал возмущался всей своей преданной, рвущейся на волю душой, отчего-то именно сегодня не понятой его юным хозяином. Пёс яростно сокрушался: почему это Егорка не взял его с собой?..
- Да потому что Байкалка не Дружок, он бы с маха кинулся за нами в волны и ему судорогой бы свело лапы, -  оправдывая себя, едва ли не вскричал Егорка.
- Не бери в голову, братан!
- Правильно сделал…
- В другой раз возьмёшь…
-Ну, чё, братва – поехали! - откликнулись стоящие наготове друзья.
        И без происшествий они один за другим перебрались с берега на широкую, ноздреватую льдину. Как оказалось, та, слегка накренившись, прочно сидела левым боком на огромном валуне, словно грея на тёплом мартовском воздухе свою донную прозрачно-поблескивающую часть. Другие льдины несколько парнишек из их команды, перескакивая с одной на другую, без труда столкнули на волны, а там уж их с выступающего от берега не отколотого льда отлавливали жердинами остальные ребята, запрыгивали на них и плыли вниз по искристой солнечной реке.
– Гена, перескочи на берег! Столкни эту махину с камня.
– А мы её разрубим на мели, – поддержал Егорку Витя.
– Замётано, мужики! – видимо, стараясь подражать кому-то из знакомых взрослых, бодро бросил Генка, перепрыгнул на камни, примерился ко льдине и приналёг плечом на верхний конец жерди. Оставшиеся же втроём осторожно перешли на противоположную сторону покачнувшейся льдины, чтобы сместить центр тяжести. Та со скрипом подалась и под восторженное ребячье улюлюканье сползла на чистую воду. Парнишки, не сговариваясь, опустили свои длинные жердинки, упёрлись в дно и принялись подталкивать ледяной полупрозрачный плот к берегу, чтобы забрать Генку.
– Ребята, – встали по краям, чтоб потом не прыгать, как зайцы! – скомандовал Витя. – Я долблю середину. Будет весело.
– Витёк, на палку! – Толяш передал брату жердинку. – Клади поперёк льдины и прикинь, где долбить. Выйдет, как по линейке.
– Да можно ведь и на глазок примерить. Что от этого изменится? – Генке было любопытно: что это за чудак в очках здесь распоряжается. – Это не урок геометрии, чтобы льды расчерчивать!
– Гена, Толяш – это наш мозговой центр. У него не голова, а дом Советов.
– Ну, Егор, тогда другое дело, – Генка весело прищурил свои выразительные глаза. – Поплаваем, и я на недельку забираю Толяша. Мальчишки поучатся у него. Пойдёшь, Толяш?
– Надо подумать…
      Толяш в отличие от других был серьёзен. Он собрал белёсые брови к переносице, помолчал и выдал:
– Не смогу я. Мы с вами воюем. Ребята скажут: предал. А предателем я быть не хочу!
– Толяш! Ты чё, не видишь – у нас же перемирие!
– Нет, Гена! – Толяш от волнения даже шапку свою вязаную снял с льняной головы и начал теребить в руках. – Как я ребятам в глаза смотреть буду? Перемирие – это не победа, и оно пока не подсохнет земля, – мальчишка посмотрел попеременно на Егорку и Витю, словно ища поддержки. И вдруг закончил, как отрезал: – А предателем я всё равно не стану!
– Толяш, Гена же в шутку сказал, а ты расхорохорился, – надо было как-то останавливать разошедшегося друга. И Егорка продолжил: – Да мы тебя и не отпустим – ты нам самим нужен, - Глядите-ка, братцы: льдина-то раскололась! Молодец, Витёк! Толяш, подними свою палку, не то свалится и уплывёт! Всё – счастливого плаванья!
       Егоркина с Генкой льдина из-за того, что край её вытянут, оказалась длинней и просторней, чем у братьев. Было где разгуляться. Поплыли. С матёрого берега, будто напутствуя их, звонко залаял усевшийся на бугорке Дружок. С яра его поддержал своим рычанием Байкал. В ответ с плотов приветливо помахали руками и уже через мгновенье забыли о собаках – речные заботы поглотили юных путешественников.
     Бегая по носу этой своеобразной речной посудины, Егорка только и успевал упираться концом жердинки в торчащие на пути мокрые плиты и отталкиваться от них, боясь напороться на острые выступы; Генка на корме тыкал свой багор на обе стороны, стараясь удержать льдину от того, чтобы её не закрутило на волнах.
     Выплыли на середину Ульбы, валуны исчезли, но другая напасть подстерегала их здесь: жердинки не доставали до дна, управление терялось. Пареньки пробовали использовать их как вёсла, но кроме звучных шлепков по водной глади ничего не получалось. Произошло то, чего больше всего они и опасались: льдину на очередном бурлящем водовороте развернуло, и теперь уже Егорка оказался в хвосте, а Генка впереди. Мало того, едва добились равновесия, как Свиридов увидел, что атаман новодомских со своей половиной отдаляется от него. Думал, почудилось. Однако полынья между нами росла наяву.
– Генка, мимо льдины не наступи!
       Волны прибивали их к той стороне реки.
– Гляди, Ген! Опять валуны пошли. Я палкой уже до дна достаю.
– Я тоже!
       То ли Егорка отвлёк Генку, то ли подводное течение стремительно потащило его льдину, но скоро она наползла на валун, округло торчащий из воды почти у самого противоположного, лесного берега, и там замерла, обтекаемая со всех сторон барашками студенистых волн. Генка тоже замер с багром в руках, боясь пошевельнуться, чтобы не способствовать дальнейшему разрушению. Егорка что есть силы воткнул жердину в донные камни перед своей льдиной, стараясь задержать её хоть на минуту и не дать уплыть вниз по волнам. Льдину медленно начало разворачивать поперёк реки как раз в Генкину сторону.
– Гена, прыгай ко мне! Твоя раскрошится, а глубина по пояс!
– Берег рядом! Доберусь! А вообще-то – тонуть, так вместе! – Генка решительно воткнул в воду свой багор и, опираясь на него, перепрыгнул на край Егоркиной льдины. На удивление, плот, что был всего на метр длинней Генкиного, выдержал, только чуток подтонул; а главное – не раскрошился. Ребята дружно с двух сторон принялись отталкиваться палками от дна, направляя льдину к лесному берегу. И через пару минут упёрлись в сколотые ледяные забереги, а там и выбрались на сушу. Отдышались. Осмотрелись.
      Вниз по широкому створу реки, очерченному с одной стороны лесом, и с другой подсыхающим на солнце, обрывистым, с пятнами серого снега глинистым яром с видневшимися поверху стенами и крышами гаражей, плыли на льдинах ребята. Вон Витя с Толяшем как по команде оглянулись в ихнюю сторону и дружно помахали руками. У того берега Сергуня с Вовкой Бильским налегали на жердинки, пытаясь выплыть на середину. Перед самым поворотом, ближе к прибрежному ивняку, где течение несколько замедлялось, Коля и Серёжа отдыхали, стоя на льдине и держа перед собой наперевес свои берёзовые палки. Другие парнишки уже, наверное, уплыли за лесистый изгиб к бревенчатой дамбе, той самой, ниже которой в декабре Егорке довелось искупнуться в ледяной купели.
– Братан, надо искать новую льдину, – Генка вслух сказал то, о чём думал и он. – Разойдёмся, ты – вниз, я – вверх; ищи трещины в заберегах, просунь палку и оторви льдину. Жалко, Витёк с пешнёй уплыл! А то бы откололи плот: лёд по этому берегу толстый и широкий!
      Не успел Свиридов пройти и десяти шагов, как раздался захлёбистый Генкин крик:
– Егор! Беги сюда! Скорей – не удержу! Сунул в щель палку – льдина как ухнет, как просядет, хорошо хоть прыгнул на неё!
      Генка стоял, покачиваясь в такт волне, на огромном куске отколотой от берега льдины и пытался самопальным багром затормозить её сползание в реку, вниз по течению. Однако набегающие волны уже начали играть с нею, поворачивая эту глыбу, как им вздумается, а Егоркин прыжок и приземление на отмякшую и потому не скользкую поверхность льдины только раззадорил их. Но и двое – это не один! Они с напарником слаженно и резво принялись сталкивать новый плот ближе к середине, к стрежню, где волны были хоть и выше прибрежных, зато более спокойными и предсказуемыми, а не такими коварными и дробными, как те, что только что им докучали.
      С того берега опять послышался заливистый и радостный собачий лай. Оказывается, Дружок всё это время рысил за ними по тропинке между тополей, и теперь вот решил подбодрить похвалой Егорку и Генку, увидев, как они ловко справились с речными затруднениями. Однако сам к воде больше не спускался.
– Генка! Опасный участок! – Егорка стоял на передке и следил за направлением несущейся по волнам льдины, и ему уже открылось то, что их ожидало за поворотом, метрах в двадцати по течению. Не оборачиваясь, он заорал другу: – От леса торосы, а дальше – река бьётся в дамбу. Держись лесного берега! Налегай на правый борт! Плавать умеешь?
– А то как же!
– Я у этой дамбы зимой купался! Больше не хочу!
– Лишь бы льдина выдержала!
– Смотри, наши на дамбу высыпали! Руками чего-то машут.
– Да это у них шесты. Молодцы! Ты, Егор, хоть понял, зачем они там? Оттолкнут от дамбы, чтоб мы не врезались!
      Между тем течение всё убыстрялось, однако и сплавщики не зевали; как по команде замолчав, теперь упрямо старались вырулить жердинами свою льдину на относительно тихую воду, подальше от громоздкой дамбы. Неужели не проскочат? Буруны и водовороты зловеще вспучивались вокруг льдины, неотвратимо подталкивая эту хрупкую глыбу на толстые мокрые брёвна. Парнишки, не сговариваясь, выставили перед собой палки, чтобы хоть как-то смягчить удар о дамбу. Казалось, столкновение и крах ледяного плота неминуемы, но в одно мгновенье пять жердин сверху наискосок упёрлись в широкий бок гибнущей льдины, да так неожиданно и с такой твёрдой силой, что Егорка с Генкой едва удержались и чуть не свалились в кипящую пучину. Удар о дамбу был не только смягчён – ребята не позволили даже и соприкоснуться с ней их ненадёжному плоту, бережно проведя его до чистой воды, что спокойно и вольготно растекалась вдоль широких берегов ниже дамбы.
      Метрах в пятнадцати от неё речные путешественники выбрали пологое место на бережке, к нему и причалили. И тут же к ним подоспел Дружок, радостно взлаивая, обежал вокруг, остановился передо Егоркой, спружинил, вспрыгнул передними мощными лапами пареньку на грудь и ткнулся влажной мордой в его плечо. Ворсистое левое ухо собаки сладко защекотало голую шею Егорки выше воротника фуфайки.
– Вишь ты, как псина переживает за тебя! – уважительно произнёс Генка. И вздохнув, с сожалением добавил: – А в нашем отряде нет своей собаки. Надо бы завести…
– Гена, Егорыч! Давай к костру! – На бугорке перед берёзовым перелеском возник Витя и помахал им рукой. – А Бильский с Сергуней накупались за милую душу! Еле выловили! Дамбу они проскочили впритирку, как и вы. А дальше на мели льдина раскрошилась, и они – ко дну. Ладно, глубина чуть выше колена – начерпали водички. Вон носки сушат на палках, – И, хотя от берега не было видно, чем там заняты их друзья, Егорка с Генкой согласно кивнули, поднимаясь по мелкой гальке к Вите, продолжавшему говорить: – Мы им пихтовых лапок наломали под ноги, чтобы теплее было. Но зато поглядеть на вас - почти сухие…
– Да как-то так вышло… – Генка уже был рядом с Витей. – Вы – что надо: по воздуху нас пронесли над дамбой. Своим пацанам расскажу – не поверят!
      И ребята, не дожидаясь Егорки, замешкавшегося на подъёме, негромко разговаривая между собой, направились в сторону костра. А он, поднявшись на каменистый бугорок, оглянулся на реку. Серебристо посверкивая в солнечных бликах, Ульба весело несла свои воды и осколки ноздреватых льдин, оживлённо шумела, пока не пропадала за очередным поворотом в высоких корабельных соснах. Хорошо-то как! И в школу еще только через четыре дня, а это значит, что и завтра их ребячью флотилию ждут новые приключения!

                8

– Просыпайся, сынок. Как ты, хочешь съездить в город? – отец тронул Егорку за голое, выпростанное из-под одеяла плечо. Тот открыл глаза, повернулся и лёг на спину. – Мне надо по делам на лесозавод, а это через нашу улицу… Поехали, заодно проведаешь уголок своего детства.
– Конечно, папка, – Егорка окончательно проснулся и сел в кровати. – Только умоюсь – и готов!
– Не торопись, до автобуса еще с пол часика есть. Мама котлет нажарила, позавтракай, и пойдём.
       От автостанции дорога пролегала мощёнными булыжником переулками. Отец своим лёгким шагом шёл быстро, вначале Егорка едва поспевал, однако скоро приноровился и, они вдвоём минут за двадцать преодолели трёхкилометровое расстояние. Перешли железнодорожную линию и оказались среди родных Егорке, окружённых яблонями-дичками и тополями бревенчатых бараков. У моста через Разливанку Алексей Петрович остановился.
– Сынок, я думаю, на лесозавод тебе идти со мной не стоит, лучше здесь поиграй минут сорок; к друзьям сходи, если кто не в пионерском лагере. Встретимся здесь же, – отец снял с левого запястья свои ручные часы и протянул Егорке. – На вот, возьми, чтобы знать, когда подойти.
      Миновало больше года, как уехали отсюда, за это время Егорка бывал здесь пару раз прошлым летом, раза три осенью и столько же зимой. Сначала сильно тосковал, но вскоре новая жизнь так увлекла, стало не до того, лишь иногда подступала грусть, да и то ненадолго. Сейчас же, подойдя к родному подъезду, он вновь ощутил в душе какое-то смутное беспокойство, глаза почему-то повлажнели. Постоял на крыльце, прошёл вдоль бревенчатой, в тёмных трещинах, стены и по усыпанной мелкой щебёнкой дорожке направился на детскую площадку, справа от которой тянулся ряд гаражей и сараев, а прямо за ней под обрывом шумела речка. Где-то здесь, подумал паренёк, и закопаны его любимые настенные часы. Сейчас поищет.
      Та-ак, вот тот же мусорный ящик, отгороженный заборчиком. Значит, в сторонке, метрах в семи, Егорка и найдёт то место, где спрятаны завёрнутые в холстинку часы. Что с ними стало, не поржавели ли? – мелькнула мысль. Однако прошлогоднего пустыря было не узнать, так он преобразился: посеяна травка, посредине, обитый дерматином, спортивный конь, рядом продолговатое бревно на опорах, брусья, а там, где он предположительно закопал часы, – турник, причём стойки металлические, на растяжках, перекладина отполирована, внизу на пятачке посыпан песочек.
      От потери своего сокровенного тайника Егорка поначалу расстроился: ведь за год он подрос, руки окрепли, значит, теперь бы уж точно смог разобрать и прочистить с бензином все шестерёнки и, протерев детали досуха чистой тряпочкой, собрать корпус заново. А вышло вон как! Однако, походив несколько минут вокруг физкультурных снарядов, паренёк потихоньку успокоился, а напоследок еще и подошёл к турнику, подпрыгнул, ухватился за гладкую и прохладную перекладину и подтянулся несколько раз, касаясь её подбородком.
     Дыхание в порядок привёл уже на высоком берегу Разливанки. Постоял, посмотрел на пробегающую воду, перевёл взгляд на пологую сопку за крышами частных домов в отцветающих садах за рекой, обернулся к двухэтажному бараку с роскошным кустом сирени под их бывшими окнами. Июньское солнышко светило тепло и ласково. И вдруг Егорке пришли на память слова отца: «У всего на земле, сынок, определённое время…». Паренёк улыбнулся своим мыслям, глянул на циферблат ручных часов и скорым шагом побежал к мосту успеть к встрече с Алексеем Петровичем.

                Часть третья
                Тайга алтайская, лазурные заливы
                1

          Майское солнышко щедро одаривало луга с расцветающими оранжевыми жарками и нежными троецветками ясным и благодатным светом, который безусловно способствовал пробуждению и росту буйной таёжной жизни. Кукушка в пихтовом распадке, перекрикивая трели и рулады всех других птиц, отсчитывала года громко и уверенно.
- Ничё себе! – воскликнул Вовка Бильский. – Она мне еще сорок лет накуковала! Это ж каким стариком я буду!
- Ворчливым… - весело подхватил стоящий рядом с лопатой в руках Егор. – Она тебе долгую жизнь обещает, а ты, Володя, недовольный.
- С чего ты взял? Я, может, тихо про себя радуюсь, а вам, чтоб не сглазили, специально пыль в шары напускаю.
- Ну, ты тогда и жучара! Кто ж из корефанов тебя сглазит? Я что ли? Или вон Юра, что, опёршись на лопату, уснул?
- Сам ты уснул! – огрызнулся Юра. - Я просто пригрелся и задумался. Хорошо-то как! Прямо как в раю!
- А чё про рай ты знаешь, Юрок? – спросил Вовка. – Говорят, что его вообще нет…
- Говорят – в Москве кур доят, - усмехнулся на это Юра, - а я пошёл и даже титек не нашёл!
     Все, кто стоял неподалёку услышали и рассмеялись, а Вовка не унимался:
- Плохо искал, Юрок! Надо пальцами-то шевелить, а то дрыхнешь здесь на полосе.
- Значит, так, - Юра оглянулся на одноклассников, поискал глазами свою напарницу. – Лиза, ты пока переходи к кому-нибудь другому, а я буду Володьку перевоспитывать. Отдай свою лопату, Володя, и возьми мешочек у моей напарницы. Будешь у меня за Лизу сосёнки сувать в лунки. Да чтоб ровно придерживал, и не халтурь – строго по одной.
- А чё, давай, дружок, - быстро согласился Бильский. – Тока и ты, чтоб ходко копал, если чё, буду подгонять как сидорову козу!
- Ишь ты, пастух выискался!
- Мужики, - впрягся Егор. – Не кипишуйте! Сделаем так: на этой просеке намечено десять полос вон до того леска, - парень махнул рукой в сторону молодого березняка на взгорке. – Я с девчонками беру себе четыре. Лена и Лиза со мной, Вовкина Марина в свободное плаванье, а вам остальные шесть, коль вы такие прыткие. Время – до обеда. По мази?
- А чё, я согласен! – вскинулся Бильский. – А ты как, Юрок?
- Да запросто!
- Вот и поглядим… - Егор был чрезвычайно доволен, что только что придумал неплохую игру и что теперь не так пресно будет проходить их обязательная отработка на лесхозовских таёжных участках и делянах.
      Дело в том, что после окончания девятого класса обычных экзаменов не предполагалось, вместо этого три декады мая школьники в полевых условиях осваивали навыки лесоводов – высаживали выращенные в питомниках побеги сосны, берёзы на местах бывших горельников, иногда лиственницы и кедра на высокогорных лугах.
     К восьми утра к школе подкатывал бортовой ЗИЛ-157. Оба класса «А» и «Б», а это человек пятьдесят, забирались, рассаживались по закреплённым лавкам и по бревенчатому мосту через Ульбу вползали на этом «мормоне»-колёсном вездеходе километров на пять, а то и на все пятнадцать в горную тайгу и под присмотром специально закреплённого за школьниками лесника Анатолия Степановича Черкасова и двух классных руководителей Галины Владиславовны и Елены Сергеевны садили побеги-двухлетки на свободных от леса таёжных пространствах.
- Вот сейчас, ребятки, мы приступим к очень нужному и важному делу, - в самый первый день по прибытии на деляну обратился Анатолий Степанович к обступившим его парням и девчатам: - обновлению нашей матушки-тайги. Если вы добросовестно отнесётесь к своим обязанностям, и мы на всех намеченных площадях высадим деревья, то, кроме того, что по итогам наш Пихтовский лесхоз оплатит ваш труд, но и лет через десять-пятнадцать, если вы заглянете сюда, то вам будет чем гордиться: вас встретит весёлый шум молодого и стройного леса. Вы, ребятки, спросите: а почему весёлый? Я отвечу. Да потому что эти крепкие сосны и берёзы, да и другие породы, они вас узнают и, обрадовавшись, вспомнят, кто им дал право на жизнь.
- А лесник-то наш – поэт, - вполголоса молвил Егор Бильскому. – Хорошо говорит… мне нравится…
- Мне тоже, - обернулся к друзьям Юра. – Особенно про то, как мы сюда придём через много лет. Не знаю, как вы, но я-то точно здесь побываю.
- Тише, мальчики, - одёрнула ребят Лиза, она была комсоргом в классе и испытывала огромную ответственность за поведение других. – Не мешайте слушать специалиста.
- Ишь ты – специалиста… Скажешь тоже, - не смолчал Бильский. – Слово-то какое знаешь, Лизавета – не выговорить.
- Не ёрничай, Вова, - не осталась в долгу девушка. – А лучше-ка сделай милость - заткнись!
      Между тем Анатолий Степанович продолжал:
- Разбирайте, ребятки, лопаты, а девушки вон из тех ящиков с рассадой у машины аккуратно перекладывайте себе в холщовые мешочки, они рядом лежат, побеги. И старайтесь землицу с корешков не стряхнуть, чтоб приживаемость была лучше. Разбивайтесь на пары и начинайте с края луга копать лунки вверх по косогору. Расстояние между ними делайте не меньше трёх метров, чтобы выросши, деревья не забивали друг друга. Всё понятно, ребятки? Вопросы есть?
- Никак нет! – бодро, за всех ответил Егор.
- Ты, небось, из суворовцев? – быстро оглядел парня лесник.
- С чего бы это?
- Отвечаешь по-военному…
- Так у нас же с этого года НВП каждую неделю – начальная военная подготовка, то есть.
- И мы в конце месяца, между прочим, на две недели едем в военный лагерь, - похвастался Володя Бильский. – Там, говорят, даже пострелять из настоящего автомата дадут.
- Хорошее дело, ребятки, - одобрил Анатолий Степанович. – Оружием мужчина должен уметь владеть, хоть охотничьим, хоть боевым, - и пошутил: - А пока тренируйтесь на лопатах...

        Участок ребятам попался хоть и суглинистый, однако не каменистый, и потому штык лопаты шёл вглубь без особого нажима, так, придавил ребро каблуком и выбрасывай из лунки лишнюю землицу. Чтобы не было ненужной суеты, Егор сразу договорился с девчонками о последовательности: одну полосу они проходят с Лизой, следующую с Леной. Начали сноровисто и ходко, как говорится, поймали кураж.   
       Нетерпеливая Лена уже успела сбегать на полянку к мормону, надеялась найти у еще не отъехавшей до вечера назад в лесхоз машины дополнительную лопату, чтобы самой копать, однако вернулась пустой – весь инвентарь был разобран утром, а Володькину лопату забрала с собой его напарница Марина, когда, постояв безучастно в сторонке в начале разговора, вскоре капризно фыркнула и ушла с высоко поднятой кудрявой головкой на другую деляну к Веньке из девятого «А». У парня как раз в это утро не оказалось ни пары, ни свободной лопаты для него.
- Ленок, ты не переживай, - успокоил одноклассницу Егор. – Всё равно мы будем первыми.
- Да я и не переживаю, просто без дела как-то не очень…
- Слушай, жарков-то сколь вокруг и марьиных корений! – парень невольно улыбнулся пришедшей в голову мысли: - Нарви и сплети большой цветочный венок, а лучше два, и в обед торжественно, при всех, вручишь его победителям! Вот похохочем!
- А при чём здесь «похохочем»? – не поняла серьёзная Лиза. – Дело-то вроде хорошее предлагаешь…
- Видишь ли, Елизавета, если победим мы, то всё нормалёк. Я сам лично надену вам на кудряшки эти славные венки.
- А тебе как победителю тоже ведь надо! Мы сплетём еще один запасной.
- Ну уж нет! Я человек скромный, а вот Володе и Юре вы сами нахлобучите по венку, если они победят. И пусть только попробуют увильнуть, то, как любит выражаться наша Елена Сергеевна – поставим два по поведению!
      Девушки одобрительно хмыкнули, и работа продолжилась. Темп у Свиридовского звена был завидный, но и Бильский с Юрой знали, как подойти к инструменту, ведь почти у всех в посёлке свои сады и огороды и, ребятня сызмальства помогала взрослым полоть и перекапывать сотки, урожаи собирать; так что проходя все полосы будто бы вровень, на крайних парни вырвались вперёд и, заровняв последнюю лунку, воткнули рядом лопату и довольные стали поджидать Егорку с девушками, которые замешкались и чуть по отстали.
- Надо было дуракам поспорить на кило ирисок, - Бильский обратился вроде бы к Юре, но так громко, чтобы услышали все на деляне.
- Не переживай, без приза не останетесь, - задорно ответил Егорка. – Сейчас вот все наши пойдут на обед, мы их тормознём и вручим вам что положено за доблестный труд.
- Скажи хоть что? – всем своим видом Володька показывал, что сгорает от нетерпения, хотя вполне могло быть и так – просто играет, притворяется… Солнышко светит, птички поют, обед впереди, симпатичные девчонки рядом. Что еще нужно шестнадцатилетнему парню, чтобы душа его раскрылась и запела?
- Терпи, казак – атаманом будешь, - уклонился от прямого ответа Егор и обернулся к одноклассникам, что вышли из леска перед соседней деляной. – Ходи сюды, молодёжь!
- Чё случилось-то?
- Награждение передовиков!
- О-о! Это что –то новенькое! – воскликнула шедшая рядом с рослым Венькой Марина. По её счастливому лицу было легко понять, что они за эти несколько часов не только сработались, но и что-то неуловимо-хорошее возникло между ней и Венькой.
- «Вот и ништяк», - мелькнуло в мыслях у Егорки, пока он делал знак Лене и Лизе, чтобы те доставали из-под сброшенных в сторонке в одну кучу пиджаков и кофточек припрятанные там венки и выходили к нему на середину.
- Подходите ближе, мужики! – по-взрослому скомандовал друзьям Егор, широким жестом приглашая Бильского и Юру в центр круга. – Сейчас, как говорит моя бабуля, начнётся самое скусное. Да вы смелее, вставайте рядышком… От имени и по поручению… - явно передразнивая какое-то начальство и дурачась, начал торжественно парень, но тут же сбился и махнул рукой: - Лизонька и Леночка, вручайте! То есть нахлобучивайте! А вы, братцы, стойте смирно! Благодарить – это всё потом!
- Да мы чё, бабы что ли – пялить на себя всякие цветастые заросли? – возмутился Бильский и попробовал увернуться от вытащившей из-за спины и вознёсшей над ним венок Елизаветы.
- Не ломайся, Володя, - принялся уговаривать напарника Юра. Он был старше Бильского на три месяца и в разговорах нотки покровительства с его стороны иногда проскальзывали. – Мы всё же победители!
- Вот именно! Мы бы ваши головы украсили, как положено, лавровыми венками, - продолжал веселиться Егор. – Но где же их в Сибири найдёшь?
- Те бы я со всем своим удовольствием дал водрузить… Они потом для супа пригодятся, - не сдавался Бильский. – А эти какие-то девчачьи…
- Значит, говоришь – девчачьи? И это уже прогресс! А то бабьи… Видите, и у Володьки что-то человечье проклюнулось.
- Вова, ну примерь, пожалуйста, - не осталась в стороне и Марина, изогнув густую чёрную бровь и собрав свои пухлые губки в милый бантик. – Нам с Веней, знаешь, как интересно…
- Не ехидничай, Маринка! В напарницы обратно не возьму!
- Нетушки, Володенька! Мне и с Веней ой как хорошо! – девушка ласково заглянула Бильскому в глаза. – Да и он не в пример тебе – пашет за двоих!
- Володя, не поддавайся, - вмешался Юра. – Это Марина на тебе отыгрывается за то, как ты её утром бросил.
- А почему тогда не на тебе? – Бильский начинал психовать. – Это ж ты меня сосватал пахать за какие-то бабские венки.
- Ну, вы еще подеритесь! По-бе-ди-те-ли! - не удержался Егор и повернувшись, попенял девушке: - А ты, Марин, не будь такой язвой. У нас же всё в шутку.
- Ладно уж - будет вам наскакивать друг на дружку. Ишь как распетушились! – покачал чубатой головой рассудительный Венька. - Пошли на обед, а то останутся нам рожки да ножки…

     То ли из-за того, что денёк этот оказался не очень жарким, то ли оттого, что вкалывали все по-настоящему, от души, но работы закончили на целый час раньше; в половине четвертого опустели все ящички с рассадой, а мормон должен был приехать за школьниками лишь ближе к пяти вечера. Кто-то разлёгся на травке, другие расселись по кружкам по интересам, некоторые наладились в лог к роднику сполоснуться и освежиться, Егор же, Бильский и Юра решили не ждать транспорт, а идти домой пешком.
     Дорога известна, каких-то семь километров – аккурат час с хвостиком, а если учитывать, что с горок вниз быстроногие парнишки будут мчаться не хуже зайцев, до ветра в ушах, значит, и дома окажутся намного раньше других. И больше того, у них почти на час прибавится свободного вечернего времени, можно и в клуб на танцы шарахнуть. Эти Егоровы доводы глянулись и двум «ашникам» - Сереге Рублёву и Антохе Васильеву.
     Не прошло и пары минут, как ребята растаяли за отцветающей черёмухой у поворота в распадок.
- Вот увидите, как мы вас догоним и перегоним! - задорно и с вызовом крикнула вслед Марина, сегодня она была явно в ударе, и пригрозила: – Но подбирать не станем!
    Однако парни угрозы девушки уже вряд ли расслышали – далековато, да и до этого ли, некоторым из уходящих нужно было успевать поймать ритм скорого шага Егора и вообще встроиться в энергичный ход своих друзей из класса «Б».
     Ручеёк Лукавый перебежали по камешкам, не замочив ног, и по нарезанной по крутому склону дороге полезли в гору.
- Братцы, стой! Змея, - голос у Бильского чуть дрожал от волнения. – Вон выползла из травы!
- Поди, ужик? – предположил, пока они приближались, Юра.
- Разуй глаза, Юрок! Где ты видел зелёных в серую насечку ужей? Они чёрные, и две жёлтых заклёпки на башке, - вразумлял друга Володька.
- Да знаю я – просто спутал…
- С перепугу?
- Ты хоть не ехидничай! Она до нас сроду не допрыгнет, пока дойдём, дорогу переползёт и в кусты свалится, - Юра решил поумничать: - У неё свой путь, у нас – свой.
- А вот и фигушку вам! – это высокий Антоха подал голос. – Вы хоть знаете, что, если убьёшь гадюку – сорок грехов снимается. Баба Поля наша так говорила… - и возбуждённый парнишка в два прыжка оказался рядом с уже почти достигшей обочины змеёй.
     Та, видя нависшего над собой и закрывшего половину синего неба Антоху, мгновенно свернулась в кольцо и, резко выбросив слегка приплюснутую головку вверх, угрожающе зашипела и раскрыла аккуратную пасть с шевелящимся раздвоенным и влажным язычком.
- Антоха, да брось ты её! А то еще кусанёт! – крикнул Бильский.
- Ну уж нетушки! Я счас отпущу, зато она в другой раз подкараулит наших девчонок…  Мало ли чё произойдёт, а виноват буду я, - говоря это парень занёс над приготовившейся обороняться гадюкой свой кирзовый сапог с низкой голяшкой и давай покачивать им на безопасном расстоянии, дразня змею.
     И в тот миг, когда гадюка, не выдержав, пружинисто превратилась в смертоносную живую стрелу, Антоха ловко на лету перехватил, поддел её головку тяжёлым каблуком и придавил к укатанной колее. И тут же сделал носком сапога характерное и знакомое многим движение – это когда взрослые мужики давят и растаптывают брошенный на землю окурок. Красивое змеиное тулово судорожно выгнулось в воздухе и безжизненно вытянулось вдоль пыльной колеи.
- Ну и дурак же ты, такую красоту стоптал, - Юра не мог сдержать своего недовольства. – Ты скажи, Антон, что она тебе сделала?
- Ты чё не слышал? Я уже всё сказал… - Антоха вообще-то ожидал от друзей другого и потому разозлился: - Юрок, я этих тварей давил, давлю и буду давить. И нечего здесь нюни распускать!
- Не кипишись… живодёр, - не смолчал и Юра, серые глаза его сузились, и парень весь подобрался как перед дракой.
- Юрок, не строй из себя добрячка! Глянул бы я, если б эта красавица тебя за ногу цапнула!
- Не цапнет – я всегда перед собой смотрю и куда попало ног не ставлю.
- Ишь ты, какой смотрелкин выискался, - никак не унимался Антоха.
- Хватит вам, парни! Разбазлались, как бабы на базаре, - Егору надоела эта глупая перепалка. - Дело сделано, и что теперь языками молоть… Антоха, ты её хоть в кусты столкни, с глаз подальше, - примирительно произнёс парень: – Смотреть на это – хорошего мало. Ладно, мужики, двинули, а то и на танцы не успеем.

                2

       Сбор школьников, отправляющихся в пионерский лагерь имени Павлика Морозова, проходил на площади перед военкоматом. Двенадцать отрядов по числу средних школ города и ближайших предместий приветствовало руководство народного образования и горкома комсомола, зажигательное слово сказал и один из пожилых военруков с боевыми орденами и медалями на груди. Парни в брюках защитного цвета и гимнастёрках-курточках с накладными карманами, перепоясанные кожаными солдатскими ремнями, с пилотками на головах и деревянными автоматами за плечами, стояли в строю не шелохнувшись.
       Подъехали пятнадцать больших автобусов, рявкнула общая команда: «По машинам!», и уже через пару тройку минут счастливые лица многих ребят прилипли к поблескивающим на солнце овальным окнам. Колонна тронулась. Провожающие, а это родители, младшие братишки и сестрёнки, друзья, редкие девушки махали с тротуара.
      Кое из каких автобусных окон им отозвались, кто-то, приподнявшись с сиденья, сцепленными и поднятыми над собой руками, кто-то лёгким помахиванием ладошек, а кто-то как клоун потешно сплющил нос о стекло. Впереди десять суток военных сборов с чётким распорядком дня, нарядами, дежурствами и беспрекословной дисциплиной в реликтовом сосновом бору перед последними для парней летними каникулами.
      Егора с другими ребятами из их поселковой десятилетки определили в левое крыло летнего, с высокой при деревянных колоннах верандой во всю ширину, окрашенного в синий цвет корпуса, а в правом крыле разместились парни тоже из предместья – Ульба-строя Первого, чьи пятиэтажки и дома частного сектора раскинулись на возвышенности вдоль шоссе между городом и их шахтёрским посёлком.
       С лёгкой руки Володи Бильского общее прозвище им дали «ульбачи», а те, чтобы не оставаться в долгу, стали называть своих новоиспечённых соседей «шахтарями». В первый же день все ребята перезнакомились и подружились. А на второй, в свободные два часа после обеда они уже вовсю бились подушками друг с дружкой. Произошло это так.
       Бильский, благо военрука Николая Ефимовича не было в корпусе, бросив подушку под голову, растянулся на своей кровати, свесив не расшнурованные ботинки в проход, и полёживал себе да поглядывал в потолок. Следуя его примеру, то же самое проделали и многие другие. Благодать, да и только!
- Ну вы даёте! – прервал сонную тишину голос Петьки Родионова, неслышно вошедшего в их половину из соседнего крыла. – Хоть бы чёботы скинули, чтоб ноги меньше воняли!
- Ты откуда такой грамотей отыскался? – лениво откликнулся Бильский. – Иди и у себя командуй!
- Рота! Подъём! – вместо ответа громыхнул на всё помещенье Петька. – Выходи строиться на марш-бросок с полной выкладкой!
- Я тебе счас так выкладу, что дорогу к нам забудешь! – сходу раздухарился Володька. – Подойди-ка сюда, чтоб я лучше рассмотрел твою косорылую пачку!
- Ты сам-то давно на себя в зеркало зырил? – не уступал и Петька, с любопытством подходя ближе к железной кровати. - И оно не растрескалось от твоей дикошарости?
- В самый раз, Петруша, - что-то не очень понятное для гостя бросил Бильский и приподнялся с постели, одновременно выхватывая из-под головы подушку. – А заполучи-ка, «фашист», гранату! – выкрикнул Володька не потерявшую еще с Отечественной войны популярную присказку и швырнул увесистую подушку прямо в Петькину довольную физиономию, да с такой силой, что парень даже пошатнулся от неожиданности.
       И тут же сгруппировался, и принялся уклоняться от летящих со всех кроватей в него подушек, между прочим, некоторые из них не долетали, а шумно сталкиваясь в воздухе, падали на крашеный пол.
- Ах, вы так! – понарошку разозлился, принимая игру, Петька и, убегая из комнаты, громко пригрозил: - Ну, что ж – война так война! Сами напросились!
- О чём это он? – обратился к друзьям Егор, когда, хлопнув дверью, Петька исчез на веранде.
- О какой-то войне… - сказал рассудительный Юра. – Сбрендил, наверно… столько оплеух по морде схлопочи – и не такое запоёшь.
      И буквально в это мгновенье двери широко распахнулись и в комнату ввалилась ватага вооружённых подушками парней.
Братва, полундра! – заревел Егор, сдёргивая с постели свою подушку. – Наших бьют! Не дайте им к кроватям… лупи по чём зря!
      Битва удалась такая, что лучше и не пожелаешь! Ребята валтузили налево и направо, доставалось и своим, и чужим. Вот Бильского ударами с двух сторон опрокинули на его же кровать, он кувыркнулся через голову, встал на ноги в следующем проходе и не мешкая выскочил на свободное пространство комнаты и давай молотить подушкой всех, кто оказывался на пути, при этом ловко уворачиваясь от сыплющихся со всех сторон ударов.
      Минут пятнадцать подушечный бой шёл примерно на равных, однако ульба-строевские выдохлись раньше, и тогда Егор с друзьями погнали их к дверям, да так энергично, что те едва успели унести ноги.
- Вот вам и хонька-махонька! – крикнул вслед разгорячённый Юра. – Учитесь, салажата!
- А я тока размялся! – никак не мог угомониться невысокий и худенький Гера Шапорев и всё бегал перед входными дверями, ожидая возвращения противников на поле боя.
- Ты-то куда лезешь! Метр с кепкой! – съехидничал Антоха Васильев. – Вернутся, раз саданут – вылетишь с корпуса, да так, что будем неделю искать всем отрядом…
- Антоша, ты не прав, - сказал отдышавшийся Рублёв. – Забыл, что ли: маленький клоп всегда кусает больней.
- Сам ты, Серый, клоп, тока вот разожравшийся! – огрызнулся Шапорев. – Чё лезешь-то? Мы ведь победили!
- Правильно Герка базарит! – поддержал Бильский. – Прилипли как банные листы… сами знаете куда!
- Брэк, мужики! Как говорится - по углам! – резко бросил Егор. – Порядок надо навести, пока не пришёл Николай Ефимыч, кровати вон все сбуровлены и стащены в кучу… подушки бы взбить…
- Да уж так взбили, - ухмыльнулся Юра: - что пух и перья до сих пор летают…
- Вот тебе, Юрок и отдельное задание: взять веник и всё подмести.
- А ты чё, Егорка, раскомандовался? У нас есть дежурные – пусть они и скребут.
- Тебе самому-то в этом стрёме – как?..
- Да как всем – противно… но и ты тоже не лезь вперёд.
- Да, Юра прав, - не стал молчать и Володька. – Ты чё, Егорка, каждой бочке затычка? Или мы без тебя не знаем, что делать?
- Всё, сдаюсь, - легко согласился парень: - Что-то ни с того ни с сего поволокло в командиры... Сам не пойму с чего?

      Вечером этого же дня после ужина, пока не село солнышко, ульбачи предложили на выбор несколько игр.
- Нас много, давайте разобьёмся на две три группы, - сказал Петька Родионов. – Кто хочет в круг-осла, а кто в выбивалы. Волейбольный мяч есть. Правила известны.
- Кто со мной в круг-осла? – выступил вперёд Егор.
- Я пошёл за камешками, - сразу откликнулся Юра. – За корпусом видел кучку гладеньких… То, что надо.
- Я с тобой, - сказал Бильский.
- А мы пока лунку выкопаем, - это Серега и Антон.
- Вот и ладушки, - расплылся в улыбке Петька и обернулся к своим: - пацаны, кто в круг-осла? Дуйте за ними… А мы айда на полянку, очертим свой круг и разобьёмся на команды.
       Несколько ребят отделилось от ульбачей и поспешили за Свиридовым с друзьями. Оставшиеся пошли за Родионовым выбирать место. А некоторые из обоих отрядов вернулись в корпус побездельничать, поваляться перед сном на кроватях с книжкой или порезаться где-нибудь в укромном уголке в карты в подкидного дурачка.
       Лунку сухим сучком выкопали быстро, оконтурили стенки, Егор отмерил примерно два метра, отчертил полоску и началось состязание. Поочерёдно с этого расстояния бросали по четыре гладких камешка в горсти. Если все они попадали в ямку, довольный парень отходил в сторонку; если же хотя бы один камешек летел мимо лунки, то метатель тоже ретировался, но уже ждать своей участи.
      Расклад в игре был такой: трое человек, у которых результаты попаданий оказывались почти нулевые, заходили в очерченный круг, двое, встав напротив друг друга, сгибались чуть ли не пополам, упирались крепкими головами в согнутое плечо компаньона, ставили ноги как можно шире и устойчивей, каждый просовывал руки под мышки товарищу для более прочной сцепки, получалось нечто схожее с широким крупом лошади или осла. Третий, прохаживающийся внутри круга, исполнял обязанности сторожа, а точнее – охранника этой замысловатой фигуры, он должен был, коснувшись или шмякнув своей ногой того, кто норовил с внешнего периметра запрыгнуть на спину условного осла, за чикать и, попавшийся становился первым кандидатом на замену тех, что, упёршись, стояли в кругу и, бывало, выдерживали на себе вес трёх, а то и пяти человек сверху.
      Бросок Егора был что надо: все камешки кучно легли в лунку, и что важно, не один не выпрыгнул обратно наружу, а такое часто случалось. Бильский тоже все свои легко отправил в ямку, а вот у Юры видно дрогнула рука, хотя он вроде всё делал не торопясь, перед броском даже успел левой рукой поправить кудри над ухом – три камешка разлетелись мимо, и лишь один случайно достиг цели.
- Можно, я перекину? – взмолился обескураженный Юра. Так-то в команде их дома он слыл за одного из самых удачливых «пекарей», запускальщиков блинчиков по глади речных затонов, кроме того парень был метким не только в метании камней по пустым бутылкам, но и в стрельбе из лука; от его стрел редко кому удавалось уклониться.
- Не хлюзди! Вторых попыток здесь не дают, - усмехнулся Антоха. – Если каждый будет нюнить и перекидывать – когда играть?
- Ничё не поделаешь, Юрок, - вынужден был согласиться со словами «ашника» Егор. – Антоха прав. Теперь надейся - как откидают ульбачи… может, и сторожем быть повезёт…
      Так оно и вышло. Те двое вообще ни разу не попали в лунку, махнули рукой на это и принялись весело устраиваться в кругу. Юра же наоборот, сторожем оказался серьёзным и бдительным. Он как заводной бегал вокруг громоздкого «осла», зорко поглядывал во все стороны и не допускал, чтобы кто-нибудь пересёк линию круга и запрыгнул на широкие спины ульбачей.
- Егорка, - шёпотом обратился Бильский: - давай, ты с одного края, а я с другого - как махну, вбежим, Юрку же не разорваться. На крайняк - один всё равно запрыгнет…
- Замётано.
     Получилось, как нельзя лучше: пока охранник соображал на кого вперёд броситься, за эти доли секунды ловкие парни оседлали «осла» с двух сторон и теперь посиживали себе, покачивали ногами и сверху поглядывали, подзадоривали остальных.
- Антоха, Серёга! Айда к нам!
- Так и быть – потеснимся!
     Однако повторить обманку, которую придумал Володька, «ашникам» не удалось. В этот раз Юра не стал суетиться, а наученный только что произошедшим, сразу наметил себе жертву и сейчас, ходко передвигаясь по очерченному периметру, незаметно держал в поле зрения Антона. А Васильев, ничего не подозревая, по условному знаку Серёги ломанулся одновременно с другом в круг. Вот тут-то его и подковал, да с оттяжкой, каблуком своего ботинка Юра.
- Ты чё так больно! – взвыл Антоха, хватаясь за ногу. – Ишь ты, распинался здесь!
- Да я не больно! Просто боялся не успеть… Всё, дружок, вали из круга - отдыхай, - Юра не скрывал своего удовольствия. – Пока я тебе еще кого в пожарную команду не на чикаю.
      На этой же поляне, ближе к лесу, где обширная площадка с относительно утоптанной и ровной поверхностью расчерчена в огромный круг, состязались ульбачи и шахтари в умении одних – точным ударом мяча выбить соперника, а других - увернуться от летящего с бешеной скоростью
этого кожаного снаряда.
       Внутрь круга заходили по четыре игрока. Столько же соперников располагалось по двое за чертой по внешним сторонам через площадку друг против друга. Условия были просты: если в тебя попали мячом, выбываешь из игры, и чем быстрее те, кто снаружи, выбьют таким способом противников, тем для одних слаще вкус победы, а для других горче привкус поражения. Однако имелся один любопытный и обнадёживающий всех, кто, как зайцы бегали в этом загоне, пунктик, а именно: если ты поймаешь и не выронишь на землю, а удержишь в руках мяч, то даётся льготное очко – следующее попадание в тебя не засчитывается.
- Парни, не кучкуйтесь - рассосались по площадке, - распоряжался Петька, стоящий посредине круга. – Чтоб они больше мазали!
- Ну, чё, погнали наши городских? – громко крикнул стриженный под ноль лопоухий Семендяев и перекинул с ладони на ладонь волейбольный мяч, будто бы готовясь в любую секунду метнуть его в ребят, настороженно следящих за каждым движением Славки.
       Он уже занёс за плечо правую руку с мячом. В кругу невольно шарахнулись в сторону, чтобы не попасть под удар. Но в последний момент Семендяев ловко перебросил мяч партнёру, стоящему метрах в трёх сбоку и ближе к противникам худенькому Герке Шапореву, а тот мгновенно швырнул его в самого ближнего и никак не ожидающего опасности с этой стороны соперника.
- Всё, Олежек, свободен! – развеселился Семендяев. – Главное, пацаны, бошку вовремя включать!
       Когда в кругу остался один Петька, вот здесь-то и началась что ни на есть игра на выживание. Уж как не хитрили нападающие, перебрасывая мяч друг дружке, каких только ложных выпадов не совершали, как не пытались подловить Родионова на неожиданном броске, парень или неуловимым движением плеч и корпуса уклонялся от неминуемого попадания, а то и картинно распластывался на траве, когда над ним пролетал мяч, или ловил его цепкими руками и победно прижимал к себе. За пятнадцать минут Петька три раза поймал мяч и уже в открытую подтрунивал над соперниками:
- Чё, неумехи, выкусили? Не на ту мишень нарвались!..
- Усеритесь попасть в нашего Петручо! – громко злорадствовал сидящий в сторонке на травке-муравке выбитый первым Олежек. – Он между прочим лучший вратарь школы! До морковкиной заговни прокорячитесь, мазилы!
      Прокричал и как сглазил, потому что буквально секунд тридцать спустя Петька получил свой первый удар, да не куда-нибудь в щадящее место, а прямо в лоб. Опять отличился Герка, и как тут не вспомнить про то, что мал золотник да дорог. Смачный удар с ног Петьку не сбил, но вот на отлаженную координацию всех его движений, на боевой настрой повлиял. И словно чувствуя это, воодушевлённые шахтари принялись энергично и безостановочно с двух противоположных сторон атаковывать вожака ульбачей. Броски сыпались как из рога изобилия и в течении двух минут он не только лишился всех своих льгот, но и заполучил завершающий, по странному стечению обстоятельств опять же в многострадальный лоб такой удар, что едва не брякнулся наземь.

       На густеющем темнотой небе проступили первые звёзды, когда гурьба ребят по песчаной дорожке под пышными игольчатыми кронами статных и смолистых сосен, весело обсуждая только что закончившиеся бои, шла к освещённому ярким фонарём обще-лагерному умывальнику с двумя десятками кранов и одной сплошной раковиной и стоком в местную канализацию сполоснуться и освежиться холодненькой водичкой, прежде чем отправиться на отрядный отбой и спать.
- Если и другие дни будут как этот, - обратился к парням Егор, едва они поднялись на светлую веранду, чтобы разойтись по своим комнатам, - то я только за!
- Кто бы против! – весело откликнулся Пётр. – До завтра, земляки!    
 
                3

       После завтрака Егоров отряд около часа печатал шаг строем на асфальтированном и обрамлённом бордюрами плацу в центре лагеря перед пустой синей трибуной и высоким голубым флагштоком с красным знаменем, развевающимся вверху. Следующие полтора часа ребята в тенёчке, стоя перед специальными широкими столами, упражнялись на время в разборке и сборке трёх учебных автоматов, переделанных из списанных боевых АКМ-47, со щелями, пропиленными в стволах.
      Руководил занятиями их военрук, пожилой майор, участник Отечественной войны Николай Ефимович Еланцев. Парням было любопытно смотреть, как пятидесятилетний инвалид – на левой, перебитой осколком, руке шевелились только мизинец и большой палец, остальные три висели безжизненно – на удивление сноровисто управлялся с автоматом, можно сказать, делал это молниеносно, что разбирал, что собирал.
      И парни, видя это, невольно внутренне подбирались и старались не ударить в грязь лицом перед своим наставником, потому что кроме прочего они его еще и уважали как человека немногословного, может, несколько суховатого, однако в отличие от остальных учителей никогда не тратящего ни минуты на мелкие придирки и сведение каких-то счётов, чем отличались другие преподаватели, в большинстве своём женщины. Его редкое слово для учеников было чем-то сродни неписанному закону.
       Поселковые взрослые рассказывали, что Николай Ефимович, начиная со Сталинграда, воевал в артиллерии, прошёл с боями до Австрии, истреблял фашистскую пехоту и жёг вражеские танки, и как заговорённый, ни разу не был ранен, а вот перед самой Победой зацепило осколком, и Еланцева комиссовали. На то, что воевал он отменно, указывали ордена Славы третьей степени, Боевого Красного Знамени, медали За Отвагу и Боевые Заслуги.
       Юбилейных медалей, что с середины шестидесятых стали почти к каждому Дню Победы вручать ветеранам, он не носил, то ли стеснялся, то ли не считал нужным, потому что про каждую свою боевую награду Николай Ефимович мог поведать: где и при каких смертельных обстоятельствах офицер её добыл, а про юбилейные что скажешь? Красивые и выразительные, хорошо смотрятся на парадном кителе, поблескивают эмалевой новизной, однако конкретного содержания в них, по мнению Еланцева, не было, просто фиксировались определённые даты со времени окончания войны.
      Такое объяснение однажды случайно подслушал Егор, оказавшийся рядом с беседующими вполголоса учителем физики, тоже фронтовиком Сергеем Дмитриевичем и Николаем Ефимовичем. При полном параде, в ожидании первомайского митинга, они стояли с внешней стороны у широкого окна, выходящего на просторное крыльцо, когда в отглаженных брюках и белой рубашке, с комсомольским значком на груди Егор вышел из школы и на минуту задержался в дверях. Сзади напирали нарядные девчата и ребята, и парень решил отойти с дороги, чтобы дать сверстникам пройти. Вот тогда-то он и услышал негромкие, но твёрдые слова военрука:
- Я, Серёжа, не новогодняя ёлка, чтобы меня с каждым разом всё больше и кудрявее украшать и наряжать. Такими темпами скоро на груди и места не останется, куда цеплять, - Еланцев грустно вздохнул: - Да и не удобно как-то перед ребятами, что там остались… То, что с фронта, с окопов – вот это моё! И точка. А остальное – это уже, как говорится, на любителя…
- А я считаю, Коля, по-другому. Пусть молодёжь видит, какие мы, ветераны, заслуженные, и как партия и правительство о нас заботится, не забывает…
- Эко, завернул, - усмехнулся военрук. – Ты бы Сергей Дмитриевич пафос чуток сбавил – мы же не на политзанятиях. Я же тебя не укоряю, а просто сказал, как я всё это вижу. У тебя – своё мнение, но, однако ж и у меня – своё. Так что пошли на линейку, видишь, уже все в сборе, одних нас ждут.

       Шахтари так намаршировались строем и навозились с автоматами, что по дороге на обед Егор ощущал непривычный голод, и так подсасывало в желудке, что лихо думалось: срубал бы поросёнка за раз!
- Так жрать хочу, что спасу нет! – это прорезался шедший с ним в одной шеренге Володька Бильский. – Вроде и завтрак был закачаешься – котлета в ладонь, пюре горой и компот с добавкой, а гляди-ка ты – опять охота…
- Чё ты хотел, Володя! – живо откликнулся Юра. – Курорт! К тому же обалденный свежий воздух и физкультура…
- Помню, был здесь на втором сезоне в прошлом году, - поддержал разговор Антоха. – Еды в столовой – жри от пуза, но всё равно не то. Ждали суббот и воскресений, некоторые даже дни считали…
- А чё ждали-то? – не понял идущий рядом Герка Шапорев.
- У моря погоды, шибздик!
- А зато ты - орясина строеросовая! – не остался в долгу Герка.
- Да я тебя одной левой…
- Ша, мужики! – одёрнул разошедшихся парней Егор. – Услышит Николай Ефимыч, заставит маршировать два штрафных круга по плацу, пока весь обед не остынет. Ты лучше, Антон, доскажи, что начал?
- А чё тут досказывать: приезжали предки, сеструхи, другой раз тётки с дядьками, а у их по две сумки конфет и фруктов, голубцы горяченькие, а то и пельменчики со сметанкой, молочко топлёное. Дня на три хватало.
- А где хранили, чтоб не портилось?
- Колбасу и что из мяса всё съедали тут же на полянке, а остальное – в тумбочку. Правда, воспитки и вожатые не разрешали, иногда шмонали, а мы тогда, кто успевал, под подушку или под матрас, а то в карманы и под рубаху… - Антон, видимо, вспомнив что-то весёлое, растянул губы в ухмылке: - Был у нас в отряде один жирный тюлень – Антропчик, городской. Так вот он, видя, как воспитки дербанят тумбочки, бежал к своей, а у него кровать была в самом дальнем углу, и пока они добирались, этот жирняк успевал запихнуть в себя кило пряников и полкило шоколадных конфет, еще и яблок с мандаринами штуки по две. Воспитки к нему:
- Ты, мол, чё же это творишь, Димочка? Не подавишься?
     А он им орал с полным ртом, только крошки в разные стороны разлетались, да так орал, что воспитки морщились и отскакивали кто куда:
- Нет, Марья Игнатьевна, нетушки, Светлана Васильевна, мало ишо… Обождите чуток, грушу доем, тогда уж и выгребайте…
     А забирать-то и нечего, кроме огрызков от яблок и груш да фантиков от конфет. Вот был фрукт дак фрукт – килограмм на восемьдесят, круглый как бочка и пузо аж до колен свисало.
      Отряд подошёл к столовой и по одному по ступенькам скорым шагом внутрь, где в огромном и светлом помещенье в два ряда стояли накрытые столы, каждый на двадцать мест. Обед был проглочен минут за пять, Егор не стал дожидаться других, а встал, отодвинул стул и спокойно направился к выходу, настроение было опять на все сто. Пока шёл между столов, размечтался, как в это послеобеденное, отведённое под условный «тихий час» время потихоньку слиняет из корпуса искупнуться на речку, что текла за реликтовым бором под горой.
- Ты чё это, фраерок, пихаешься? Никак хлев перепутал? – перед Егором стоял сухощавый, примерно одного с ним роста парень и сверлил его злыми, сузившимися глазами. Свиридов и не заметил, как случайно плечом зацепил этого незнакомца. Оно бы всё ничего, однако последние обидные и пренебрежительные слова мгновенно сбили какой-то предохранитель в голове, и Егор попёр буром:
- Тебе давно рога не ломали? Пойдём выйдем, пустобрёх не кормленный! Давай, давай, вперёд, гнида городская, - взбешённый Егор подхватил парня под локоть и с силой толканул к дверям.
      Еще два раза, подталкивая, приложился кулаком промеж худых лопаток на крыльце, да так, что тот слетел по ступеням вниз, однако на ногах устоял и затравленным взглядом, по-волчьи исподлобья встретил сбежавшего следом на тротуар Егора. Неизвестно, что бы случилось дальше, но между ними откуда ни возьмись взгромоздился, по-другому и не скажешь, двухметровый и плотный верзила:
- Не лезь к Толяну! Счас как врежу! – неожиданно тонким, но решительным голосом крикнул в лицо Свиридову этот гигант.
- Не менжуйся, Гриня! – выглянул из-за спины спасителя давешний наглец. Глаза у него были опять злыми и сузившимися. – Вломи, размажь фраерка по асфальту!
- А тебя, дылда, кто звал? – жёстко бросил Егор верзиле и, не дожидаясь, пока тот что-либо предпримет, ухватил парня обеими руками за солдатский ремень с медной бляхой, пропустив цепкие пальцы под широкий коже-заменитель, снизу в верх, чтобы ловчее было отрывать и приподнимать эту тушу над землёй.
       Приподнял и переставил растерявшегося гиганта чуть в сторонку, и только после этого выдохнул:
- Тяжёл, однако… - и, оставив того, повернулся к сухощавому: - Хочешь – повторю? Тока тебя-то уж как глиста сушёного точно на козырёк закину!
- Ты чё это здесь развыступался? – вдруг снова распетушился зачинщик Толян.
      Егор сначала и не понял, с чего это парнишка опять борзеет, пока не огляделся. Вся площадка перед столовой сейчас была заполнена парнями, но вот среди с любопытством и некоторым недоумением смотрящих на них, знакомых ребят Егор заметил в разы меньше, чем тех, кого он видел впервые.
     Между тем друзья и одноклассники незаметно просочились сквозь ряды городских и как-то само собой получилось так, что они, оттеснив прочих, плотно встали вокруг Егора и теперь, чтобы дотянуться до него, сначала нужно было разметать его товарищей.
- Ах, вот вы как! – быстро сообразил Толян. – Хотите шобла на шоблу? Понеслось! Тока не здесь, военруки не дадут - попёрли на стадион, там есть, где развернуться! Уж мы на вас так выспимся, что костей не соберёте! Пугалы огородные!
- Базаришь много, гнида городская! – не думал уступать и Егор. – Ждём через полчаса, а там посмотрим… За мной, братва, за автоматами!

      Футбольное поле располагалось за лесом в низине, по краям двое ворот, с вытоптанными пятачками, сквозных, без сеток, стандартная, поросшая редкой травой, поляна без разметок, зрительские лавочки по периметру, и всё это, прежде не часто посещаемое, сейчас было запружено огромной и подвижной толпой парней.
      Сказать, что все собравшиеся настроены решительно, это слукавить. Многие из тех, кого обгонял Егор, широко шагая по дорожке из лагеря с настроенными на драку друзьями, шахтарями и влившимися в их ватагу ульбачами с их весёлым атаманом Петькой Родионовым, оглядывались на них с любопытством, а некоторые приветливо улыбались. Один скуластый паренёк даже спросил вдогонку:
- Пацаны, а чё там будет-то?
- Представление, - коротко бросил Егор. – Разве не предупредили?
- А кто бы! Залетел в корпус Новак из Четвёртой школы и заревел своим бабьим голосишком: «Хватай автоматы и - на футбольное поле!» А еще его друган Толян с порога крикнул: «В войнушку повоюем с дерёвней!».
- Новак –это поди амбал двухметровый?
- Он самый… а чё, знаешь его, что ли?
- Да было дело… - всё понял Егор. – Ладно, братцы, базарить некогда… Не суйтесь тока куда попало!
- А то чё?.. – громко спросил городской, однако вопрос повис в воздухе, шахтари и ульбачи уже умчались далеко вперёд.
      Первое, на что обратил внимание Егор, когда они выскочили из леска – это то, что у всех находящихся на поле в руках были автоматы. Ишь ты, хорошо сработали Толян с Гриней, подсказав своим про оружие… да, впрочем, и мы не с голыми руками, легко подумалось парню. Здесь другое: тех почти рота, а нас чуть больше взвода. Определять и различать составы подразделений и сравнивать Егор уже умел; попутно усмехнулся - получается, что не зря протирал штаны на уроках НВП.
      В распавшейся на группы толпе сразу нашёл глазами стриженую голову Новака, спелым кочаном торчащую над другими, в большинстве своём русоволосыми. Оруженосец на месте, значит, где-то рядом и залупастый Толян. Вот и схлестнёмся, как по зиме с Бутаковскими на колах, когда те приехали из своей деревни качать права поселковским. Славное побоище вышло. Троих аж на скорой увезли… поглядим, как теперь обернётся…
- Не меня ли ищешь, фраерок? Ишь ты, как зенки пялит, дерёвня! – в окружении рослых парней Толян мог себе позволить поиздеваться.
- А то, кого же? Тебя, ссыкун мосластый, - начинал звереть, а значит, и терять контроль над собой Егор. – Чё прячешься за мужиков? Давай один на один! Биться, дак по-честному!
- Еще б я рук своих об тебя не марал! – скривил презрительно тонкие губы разошедшийся Толян. -  Лучше счас хором из вас всю пыль тараканью автоматами по вышибаем! И начнём с тебя!
      Услышав это Егор молниеносно перехватил свой, пусть и деревянный, но тяжёлый автомат за ствол и цевьё, изготовившись прикладом отбивать удары. Плечом к плечу рядом с ним встал Петька и парни, человек тридцать, и среди них Герка Шапорев, который отличался от всех остальных не только своим не ахти каким ростом, но больше решительным и ершистым видом. Это странным образом как-то остудило и привело Егора в чувство. «Ну, точно ёжик в опасный момент – даже мелькнуло у него сравнение - когда зверька вдруг застанут врасплох и тот бесстрашно окатыжится и начнёт, как мячик, подпрыгивать, пытаясь уколоть обидчика острыми иголками; еще для полноты картины Герке теперь бы пару раз отчаянно фыркнуть, враги бы мигом разбежались», - напоследок улыбнулся Свиридов и зычно крикнул:
- Мужики – в круг! Чтоб со спины не могли достать! По пластаемся!
      Те из городских, что стояли напротив, тоже перехватили свои автоматы и стали угрожающе приближаться к сомкнутым в боевое кольцо шатхарям и ульбачам. Еще минута – и начнётся настоящая рубка!
- Тормози, пацаны! – неожиданно встал между ними плечистый, со сломанным носом, и тоже с автоматом наперевес парень. – Базар есть! Многие не в теме, в том числе и я – чё вообще здесь будет? За кого автоматы ломать? – он широко ухмыльнулся: - И об чьи тупые бошки?
- Женёк! Это вот этот бугай бузит, - выдвинулся вперёд Толян и махнул рукой в сторону Егора; выходит задира знал крепыша, что так вот по-дружески обращается к тому, пронеслась в голове у Свиридова догадка, и он еще крепче сжал в руках своё оружие. А Толян между тем продолжал: - В столовой на меня накинулся, еле с Гриней отбились. Ты бы, Женёк, это так оставил?
- Чё спрашиваешь? Ты же знаешь… - не стал сильно распространяться крепыш и покровительственно усмехнулся: - По рогам и - в дамки! Но это только, если всё как ты здесь базаришь… Ты-то чё, парень, скажешь?
- Случайно задел плечом, а из него, как из помойки, так завоняло, что пришлось сцепиться, - спокойно ответил Егор. – Звал один на один – а он и обмочился, видишь, какую кодлу привёл? Но ему-то я точно рога посшибаю!
- Не шустри, братан! Как говорится: спокуха в танковых войсках… разберёмся, - Женёк глянул поверх голов по направлению к лагерю и слегка напряг глаза. – Парни, а у нас гости! Вон чешут военруки. Наперегонки… Так, ребятки, рассосались. Если чё: тренируемся перед футболом…
- А где мяч? – крикнул кто-то из толпы.
- Скажешь: только что, перед ними, побежали, мол, ребята в корпус, да сразу за двумя. Дескать, чё, не попадались по дороге?
     Кто-то хохотнул, другие промолчали, однако напряжение было снято, стало заметно, что агрессия в толпе начинала испаряться, однако это пока не коснулось Егора и Толяна. Они всё также метали друга в друга злые молнии и, глядя на их вздутые на руках с завёрнутыми до локтей обшлагами жилы и напряжённые мышцы, да и на задранные перед собой как древки флагов автоматы, не трудно было понять, что их хозяева по-прежнему рвутся в бой.
- Слышь, ты, дерёвня, - перед тем как отойти к своим громко выкрикнул Толян: - Обещаю – мы с тобой еще встретимся!
- А как же!.. Обязательно! Готовься, борзота не топтаная! – не остался в долгу и Егор.
- Почему без разрешения покинули территорию сборов? – густым басом перекрыл всё пространство первым вошедший в толпу военрук, в котором Егор сразу узнал того, что на митинге перед посадкой в автобусы толкал пламенную речь. – Что здесь творится? И кто зачинщик? Почему молчите как рыбы об лёд?
- Ну и сморозил, вояка, - вполголоса произнёс стоящий рядом с Егором Юра. – Образно…
- А как доходчиво! – поддержал друга Бильский.
- Мне долго ждать? – не унимался военрук, когда другие преподаватели лишь равнодушно посматривали на своих учеников. А тот продолжал стращать окружающих: – Хотите остаться без ужина? В раз оформлю!
       Неизвестно, чем бы закончилось это своеобразное противостояние на футбольном поле, если бы вдруг вперёд не выступил Николай Ефимович и не рявкнул, да так, как прежде никогда от него не слышали:
- Отряд! В колонну по четыре - становись! Время пошло!
      Толпа расступилась, образовав свободное пространство, которое тут же заполнили шахтари. Видя это, остальные военруки скомандовали и своим подчинённым построение. И спустя каких-то пять минут парни уже бодро маршировали по лесной дороге в сторону лагеря. Военруки поспешали, каждый сбоку своего подразделения.
      Егор шагал в последней шеренге, и потому было хорошо видать всех, идущих впереди. Его немного огорчило, когда он не увидел в строю некоторых своих одноклассников, и среди них «ашников» Рублёва и Васильева.
- Слушай, Гера, - обратился он к старательно шагающему рядом Шапореву: - а где Антоха и Серёга? Что-то не вижу…
- Они, когда мы выбежали из корпуса, вдруг вспомнили, что автоматы забыли и – назад вернулись, за ними… Почему-то на поле я их тоже не видал…
- Да им это – чё, надо, что ли? – Бильский, идущий в шеренге впереди, не оборачиваясь, сплюнул себе под ноги. – Они же местные, неприкасаемые. Это мы понаехавшие, какие-то там новодомские…
- Придём и разберёмся, - мстительно выдохнул Юра.
- Разговорчики в строю! – опять рявкнул шедший сбоку колонны Николай Ефимович.
     По угрожающей интонации парни поняли, что военрук зол, чего за весь учебный год они за ним ни разу не замечали. Егор сокрушённо покачал головой: вот и довели фронтовика…
     На площадке перед корпусом Николай Ефимович остановил отряд, скомандовал «вольно» и приказал никому пока не покидать строй, а правофлангового Веньку отправил в спальню за теми, кто там находился и не участвовал в походе на футбольное поле. Вскоре Венька, Серёга с Антохой и трое парней из «б» класса бодро сбежали с крыльца и заняли свои места.
- Ребята, вы уже взрослые, - на удивление почти по-отечески обратился к отряду Еланцев, эта малопонятная смена настроения военрука после недавних резких команд на поле и только что здесь на подходе к корпусу некоторых повергла в лёгкое замешательство. Парни переглянулись, а Николай Ефимович всё также мягко продолжал: - Причина вашей бузы мне известна. Я даже знаю, кто зачинщик. Свиридов, выйти из строя.
- Есть! – Егор отпечатал два шага и чётко развернулся кругом, лицом к колонне.
- Расскажи, только правду, как всё произошло и в какую передрягу ты только что едва не втянул своих боевых товарищей.
- А вы бы, Николай Ефимович, стерпели, - с вызовом бросил Егор: - когда бы вас каким-то «фраерком» обозвали и презрительно в «хлев» направили?
- Ну, не руки же распускать… - растерянно произнёс военрук, – в конце концов… Доложил бы мне, я бы с их командиром поговорил…
- А я и не успел ему даже и вмазать, хоть разок!
- Прекратить паясничать, Свиридов, - застрожился Еланцев. – Не на танцульках, а в боевом строю! – военрук перевёл дыхание: - Объявляю тебе, товарищ рядовой, два наряда вне очереди: один – на уборку вашего помещения, другой – на кухню в посудомоечную.
- Есть, два наряда, товарищ военрук, - бодро выкрикнул Егор. – Разрешите бегом?
- Не ёрничай, Свиридов. Приступишь завтра в восемь ноль-ноль. Взвод, разойтись. И быть готовыми к построению на ужин.

      Просторную комнату с аккуратно заправленными кроватями и взбитыми подушками уютно освещали лучи заходящего солнца. Парни разошлись каждый к своей тумбочке, кто-то, чтобы не помять, просто присел на край кровати, а Свиридов с друзьями у раскрытого окна, что выходило на сосновый бор, стояли и вполголоса обсуждали только что случившееся.
- Какой пёс заложил тебя, Егорка? – спросил Юра.
- Известно, какой, - опередил с ответом Бильский: - Антоха или Серёга… Они же схлюздили. Пойдём к ним, по базарим.
- Нечего с языка шерсть бить, как учит моя мамка, - усмехнулся Егор. – Что сделано, то и чёрт с ним!
- Нетушки, дружок, - не унимался Володька. – Если выйдет, что напакостили – устроим тёмную. После отбоя дождёмся, когда захрапят, набросим одеяла и потопчемся… чтоб знали, как тереть по ушам начальству!
- Эй, Антоха! Подь сюды! – ускорил действия Юра.
- Чё надо? – обычно упрямый и поперечный Васильев в этот раз изменил себе и вяло приперся на зов.
- Егора ты сдал?
- Да я не специально, - не стал отнекиваться Антон. – Вы слиняли на поле, а мы пока за автоматами, то да сё, а тут и военрук нарисовался…
- Ты лучше скажи прямо: обделались, мол, как бы в лоб не получить, вот и сквозанули за угол… - не утерпел, перебил Бильский.
- Погоди, Володя. С этим и так всё ясно. Пусть дальше базарит, - одёрнул занозистого друга Егор.
- Так вот, Николай Ефимович - к нам, и орёт:
- А почему одни, где все?
– Похватали автоматы и на поле упёрли – говорю.
– А автоматы зачем?
      Тут Серёга возьми да встрянь и брякни:
- Для драки! Там Егорка что-то с городскими не поладил…
- Я и сам не знаю, как у меня вырвалось, - принялся оправдываться подошедший Рублёв. – Чёрт попутал…
- Да сами вы черти! Своих сдавать! – никак не мог успокоиться Бильский. – Ладно, забздели махаться, тех больше, но и заткнули бы языки поглубже, сами знаете куда!
- Ты чё буровишь, Биля! – вдруг взвился Антон. Он то ли уловил по меняющемуся общему настроению, что главная опасность миновала, то ли почуял облегчение от того, что смог оправдаться, но прежняя наглость к нему возвращалась: - Да если б не военрук, мы бы к вам успели… а без автоматов нам бы сразу по шарам, безоружным!
- Так выходит, что вы еще и победители? – не смог скрыть своего изумления Юра. – Учись, Егор, как выворачиваться! Счас договорятся, что это ты военрука к ним специально подослал…
- Да уж, такие вот у нас дружбаны, - покачал головой Свиридов.
- После этого, пацаны, я с вами на одном гектаре хезать не сяду, много вони от вас, - резко бросил в лицо «ашникам» Бильский и демонстративно повернулся к ним спиной.
- А мы с тобой и подавно, Биля-простофиля, - злорадно отреагировал Антоха.
- Ах, ты мразь! – Володька крутнулся на месте и кинулся на Васильева с кулаками, однако Юра и Егор успели перехватить его и не дать завязаться драке.
- Валите-ка отсюда по своим кроватям, землячки, - всё еще удерживая Бильского, впечатал Егор прямо в зыркалы сверлящим его исподлобья Антону и Сергею. – А то и я не ручаюсь… так кулаки чешутся пройтись по вашим мордам разок, другой!
- Не шибко-то борзей, Егорчик! Домой вернёмся, скажем старшим братанам – изхерачят так, что костей не соберёшь!
- Егор, не поддавайся! – сейчас Юра был самым уравновешенным среди всех. Но и даже он не упустил случая поддеть «ашников»: – Ты их отлупишь, и вот увидишь - опять побегут к военруку жаловаться! Тогда тебя уж точняк исключат из школы… 

                4

       Лезвие штыковой лопаты, накануне поправленное и наточенное отцом, в лучах июньского солнца отблескивало остриём и входило в огородный грунт, как нож в масло. Егор легко поднимал и выворачивал пласты чернозёма, который рассыпался, не долетая до земли. Перекапывалось, как пелось, и в этом парню неплохо помогали соловушка из черёмуховых зарослей того самого сада, расположенного рядом, где у них когда-то был штаб, и выписывающая воздушные пируэты парочка стремительных скворцов, вероятнее всего гнездящаяся там же.
      За эти годы ребята повзрослели, боевые игры и ватаги остались в прошлом, сегодня другие заботы, однако Егор нет-нет, да и заглядывал в это черёмуховое царство, вновь заросшее травой и кое-где кустарником. В прошлую весну, в начале марта Витя с ножовкой и молотком по рыхлому снегу прогрёб в садик и разобрал обветшавший наблюдательный пункт на трёх берёзах и на самой толстой из них закрепил сколоченный им тут же аккуратный скворечник. Несколько раз они с Егором приходили сюда покурить и посмотреть, не заселились ли в него эти красивые птицы. И какова же была радость, когда однажды в леток из гнезда высунулась подвижная пернатая головка с изящным клювиком.
- Вот теперь и у нашего садика, как и у деда Митрошина, появился свой хозяин, - пошутил тогда Витя Васькин.
      Вспомнив это, Егор невольно улыбнулся и с приподнятым настроением продолжил перекопку участка под помидоры. Огород этот семье Свиридовых предоставил три года назад поселковый совет. На четырёх сотках по-хозяйски разместились высокая навозная грядка огурцов, по широкой полоске чеснока и лука, вдоль забора овальные земляные гнёзда кабачков, тыкв и сибирских, с тонкой полосатой корочкой, арбузов, по грядке свеклы, моркови и редьки.
     Огород пышно зеленел, стебли и побеги кустились, рвались ввысь и стелились по отсыпанным бровкам, а сейчас вот настала пора перекопки последнего нетронутого с осени участка – под помидоры, что уже больше месяца теснились здесь же в парнике, прозрачная остеклённая крышка с него была снята еще два дня назад, потому что по народным приметам «лупанцы» - те ночи, в которые могли пасть на алтайскую землицу неожиданные заморозки с ледяным и колючим инеем и всё побить, миновали и теперь можно без опаски высаживать в лунки на грунт крепенькие с первыми соцветьями помидоры.
      Вывернув последний пласт земли, Егор прислонил лопату к забору, рукавом вытер пот со лба и уже намеревался идти домой, когда снаружи от калитки его громко и нетерпеливо окликнул Володька Бильский:
- Егорыч! – подражая Вите Васькину, назвал он друга и призывно махнул рукой. – Канай скорей! Дело на сто рублей!
- Каких сто? Откуда? – не понял Свиридов. – Чё ты, Вовчик, мелешь…
- Да – это я так, от радости! – отмахнулся Бильский. – Идём к овощному киоску – там тебе подарок. Такой, что закачаешься!
- Да говори ты толком… чё рака за камень заводишь…
- Не-а! Мужики сказали, чтоб молчал, а то, дескать, весь праздник Егорке обломаешь.
       Овощная сетка притулилась на площади с краю. За ней начинались огороды. Сейчас она была на замке, и отпускное окошечко закрыто большим листом фанеры. Свежим овощам и фруктам с юга еще не сезон, а соленых и маринованных и без того полно на прилавках местных продуктовых магазинов и в погребах у жителей.
      Егор вслед за поспешавшим впереди Бильским широким шагом завернул за угол киоска и от неожиданности резко остановился. Юра и Славка Семендяев стояли, набычившись, и крепко держали за руки Толяна, того самого, из военного лагеря, прижимая его к сетчатой стене. При жёстком взгляде Егора тот опустил глаза и как-то обречённо сник.
- Что ж ты, вояка… не забыл, как сам накаркал, - не стал сдерживать усмешку Свиридов: - когда на всё поле глотку драл: - «мы еще, мол, встретимся, дерёвня!»? По глазам вижу, что помнишь.
- Врежь ты ему, Егорыч! Чё базарить – заслужил! – горячился Володька. – Или, давай, я! Хоть с левой – разок!
      Ожидая удара, Толян еще глубже вжался лопатками в податливую сетку. «Наверно, и колечки проволоки уже в спину врезались…» - подумалось Егору.
- Отпустите, парни… Всё одно – бежать-то некуда. До города двадцать км по горам, а в тайгу сунется - там и пропадёт, - Егор с издёвкой съязвил: - Он же не то, что мы, по его словам – какая-то зачуханная «дерёвня»! Он-то – весь из себя столичный!
       Ребята хохотнули и стали ждать, что же будет дальше. Надеялись, что их атаман не даст спуску этому задаваке Толяну, и уж морду-то ему точно всю расквасит…  И, конечно же - один на один.
- Ты, гостюшка наш золотой, так и будешь отмалчиваться? Чё, язык проглотил?
- А чё говорить-то? Как тебя там – Егорыч, что ли? – Толян начинал помаленьку выходить из состояния ступора. – Всё равно ведь бить будете… Вас вон сколь на одного…
- Они-то, Толик, при чём? Ты на меня залупался. Давай-ка помахаемся на кулаках - кто кого!..
- Да я что-то не в форме, - неожиданно осмелел городской.
- Вот, оно то самое и есть – я еще тогда врубился, что ты в форме, если вокруг тебя твои амбалы, вроде Грини с детскими мозгами… Пацаны, сделайте ринг! Выходи, Толян, на середину!
      Однако пленник поселковых как стоял у сетки, так и не сдвинулся с места, разве что непроизвольно чуть наклонился вперёд. По всему было видно, что драться он и не думает, руки опущены едва не до колен, сгорбился… глаза прячет… - тьфу ты, ядрёна кошка, - по-взрослому мысленно ругнулся Егор, а вслух бросил:
- Вали-ка отсюда, фраерок. Вон и автобус подходит. Смотри, не опоздай, а то потом долго не будет…
- Ты чё, Егорыч! – выступил вперёд Бильский. – Ты попадись, они бы так изметелили, что и родная мамка сроду б не узнала!
- Ты же, Володя, знаешь, что я ссыклявых и лежачих не бью. Руки почему-то немеют, - Свиридов усмехнулся и сделал шаг в сторону, давая Толяну пространство пройти: - Пусть себе сквозит по мягкой скатерти к такой-то матери! Он своё уже получил… Не отмоется…

       Троица в этом году припозднилась, выпала на середину июня. И как угадала – на небе ни одного облачка, но, однако и солнышко не печёт, а сыплет пригоршнями свои лучи по-сибирски ласково и празднично. Сдвинутые столы на широком, в меру затравевшем дворе стариков Зубовых поставили в тенёчке под навесом.
       Лёгкий ветерок обдувал пузатые графины с рябиновой настойкой, бутылки беленькой с красивыми этикетками и блестящими пробками, тарелки с окрошкой, большие миски с отваренной и порезанной на куски говядиной, с кружками докторской колбасы; сдобренные постным маслом салаты с редиской, укропом и зелёным луком, продолговатые селёдницы с обжаренными в муке хариусами, ломти выпеченного здесь же в русской печи пшеничного хлеба, горкой на середине возвышались сдобные кренделя и ватрушки.
      Рядом со столом, ближе к завалинке бревенчатого пятистенка на табурете стояла ведёрная эмалированная кастрюля с выразительными пионами на внешнем боку и холодным компотом внутри. На её крышке эмалированный же покоился ковшик, чтобы было удобней зачерпывать. Лагун с домашним квасом в метре от кастрюли, на земле, и тоже накрытый - деревянным кружком, обмотанным полотенцем, дабы сберечь резкость напитка, а сверху прохладный, с фигурной ручкой, выскобленный из цельного куска осины ковшик.
        Во главе стола чинно восседали нарядно одетые хозяева, Анфиса Кондратьевна и Фёдор Фёдорович Зубовы. На застеленных половицами лавках расположились зять Василий Рыльский, три сына Зубовых с жёнами, из них лишь долговязого Ивана по имени знал Егор, тот жил в пятиэтажке рядом, а двое представительных мужчин в возрасте приехали из города. Остальных гостей парень видел раньше в посёлке, многие лица были знакомы.
      Отец и мать Свиридовы сидели друг против друга за столом посредине, они-то Егору и сказали утром перед уходом из дома, что идут на заимку Алтайскую, в двух километрах от посёлка на склоне у реки, праздновать Троицу, и если у него, дескать, будет дорога, то пусть забегает, мол, зачем-то он понадобился дедам.
      Когда Егор со скрипом толкнул снаружи хожалую дверь широких глухих ворот с навершием и они с Витей Васькиным переступили через дощатый порожек на травку муравку во дворе, сидящие за столом дружно обернулись в сторону зашедших.
- Вот и сыночка наш! – обрадованно воскликнула Галина Георгиевна. Лицо матери раскраснелось, то ли от только что пригубленной чарки настойки, то ли от гордости за ладно скроенного сына. Глаза у неё ласково поблескивали.
- Не робейте, робята, проходьте к столу, - приподнявшийся с места Фёдор Фёдорович, костистый, широкий в плечах старик по-хозяйски провёл тяжёлой рукой перед собой, приглашая парней самим выбрать, где им будет удобней сесть.
- Всех с народным праздником Троицы и Русской Берёзки! – громко сказал Егор, прежде чем пройти за стол.
- Спасибо, конечно, Егор, однако праздник-то у нас в первую голову церковный, и уж потом народный, - не вставая с места, поправил парня Василий Рыльский, он был сравнительно молодой и начитанный, когда-то учившийся во Владивостоке на моряка, но бросивший и теперь трудившийся в одной проходческой бригаде с Алексеем Петровичем. – А что этот праздник с недавних пор справляется еще и как День Русской Берёзки, то это тоже хорошо. Берёза, она всегда в лучших подругах у нашего народа.
- Вот за это и выпьем! – отец Егора поднял над столом свою рюмку и весело обратился к парням: – Вы, ребята, что будете – настойку или компот с квасом?
- Мы, папка, сами разберём… Да, Витёк?
- Как скажешь, Егорыч, - видно было, что друг стесняется, еще не до конца освоился в этой взрослой компании.
     Хотя, чего менжеваться то – здесь все свои, да и они не пацаны какие-нибудь из подворотни: Вите будущей весной восемнадцать, Егору зимой семнадцать. Обоим до армии воробьиный шажок… И рябиновка, вон как хорошо пошла, как по маслу. Закусили жареной рыбкой, Галина Георгиевна заботливо пододвинула парням по тарелке окрошки, подложила рядом по чистой деревянной ложке и ломтю пропечённого хлеба:
- Налегайте, ребята, смело, - улыбнулась, - на всё, до чего дотянетесь.
      Посидели парни за праздничным столом, откушали рюмки по три настойки, послушали песни старинные, протяжные, жалостливые, что взрослые дружно и со слезинкой душевно выводили, да делали это так ладно, что Егор и Витя сами не заметили, как вступили своими звонкими голосами в общее пение и, с лёта заучивая куплеты, вскоре развернулись на полную.
     Фёдор Фёдорович ненадолго отлучился в избу и вернулся с двухрядной хромкой. Вот тут-то и грянуло раздольное веселье! Гармошка ликовала. Женщины отплясывали, либо проплывали павами по при крылечной полянке между столом и цветущими огородными грядками, мужики вприсядку оттаптывали травку-муравку, раскидывая крупными руками вокруг себя и выбрасывая ладони с растопыренными пальцами вверх.  Пару раз прошлись по кругу в прихлёстах цыганочки и друзья, пока Егор не кивнул головой в сторону ворот. Витя понятливо сморгнул глазами, и они плавно один за другим оказались в переулке.
- А как же ты?.. – спросил друг Егора. – Хотел же с дедом толковать?
- Ты, Витёк, чё, не врубился? Мы сейчас на Ульбу сгоняем, искупнёмся и опять сюда.
- Тогда лады…
    Парни вышли из переулка на обширную вдоль всего берега поляну, размерами напоминающую огромное футбольное поле. Бережок был высоким и обрывистым, в двух местах в нём прорезаны спуски с пологими земляными ступенями к проносящейся бурной реке с белыми барашками волн. Егор удивился, увидев отца, сидящего к ним спиной у берега на травке рядом с Василием Рыльским.
- Папка, а я думал ты там, - махнул рукой парень в сторону ограды и дома в саду. – Отплясываешь…
- Уж вволю наплясался, - Алексей Петрович улыбнулся. – Речной тишины захотелось.
- Да какая ж она здесь тишина! Вон как ревёт и ворочает камни!
- Это, сынок, мелодия у гор такая вот своя, - теперь отец говорил вполне серьезно. – Она о многом может рассказать. Надо только уметь её слушать.
- А чё её слушать-то? Шумит себе, пусть и дальше шумит…
- Как сказать… Просто с возрастом некоторые привычные вещи открываются с новой стороны, и ты находишь в них столько любопытного, мимо которого раньше просто проходил, не замечая.
- Ну, мне еще до этого далеко!
- И слава Богу! Живи, радуйся, всё само придёт.
- Что-то ты, Петрович, больно непонятно и длинно философствуешь? – съехидничал, молчавший до этого Рыльский. – Жизнь, дескать, всему научит. Как же – жди! А вот я беру над пацанами шефство!
     Егор непроизвольно скосился на Василия: кого это ты, мужик, здесь пацанами обзываешь? Попадись где-нибудь… еще посмотрим – кто из нас пацан! Видимо, Рыльский перехватил недобрый взгляд Егора, потому что мигом переобулся в воздухе:
- Хотя я вижу, что наши парни уже вполне ничего себе! – Василий пьяненько-ласковым взором окинул ребят и неожиданно выдал: - А не слабо вам переплыть Ульбу туда и обратно? Вода, сам проверял - тёплая, судорогой ноги не сведёт. Зато мы с твоим батей увидим, какая нам смена растёт.
- Эко завернул! Да ты, Василёк, как старый жид, всё так ловко умеешь подвести к тому, что тебе выгодно… - Алексей Петрович укоризненно покачал головой: - Не подначивай… Ты, сынок, не слушай его. Пусть сам плывёт. Течение-то – не устоишь! И валуны кругом торчат из воды. Острые. Садись-ка лучше рядышком, позагорай…
- Нет, папка! Поплыву, - Егор поймал хмельной кураж и еще раз косо глянул на Рыльского: - Кто бы здесь не шаперился и чего бы мне не указывал! Витёк – ты со мной?
     Друг молча кивнул и первым начал спуск к реке. Войти в воду хотя бы по пояс никак бы не вышло, ребята знали коварство Ульбы – бешеный поток сразу бы так жахнул под колени и поволок по камням, что не каждый выплывет, поэтому друзья, оттолкнувшись босыми пятками от сухих и плоских побережных камней, прыгнули как можно дальше в несущиеся волны, и удачно попали в середину широких гребней, а уж как вести себя здесь, они были приучены с детства. Тут первое дело – ноги надо держать на плаву, чтобы не побить колени и бёдра о подводные валуны, плыть не в размашку, а по-морскому, плавно разводя руки перед собой. Будешь этому следовать, и волна тебя непременно примется заботливо покачивать, как родного, только успевай приподнимать мокрую голову на гребнях повыше, разводить руками и бултыхать ногами, когда обвально падаешь с очередного вала вниз.
     Проплыли метров пятнадцать и надо бы уже отчаливать с этих волн на середину, чтобы оттуда попасть на тот берег. И вот тут-то и началось то, чего парни ну никак не ожидали: широкий створ Ульбы заметно накренился вниз, течение убыстрилось, а самое неприятное было в том, что плавные и степенные волны как по команде принялись рассыпаться и дробиться на мелкие, наскакивающие и поглощающие друг дружку осколки, под хаотичный ритм которых пловцам ни за что не подладиться. Дерзкие всплески и брызги воды норовили и не безуспешно хлестануть по глазам и лицам парней, проникнуть в уши, нос, не давали дышать, забивая открытые рты.
     Первым, чтобы хотя бы перевести дыхание и прокашляться от попавшей в лёгкие воды, попробовал встать Егор, но где там – течение было такое, что не оставляло никакой возможности найти опору на каменистом дне реки, парня крутнуло несколько раз как невесомую соломинку, и поволокло дальше вниз, ударяя коленями о подводные валуны. Витя, уже тоже намеревавшийся встать, увидев, что происходит с другом, оставил эту затею и продолжил упорно грести к берегу.
     Егор наконец на несколько секунд поймал зыбкую опору на дне, что дало ему время хватануть побольше воздуха и броситься резко влево по направлению к той стороне.
       На усыпанный галькой берег парни выползли, наверное, точно так же, как выползали когда-то в доисторические времена из морской пучины гигантские рептилии, чтобы сменить опостылевшую водную стихию на более безопасную и относительно предсказуемую жизнь на суше. Обессиленные, Егор и Витя минут пять, не говоря ни слова, просто тяжело дышали, приходя в себя. Выровняв дыхание, Свиридов повернул мокрую голову к другу:
- Витёк, обратно будем обходить…
- А то! – слабо улыбнулся тот. – Меня теперь колами в воду не загонишь. А Вася-то - фраерок не хилый! Знатно подначил!
- Поди отбуцкаем? Чтоб полегчало!
- Так он же нас силком в Ульбу не сталкивал – сами попёрли, - Витя усмехнулся: - Теперь не хер крайних искать. Пошлёпали уж, Егорыч, босыми пятками по камешкам да по коряжкам, вперёд да с песней. С версту то – не меньше – придётся до кладок канать…
- Не впервой…
      Когда ребята из-за берёзок показались на верхнем окоёме поляны Алексей Петрович привстал с травы и приветливо помахал рукой, приглашая парней идти к ним.
- Обратно-то плыть не рискнули? – спросил, когда те подошли.
- Просто голову, папка, включили…
- А я уж думал Василька вслед за вами отправить, - отец ухмыльнулся: - как практикующего наставника!
- Ну, ты, Петрович, и скажешь! – Рыльский уступать и не думал. – Я пошутил, а пацаны сами полезли!
- Пацана ты, дядя, в зеркале увидишь, – не выдержал Егор. – Ишь ты, шутник выискался!
- Петрович! Угомони сынка! Чё это он здесь разбазлался…
- Егор, как вы сиганули в речку, мне мысль одна пришла, - оставив без всякого внимания выкрики Рыльского, Свиридов-старший начал о другом: - хочу подсказать на будущее.
- Ты о чём, папка?
- Сейчас поймёшь…
- Петрович… ну ты…чё не одёрнешь-то его…
- Ты бы, Василёк, заткнулся – своё уже отговорил, - ровным голосом ответствовал Алексей Петрович. – Ступай-ка вон в компанию, махни рюмаху да развеселись. Или уж помалкивай и слушай. Не помешает.
- Пап, не отвлекайся, а то и мы пойдём…
- Так вот, Егорушка. Я наблюдал, как вы с другом прыгнули в воду. И хорошо, что не головами вперёд, как при нырянии щучкой или колом.
- Чего хорошего то? Как получилось, так и нырнули, а хотели, именно как ты и говоришь – щучкой.
- Опасно, сынок, разгорячённой от жары, с бешеным притоком крови, головой да в ледяную горную реку – кровоизлияние можно получить. Не раз своими глазами видел, как таких героев бездыханными доставали из рек.
- И что же тогда делать? Вообще, что ли, в воду не лезть?
- Почему сразу – не лезть? Лезь, сколько душе угодно, однако делай это грамотно.
- Как - грамотно?
- Всегда заходи в реку ногами, чтобы кровь отхлынула от головы вниз, и тогда риска схлопотать инсульт никакого.
- Всё так просто, папка!?
- Главное – чтоб не забывать об этом впредь и никогда! - Алексей Петрович окинул внимательным взглядом всех и заключил: - Ну, теперь вот можно и к столу. Ты, сынок, кстати, не переговорил с Фёдором Фёдоровичем, о чём он хлопотал?
- Когда бы?
- Старик интересовался, а не сможешь ли ты ему пособить с уборкой сена в Солдатовом логу?
- Конечно, смогу, папка? А когда?
- Ну, это сам сейчас уточни.
- А можно и мне? – неожиданно спросил Алексея Петровича Витя. – Я тоже сгребать умею, и даже стога ставить помогал.
- Стога метать – это высший класс, - одобрил Свиридов-старший. – Однако ты, Виктор, не через кого-то, а сам к хозяину подойди. Одно скажу: лишних рук на покосах не бывает.
- Я бы тоже к тестю пошёл, - встрял в разговор Рыльский. - Да у нас, Петрович, ты же в курсе – следующая неделя – в ночь. Никак не получится…
- А ты откуда знаешь, что именно на той неделе уборка? Поди еще и трава не дошла, и косить не время?
- Как же не дошла? Нынче и весна ранняя, и лето само то. Да и лог на солнечной стороне, вот батя и решил не ждать июля, а смахнуть. Накануне три дня старшие сыны тестя Игнат и Митрофан пластались, выкашивая весь широкий лог и окашивая молодой сосняк по лощинам. Дед хвастался, что на добрый зарод выйдет.
- А ты-то, почто не сподобился помочь?
- Так мы ведь в день пахали…
- У тебя же, помнится, отгулов с десяток накопилось? – недоумённо спросил Алексей Петрович.
- Они на другое, - не моргнув глазом, парировал Василий. – У Дуси в августе отпуск, и ей профсоюз путёвку на курорт в Голубой залив выделил, аккурат на десять дней, а чё ей одной-то ехать?
- Допустим, она в пансионате, а ты-то жить где будешь?
- Дам на лапу кому надо, заселят и тоже пролечусь…
- Ну, Василёк, ты и жучара!
- Хочешь жить – умей вертеться! – расплылся в самодовольной ухмылке Рыльский.
- Ребята, - обратился к одевающимся парням Свиридов. – Вы это шибко не берите в голову. Как сказал один старинный грузинский поэт: «из кувшина может вытечь только то, что было в нём…» Вот вы и увидели, что вытекло из нашего Василька… такое, что лучше и не нюхать.
- Ты это, Петрович, о чём?.. – не понял или прикинулся, что ничего не понял Рыльский.
- Всё, проехали. Пора в компанию, а то водка прокиснет…

                5

       Трепеща светло-серыми крылышками, жаворонок висел на одном месте в безоблачном небе, стиснутом двумя скалистыми вершинами, и не просто висел, а подобно колокольчику, неугомонно и радостно звенел на всю округу. Друзья уже прошли по второму прокосу, вороша деревянными граблями валки подсохшего сена.
- Ты глянь, Егорыч, сколь здесь клевера, будто кто его спецом в этой тайге насеял, - удивился Витя. – Обычно же он на лугах…
- А тута и был он самый - горный луг, робята, - опередил с ответом Егора Фёдор Фёдорович, подбирающий вилами и набрасывающий пласты сена на тот пятачок, где намечалась очередная копёшка. – До вон того высоченного гребня, покуль лесхоз не забрал землю себе и не насадил сосен цельный бор.
- А то, я и гляжу, сосёнки уходят правильными рядами отсюда и до скал, - сказал Егор. – Еще хотел спросить тебя, деда, - кто занимался посадками, не школьники ли? Мы вот, например, нынче в мае всю бывшую свинбазу ими засадили.
- Наши пионеры с лесниками в шестидесятом потрудились. Однако местность энта вам таперь известная, в июле, опосля дождика приходьте – маслят по ведёрку, не мене, нарежете. Их тут ядрёных тьма-тьмущая быват!
- И не жалко, деда, знамкой-то делиться? – не сдержался Егор.
- Так мы ж таперь, вроде как артельщики, - понятливо усмехнулся Фёдор Фёдорович и воткнул вилы в копну. – А у их тайн друг от дружки не быват! Да, робятки, вы покуль поворошите, а я схожу за Гнедком, он в соседнем логу с ночи пасётся, силу набират.
- Может, лучше – я, - осмелел Егор. – У меня быстрей получится…
- Тебе не дастся… Мерин уросливый – тока меня одного подпускат, - сказал старик. – А коль уздечку накину, становится смирным - смело любой подходь и управляй. Тока руками не маши, шибко энтого обращения не любит - так лягнёт, хучь задними, а то достанет и передними копытами, быват и до увечья… мне же опосля не оправдаться…
    Пока Фёдор Фёдорович отлучался за конём, парни до ворошили последние хвосты прокосов и принялись стаскивать большие навильники сена в душистые вороха, формируя аккуратные копны в просветах между стройными и пушистыми рядами сосен, уходящих вверх к гребням. Вскоре снизу от ручья в лощину поднялся дед Зубов, ведя в поводу рослого мерина с хомутом на шее и двумя оглоблями, на которых у земли закреплена, редко набранная берёзовыми черенками волокуша.
- Конём правил, Егорушка? – спросил старик.
- Было дело, катались на совхозных…
- Вот и ладушки, - сказал Фёдор Фёдорович и передал кожаную уздечку в руки парню. – Будешь коноводом, - Зубов оглядел лощину, будто присматриваясь и выбирая что-то, одному ему ведомое. – Копёшки стаскивать наладимся вон туды к одинокой берёзе. Там и стог сметам – зимой оттуль сподручней перевозить в ограду.
- А зачем зимы ждать? – не понял деда Виктор. – Давайте, мы в другой раз еще прибежим – и всё свозим…
- Экий, ты, братец, быстрый, - ласково ответил Фёдор Фёдорович. – Вкруголя ли чё ли попрём, к мосту за десять вёрст – грыжу себе наживать. Встанет к декабрю Ульба, милости прошу – мы всё сенцо через реку за день и перевозим по зимнику, напрямки здесь рукой подать, всего-то с полверсты.
       С Гнедком Егор подружились едва ли не с первого спуска с горы нагруженных волокуш. Мерин, приседая на задние ноги и упираясь передники копытами в стерню, притормаживал на наиболее крутых участках склона и уверенно волок изрядную копну вниз, к тому месту, где дед наметил ставить стог. Егор шёл сбоку коня, держа в руках узду, изредка подтягивал то левый, то правый повод, указывая в какую сторону двигаться лошади.
      Ни резких взмахов, ни дёрганий – всё делалось, как учил Фёдор Фёдорович, спокойно и не спеша. Умный мерин быстро сообразил, что парнишка, хоть и неопытный, однако по повадкам видать – старательный, и поэтому Гнедко так радостно втянулся в привычную в работу, что иногда даже потряхивал чёрной, поблескивающей на солнце, пышной гривой, а пару раз так вообще на весь лог проржал от удовольствия.
      Дед с ними не спускался, продолжая граблями подбирать и сгребать сено, а вот Виктор с вилами шёл следом, потому что был нужен при разгрузке. Уже на месте, остановив коня, Егор выдёргивал из копны свои вилы, друг же перехватывал поудобнее свои, парни становились с двух сторон по бокам позади Гнедка, вонзали тройчатки в сенные пласты поближе к земле от середины, чтобы удержать, зафиксировать копёшку, упирались каждый в закругление своего черенка.
      Егор с оттяжкой звонко хлопал левой ладошкой по высокому крупу лошади повыше хвоста, та рвалась вперёд и вырывала из-под копны слеги волокуши. Сено оставалось на земле, а освобождённые волокуши понятливый Гнедко уже тащил вверх, туда, где хозяин готовил новый груз. Егор нагонял его, ловко подхватывал волокущиеся сбоку по стерне поводья, и они с мерином поднимались к Фёдору Фёдоровичу нагружать очередной возок. За ними поспевал и Виктор.
      До полудня всё сено из сосняков стащили вниз. Поляна у берёзы бугрилась от десятков копен.
- Глянь, Егорыч, - Виктор указал рукой в лог, в сторону берёзы. Парни, пока дед отводил отработавшего своё Гнедка в соседний лог пастись, поднялись в сосняк забрать грабли, и теперь спускались вниз. – Ничё тебе не напоминает?
- Обыкновенная куча копёшек, - улыбнулся Егор. – И её натаскали мы!
- А мне дак – это как шлемы русских богатырей, - Виктор тоже растянул губы в улыбке: - Сами витязи ушли купаться, наверное, на нашу Ульбу, а свои остроконечные шлемы оставили здесь под берёзой.
- Ну, ты и фантазёр, Витёк! – не скрывая своего восхищения, воскликнул Егор. – Хотя мне нравится! И, слушай, а, правда, как похоже! Стоит приглядеться и – вот тебе на!
      Метать стог Фёдор Фёдорович не доверил никому – всё сам. После того, как вкруговую разложили первые пласты, обозначив тем самым основание зарода, старик Зубов встал в середину и начал принимать внушительные навильники сена.
- Кладите по чести, робятки, не заворачивайте и не крутите, - отечески наставлял он парней. - Взяли пластик, подняли над собой и опустили на бровку, уложили аккуратно, рядом другой, а серёдку забьём следом. Утопчу и пластами перевяжу, чтоб стожок-то наш не расплылся, не утёк…
       Когда стог поднялся на два метра ввысь, Егор не выдержал:
- Деда, а давай поменяемся. Я уже врубился, как раскладывать. Да и во мне веса килограмм на двадцать больше, а значит и умну лучше, - парень улыбнулся: - Да и потом - с верхотуры мне спрыгивать легче! Косточки-то молодые, гибкие.
- Гляжу, ты, Егорушка - парнишка не по годам смышлёный, - задумался на стогу старик. – А давай! Вилы воткните примерно через метр друг за дружкой, чтоб мне по черенкам спуститься, а тебе взобраться. Тока придерживайте…
- Прям, как по лестнице: прыг-скок и на месте, - счастливый Егор прошёлся гоголем по внешнему кругу стога, огляделся, опробовал ногой, насколько плотно забита серёдка и обратился к смотрящему снизу Федору Фёдоровичу: - Деда, ты бы шёл в тенёк покурить, мы с Витьком управимся сами.
- Ишь ты, не успел забраться повыше, а тут-ка же и раскомандовался, - снисходительно ухмыльнулся дед. – Придержи, вороных, сынок. Не в бирюльки играм…
- Фёдор Фёдорыч – ты не обижайся, я же чтоб как лучше…
- На обиженных воду возят, аль не слыхал?
- Ну, я не в том смысле, - совсем потерялся Егор.
- А тут и смыслов-то никаких, - смягчился старик. – Взялся за гуж, не сказывай, что не дюж. Горячий ты больно, Егорушка. Надобно быть поспокойней – больше сладишь. Утопчи-ка серёдку и принимай наши пластики, не мешкая.
      Когда подняли зарод метров на пять, Зубов приказал Егору начинать утягивать бока, то есть постепенно закруглять стог, не забывая при этом хорошенько утаптывать серёдку. То ли сказалась крестьянская кровь отца и матери, то ли способным учеником оказался парень, однако завершение стога получилось едва ли не классическим, такие конусные верхушки Егор видел в детстве на их участке вблизи речки Хариузовки, откуда они с папкой по зиме на санках перевозили в пригон корове сено.
      Фёдор Фёдорович с одной стороны и Виктор с другой подали всё еще стоящему на стогу Егору вицы, две сплетённые между собой вершинками, и отдалённо напоминающие мохнатое коромысло, толстые ивовые ветви. Их нужно было аккуратно приладить и закрепить на маковке зарода, чтобы никакой ветер не смог сорвать ни единого пласта и растеребить сено.
       Когда это было сделано, Витя подал привязанный к железным остриям длиннющих, именуемых стоговыми, вил узловатый конец толстой верёвки, по которой, тут же перекинутой через зарод, и можно было спуститься Егору, тогда как другой конец верёвки Фёдор Фёдорович и Виктор, как противовес удерживали бы, стоя на земле и упираясь сапогами в основание их стороны смётанного стога.
      
       На третий день после уборки сена надумал Егор пробежаться обудёнкой, то есть без ночёвки, под белок Буян на плато Гладкое, где выше лесхозовских, так называемых санитарных, вырубок, под самыми снежниками была его знамка – на высокогорном болотце, в тени огромных замшелых осин росла и ярко зеленела черемша. И она тоже была отменной, с мизинец толщиной, сантиметров сорок пять высотой. На календаре последние числа июня, по низам это самое целебное из чесночных растение уже давно одеревенело, не прожевать, а здесь на верхотуре, где всего-то недели полторы как сошёл снег, едва коснёшься лезвием ножа тугого стебля у корня, а он такой податливый, лопается, истекает соком и сам просится тебе в рот.
      Перепрыгивая с кочки на кочку или валяясь и ползая на сухих полянках, нарезал Егор приличную горку и утолкал в рюкзак, после чего спустился ниже в пихтач, по краю которого бежал студёный ручей, нашёл местечко, удобство которого было налицо: прокалённая на солнышке песчаная залысинка, рядом ручей – можно, не вставая, слегка наклониться и зачерпнуть ладошкой пробегающей водички, а можно и обернуться в сторону пушистых пихт и, не подымаясь с земли, в пёстром разнотравье быстро отыскать и сорвать тройку-другую сочных стеблей черемши с резными и стройными листьями.
     Еще одним преимуществом на этакой высоте над уровнем моря было полное отсутствие клещей, хотя внизу, у подножия и на отрогах, карабкаясь утром по тропинке, парень снял со штанов, заправленных в носки, и с рукава рубашки пять штук. Этих чрезвычайно опасных насекомых просто двумя пальцами не раздавить и не растереть – крошечные лесные вампиры плоские и жёсткие, и, если раньше в таких случаях Егор подбирал с тропинки пару окатышей и старательно крошил клещей меж ними, как между двумя миниатюрными жерновками, то сегодня кровососущие ему попадались в таких местах, где камней или щебня под ногами не валялось.
- «Ну, что ж, - думал парень, - голь на выдумки хитра…».  И аккуратно укладывал снятого со штанины клеща на матовый ноготь большого пальца. И пока тот, ошарашенный, замирал, Егор острым ободком стриженного ногтя большого же пальца другой руки располовинивал хищника и стряхивал оба кусочка в траву. Долго не залежатся - вездесущие муравьи живо подберут…
       Любопытно, что клещи здесь в этой горно-таёжной местности лютовали с апрельского цветения подснежников и кандыков и до конца июня, а после этого как-то разом пропадали, неизвестно куда уползали, и уже можно было не бояться забираться в самые непроходимые чащобы.
       Именно в эти три месяца Егор избегал отвязывать с цепи и брать с собой в походы постаревшего Байкала, потому что прежде уже случалось так, что, наохотившись за бурундуками и намышковав в дебрях, пёс столько насобирывал себе на шерсть и за уши клещей, что Егору было мало одного вечера, чтобы освободить лохматого друга от этой напасти.
      Пару лет назад он проглядел на собаке двух впившихся клещей, одного под грудью у передней лапы, а другого за висячим ухом, твари эти так напились собачьей крови, что разбухли и превратились в тугие и серые, будто вываленные в пыли, продолговатые горошины, до сантиметра в длину, к которым Байкал даже и притронуться не давал, пока совсем не обессилил и не слёг на травку перед своей будкой.
      Егор хотел потихонечку выдернуть этих кровососов, однако только то и успел прикоснуться к ним, как те один за другим и полопались. Всё бы ничего, но ведь головки и челюсти остались у пса под кожей, и наверняка могли загноиться. Парень сбегал домой за пузырьком с йодом и острыми ножницами. Вернулся, измождённый пёс дал выстричь у себя шерсть по клочку вокруг каждой раны.
      Теперь предстояло самое трудное: осторожно выковырять челюсти и плоские головки. На удивление хозяина, Байкал и это стерпел. Егор вытер рукавом рубашки пот со лба и быстро влил в раны прямо из горлышка йода. Пёс встрепенулся, приподнял морду и повернул её в сторону хозяина. В глазах у мохнатого друга Егор прочитал не одну лишь печаль и боль, но и проблеск благодарности. Спустя неделю пёс оклемался.
      Вот с этого раза Свиридов и решил для себя – неуёмному Байкалу с весны и до середины лета в тайге не место. И больше никогда не стоит рисковать…

       Между тем Егор по старой привычке, прежде чем присесть, огляделся вокруг, отметил для себя, как щедро залитый солнцем лес спокойно и величественно шелестит молодой листвой, на небе ни тучки, пичуги самозабвенно поют и стрекочут, благодать… а когда опустился наземь, пододвинул к ногам рюкзак, достал из кармашка свёрток с продуктами, развернул и выложил на тряпицу перед собой ломоть белого пшеничного хлеба, солонку, разрезал на мелкие кусочки шмат сала, очистил от кожуры парочку сваренных в мундире давно остывших картофелин, высыпал пряники и карамельки.   
- «Пировать так пировать», - усмехнулся парень и обернувшись, протянул руку к траве, сорвал несколько ближних к нему спелых побегов черемши.
       Если некоторые из его друзей, да и взрослых, с кем они хаживали за черемшой, при сборе обрезали широкие и сочные листья и выбрасывали, оставляя себе лишь тугие стебли, то Егор никогда этого не делал, просто потому что считал такое пренебрежение дикостью: мало того, что салат из обжаренных в сковородке на подсолнечном масле листьев – поистине царское блюдо, но и даже сырые, они, обмакнутые в солонку, были несказанно нежными по вкусу.
     Подкрепившись и запив трапезу студёной водичкой, парень поднялся с земли, прибрал конфетные фантики и прочие бумажки в кулёк – не оставлять же здесь, не похабить природу, а по возвращении в посёлок обязательно скинуть в первый попавшийся мусорный ящик – и, забросив рюкзак за плечи, еще раз огляделся вокруг себя.
     Особенное, чуточку щемящее чувство у Егора возникало всегда перед тем, как возвращаться домой из тайги. Вся эта первозданная и самобытная красота не отпускала его просто так. Хотя парень и знал, что еще не раз вернётся сюда, но каждый раз при расставании что-то сродное приступу одиночества накрывало его душу, и Егор, прощаясь, долго любовался, и словно старался всё, до мельчайших подробностей, запомнить из окружающих его изумрудных и пушистых пихт, статных и шатровых на пригорке рябин с отцветающими розоватыми кистями будущих ягод, замшелых осин с роскошными разливами черемши под ними, или вон того, выглядывающего из-под скалистого козырька вершины горы, ярко отблескивающего, подтаивающего снежника. Не оттуда ли берёт своё начало и этот ручей, что сегодня так сытно и щедро поил Егора во все часы его пребывания здесь?
      Проходя вниз по тропинке через молодой березняк, Егор вдруг вспомнил, как в прошлом году именно здесь, когда наклонился по какой-то надобности, он уронил свою видавшую виды финку, она просто выскользнула из ножен на поясе и беззвучно упала то ли в траву, то ли в болотную мочажину, что в изобилии поблескивали на опушке перед белеющими стволами березняка. И сколько потом, хватившись и вернувшись на предположительное место потери ножа не рыскал парень по тропе и около неё взад-вперед, не цедил растопыренными пальцами мутную жижу мочажин, всё даром. Его любимый нож будто растворился.
      Зато спустя месяц, уже в другом, Соломенном логу, карабкаясь по отрогу на белок Холодный за ревенем, при спуске в очередной распадок, Егор боковым зрением поймал наборную фигурную рукоять какой-то финки, воткнутой на уровне плеч рослого мужика в пунктирно-белый, толстый ствол берёзы у тропинки. Кто-то, видимо, в сердцах, так всадил лезвие, что Егору пришлось долго расшатывать финку, чтобы наконец-то она поддалась и можно было бы её извлечь из дерева.
      Первое, что после этого сделал парень, нагнулся и нагрёб из лужицы на тропке влажной землицы, чтобы втереть её пальцами в глубокую рану на стволе для скорейшего заживления. Втирал добросовестно, так, чтобы вязкий суглинок проникал глубже в луб, и чтобы до осени рана затянулась. И уж тогда по весне в пору возгонки, дерево бы не истекало, не выплёскивало попусту свой сладкий и питательный сок в пространство, а направляло его по древесным жилам во благо росту и жизни самого себя.
      По возвращении домой Егор отыскал среди прочих своих вещей уложенные в ящик ножны; финка в них вошла, как будто век там и находилась, хотя и туго, но, однако, это-то и хорошо, обрадовался тогда Егор – теперь уж точно не выпадет, не потеряется…
      И действительно, вот уже почти год как парень в своих частых походах в тайгу с ней не расставался. И по ладони очень даже подходящая, и лезвие не тупится, а всё такое же острое, как бритва. Да и если, бывало, метнёт Егор финку в какой-нибудь пень или коряжину, то, со свистом по вращавшись в воздухе, та всегда воткнётся в мишень только остриём, видимо, умелец, изготовивший это холодное оружие, позаботился и о безукоризненно правильном смещении центра тяжести, как это обычно делается с боевыми ножами и кинжалами.
     Между тем Егор миновал березняк и спустился по тропке в светлый пихтовый перелесок, который был таковым по двум причинам: деревья стояли не часто и, свободного, кое-где устланного палой иглой, места было достаточно, и второе - густые мохнатые лапы начинались где-то с высоты примерно двух метров от земли, благодаря чему пространство в перелеске просматривалось великолепно.
      Внимание парня привлёк огромный, даже и по таёжным меркам муравейник рядом с древней, двухсотлетней пихтой. Она, вероятнее всего, как догадался Егор, и была бабушкой и матерью всем остальным лесным красавицам, что сейчас дружелюбно обступали парня и снизу, и сверху. Не подойти к этому муравьиному мегаполису он не мог – и просто по-мальчишески любопытно, да и поздороваться с тружениками тянуло.
      Округлое, геометрически выверенное основательное поселение насекомых, по приближении к нему еще больше впечатляло: частые отверстия все были открытыми, вокруг и между норками ни одной случайной щепочки или хворостинки не валялось и не торчало, дорожки к ним тоже свободные от какого-либо мусора, одни лишь живые двусторонние ручейки муравьёв, спешащих – вверх, как правило, с грузом на горбу или в железных челюстях, и торопящихся вниз за добычей и припасами - порожних.
     Егор прикинул, куда поставить ногу, чтобы случайно не раздавить или поранить насекомых, и после этого, вытянув перед собой руку, провёл раскрытой ладонью низко над куполом муравейника. Что тут началось: сотни решительных мурашей вмиг набежали на этот участок и, встав на задние лапки, бесстрашно задрали свои усатые головки вверх и обнажили челюсти, готовые в любую секунду безжалостно впиться в плоть обидчика. Еще парень подметил, как быстро задраились все верхние ходы и лазы в муравейник, и как энергично продолжало сбегаться сюда боевое подкрепление из других секторов.
       Егор одобрительно покивал головой и убрал руку, полагая, что взволнованные хозяева скоро успокоятся и вернутся к своим делам. Оно так и стало происходить, увидев, что опасность миновала, насекомые начали возвращаться туда, откуда сломя голову примчались под конус. Казалось бы, лесной мегаполис вновь обрёл мир и благодать, однако, что это далеко не так, парень убедился буквально в то же мгновенье, когда вдруг почувствовал, как кто-то невидимый больно кусает его за щиколотки ног. Егор опустил глаза и поразился тому, сколько по его ботинкам и штанам карабкалось разъярённых муравьёв и, видимо, кое-кто из них уже отыскал лазейки в выбившихся из заправленных в носки брючных складок, в которых образовались махонькие дырочки и пустоты, через них-то муравьиные бойцы и полезли внутрь, так сказать, в самое логово врага.
      Укусы были злыми, обжигающими. Егор отбежал подальше от муравьиной кучи, разулся, закатал до колен штанины и принялся щелчками полегоньку сшибать насекомых с икр в траву, стараясь при этом их не покалечить. Те, сброшенные наземь, резко подпрыгивали на лапки и, поначалу было устремлялись опять на этого непонятно откуда взявшегося великана, но вскоре, раздумав нападать, с достоинством удалялись в свои травяные чащобы, где по одним им известным воздушным потокам запахов и другим приметам быстро отыскивали заветные тропки домой, в муравейник.
-«Неплохо пообщались, по-боевому!» - весело подумалось Егору, когда он обулся и, поправив лямки рюкзака, продолжил путь вниз, где на выходе из тайги на одном из лугов плато Гладкое его ждала укатанная дорога, по лесистым склонам отрогов петляющая в посёлок. Идти по ней, да еще с полным рюкзаком вкусной добычи, для парня было несказанным удовольствием, он перепрыгивал с одного вдавленного в суглинок и песчаник валуна на другой, перескакивал на продолговатые шершавые плиты, лежащие между колеями, и тоже вдавленные мощными колёсами огромных лесовозов и умятые тяжёлыми гусеницами леспромхозовских «горбачей», или вдруг останавливался у обочины, на которой оранжевым костром пламенели выбежавшие из тайги жарки, бережно сгребал их в пучок, погружал лицо в атласные соцветия, вдыхал непередаваемый аромат весны, исходящий от цветов, разжимал ладошки и, расправив, перебирал напоследок все упругие стебли, чтобы те не запутались  между собой, и скорым шагом спешил дальше.
     Вот и поворот, за ним дорога уходила круто вниз, однако участок был известен не крутизной, а обилием россыпей валунов, плит и щебня, и проходить это место, чтобы не бить и не подламывать ноги люди давно уже приноровились по левой высокой и утоптанной бровке обочины, когда-то на гребенной здесь бульдозером. После этого непростого промежутка дорога выравнивалась и шагать по крупчато-суглинистой колее было мягко и удобно, в общем-то не выбирая, куда поставить подошву своего башмака.
     Метров примерно с трёх Егор увидел перед собой крохотную, торопливо переползающую дорогу, змейку. Ей и оставалось-то всего ничего, чтобы, старательно извиваясь, скатиться в пыльную траву на откосе и исчезнуть в придорожной канаве.
- «Гадюка, - сразу определил парень. – Гляди-ка ты, какая серенькая… однако гибкая… Небось, и жить - ой как хочется!».
      По ходу нагнулся, машинально подхватил валяющуюся под ногами сухую ветку, обломал до нужного размера и перегородил путь убегающему змеёнышу. Гадюка замерла на месте и почти мгновенно подняла вверх набранную серо-глянцевыми кружками головку, раскрыла крохотную пасть и принялась угрожающе вибрировать раздвоенным влажным язычком.
- А ты, однако девонька-то смелая, - вслух произнёс Егор и воткнул в пыль раздвоенный конец палки прямо перед гадюкой.
      Та, будто подтверждая его догадку, резко метнулась вперёд, стараясь укусить палку.
- Хорошо, миленькая… Люблю отчаянных, - весело подбодрил решительную змею Егор, понаблюдал некоторое время за её действиями, по упреждал палкой попытки прорыва, да и приподнял рогульку, освобождая гадюке путь, и сам для себя опять же вслух рассудил: – Однако поиграли и – хватит. У тебя своя дорога, у меня – своя…  И потом. Я здесь всего лишь гость, раз прошёл и неизвестно, когда еще посчастливится… ты же в этих местах – хозяйка. А как известно, обижать и тем более давить хозяев – грех. Коль ты в этой красоте вылупилась из яйца, значит, не зря. Ползи уж… не доводи до греха.
      Наблюдая за тем, как змейка уползает и пропадает в спасительной щетинке травы, Егор напоследок усмехнулся, мысленно осуждая себя за излишнюю болтливость и бахвальство: ну, надо же… вылитый Айболит… ладно хоть никто не слышит и не видит, как ты здесь треплешься…
      И всё равно настроение-то – самое песенное! И парень, уверенно перескакивая с плоской плиты на очередной камень, сначала замурлыкал себе под нос, а потом и запел в полный голос любимую с детства «Коричневую пуговку», - а чего стесняться-то? На десяток километров в этой изумительной округе из людей наверняка только он один, а птицы и звери, легко думалось Егору, так те за подобную самодеятельность поди и не осудят… А если сюда прибавить и то, что эти мелодии еще и своеобразное предупреждение об опасности всем, находящимся и притаившимся рядом в тайге… Тогда и вообще – о чём переживать!

                6

- Сынок, на руднике есть горящая путёвка на молодёжную турбазу «Алтайская бухта», - отец, будто ждал его прихода, вышел из кухни навстречу Егору. – На две недели. Ты как – поедешь?
- А когда заезд?
- Послезавтра. Надо успеть комиссию пройти и автобусом до Усть-Каменогорска, а оттуда метеором до этой самой бухты.
- Бухты-барахты… - пошутил Егор. – Конечно же, папка, поеду!
      И вот она пристань на Аблакетке, окошечко кассы.
- Мне билет на ближайший метеор до Алтайской бухты, - Егор протянул трёхрублёвую купюру.
- Ты где вообще-то был, парень? – женщина глянула через стекло. – Пятнадцать минут, как отчалил последний на сегодня…
- А мне-то теперь как?.. – растерялся Свиридов.
- Приходи завтра с утра, - равнодушно сказала пожилая кассирша. – В девять первый рейс…
- Ну уж нет, бабуля, - вспыхнул парень, потоптался у кассы и растерянно пробормотал: – Завтра поздно - заезд…
- Ступай, вон на лавке охолони, подумай, не мешай мне работать… внучок.
- А какие-нибудь рейсы еще есть в ту сторону?
- До Серебрянки в пятнадцать двадцать, - сказала кассирша и добавила: - Но тебе оттуда километров тридцать топать до места.
- Ничего, это лучше, чем здесь париться целую ночь. Давайте билет.

      Метеор на подводных крыльях, с приподнятым над водой вытянутым корпусом, белоснежный, армированный, с широкими и высокими, солнечными окнами и мягкими пассажирскими креслами – это ли не сказка, стремительно скользящая по синей иртышской глади, почти не касаясь встречного течения; и ничего, что впереди некоторая неопределённость, об этом потом, а сейчас, сиди в уютной каюте и любуйся проплывающими живописными берегами и окрестными скалистыми сопками.
     Жаль, что нельзя выйти на палубу, да и самой палубы Егор при посадке что-то не заметил, а так бы вышел, оперся руками о леера и подставил лицо летящему навстречу свежему ветру. Сколько бы новых сил вдохнул и обрёл! И как бы они пригодились при дальнейшем пешем броске из Серебрянки на турбазу.
      Попутчики при выходе с пристани растолковали Свиридову какими переулками быстрее выйти к городской окраине, а там, дескать, парень, одна дорога в гору, вот именно она тебе и нужна. Да только вот куда ты на ночь-то глядя? По пути аж до самой Алтайской бухты ни деревень, ни заимок, ни кордонов, чтобы попроситься на ночлег, одни горы да лес… На что Егор беззаботно махнул рукой: ночи-то нынче, как воробьиные шажки – короткие, дорогу луна подсветит, от нечего делать звёзды посчитаю, по-всякому к утру, мол, доберусь; и, поблагодарив попутчиков, скорым лёгким шагом побежал в переулок.
      Тридцать километров это далеко не три или пять, однако к полуночи, миновав последнюю горку, Егор по шоссейке начал спуск в широкий лог, а что он именно такой было понятно по протяжённой гирлянде фонарных огней, прокинутой по дороге через всю долину, и по освещенным окнам трёх пятиэтажек, тянущихся друг за другом и разделённых между собой тёмными пустотами. Ниже этих огней, дальше, за сумрачным провалом виднелась тусклая жёлтая брошка – это скорее всего огни причала, догадался парень, потому что за брошкой мерцала и уходила в шершавую темень, подбитая с боков подвижной тёмно-синей фольгой залива длинная лунная полоса.
      Подходя к пятиэтажкам, на тротуаре Егор никого не встретил и поэтому решил идти в средний дом, откуда из раскрытых стеклянных дверей и распахнутых окон на высоком крыльце с колоннами гремела танцевальная музыка, а на площадке, в углу курили несколько парней.
- Ребята, - обратился к ним Свиридов, - а где мне коменданта или кого другого из начальства увидеть можно?
- Мы здесь начальство, - обернулся к Егору высокий черноволосый парень. И тут же растянул губы в улыбке: - По крайней мере до утра…
- Брось ты, Эдик, понты гнать! – на свет вышел крепыш. – Тем более своим…
- Ты, что ли, Петро? – изумился Егор, узнав в говорившем Родионова.
- А то, кто же! – Пётр обнял друга. – Мужики, знакомьтесь -  это мой земляк Егор Свиридов. Прошу любить и жаловать!
       Егор поручкался с новыми знакомыми, и друзья отошли в сторонку.
- Ты как здесь? И сколько?
- Вторую неделю, Егорыч… Послезавтра домой.
- Жалко, - разочарованно произнёс Егор. – Я уж обрадовался, что вместе в поход пойдём.
- Да куда уж… Мы утром только вернулись с девяти-дневки. Маршрут называется 393. Находились, накупались в Тургусуне, комаров покормили за милую душу. Но всё равно ништяк!
- Находились по горам?..
- … и по долам, - весело продолжил Пётр. – Многие городские, а рюкзаки у парней по тридцать два килограмма, у девчат чуть поменьше, палатки, спальные мешки, консервы, крупа, картошка, сгущёнка, хлеб и прочая жратва. Ну, что я рассказываю. Тебе это еще только предстоит.
- А сколь км прошли?
- Не знаю… Но где-то под сотню.
- И всё – пёхом?
- А ты как думал? – Родионов усмехнулся: - Никто ни разу даже задрипанной тарантайки не подогнал. Только вперёд, и только – ногами!
- Про «вперёд ногами», Петя, как-то не к месту… - невинно начал Егор.
- Тьфу, ты! Сморозил, называется! Не бери в голову, Егорыч! Говорю же – всё нитштяк. Костры, девахи так поют, что заслушаешься. Красивши, чем в кино. Ночи пролетали – и хоть бы в одном глазу! Столь силы, оказывается в нас есть, а мы и не врубаемся! Потому что утром опять рюкзаки на плечи и – весь день топать в гору. А хоть бы что! Красотища кругом! Душа поёт!
- Ты поди влюбился? – догадался Егор. – Познакомишь?
- С чего ты взял? – несколько стушевался Пётр.
- Только влюблённые могут так вдохновенно и с таким восторгом балакать о том, что им близко… Или я ошибся?
- Да нет… Из Шемонаихи с Алёнкой я серьёзно заторчал. Как она - такой девчонки еще ни разу в жизни не встречал!
- Похоже, что так! Видишь, чуть ли не стихами понёс...
- Какими такими стихами, Егорыч?
- А чё по-твоему: Алёнка – девчонка, заторчал – встречал, как не стихи.
- Слушай, друг! Вообще-то – здорово! А ведь я и, правда, попробую чё-нибудь выдать! И Алёнке почитаю и подарю…
- Только вот, Петя, «заторчал» надо бы заменить…
- А чё? У нас в посёлке, если с чувихой начал ходить - все так и базарят, а я чё – хуже?
- Ну, ты всё равно не торопись… И не вздумай брякнуть ей: «чувиха»! Ты же сам, Петро, говоришь: не какой-то там уличный трёп, - Егор закатил глаза, подбирая что сказать и закончил: - а стихи для любимой девушки!
- Надо подумать… - Пётр непроизвольно провел широкой ладонью по лбу, поправляя волнистый чуб. – Ладно, пойдём в корпус, поищем, где тебе костомыги бросить до утра, а то у нас в комнате всё занято.
      Утром Свиридов пошёл к коменданту, отдал путёвку, и тот, пузатый дядька в олимпийке и синих спортивных штанах с белыми полосами выдал ему талоны на питание и ключи от отдельного домика, что стоял третьим среди таких же, аккуратных, на двух жильцов, по дороге от корпусов к причалу.
- Уже хорошо, Петро, что берлогой обеспечен, - весело говорил Свиридов другу, когда они после завтрака прогуливались по песчаному берегу залива, ожидая, когда вода прогреется, чтобы им по заплывать подальше. – Не люблю болтаться, как один известный предмет в проруби…
- А когда в горы?
- Через двое суток. За это время, предупредили, надо всем пройти инструктаж и подготовку, затариться продуктами, - Егор улыбнулся: - И вдоволь позагорать и накупаться в бухте, как сказал один усатый мужичок, что сидел в кабинете рядом с комендантом.
- Поди такой чернявый и шустрый, как электро-веник?
- Да, уголёк еще тот, а вот что электро-веник, не скажу – он же со стула не вставал…
- Это наш инструктор Рафик Рахимов. Парень что надо. Я с ним и с Иван Васильичем за поход так скентовался, что не разлей вода. Мужики без закидонов…
- Может, и нас они поведут…
- А почему бы и нет… 
 
      На другой день, проводив уплывающего на метеоре Петра до причала, Егор прямиком направился в столовую, что стояла поодаль от корпусов на пригорке. Взял поднос и встал в очередь. Время обеденное, народу прилично, однако никто не мешкал и не толокся, и потому вскоре Свиридов уже приближался к раздаче, а через минуту можно было и поднос класть на никелированные решётки и двигаться к кассе, набирая по пути всё, на что положил глаз.
       Но не тут-то было! Перед ним вдруг выросла толпа из трёх парней и двух девушек, все статные, в модном прикиде, дорогие, обтягивающие импортные джинсы, с пальмами и кактусами рубашки, широкополые шляпы, у девиц изящные панамки и джинсовые же, в заклёпках, короткие юбки.
- Братва! А как же очередь? – рыкнул Егор, чувствуя, как начинают тяжело вздыматься загривок и наливаться силой сжатые кулаки.
- Не вякай, фраер! – обернулся и небрежно смерил его наглым взглядом плечистый и тонкий в талии шатен, с патлатой причёской под битлов. – Не видишь, что ли, мы встали на свои места.
- Что ты мелешь? Когда это они стали вашими?
- Почему это стали? Объясняю для тупых: эти места наши круглосуточно, пока мы на этой задрипанной базе кайфуем!
- Тебя мама не учила уважать старших? – Егор еле сдерживал себя.
- Ты, щенок, чё здесь растявкался? Давно по физиономии не получал?
- А пойдём – выйдем! Патлы-то повыдираю мордой об асфальт! – боковым зрением Свиридов засёк, как один, будто бы отошедший в сторонку, тем не менее, видно было, что норовит незаметно зайти сзади. Егор отступил на шаг и взбешённо бросил через плечо: - Дёрнешься! Первому ноги выдергаю!
      Неизвестно, чем бы всё закончилось, не появись в обеденном зале группа взрослых, скорее всего инструкторов. Мужчина, метра два ростом и с добродушным курносым лицом, услышав конец перепалки и мгновенно всё оценив, прогремел на весь зал:
- Что за шум, а драки нет! Брэ-эк, молодёжь, разошлись по углам! Здесь обедают, а не чистят друг дружке рожи! Чтоб не видел!..
      Воспользовавшись заминкой, Егор прошёл между модниками и положил свой поднос на решётку. Девицы пристроились за ним, а парни встали позади, но теперь, на виду у взрослых, помалкивали, будто бы в рот воды набрали…
      
      Таких вместительных, с огромными, почти ведёрными карманами, рюкзаков Егор еще ни разу не встречал. Их туристы получили у складских дверей, перед тем, как в сопровождении двух, угаданных Егором, инструкторов Рафика Рахимова и Ивана Васильевича, зайти внутрь, и, неспешно переходя от одних прилавков и полок к другим, наполнить рюкзаки банками с консервами, сгущёнкой, тушёнкой, суповыми наборами и прочими съестными припасами.
      Всем без исключения были выданы свёрнутые в рулоны ватные спальники. Егор поначалу отказался: я, дескать, спать в них не умею, больше привыкший дрыхнуть на травке у костерка… лучше в нагрузку возьму вторую палатку… Однако инструктора, переглянувшись, усмехнулись: что положено, то, мол, и будет… а палатки тебе, герой, хватит и одной – натаскаешься с ней за поход так, что – мама не горюй! И, всучив палатку в синем чехле и свёрнутый спальник, заставили расписаться в журнале за получение, показав попутно, как закреплять палатку при помощи кожаных ремешков, специально приспособленных для этого поверх рюкзака.
       После полудня к главному корпусу подкатили два просторных автобуса. В одном, уложив рюкзаки в багажное отделение, расселась группа, куда по списку, оглашённому Рахимовым, вошёл и Егор, а оставшиеся ребята и девчата, примерно в таком же количестве до тридцати человек, руководимые Иваном Васильевичем, полезли в другой автобус.
      Всё произошло быстро, слаженно и дисциплинированно, транспорт тронулся, а уже через десять минут попутчицы в салоне, где ехал Егор, зазвенели разудалой девчачьей песней:

- Как хотела меня мать
Да за первого отдать…
А тот первый, резвый да не верный.
Ой, не отдай меня мать! 
    
Как хотела меня мать
Да за другого отдать,
А тот другий ходит до подруги.
Ой, не отдай меня мать!

Как хотела меня мать
Да за третьего отдать,
А тот третий, что во поле ветер.
Ой, не отдай меня мать!

       Такая же история приключилась и с четвёртым, который «ни живой, ни мёртвый», с пятым - «пьяницей проклятым» и «шёстым», «малым, недорослым», то есть со всеми кандидатами у бедной невесты вышло полное недоразумение и отчаянная мольба к матушке «… ой, не отдай меня…».
      Парни, еще малознакомые между собой, улыбались и переглядывались, однако на то, чтобы поддержать девушек и вплести свои мужские голоса в эти задорные певучие разливы пока не решались. Молчал и Егор, но не потому, что стеснялся, он просто слов не знал и эту народную, заводную песню слышал впервые, а то бы наверняка не стерпел. Больно уж весело у девчат получалось! Особенно любопытно и вместе с тем неожиданно прозвучал последний куплет:

Как хотел меня мать
Да за сёмого отдать,
А тот сёмый, ладный да весёлый,
Он не схотел меня брать!

- Вот чувиха и прохлопала ушами! - как только стихла песня, зычно, на весь автобус прокричал сосед Егора по сидению, плечистый и мордатый парень и плотоядно залыбился: – Надо было дурочке за каждого выходить по очереди. Коль такая лафа обломилась…
- Ты, Лёнчик, не на уроке, чтобы так орать, - одёрнула весельчака пигалица с косичками с места через проход наискосок и, приподнявшись, окинула быстрым взглядом всех сидящих в салоне: - Вы, ребята, не обращайте внимания на его выкрики. Он и в классе так же несдержанно себя ведёт, – и, обернувшись к Лёнчику, укоризненно покачала своей аккуратно причёсанной головкой: - А еще и комсомолец!
-Да чё ты, Лилька, мне права здесь качаешь? – видно было, что парень слегка растерялся и потому сразу пошёл в атаку: - А вообще, ты чё тут, Лилечка, раскомандовалась? Мы, между прочим, на каникулах, а не в твоём комитете…
- Чувствую, не скучно будем ехать… - громко, в тон речистому соседу поделился с попутчиками своим мнением Егор и шутливо пояснил: - Как я понял - у нас здесь цельное бюро комсомола, а на таких боевых заседаньях не поспишь! Рафик Муслимыч, до пункта высадки далёко? А то ведь они за дорогу как бы нам все мозги не вынесли…
- Еще километра три, - обернулся Рахимов, что сидел с зачехлённой гитарой на коленях на откидном стульчике рядом с передней входной дверью. – Так что разминайтесь дальше… Тока, пожалуйста, без ругани. Коль зашёл разговор, сделаю объявление: по прибытии, когда разобьём лагерь, на общем костре у нас вечер знакомств. Готовьтесь. Пусть каждый скажет пару слов о себе, - инструктор перевёл дыхание и доверительно закончил: - Всё-таки, ребята, на ближайшие девять дней мы одна семья. Прошу это запомнить. Одна большая и дружная семья путешественников и единомышленников. И это не какие-то громкие слова – просто так и должно быть, чтобы у вас о нашем походе и 393-ем маршруте остались самые добрые впечатления и воспоминания.
- Теперь понял, Лёня, как надо разговаривать с людьми? - вполголоса сказал Егор соседу. – Без всякого рёва, зато убедительно…
- А ты парень, как там тебя?..
- Егором родичи назвали…
- Так вот, Егор, - здоровяк ухмыльнулся: - Я и учителкам сразу отбивал охоту, если они лезли ко мне с нравоученьем, а уж тебя-то враз отошью!
- Молодчина, Леонид! Так держать, - Свиридову стало почему-то весело, ему вдруг пришло в голову, что с этим парнем они непременно подружатся. – Люблю ершистых и несговорчивых. Сам такой…
- А мне-то чё? – пожал плечами сосед. – Такой ли, сякой ли…
- А вот и то – мы же в тайгу попрём, а там мямлям делать нечего. Кстати, ты откуда?
- С Предгорного. У нас-то сопки тоже есть, но голые, без леса, одни скалы, зато какая цветущая степь да река Иртыш…
- В тайге-то бывал?
- Ни разу. Ну и чё?
- Там тоже свои особенности…
- Ну, я думаю, мы же не по дебрям будем лазить, а по дорогам ходить. Так что всё оки-доки, братан!
- Ты не забыл: целых девять дней… вот и глянь, сколь в наших отрядах девчонок, и половина из них, как пушинки аж просвечивают.
- И чё?
- Я вижу, ты накаченный…
- Не специально же – таким уродился, - вроде как оправдывался Лёнчик. - Просто с детства хожу за скотиной, огороды, покосы, дрова люблю колоть.
- Да это ж замечательно! – обрадовался Егор. – Подберём еще несколько парней и возьмём шефство над нашими подругами.
- Ага! – невольно воскликнул сосед. - Ты чё не видел – мне одной Лильки хватает, чтобы пятый угол искать! А если еще парочку таких же? Думай, парень, чё говоришь…
- Приедем на место, там и разберёмся, - миролюбиво свернул тему Егор. Леонид ничего не ответил, отвернулся к окну и принялся изучать склоны лесистых гор, по гравийной дороге среди которых они сейчас и мчались с ветерком.

       Миновав очередной распадок, автобусы выехали на укатанную поляну, которая овально упиралась в склон округлой сопки, заросшей дикой акацией и черемушником. Туристы, как горох, высыпали из дверей и столпились у боковых багажных отделений, чтобы разобрать свои рюкзаки. Егор отошёл в сторонку и размял затёкшие во время поездки мышцы: сделал пару приседаний, прогнулся корпусом назад, с силой развёл руками на уровне плеч.
- Готовишься? – полюбопытствовал неслышно подошедший сбоку Лёнчик и ухмыльнулся: - Бери сразу три рюкзака – один свой, ну и парочку у чувих, на которых западёшь…
- Только после тебя, - отшутился Егор.
- Нет уж! Я и Лилькин-то таскать не буду, а другие девчонки пусть сами себе тренируются, - Лёнчик прищурился, глянул искоса на Егора: - Я ж деревенский и дружбу водить с замухрышками не собираюсь. Баба в хозяйстве нужна крепкая и выносливая, чтоб всё у неё в руках горело.
- Да ты, однако, кулак, Леонид, - усмехнулся Свиридов. – Причём – форменный. Классический.
- Не умничай, парень! Будешь мне здесь указывать и обзываться, - с вызовом бросил Лёнчик. И Егору было не понять, всерьёз или так, перебранки ради, надувает щеки его новый знакомый. А тот вдохновенно продолжал: – У нас в родне все мужики работящие, у всех свои мотоциклы «Уралы» и мотороллеры «Муравьи», а тётки и старшие сеструхи – хозяйственные, у их в ограде всё прибрано, цветочки на клумбах, в домах чистенько и обед всегда сытный и горячий. И где же тут кулаки? Разве кулаков на совхозную доску почёта повесят, а у меня там трое: папка с мамкой почти рядышком и дядь Вася, мой крёстный.
- Вот и посмотрим в походе – достоин ли ты ихних заслуг, - примирительно сказал Егор. – А пока идём-ка за рюкзаками, а то утащат…
- Ну, ты и скажешь! – покачал косматой головой в панамке Лёнчик. – Чтоб у меня да спёрли? Ноги вмиг повыдираю!
- Не духарись, селянин! Пошли уж… народ-то ждать не будет. Видишь, уже кучкуются вокруг Рахимова. А с того автобуса, гляди-ка, наладились куда-то.
- Рафик Муслимыч! – подхватывая рюкзак с полки багажного отделения, медведем проревел Лёнчик. – А они, чё, без нас? По отдельности что ли пойдём?
- Никто никого здесь ждать не будет. Ни на курорте… - громко и назидательно пояснил Рахимов и поправил ремень, выглядывающей из-за плеча зачехлённой гитары, лежащий поверх другого, широченного рюкзачного ремня. – Они пошли на место общего сбора. Тут недалеко, за сопкой. Мы нагоним, а там решим: раздельно ли идти, или вместе. Однако в любом случае с маршрута сходить или где-нибудь подрезать, чтобы сократить – категорически запрещено. Всем понятно?
      Ребята согласно закивали и, туристы живой цветастой ленточкой потекли вслед за легко шагающим инструктором.

     Пока на треногах костров в двух вёдрах закипала вода под чай, отряды провели короткое совещание: идти ли порознь эти девять дней или одной командой, на ночлег вставать одним лагерем и кашеварить сообща. Единодушным поднятием рук решено не разделяться.
- Как у нас в деревне базарят, - не преминул вставить своё зычное словцо Лёнчик: - Хором даже батьку охаживать удобней!
- Лёня, не позорься! Что про нас другие подумают? – не смолчала Лиля. – Ребята, он не такой уж и хулиганистый, просто язык у него… - девушка передёрнула худенькими плечиками и с некоторым сожалением развела своими тонкими кукольными ручками. 
      Подкрепившись сухим пайком и крепко заваренным чаем, отряды начали выстраиваться в колонну. Егор намеревался идти первым, так сказать, возглавить шествие по только что указанному маршруту, а именно, по широкой тропе, петляющей со дна лога в гору. Мышцы ног, видимо, предвкушая энергичную работу, заиграли, тело, как это всегда у парня случалось перед трудной дорогой, подобралось, однако голос инструктора Рахимова прозвучал так, будто на голову Свиридова неожиданно вылили ушат холодной воды:
- Егор! Ты у нас будешь замыкающим. Становись в конец колонны.
- Рафик Муслимыч! Да вы что? Мне - плестись последним! Я же обезножу, как говорит моя мамка! Ноги протухнут от такой занудной ходьбы… Я с детства по горам только бегом!
- Вот и замечательно! Будешь контролировать движение всей колонны. Мы с Иваном Васильевичем тебя сразу наметили. И вижу – не ошиблись.
     И Егор нехотя поплёлся в хвост отряда. Сколько девичьих, красивых лиц… в глазах некоторых он, идя навстречу, читал сочувствие, в других неподдельный интерес, а кто-то и вовсе смотрел на него равнодушно. И вдруг…
- Настенька! Ты ли это? – удивлению парня не было границ – ведь уже полдня они рядом, а он, дурак, как это не удосужился рассмотреть среди ихней команды ту симпатичную и незабываемую девушку с пасеки, с загорелыми плечами, тугой золотистой косой и васильковыми глазами, внучку деда Артёма. Вот олух-то царя небесного!
- Я – это, конечно же, я, Егорушка, - девушка улыбнулась: - А тебя я еще на турбазе увидела, но думаю – а вдруг ошиблась, мало ли двойников на свете…
- Вот это да! Ты-то как здесь?.. – Егор невесомо возвращался с небес на землю. – Хотя, чё это я… Давай-ка мне свой рюкзак и пошли в конец колонны, - от невероятного счастья парень никак не мог прийти в себя. Переданный Настин рюкзак, продев руки под ремни, водрузил себе на грудь. – Так-то лучше мне для равновесия, чтоб и спереди, и сзади… - и не удержался, похвастался: - Меня между прочим назначили замыкающим, а тебя я беру под свой постоянный присмотр.
- Будешь шефствовать, значит?
- А то как же, Настюша! Вот так встреча!
- Ты разве забыл, что Земля круглая, - шутливо ответила девушка. – И все мы в этой жизни, хотя бы еще разок, но должны обязательно встретиться.
     Переговариваясь, они дошли до хвоста колонны и развернулись, чтобы теперь двигаться в одном направлении со всеми.
- А я тебя ждал на другой год, - простодушно сказал Егор. – Поднимался к вам на пасеку, а там ни дедов, ни бабы Тани. На лай волкодавов вышел к калитке мужик: дескать, кого надо?.. Не знаю таких, сын со снохой занимались покупкой, меня вот с неделю как завезли сюда. Ступай, мол, мил человек, своей дорогой… пчёлок мне не пугай… И в посёлке не разу ни деда Артёма, ни деда Петра за всё лето не встретил. Что случилось-то?
- Умер деда тогдашней зимой, у него осколок под сердцем сдвинулся, а бабу Таню и деда Петра папка к нам забрал, в Барнаул. И пасеку пришлось продать.
- Да-а, дела, - Егор насупился и не знал, что сказать, однако долго быть мрачным парень еще не научился, и уже спустя минуту праздничное настроение опять вернулось. – А ты сюда как со своего Барнаула добиралась?
- До Семипалатинска автобусом, а дальше вверх по Иртышу на пароходе. Красиво плыли. А ты?
- Примерно также: до Усть-камани автобусом, оттуда до Серебрянки метеором, - ну не мог Егор перед этой симпатичной девушкой промолчать и себя не похвалить: - а тридцать вёрст по горам пёхом.
- Да ты что! – изумилась Анастасия. – Специально, что ли, для тренировки?
- Если б так!.. Просто не на чем было. Как на зло ни одной попутки не попалось. Да и встречных машин за всю дорогу всего лишь парочка другая прошмыгнула, - охотно пояснил польщённый парень.
- Ты поди в какую-нибудь секцию ходишь?
- Конечно же! В самую продвинутую… У меня одна секция на всю жизнь – мои горы и тайга, - голос у Егора потеплел: - Всё лето мы с друзьями там пропадаем.
- Я помню. И наш концерт… особенно Костика-баяниста…
- Костик нынче восемь закончил и хочет поступать в областное музучилище.
- А я и тогда уже думала, что ему надо дальше учиться. С его-то способностями…
         Какое-то расстояние они прошли молча, подъём оказался крутоват и заковырист: там и сям из земли торчали то пузатые валуны, то острые плиты, которые, чтобы обойти, нужен был глаз да глаз! Взобравшись на горное седло, на минутку остановились, отдышались и продолжили путь дальше.
- Егор, конечно, спасибо тебе за твою заботу, - без всякого перехода вдруг произнесла Настенька, - но рюкзак-то мне верни. Он ведь не в тяжесть, или ты забыл, что я почти всё детство на пасеке росла. И мне не удобно, когда со мной как с маленькой девочкой обращаются.
      Егор приостановился, чтобы снять с плеч и передать рюкзак; он-то думал, что вот он какой, ведёт себя по-рыцарски, а ему раз и – щелчком по носу. Не задавайся, ухажёр!..

      После ужина перед первой ночёвкой без какой-либо команды инструкторов туристы выбрали, где кому спать. За те три часа, что они карабкались по тропе в гору и спускались в лога, чтобы опять взбираться на очередной перевал, многие познакомились поближе и выбрали себе соседей по палаткам. Единственное, чего не наблюдалось, так это чтобы в одну палатку, пусть и в разные спальники заселялись вперемешку девушки и парни, просто потому что подобное было за пределами их воспитанности, и это понимали абсолютно все. И даже шальную и непредсказуемую голову Лёнчика подобные мысли вряд ли могли посетить.
     Палатки, как объяснил Рахимов, были польскими. Наши, грубоватые, брезентовые, Егор знал, а эти лёгкие, разноцветные, синие, коричневые и жёлтые он встречал впервые. И еще одна их симпатичная особенность понравилась парню: мало того, что откидной матерчатый лаз в отличие от входа в советских, что подвязывался на шнурках, был на металлических замках с бегунками, никакой комар не пролезет, но и кроме прочего, эти походные жилища имели сверху дополнительно натянутые упругие шатры, которые спасали не только от дождя, но и не позволяли воздуху в основной палатке прожариваться под палящими солнечными лучами, то есть умели сберегать свежесть и прохладу.
     Пока еще не стемнело, ребята прошерстили всю окрестную тайгу и на поляне вблизи старого костровища выросла огромная копна сушняка, такая, что дров бы хватило жечь не то, что до утра, а и до полудня следующего дня. Однако ближе к полуночи, после того, как почти все коротко поведали о себе и окончательное знакомство состоялось, Иван Васильевич скомандовал расходиться по палаткам спать: дескать, распорядок никто не отменял, и ровно в девять утра, и ни минутой позже, наш отряд уже должен быть в пути, поэтому и подъём в половине седьмого.
     Третьим к Егору и Лёнчику в палатку попросился Серёжа Герасимов, парень высокий и худой, с живыми голубыми глазами под вьющимся богатым чубом и полукедами сорок шестого размера. Егор, когда тот при свете фонаря разулся, осмотрев его длинные ступни, восхищённо покачал головой, а Лёнчик с плохо скрытой завистью бросил: а у меня, дескать, хоть всего и сорок пятый, зато взъём выше и ширше... Как оказалось, Герасимов из села Черемшанки, что в двадцати пяти километрах ниже по Ульбе от посёлка Егора, почти земляк.
- Почему это «почти»? - Лёнчик укоризненно покачал кудлатой головой и с командирской ноткой в голосе произнёс: - Он тебе, Егорка, заместо двоюродного брата теперь будет. Вы вроде даже как с одной улицы…
- Гляди-ка, вот и породнил! Ай, да Лёня, ай, да молодец! – Егор весело обернулся к Сергею: - Ну, чё, запишешь к себе в родню?
- А почему бы и нет? – с ходу принял игру Герасимов. – Отработаешь нынче у меня на покосе, а там и решим…
- Слушай, Серёженька, я уже отпахал в этом июне, да за троих! Верь на слово!
- Вот и спелись, други мои! – под итожил Лёня, забираясь в спальник. – Гаси, Егорка, фонарик… я уже дрыхну…
      И буквально через секунду в палатке раздался богатырский храп Лёнчика.
- Умеют же люди, - вслух позавидовал Егор. – А я пока сто раз не перевернусь, отыскивая, как удобней лечь, не усну.
- Мне проще, - засыпая, откликнулся из своего угла Серёжа. – Я уже тоже в гостях у батюшки «храповицкого».
        Проснулся Егор от птичьего гомона, что приглушённо доносился сюда, в палатку, снаружи. Светало. Будить товарищей не стал, а неслышно выбрался из спальника, подумав при этом, что в общем-то, ничего, ночевать в ватном коконе вполне себе можно… Также, стараясь не шуметь, расстегнул «молнии» лаза и выполз на росистую травку перед палаткой. Огляделся.               
       Лагерь еще спал. Парень посмотрел на циферблат ручных часов: половина пятого. Та-ак, значит, получается продрых четыре часа с хвостиком. В самый раз... И Егор, поднявшись во весь рост, малость размялся, да и прямиком к тлеющему костру подкинуть дров, а то рассветная потяга довольно таки прохладна и даже слегка пробирает не до конца проснувшееся тело.
- Взбадривает, можно сказать, - ухмыльнулся про себя парень и нагнулся к догорающим углям подуть на них, авось да примутся…
     Как всё же замечательно посидеть одному на сухой коряге у разгорающегося костра и полюбоваться поднимающимся из-за лесистой горы платиновым солнцем. Егор давно уже подметил, что на светило смотреть глазам не больно несколько минут после того, как оно взошло и на закате, перед тем как ему укатиться за горизонт.
- Егорушка, а ты, наверно, и не ложился? – из-за спины раздался девичий голос, который бы парень узнал из тысячи.
- Да нет, только что встал, - оборачиваясь к подходившей от палаток Настёне сказал Свиридов. – Пошуровал вот, решил погреться. Присаживайся, Настенька, места хватит.
- Сначала схожу, умоюсь на ключе, - и только сейчас парень обратил внимание на махровое полотенце, висящее на изящной руке девушки, а в правом кулачке зажатый тюбик с пастой и зубную щётку.
- Зачем умываться? Ты итак выглядишь на все сто, вся как с цветной картинки из журнала, - брякнул первое, что пришло на ум Егор и смутился.
- И какого же журнала, - не смогла сдержать улыбки Настя. – Название скажи? Чтоб я потом сверила…
- Ну, хоть того же «Огонька»...
- Хорошо хоть не того же «Крокодила»… - весело передразнила Егора девушка.
- Да ты что, Настёна?
- Да ничего. Просто там тоже картинки цветные и надписи к ним быстро запоминающиеся.
- Настенька, я же серьёзно…
- Егорушка – в такую рань, среди такой красоты да на солнышке, и - чтобы быть серьёзным, –  васильковые глаза девушки лучились озорными искорками, - это надо очень постараться!
- А ты вообще, почему какая-то такая?.. – спросил парень.
- Хорошо спала на новом месте. И сны сказочные снились. А как встала да представила, что еще впереди целая походная неделя, так от счастья чуть песню не запела! Да забоялась девчонок разбудить…
     Пока они разговаривали, к костру подошли заспанные две девушки и парень. Было понятно, что это назначенные с вечера дежурные по кухне: у девушек в руках пустые вёдра с закопчёнными боками, а у парня две сумки с продуктами.
- Поди, помочь? - сходу обратился к подошедшим Егор.
- Сами управимся, - почему-то недовольно буркнул парень. – Вот когда назначат дежурным, тогда и паши…
- Что ты, Стасик, тут!.. - бойко воскликнула одна из девушек и кокетливо поправила прядь пышно взбитых волос, рыжими волнами спадающих на висок и прикрывающих лоб. – Очень даже будем рады, если нам кто-нибудь картошку почистит.
- Для начала, давай познакомимся, - это вторая повариха, толстушка с милыми ямочками на щёчках и весёлыми глазками. – Меня, например, зовут Аней, а её Леной. Ну, про Стаса вы уже слышали. А где, кстати, он? Гляньте-ка, неужто застеснялся – и убёг на ручей. Вот молодчина…
- А мы – Егор и Настя, греемся вот, и любуемся восходом, - вежливо дослушав звонкую тираду новой знакомой, сказал Свиридов.
- Ну, и как, Егор, про картошку-то…
- Да запросто. Давайте нож и посуду, куда бросать… Мигом начищу!
- А я, Егорушка, пойду-ка, куда собиралась, - вставила в разговор Настёна и напоследок, прежде чем уйти к ручью, окинув быстрым взглядом бойких девушек, по-свойски кивнула парню: - Пока. Увидимся на завтраке.
        Едва отойдя от костра, она встретила Стаса, поднимающегося по тропке с полными вёдрами воды. Отступила чуть в сторонку, давая парню дорогу. Тот с благодарной улыбкой прошёл, обернулся и проводил девушку изучающим взглядом.
- Ишь ты какой галантный, а тогда почему ж на меня-то так бурчал! – намеренно громко, так, чтобы услышал и Стас, поделился Егор с поварихами.
- Не бери в голову, товарищ, - живо откликнулся тот, подходя и аккуратно ставя вёдра у костра. – Просто я тогда был еще не проснувшийся, а теперь вот умылся, наплескался по пояс, освежился… Так что всё как в лучших домах...
- … Лондотона, что ли? – шутливо поддакнул Егор.
- Его самого, туманного и страмного…
- Ты хотел сказать: островного?
- Хотел бы – сказал… - усмехнулся Стас. – Да чё об них, о буржуях-то с утра… Ты мне лучше вот ответь: почему в такую рань не спишь? Моя воля, я бы точно до обеда дрых.
- Жаворонок…
- А мы все – совы, - с каким-то демонстративным вызовом в голосе произнесла Анна. И неожиданно зло добавила: – Поэтому еле их растолкала… хотела уж на ручей за водичкой сбегать, с ведром, между прочим. Вот бы окатила!
- Тогда сама бы всё и готовила, - огрызнулась Лена. – Да и пацаны из Стасовой палатки тебе бы как пить дать накостыляли!
- А за меня бы Егор заступился, - быстро нашлась, что ответить Анна. – Правда же, миленький?..
- Это смотря сколь бы их было… - решил подыграть поварихам парень. Егор понял, что новые знакомые его разыгрывают, но вида ни в коем случае подавать пока не стоит. Уж лучше попасть в струю: – Так-то у меня первый разряд…
- Поди, по литро-болу? – ухмыльнулся Стас. – Да не поверю – руки-то вроде не трясутся…
- А я тренируюсь! – широко улыбнулся Егор, врать, так врать завирально: – Налью и держу стакан перед собой на вытянутых руках по полчаса… не поверишь - ни разу не расплескал!
- Покажешь, как… - невинно спросила Анна.
- Да запросто, тока за тобой пузырь!
- А можно два?
- Это зачем?
- Я тоже хочу научиться!
- Рад бы взять в свою команду, да нельзя…
- Это почему же?
- Ты, Аннушка, разве не слыхала от бывалых людей: мужик если пьёт – один угол в доме горит, а вот если баба квасит безбожно, то все четыре угла, а значит и весь дом заполыхает.
- Ты откуда, Егорка, такой умный, - это уже Лена вступила в разговор. – Вроде, как и мы, ровня, а речи такие толкаешь, ну прямо как из книжки?
- А чё? - продолжал дурачиться парень. – Есть у меня ухи, чтобы слышать, что рядом говорят. Глаза тоже имеются, чтобы читать и не только газетки всякие, а и книги разные…
- Так ты профэ-эссор!.. – в растяжку произнесла Анна.
- Кислых щей! - задорно поддержала подругу Лена.
     И обе расхохотались, да так заразительно, что и парни не сдержались и растянули на своих довольных физиономиях весёлые улыбки. Стоит заметить, что вся эта ершистая трепотня не мешала работе: Егор как бы между прочим начистил котелок картошки, Стас давно уже подвесил на костёр оба ведра, накрыл их крышками, чтобы быстрее закипело и теперь следил, чтобы пламя всегда было ровным и жарким. Поварихи на большой разделочной доске, помещённой между двух валунов, шинковали капусту и репчатый лук, мелкими кубиками нарезали свеклу и морковь. Егор поднёс им кастрюлю с очищенным картофелем и поставил на край доски.
- Слушай, Егор, и ты бы не отрыл нам банки с тушёнкой, штук шесть? – обратилась Анна.
- А почему бы и нет, - согласился парень. - Вскрою и – побежал: надо ребят будить, а то что-то в нашей берлоге полная тишина.
     Егор наверняка ушёл бы раньше, но пока всё еще околачивался здесь, втайне надеясь дождаться возвращения Настеньки, чтобы вместе с ней пройти к палаткам и по дороге еще переброситься хотя бы парочкой драгоценных словечек. Однако уже вышли все мыслимые сроки, а она так и не появилась; видимо, поднялась от ручья напрямки через прибрежные кушера. А что? С её-то таёжными навыками – это раз плюнуть.               
 - Неужели приревновала? – проблеском молнии вдруг пронеслось в голове. – Да с чего бы? Так, с Аней и Леной поболтали, языки с утра размяли… А, может, она услышала весь дальнейший наш трёп? Там вроде тоже ничего особенного… хотя девчонки-то слегка и заигрывали… 
     Подходя к палатке, Егор глянул на часы: двадцать пять минут седьмого, значит, скоро общий подъём. Вот уж точно: кто раньше встаёт, тому Бог больше даёт, - вспомнил парень любимую присказку матери.
- А ты откуда? – из палатки высунулся Лёнчик с растрёпанной ото сна шевелюрой. – Приспичило, что ли?..
- Сам такой! Я между прочим ходил рассвет встречать…
- С кем ходил? Уж не с той ли красавицей с золотистыми косами?
- Угадал, Леонид, именно с ней.
- Познакомишь? Я нюхом чую: эта деваха из наших…
- Из кулаков что ли?
- Да отстань ты со своими мироедами! Я тебе, как другу, про настоящих сельских тружеников.
- Ты, чё, Лёня, газетных заголовков начитался? Гонишь, как с трибуны! – заряд, полученный у костра всё еще никак не иссякал, по-прежнему хотелось кого-нибудь подковырнуть ядрёным словцом, рассмешить публику. – Или тебя так пропесочивали на комитетах комсомола, что, гляди-ка, как всё въелось в душу, да причём так, что теперь и не отмыть?
- Не лезь, Егорка, пока я добрый… - отмахнулся Лёнчик, напоследок пригрозив: - А то так врежу! Мало не покажется.
- Что, мужики, у вас за собрание? – из палатки на полянку выбрался Сергей. - Еще и подеритесь!
-Да нет, - весело откликнулся Свиридов. – Просто у меня есть особенный метод будить и приводить в себя хронических засонь: пройтись словесной наждачкой разок другой. Теперь, Серёжа, Леонид весь день будет как свежий огурчик с колхозной грядки. Обещаю.
- Ну ты, Егорка, и клещ! – покачал косматой головой Лёня. – Кому другому давно бы врезал, а ты вроде как сосед… Идём-ка с нами на ручей, перед завтраком сполоснуться.
- А пошли! А то что-то из головы вылетело – всё утро хожу не умывшись. Обождите, сползаю в палатку за полотенчиком…

                7

       Минута в минуту в девять ноль-ноль колонна по прямой крутой тропе медленно начала втягиваться в гору. Егор и Настя карабкались последними. Накануне на полянке за завтраком парень сказал девушке, что, если что не так, то она, дескать, может уйти вперед к подругам, чтобы не тащиться с ним в хвосте. Настенька смерила его продолжительным и задумчивым взглядом, поставила эмалированную кружку с недопитым чаем на расстеленный платок с двумя алюминиевыми ложками, опорожненными чашками и недоеденным хлебом, и тихим ровным голосом молвила:
- Нет уж, Егорушка, я тебя ни за что не брошу, - помолчала и с нажимом добавила: - Никогда.
      Да произнесла это так, что парня всего ободрало и мурашки пробежали по спине и неизвестно от чего вдруг напрягшимся мышцам рук. Егор сглотнул, не зная, что сказать. Но как же он в эти мгновенья был счастлив! Парень качнулся назад, откинулся спиной на травку и вперил мечтательный взгляд в синее таёжное небо.
- Что с тобой, Егорушка? – спросила, пододвигаясь, девушка, и, недолго думая, тоже опрокинулась на спину рядом и получилось несказанно красиво – золотистая девичья головка приклонилась к русой, коротко стриженной, посаженной на крепкую шею, мужской голове.
- Чё это с вами? – небо закрыл мощный человеческий силуэт с растрёпанными космами и в панамке, очень этим схожий с соломенным огородным чучелом, однако голос-то был зычный и принадлежал конечно же Лёнчику. – Поди едой траванулись? А мне дак понравилось… тушёночка – пальчики оближешь, а шоколадные конфетки с пряниками, прямо как из новогоднего кулёчка. Тока вот мандаринов с яблоками не хватает!
- Шёл бы ты, Лёня, рюкзак собирать, - Егор как ванька-встанька пружинисто сел и с усилием подавил в себе недовольство: – А то ведь скоро выходить…
- Да я чё, я ничё, - Лёнчик понял, что здесь он ой как не ко времени, и, беспечно крутнувшись на месте, заспешил к палатке, успев напоследок посоветовать: - Да и вы тут шибко-то не разлёживайтесь, Рахимов ждать не будет!
      Первый перевал туристы одолели пусть и не с наскока, но без приключений. И здесь же, без перекура, а даже наоборот, ускоряя шаг, начали спуск в ущелье. Пройдя несколько километров по каменистой тропинке вдоль русла говорливой речки, вновь полезли в крутую гору. Вот тут-то и началось…
     Где-то на середине подъёма взору Егора открылась занятная картина: на лужке на замшелом валуне сидела худенькая девушка и растерянно смотрела на поднимающихся, чуток приотставших от группы, замыкающего колонну Свиридова и его спутницу.
- Случилось чего? – участливо поинтересовался парень. - Поди ногу подвернула?
- Рюкзак не могу тащить, - просто ответила туристка. – Тяжеленный, все плечи оттянул… Вы идите. Отдохну маленько и догоню.
- Кого ты, милая, догонишь? – Егор усмехнулся: - Там такие лоси!.. Давай-ка лучше свой груз мне, здесь главное, что ничего не успела подвернуть.
     Парень принял рюкзак и разместил к себе на грудь наподобие запасного парашюта.
- Ну, что, девчата? Погнали наши городских!
- А я из города… - пролепетала туристка.
- Это не считается… Сейчас у нас другое: не отстать от ребят.
      А подъём-то оказался не только крутым, но и затяжным, долгим. Метров через тридцать, когда вышли из редколесья, опять та же история. Очередная миленькая девчушка… одно отличие, она не сидела на валуне, а лежала, вытянувшись вдоль обочины тропы, ненавистный рюкзак валялся в ногах. И снова потерянный взгляд и, отчаянье в заплаканных зелёных глазах.
     Как же всё-таки хорошо, что рюкзаки у девушек намного легче, чем у парней; вот и этот Егор спокойно закинул за спину, поверх своего, поскольку, если разместить вторым спереди, то ничего перед собой он бы уже не увидел, ни направления, куда надо идти, ни куда ставить подошву кеда, чтобы самому-то не подвернуть ногу, или, запнувшись, не растянуться вдоль тропинки.
     На продолжительном и основательном привале, с походным обедом, под самой вершиной горы, Егор неожиданно стал героем дня. Взобравшиеся на эту верхотуру раньше, ребята уже расселись на обширной, наклонённой к нижнему лесу поляне перед родником, бьющим чистейшей холодной водой среди валунов у отвесной скалы, когда две девушки-тростиночки первыми поднялись на неё из зарослей, а за ними следом Настенька с лучистыми глазами и поклажей за плечами и, смахивающий на огромный ходячий бугристый, строенный рюкзак, пыхтящий, как паровоз, Свиридов.
- Гляди-ка! Наш трактор прёт, - накрыл поляну восторженный рёв Лёнчика. – Однако силён, парняга! Егорка, поди подсобить?
- Да уж управился, - выдохнул и перевёл сбившееся дыхание Свиридов. – Отвёл душеньку…
- Молодец, Егор, - подошёл к парню Рахимов, принял у того рюкзаки, поставил на землю и весело сказал, обращаясь ко всем: - Вот с кем я и в разведку бы пошёл!  Безо всяких яких…
- Ну, что вы, Рафик Муслимыч… - парень был одновременно и польщён, и вместе с тем ему стало несколько неловко от того, что за какой-то пустяк, за элементарную помощь слабому, к нему такое вот повышенное внимание.
     На привале девушки отдохнули, восстановили силы, забрали свои рюкзаки и, дальше, всё также замыкающим, Свиридов шёл уже только с одним своим двухпудовым грузом, плотно прилегающим к спине и плечам. И было вполне естественно, что рядом с парнем беззаботно вышагивала его Настенька.

       В урочище Чашу отряд туристов спустился по тропинке, петляющей между торчащих там и сям скалистых останцев и редко расставленных по наклонному альпийскому лугу кряжистых кедров, издали похожих на сказочных исполинов в роскошных тёмно-зелёных кафтанах. Долина сверху просматривалась вся и была огромной, вкруговую опоясанной тяжёлой цепью горных хребтов. В самом дальнем углу её, как сказал Рахимов, есть выход, по которому сбегает из урочища на волю речка, она по старой традиции этих мест тоже называется Чашей.
- Исток этой речки едва ли не у подножия, куда мы держим путь, - объяснил инструктор. И она там, увидите, какая – воробей перешагнет. Но по долгому пути через долину в неё столько вливается ручьёв, что на выходе Чаша уже вполне себе бурная река, и рыба её любит.
- А чё в ней водится, - не утерпел Лёнчик. – Поди одни гальяны?
- И гальяны тоже, - спокойно ответил Рахимов. – Есть чебаки, окуньки, сорога. Но больше всего хариусов. Особенно на сливе с Тургусуном.
-  А что означает слово – Тургусун? - спросил стоящий рядом Егор.
- С алтайского переводится, как струя бешеного быка, - усмехнулся инструктор.
- То есть, в такую лучше не соваться? Мигом смоет!?
- А это уж самому решать, - сказал молчавший до сих пор Иван Васильевич. – Однако в нашем походе Тургусун переходить не будем. Пройдём берегом и свернём в горы.
- А искупнуться? – это Лёнчик.
- Опасно, да и некогда, - ответил Рахимов.
- Да я, между прочим, дома Иртыш переплываю запросто, а по нему большие кораблики снуют, - не преминул прихвастнуть Лёнчик.
- Вот и молодец! – похвалил Иван Васильевич. – Но Иртыш – река равнинная, течение спокойное, а Тургусун, парень – это другое…
- Тебя, Лёня, волной сшибёт, и очухаться не успеешь, - встрял в разговор Егор. – Так об камни налупит, что не факт, что выберешься живым! Без привычки-то… - Егор знал, о чём говорил.
- А придём – поглядим! – буквально взвился от слов Свиридова селянин.
- Никто ничего глядеть не будет, - резко оборвал разгорающуюся перепалку Рахимов. – Сказано же: в воду никто не полезет.
- А то чё? – не унимался Лёнчик.
- А ничё – в одном месте горячо! – неожиданно рявкнул Иван Васильевич. Все притихли. Никто не ожидал такого от всегда немногословного, и где-то даже медлительного пожилого инструктора. – Развёл здесь, понимаешь, пионерский лагерь, пацан вчерашний, - и жестко предупредил: - Бить не стану, но дёрнешься, обещаю – стреножу калмыцким узлом и на верёвке, как барана, поведу.
- Да я чё, я ничё… Нельзя, значит, не положено… - примирительно пробормотал Лёнчик и отступил от инструкторов в сторонку.

       Почти день понадобился туристам, чтобы пройти через живописную в своей первозданности долину. Тропинка петляла широкая и почти везде ровная, лишь в двух местах она дугой взбегала в пихтачи на сопках, когда уже наполненная водой речка прижималась и волной подъедала отвесные глинистые склоны, а по другому берегу нельзя было пробраться из-за густой и переплетённой живой изгороди молодого ивняка, вплотную подступавшего к обрывистой, со свисающим дёрном, кромке русла.
      Ночевку определили на прибрежной поляне, неподалёку от перелеска, лохматой лентой уходящего в лог. Так что, и до воды, и до дров – рукой подать. Установив палатки, развели костёр и пока варилась похлёбка, некоторые из ребят надумали искупнуться. До слива Чаши с Тургусуном, как сказал Рафик Муслимович, еще с полкилометра, и поэтому никаких бурунов нет, так что купайтесь сколько влезет… Напоследок усмехнулся:
- Пока не посинеете до гусиной кожи: вода-то как из холодильника! Только далеко не отходите.
     Никто инструктору ничего не ответил, так парни торопились понырять и освежиться после дневной жары. Из девушек лишь одна Настенька выразила желание пойти на речку и, переодевшись в палатке в купальник, догнала ребят. Идя вдоль пологого бережка, долго искали затон, куда бы можно было зайти и погрузиться хотя бы по пояс, но встречались лишь груды валунов и плит, а между ними неглубокие, с дробной волной, перекаты-шивера, да изредка в скалистых теснинах полуметровые водопады.
       Егор, снявши рубашку и трико, прошёл по мелководью и забрался под один из них с намерением усесться под мощную атласную струю, чтобы насладиться напором, однако мало того, что дно оказалось не песочным, а устеленным острым галечником, но и поместиться так, чтобы парня накрыло всего с головой, ни за что бы не получилось – упругой струи не доставало и до лопаток, а растянуться вниз во весь рост и просунуть лицо в воздушную подушку между водопадом и валуном, через который летел поток, не давали торчащие отовсюду рёбра плит и сколы камней, да и кроме того, вода в речке была действительно студёная, ну, точно, как из холодильника. И находиться в ней дольше пары минут – себе дороже!
      Поиски купальни продолжились. Туристы ушли вниз от лагеря уже метров на сто, когда за крутым поворотом, что они обогнули по узкой каменистой тропинке, выбитой у подножия выпирающей в небо отвесной скалы, им вдруг открылась такая картина, от которой у некоторых, в том числе и у Егора с Настенькой, захватило дух!
      Они словно бы очутились в каменной сказке: в лучах заходящего солнца овальная глубокая долинка, будто взятая в крепкие ладони двумя продолговатыми малахитовыми утёсами, с кучерявыми кедрами на вершинах и несколькими дерзкими берёзками, пушисто тянущимися ввысь по отвесным стенам из крохотных ниш каменистых козырьков.
      Но что больше всего впечатлило ребят, так это прозрачная линза водоёма, покоящегося на дне этих исполинских ладоней, с выложенными мозаикой узорными плитами на входе и выходе речки из долины.
- Теперь я понял, почему это всё называется Чашей, - обратился к стоящей рядом Настеньке Егор.
- Интересно, почему же?
- А ты что, сама не видишь? - решил заинтриговать девушку Свиридов. – Сложи дважды два…
- Егорушка, не томи загадками… Говори уж как есть.
- А так и есть, - улыбнулся парень. – Помнишь, с горы смотрели? Вся долина как огромная круглая чаша. А теперь перед нами, присмотрись, тоже чаша, только маленькая, как чайное блюдечко. Вот из-за той большой и маленькой этой и название такое…
- Слушай, Егорка, - а как ты узырил! Про ту не знаю, а эта здорово на блюдце похожа! Так, что аж чаю захотелось пошвыркать, – радостно обернулся Лёнчик. Он с ребятами, как только пришли, выдвинулся вперёд и, сейчас разулся и стягивал бриджи, чтобы идти к водоёму искупнуться.
      Егор и Настя тоже уже скинули верхнюю одежду и ступая босыми пятками по тёплым и шершавым, наклонным плитам, первыми направились к воде. Помня отцов наказ, Егор сначала коснулся поверхности водоёма босой ногой. Обожгло, да так, что парень мигом одёрнул пальцы из воды.
- Вот жжёт, так жжёт – как на угли наступил!
- Да-а… ледяная! –  рядом присевшая Настенька быстро убрала ладонь из подплескивающей на плиту волны; согревая, потёрла руку об руку и весело сказала: – Я, Егорушка, ни за что не полезу в эту зиму. Жить-то ой как хочется!
      Подошли остальные. Хорошо хоть догадались сдуру сразу не бухнуться по косо уходящей в воду плите в пучину, чтобы оттолкнувшись, плыть на середину. А услышав от Егора, что озеро настолько стылое, что, если присмотреться, наверняка можно и обнаружить плавающие на поверхности льдинки, по одному опасливо подошли, сунули и тут же одёрнули пальцы ног из воды.
- Вот это фокус, дак фокус! – даже никогда не унывающий Лёнчик выглядел удручённо. – Сроду бы не подумал, что в жару и такое…
- Выше в речке вода почему-то теплее, - поддержал нового друга Егор. - Я же бродил, вполне терпимо, хотя и холодная…
- А я знаю, почему так, - сказал Сергей. – У нас за деревней в белках есть озеро, так оно точь-в-точь как это. Папка говорил, оно стоит на подземных родниках. Зато хариуса в нём, я вам скажу!.. Так что я тоже не полезу. Лучше выше, в речке сполоснусь.
- А я всё-таки, хоть разок, да нырну, - Егор чувствовал, как внутри нарастает упрямое сопротивление обстоятельствам и азарт. – Тока вот с плиты пока дойдёшь до глубины – окочуришься.
- Заходи вон там, ближе к скале, видишь, нет плит, дно вроде ровное и песочек, - посоветовал худенький и лопоухий Артём из группы Ивана Васильевича. И поправил сползшие на нос очки. – Правда, мелковато… Пробеги пару метров и – ныряй.
- Дело базарит малой, - похвалил Артёма Лёнчик. – Я бы, Егорка, с тобой, но не охота отмораживать, сам знаешь чё!
- Лёня, ну ты помолчи, пожалуйста, - одёрнул его Свиридов. – Здесь же девушка.
- А то она не знает!
- Лёня, не разводи здесь анатомию, - усмехнулся Сергей. – Дай человеку показать себя с лучшей стороны.
- Всё, мужики, свернули трёп! Я – в водичку… - говоря это, Егор прошёл по плите в тому месту, на которое указал Артём, набрал полные лёгкие воздуха и смело прыгнул одновременно обеими ногами в мелководье.
     То, что произошло дальше, привело в оторопь не одну лишь перепуганную Настеньку, а и многих из ребят. Егор мгновенно исчез под водой, провалившись в прозрачную и сомкнувшуюся над его стриженной головой неожиданную глубину. И тут же его словно ракету выбросило в ореоле радужных брызг вверх над водой. Егор отчаянно замолотил руками по поверхности водоёма, а окончательно придя в себя, рванул к берегу. Подбежавшие парни помогли ему выбраться на тёплую плиту.
- Как еще не хлебанул! – первое, что выкрикнул Свиридов, распрямившись на плите и начав размахивать руками, согреваясь, да с такой силой как мельница крутит лопастями при ураганном ветре.
- Опять ведь в воду улетишь! – восторженно одобрил Егорову разминку Лёнчик. – Никто не полезет спасать!
- Егорушка! У меня сердце в пятки упало, - подошла и просто сказала Настенька. Васильковые глаза её были по-прежнему широко распахнуты, и это делало девушку еще красивей и привлекательней. – Ты больше так не делай…
- Да кто же знал! Я думал пробежать до глубины, окунуться и на берег. А вон как вышло… Хорошо – реакция сработала! – Егор окончательно привёл дыхание в порядок и обратился к окружившим его парням с пустым по его же мнению вопросом: - Кто-нибудь вообще видел такое?
- Я, когда мы отдыхали прошлым летом на Байкале, - скромно выступил вперёд Артём, по привычке поправил очки на переносице и продолжил: - Приехали с папой, мамой и младшей сестрёнкой в Листвянку, там еще Ангара из моря вытекает. Прошли по дороге за поворот на берег, а он у них весь в соснах, и еще скалистей, чем наш, а на дне одни только острые камни. Посмотришь на них, как вроде совсем нет воды, а они мокрые лежат, пока не плеснёт волна, тогда и увидишь, что сверху вода. Потрогали, ледяная, а кругом ведь жарища. И папа сказал: я буду не я, если не искупаюсь в Байкале. Земляки, мол, засмеют: зачем тогда ездил? И вот такая же мель, и до глубины далеко. Папа прыгнул, чтобы пробежать, и ушёл с ручками. Знаете, как мы перепугались. А он вылез, обтирается полотенцем и смеётся: вот и принял крещенье в байкальской студёной купели. Теперь я настоящий сибиряк. А мы всё смотрим и смотрим, а вода такая прозрачная, что её и не промеришь. Когда папа обсох и оделся, он подвёл нас на край берега, вынул из кошелька монетку, и тихонько опустил этот пятачок в Байкал. Так он, знаете, сколь, переворачиваясь в воде и блестя от солнца, падал вниз? Мы с сестрёнкой досчитали до двадцати… Вот это была глубина!

       В лагерь поднялись уже в сумерках. Думали, что их потеряли, а оказалось, что никому то до них и дела нет. Пришли и пришли… Лишь от большой группы, полукругом дружно рассевшейся у палаток с Рахимовым с гитарой в центре, встал рослый парень, один из сегодняшних дежурных по кухне и подошёл поближе:
- Значит, так, вон в сторонке от костра каша с мясом в ведёрке и какао в котелке, ешьте на здоровье, а я побежал к народу…
- А чё у вас там? – это как всегда Лёнчик.
- Концерт, - сказал парень и добродушно ухмыльнулся: - По заявкам радиослушателей…
- Кого-кого?.. – не понял увалень.
- Не ковокай, а давайте рубайте быстрей, да к нам, а то всё интересное проспите!
        Егор доскабливал вкуснятину со дна тарелки, запивая тёплым какао, когда вдруг от палаток хором грянула задорная песня под аккомпанемент гитары:

Повстречал я девчонку смешную,
Да к тому же еще озорную:
Я ей слово, она мне десять в ответ.
Я в любви ей признался однажды,
А она мне на это неважно –
Ты меня любишь, а я тебя – нет.

- Ты, глянь-ка – какая козырная! – воскликнул Егор, подливая Настеньке в кружку какао. – А раньше я не слышал… уже вторая новенькая за каких-то три дня.
- Мне легче, - улыбнулась девушка, - у нас девчонки на базе в корпусе ходили по коридору и чуть ли не хором распевали:
- Если б был ты герой из романа
Или похож на Д'Артаньяна –
Вот такого можно полюбить…
      Да так громко и весело у них получалось, что и не захочешь, а запомнишь.
- А меня заселили в домик, там кругом тишь да благодать…
- Вот и оторвался от коллектива, - видно было, что настроение у Настеньки лучше некуда. – И остался музыкально неграмотным.
- Зато я знаю «Коричневую пуговку» …
- Ты будешь, Егорушка смеяться, но я тоже знаю, что ты знаешь «Пуговку». Еще с пасеки.
- А, ну, да – мы ведь с тобой чуть ли не с одного роддома!
- Не ехидничай, - вроде как обиделась девушка. – Тебе это не идёт.
- Я тоже думаю, что совсем уж ко мне не идёт, - Егор дурашливо покачал головой. – А вместо этого иногда так наползает, что хоть на дерево запрыгивай, чтоб не достаться этому чёртову ехидству!
- Молодец! Пятёрка за самокритичность.
- Настюша, но у нас же не комсомольское собрание!
- А чем тебе, парень, такие мероприятия не нравятся? Часто пропесочивают?
- Да нет, я смирный…
- То-то и видно… Ни дать, ни взять - телок на привязи.
- Не обзывайся, миленькая, а то ведь спать уйду.
- И оставишь девушку одну посреди ночи…
- Нетушки! Передам в коллектив, - Егор сощурил глаза и добавил с тёплой хитринкой: - к музыкально грамотным!
- Умеешь ты, Егорушка, всё поставить на место. Ох, умеешь! – Девушка как бы невзначай коснулась изящными пальчиками плеча парня. От чего тот с восторгом чуть не провалился, если бы было куда.
      Они встали с земли. Егор подкинул дров в костёр, пламя скоро взялось и вырвало из темноты несколько палаток, вершины пихт у горы; блеснула гитара в руках у Рахимова, яснее проступили и чётче обозначились лица ребят и девчат, тесно сидящих вокруг инструктора, но главное - отсвет костра лёг на тропинку к речке и саму кромку берега, а это и было то, чего добивался сообразительный парень, а именно – пройти при свете им с Настенькой беспрепятственно к воде и спокойно помыть тарелки и кружки с ложками.
- Я ведь говорила, что ты – умница, - Настенька сбоку ласково заглянула в глаза Егору после того, как сполоснула посуду в пробегающей мимо речке, передала влажную ему и, поднимаясь с камней, потёрла друг о дружку озябшие покрасневшие руки. – А вода то ой как студёна, чуть пальцы не свело.
- Так что же ты молчала? – Егор быстро поставил эмалированные тарелки и кружки на обрывчик и вытянул ладони вперёд. – Давай сейчас же их сюда! Знаешь, какой я? – Горячий как печка! Давай, давай, чего ты, Настюша? Не съем же… чего ты стесняешься! - обиженно вскрикнул парень, видя, что девушка невольно пытается спрятать свои руки за спину.
- Да как-то неудобно, - тихо произнесла Настенька, робко топя свои ладошки в медвежьих лапах Егора, как ей показалось - таких разгорячённых, что легко и обжечься. – Еще увидят, скажут: ишь, какая краля выискалась!.. Бессовестная…
- Ну, ты даёшь… а если простынешь? – заботливо, едва ли не по-отцовски обратился к ней Свиридов, бережно сжимая ледяные девичьи пальчики в своих широких и жёстких ладонях. Он бы, наверное, прижал их к своей груди, но это было бы уже слишком… И вообще, парень прилагал немалые усилия, чтобы сдержать порыв и не обхватить Настеньку за красивые плечи и, крепко притянув к себе, передать ей всё тепло своего налитого силой тела, причём без остатка, до самой последней капельки… И это были минуты такого головокружительного счастья, которых он прежде никогда не переживал! И даже представить себе не мог, что подобное может с ним когда-нибудь произойти…

      Утром, наскоро позавтракав, туристы наладились идти дальше, поскольку, как громко, чтобы все слышали, Иван Васильевич сказал:
-Ребята, наш поход на полдороге, сегодня к вечеру надо бы выйти к деревне Тургусун, а до неё двадцать один км. В том лагере проднюем пару суток перед финальным трёхдневным рывком к месту, где нас будут ждать автобусы. Сделаем?
- Да запросто!
- Можем и больше!
 - Или мы не ходоки! – раздались бодрые и дружные голоса.
      Было понятно, что вчерашние посиделки на полянке у костра с хоровыми песнями и поведанными инструкторами бывальщинами не прошли даром: ребята и девчата не просто отдохнули и напелись, наслушались от души, но и, видимо, обрели такой заряд энергии, что теперь им не страшны никакие таёжные буреломы, карабканья в гору, каменистые россыпи и завалы. Да и речные перекаты любой сложности одолеть для них отныне - это раз плюнуть.
       На то она и юность, искромётная, легкокрылая, беззаботная…

                8

        Мохнатый шмель, добродушно жужжа, деловито перелетал от цветка к цветку, перебирал лапками тычинки и пестики, тыкал хоботок в них, высасывая нектар, и так был этим увлечён, что не обращал никакого внимания на склонивших головы и наблюдающих за всеми его передвижениями Егора и Настеньку. Они сидели на тёплой наклонной скале у вершины горы, а вокруг на покатой полянке пёстрым ковром благоухали фиалки и троецветки, незабудки и цикорий, ромашки и лютики; отцветали, потому что уже подходило время, жарки и дикие пионы, однако и эти цветы всё еще источали целебный нектар.
        Несколько палаток внизу на лугу было хорошо видно отсюда, остальные, хоть и растянуты рядом, однако скрыты под пышной зеленью пихт и берёз. Дальше по широкому распадку, километрах в четырёх деревня – тот самый Тургусун. Это селение туристы прошли вчера уже в сумерках, в общем-то, как и намечал Иван Васильевич, уложившись за день. Егор перевёл взгляд на подругу, всё также с любопытством наблюдающую за трудягой-шмелём, который по прикидке парня уже исследовал штук двадцать духмяных цветочных бутонов.
      Высоко в сине-золотистом полуденном небе парил орёл.
- Глянь-ка, Настюша, - Свиридов указал рукой вверх. – Какой красавец на нас любуется! Поди и спикирует? Полакомиться?..
- Мы не для него… - улыбнулась девушка. – Представляю, какими огромными мы оттуда ему кажемся!
- Почему?
- Сам подумай – говорят, что у орла настолько острое зрение, что он и с такого небесного высока легко может заметить в траве крохотного мышонка или ящерку. А мы же в сравнении с ними великаны!
- Ну, тогда я за тебя спокоен.
- А за себя?
- Пусть тащит, мы вдвоём будем сверху тобой любоваться! – отшутился Егор. И вновь, в который раз оглядел окрестности вершины, на неё они, позавтракав, еще поутру наметили взобраться, потому что времени свободного оказалось уйма, и туристы занялись кто чем захотел. – Настенька, а я, однако нашёл то, чего и вроде бы не искал…
- Ты, Егорушка, это о чём?
- А пойдём-ка спустимся к тому вон седёлку справа. И сама увидишь…
     Девушка ловко спрыгнула со скалы и отправилась по траве вслед за Егором. Метров через восемь они вышли на миниатюрный лужок, отменный от остальной поляны тем, что был почти квадратным и сплошь покрыт одинаковыми резными и округлыми листочками, из-под которых кое в каких местах выглядывали крупные ягоды полевой клубники.
- Да тут целая плантация! – радостно воскликнула Настенька и, чуть разочарованно обронила: - А у нас с собой ни кружки, ни ведёрка…
- Давай сначала наедимся, а потом будем думать, что делать с остальной, - беззаботно сказал Егор и опустился на корточки, чтобы удобней собирать спелую ягоду.
       Настенька последовала его примеру и аккуратно, стараясь как можно меньше мять листья и кисточки с ягодой, присела рядышком с парнем. И началось таёжное пиршество. Егор быстро набрал горсть клубники и протянул девушке.
- Егорушка, я ж не маленькая, - картинно фыркнула Настенька, капризно изогнув пухлые губки и насмешливо прищурив васильковые глаза. – Если что – я сама могу тебя попотчевать. Знаешь, сколько её у нас под Барнаулом! И вся – просто объеденье!
- Однако, я не ожидал, что ты во всём такая самостоятельная девочка, и тебе сроду не угодишь, - расстроенно пробормотал парень и невольно съязвил: – И даже на драной кобыле не подъедешь…
- А тебе что, Егорушка, беспомощные больше нравятся? – с вызовом спросила Настя.
- Да как сказать… Но я же мужик!
- А давай-ка сделаем так: ты набирай еще, чтобы с горкой, и я себе точно так же, - Настенька загадочно улыбнулась: - А потом сядем на травку и будем друг дружку с ладони кормить. Ты – меня, а я - тебя.
Вот это да! – восхищённо протянул Егор. – Я бы ни за что не додумался…
       Набрали полные лодочки ладоней ароматной клубники, и Свиридов, выбрав место поудобней, уселся по-турецки, скрестив ноги под себя, а Настенька устроилась прямо напротив него, полулёжа на одном боку, так, чтобы руки были свободными, и не спеша, они принялись потчевать друг дружку отборной ягодой. Клубника сладко таяла во рту и была несказанно вкусной, но одна беда: ладошки быстро опустели. Егор, взяв за цветоножку последнюю ягодку, бережно поднёс её Настеньке. Та с удовольствием проглотила и в свою очередь протянула к губам парня свою последнюю с ладони.
- Откуда у тебя такая? – Егор скосил глаза на огромную, двурого сросшуюся, нежно-красную клубнику, которую Настенька держала большим и указательным пальцами за прихваченные лепестки цветоножки.
- От верблюда, - весело ответила девушка. – Что за детский вопрос? Мы же с тобой на одной полянке обирали…
- Просто я, Настенька, от такой вкуснотищи вроде как опьянел, - примирительно сказал парень. – Теперь вот туго соображаю.
- Не бери в голову, Егорушка! Мне тоже так хорошо, что вот взяла бы, да и запела. Но, - Настенька сделала паузу и почему-то изменившимся голосом вдруг серьёзно произнесла: - Когда я нашла эту ягоду, сразу загадала, что есть её одна я не стану. Я еще в детстве слышала от бабушек поверье, что если парень и девушка съедят такую, разделив на двоих, то они на всю жизнь будут вместе, - Настенька на мгновенье потупила глаза и тут же обожгла парня вспыхнувшим взглядом: - Я так хочу. А ты?
- Я… я не знаю… - Егор был так ошарашен, что от захлестнувших его чувств терял под собой почву, будто взлетая над вершиной, не говоря уже о нестерпимом желании спрятать свою раскалённую голову, ну, хотя бы себе под мышку! Охолонуть…
- Как… не знаешь?.. Ну ты даёшь… – растерялась Настенька.
- Миленькая ты моя, я – дурак… конченный… Просто всё как обухом… как пряжкой под дых… - Егор бормотал, как заведённый, пока его не прорвало и не накрыло волной такого счастья, что он не нашёл ничего лучшего, чем вскочить на ноги и пуститься в пляс, одновременно тяжеловато, по-медвежьи и легко, по-собольи, при этом радостно выкрикивая на всю таёжную округу:
- Будем вместе, только вместе, нас никто не разлучит!
     Обидевшаяся было Настенька не выдержала и, прыснув, махнула изящной ручкой и поплыла белой лебедью вокруг дорогого сердцу плясуна. На втором кругу они остановились, Егор взял ягоду из ладони девушки, оборвал цветоножку и поднеся клубнику ко рту, просунул один спелый рожок в свои полураскрытые губы, прихватил зубами, а рукой подозвал Настеньку, та смело подошла, приблизила своё красивое лицо и губами обхватила вторую, наружную половинку, уже надкушенную Егором и потому легко поддавшуюся. Проглотила с наслаждением, ни на миллиметр не отстраняясь от парня, и, глядя своими широко распахнутыми васильками прямо в глаза Егору, осторожно коснулась его губ своими, измазанными клубникой, губами. Парень ответил на поцелуй и, правой рукой приобняв Настеньку за хрупкие плечи, ладонью левой нежно провёл по волнистой причёске девушки от затылка до породистой загорелой шеи.
     Высоко в июльском небе по-прежнему парил орёл. Он, конечно же, видел всё, что происходит на его одной из самых добычливых и потому излюбленных этой гордой птицей вершин, но особого внимания случившемуся не придавал. Подумаешь, распугали эти двуногие его змей, мышей и ящериц. Уйдут, и всё вернётся к своим норкам и тропинкам…
      Неожиданно Настенька слегка отстранилась:
- Не будем… Егорушка, - словно освобождаясь от наваждения, девушка встряхнула пышными волосами и глубоко вздохнула: - Лучше подумаем-ка, что делать с клубникой – во что собирать или уж бросить?..
- Постой, сейчас соображу… - Егор, остывая, трудно приходил в себя и для начала пошарил взглядом по местности вокруг. – Ты, Настюша, посиди пока или клубнички поешь, а я сбегаю-ка вон в тот ложок, там кусты акации, а они гибкие, как раз то, что нам и нужно.
- Корзинку хочешь сплести, что ли?
- Рад бы, да не умею.
- Как ни странно, но и я тоже не обучена этому, - счастливое настроение никак не отпускало Настеньку, и ей по-прежнему хотелось говорить и говорить со Свиридовым, хоть о чём. – А вообще-то, Егорушка, зачем тебе эти прутья?
- Принесу – увидишь.
- Ты прям стал такой серьёзный, - девушка не смогла скрыть невольной улыбки: - Получается, что к тебе самому, а не ко мне подходят твои же слова - «даже на драной кобыле не подъехать»!
- Ну, ляпнул сдуру, чего уж теперь… - оправдываясь, махнул рукой Егор и скорым шагом побежал вниз.
      Вернулся он спустя минут пять с пучком тонких веток и первом делом снял с себя синюю футболку, тут же завязал на узел её низ, получилась своеобразная кошёлка. Какое-то время у парня ушло на сплетение из ветки широкого и упругого колечка и уложении его на дно кошёлки. Следующее кольцо Егор скрутил уже быстрее, также переплёл между собой концы, чтобы оно не распалось, а кроме того наломал четыре одинаковых по размеру прута и привязал на узелки через равные промежутки к кольцу. После чего поместил эту конструкцию в кошёлку, предварительно утопив все четыре более толстых конца так, чтобы они упёрлись в мягкое днище, а вот верх довольно объёмно распёрло бы то самое кольцо, за которое эти пруты и были закреплены.
- А еще говорил, что ничего не умеешь, - похвалила Егора внимательно наблюдавшая за его работой Настенька. – Да ты такой мастер, что хоть сейчас на выставку народного творчества!
- Это ты, Настюша, чтобы поддеть меня или как?..
- Или как! Ершистенький ты мой! – девушка ласково потрепала парня по голому загорелому плечу. – Самое время, Егорушка, всю твою силу и энергию бросить на клубнику, - Настенька, гибко наклонилась, подхватила с земли это необычное лукошко и добавила: – Да и мою тоже…

     В лагерь Егор и Настенька пришли спустя полтора часа. Парень бережно нёс полное, полуприкрытое лукошко ягод, просунув левую руку под днище, а в правой держа перетянутый рукавами верх. У Настеньки под мышкой была зажата внушительная охапка дикого ревеня, толстые и сочные палки которого Егор наломал попутно, пока они спускались по пологому, с выходами скал, гребню вниз к дороге. Так что добыча у них была что надо.
- А вы, ребята, с отменным урожаем, - сразу оценил содержимое встретивший их на опушке Рахимов. – Молодцы! Так держать!
- Да вот решили угостить всех наших, - сказал Егор.
- На всех-то явно не хватит… - инструктор помолчал и, просияв смуглым лицом, выдал: - А вот если взять пару незанятых вёдер на кухне да компота наварить… Как вы на это посмотрите?
- Да никак, - радостно воскликнула Настя. – Только - чур, я сама этим займусь!
- А что? – живо поддержал Рахимов. – Тебе, Настенька, как говорится, и флаг в руки!
- За мной костёр и вода, - не остался в стороне и Егор.
- А за мной тогда – песни! – не стал отмалчиваться и Рафик Муслимович: - Под гитару, у вечернего костра, вроде вот этой знаменитой у туристов и нашей походной:

Росу голубую склевала синица.
Над южным болотом клубится рассвет.
Мы снова уходим, и снова Синильга
Берёзовой веточкой машет нам вслед… - негромко, под настроенье напел инструктор, прежде чем они разошлись каждый по своим делам.
   
                9

       Турбазовская танцплощадка, как отметил про себя Свиридов, если и была похожа на их, поселковую, то одним лишь полом, набранным из шпунтовых досок, так плотно подогнанных друг к дружке, что иголки не просунуть – это и хорошо, а то бы сколько тонких шпилек на туфельках было сломано и девчачьих ножек вывихнуто!
       Деревянным полом и оркестровыми ракушками сходство и ограничивалось, потому что у той, домашней, что парни между собой называли не иначе как зверинцем, весь танцевальный круг был огорожен от парка двухметровым металлическим штакетником, покрашенным серебрянкой; и попасть в него можно было только через ажурную дверь, предварительно в клубной кассе купив билет за пятьдесят копеек. Зато на турбазовскую площадку с лужайки легко заскочить откуда тебе удобней. Огромный танцевальный диск возвышался всего-то сантиметров на двадцать от земли.
       Сегодня в полдень на тех же двух автобусах, что больше недели назад отвозили их в тайгу, туристы вернулись из девятидневного похода. До вечера большинство ребят и девчат плавали и ныряли, играли во всякие водные игры, словом, дурачились в бухте, а как чуть стемнело многие решили заглянуть на танцплощадку, откуда уже по всей окрестности разносились сногсшибательные ритмы и громкая музыка:

…Заботится сердце, сердце волнуется.
Почтовый пакуется груз.
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес – Советский Союз!

Я там, где ребята толковые,
Я там, где плакаты – «Вперёд!»,
Где песни рабочие, новые
Страна трудовая поёт…

- Зацени, Егорка! Песенка-то козырная! – Лёнчик бы не был Лёнчиком, если б не вставил своё, как он считал, всегда дельное словцо. – Ну, точно, как про нас!
- А мы-то здесь при чём? - опередил Свиридова с ответом Сергей. – Мы же еще не работает даже, а учимся.
- Тяму в башке тебе не хватает, Серёга, - снисходительно ухмыльнулся Лёнчик. – Страна-то, ты слышал – трудовая, а мы все в ней родились и живём. Значит – это и про нас тоже!
- А я вот согласна с Леонидом, - сказала идущая рядом с Егором Настёна. – Потому что через год и мы, кто работать, кто дальше по выбранной специальности учиться. Я, например, буду поступать в политехнический институт на физмат.
- А с чем его едят – этот твой физмат? – недоумённо пожал налитыми плечами Лёнчик. – Чё-то не по-русски звучит…
- Вполне себе по-советски: физико-математический факультет. Прикладная математика.
- Ну, ты даёшь! Представляешь, Егорка, кто рядом с тобой?
- Как кто? Моя девушка, и зовут её Настенька.
- Да это-то и я знаю! Просто никогда бы не подумал, что она из интеллигентов… да еще и умная!
- Тебя послушать, Лёня, так получается, что мы все в сравнении с Настёной дураки, - не выдержал Сергей.
- Про себя не скажу, а ты вот, Серёга, точно кое с чем не дружишь. Я же уже говорил…
- Эх, говорун ты наш, говорунчик, - не стал обострять разговор Сергей. – помолчи хоть пять минут. А то, гляди, народу сколь кругом? Боюсь, своим рёвом всех распугаешь…
         На это Лёнчик ничего не ответил, а только махнул тяжёлой ручищей: дескать, мели Емеля, твоя неделя… и первым поставил полукед на пол танцевальной площадки. Спустя минуту, образовав живой круг, парни, поймав ритм танца, уже вовсю отплясывали, изгибались корпусами, разбрасывая ноги и вскидывая руки над собой. Настёна же, находясь в середине круга, гибким и стройным станом плавно отклонялась то в одну, то в другую сторону. Слегка выгоревшие и оттого местами обесцвеченные пряди взбитых золотистых волос колыхались в такт мелодичной и зажигательной музыке.
        Умолкли последние задорные аккорды песни вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы», и пока ведущая вечера объявляла, что «сейчас все приглашаются на задумчивое танго», друзья едва успели перевести дыхание, как полилась лирическая «Для меня нет тебя прекрасней…».
        Егор тряхнул плечами и обернулся к стоящей примерно в полутора метрах от него Настеньке, чтобы пригласить девушку на танец. Однако неожиданно, как чёрт из табакерки, между ними вырос стройный и широкоплечий парень и бесцеремонно оттеснил Егора в сторону.
- Мадемуазель, позвольте пригласить вас на медленный танец влюблённых! – галантно откланялся он. Вот разве что ковбойскую шляпу широкополую не снял и небрежно размахивая, не подмёл ею пол перед своей избранницей.
        Оторопевшая девушка непроизвольно отшатнулась и с недоумением глянула сквозь незваного ухажёра на Свиридова.
- Ты, стиляга комнатный, мушкетёр нечёсаный, какого хрена здесь выдрыгиваешься? – Егор конечно же сразу узнал того патлатого модника в джинсах и с пальмами, с кем он схватился в столовой десять дней назад, как и тех двоих, что теперь стояли неподалёку, там еще было трое, но их Свиридов прежде не встречал. Однако все они были в козырном прикиде: в обтяжку джинсы, пёстрые петушиные рубахи, шикарные шляпы, остроносые дорогие туфли на фасонистых каблуках.
- А – это ты фраерок недобитый! – презрительно скривил тонкие губы стиляга. – Слушай, катись-ка по добру и по здорову! Не видишь, что ли – некогда мне… Мамзель кадрю!
- А мне - есть когда, кадрила неощипанный! – Егор с разворота коротко врезал левой тому в челюсть, да так хлёстко, что у незваного ухажёра сначала клацнули зубы, подпрыгнула и свалилась наземь шляпа с головы, а через мгновенье и он сам отлетел и, раскинув руки, фигурно вытянулся на хорошо подогнанном танцполе.
      Боковым зрением Свиридов отметил, как дёрнулись дружки стиляги, однако путь им тут же перегородили свирепые Лёнчик и Серёга.
- Чё, махалова захотели, козлы косматые? – взревел Лёнчик и выставил перед собой кулаки-кувалды. – Враз уложу рядком, как кули на совхозной мельнице! Прите, хоть по одному, хоть гуртом!.. Жду!
      Сергей ничего не говорил, но и у него был решительный вид и… спокойный тяжёлый взгляд. От такого спокойствия у многих из тех, кто сталкивался с подобным, мурашки по спине бегали, а то и ноги подкашивались.
      Патлатый между тем встал и, покачиваясь, пошёл прямо на Егора.
- Тебе, значит, мало? – удивлённо спросил Егор. – Запросто добавлю!
      Однако в шаге от Свиридова тот остановился.
- Ты хоть знаешь, что теперь ты не жилец? – натужно прошипел. – Везде найду! Ты вообще, такой -откуда?
- От верблюда, - кстати вспомнились парню слова Настеньки. Он подавил усмешку: – Из Феденёва, если что…
- Всё, готовься, Тебе не жить. Приедем с Усть-камана, найдём и кончим!
- Конечно, приезжайте, там и закопаем…
- Врежь ему, Егорка, чтоб не базлал лишнего, – не сдержался Лёнчик.
- Зачем? Не видишь, что ли – он итак весь в мутном космосе. А ждать, когда вернётся на землю – кому это надо. Пойдём лучше дальше плясать, а то вон, какое танго пропустили!
      Всё это время Настенька, как отошла к краю танцплощадки, так и стояла, будто бы безучастная ко всему происходящему. Всё также издали наблюдали и дружки патлатого.
- Канай отсюда, тебе говорю, - резко бросил Лёнчик тому. – Для тебя концерт окончен. Проваливай, а то я не такой добрый, как мой друг.
      Патлатый было раскрыл рот с сукровицей на губах, но случайно встретив взгляд Сергея, раздумал что-то говорить, поднял шляпу с пола и, повернувшись, медленно поплёлся прочь от Егоровой компании.
- Испугалась? – подошёл к Настеньке и участливо спросил Егор.
- Совсем нет, - пожала хрупкими плечами девушка.
- Ты уж прости…
- А вот этого не надо – Настенька чуть склонила набок свою великолепно вылепленную природой головку, смахнула с глаз волнистую чёлку и глянула на парня васильками именно так, как любил Егор: ласково и с загадочным прищуром. – Теперь-то я точно знаю, что у меня есть свой рыцарь. И я - счастлива!

       Двухпалубный пассажирский теплоход «Композитор Балакирев» медленно пришвартовался к причалу. Матросы выдвинули сходни с леерным ограждением.
- Ну, чё, братан, дорога будет – прибегай, - Лёнчик крепко пожал руку Егору. – На затонах порыбачим.
- А ко мне вообще две остановки на автобусе, - сказал Сергей. – Не забыл? Ты же на покос обещал…
- Всё, ребята, помню, Адреса записаны. Ножки - на дорожку, как цветочки - к солнцу.
- Чё это такое ты сморозил? – не понял Лёнчик.
- Так бабушка всегда говорит, если нужно куда-то идти, - охотно пояснил Егор. – А я – как внук, шибко способный…
- Вот и даришь поговорки налево и направо, так что заслушаешься, - улыбнулась Настёна.
- Просто я добрый, - отшутился парень. – Ну, ладно, мужики, бывайте. Мы – на борт!
- Настенька! И ты прибегай, если чё! С Егоркой, - крикнул вдогонку поднимающимся на палубу друзьям Лёнчик. – У нас такие луга! Заглядишься! А венков наплетёшь – унести рюкзака не хватит!
      Корабль встретил новых пассажиров лёгкой инструментальной мелодией, льющейся из небольших тарелок репродукторов, размещенных на обеих палубах. Егор и Настя быстро прошли на корму и оттуда еще долго махали руками уходящему берегу, где на пристани всё также стояли двое их друзей. Те уже и не махали в ответ, но зато стояли, как вросшие в дощатый настил причала. И так продолжалось, пока они не превратились в две тёмные точки на жизнерадостном фоне играющей синей волны водохранилища и ослепительно яркого солнца.
      Далеко от кормы парень и девушка решили не уходить, а присели на удобные боковые скамьи вдоль борта. Обзор открывался впечатляющий: позади широкая водная гладь, по берегам скалистые утёсы и цветущие луга с перелесками, освежающий ветерок и чайки, летящие над водой вслед за теплоходом.
      По прибытии в Усть-Каменогорск капитан объявил получасовую стоянку в ожидании «Балакиревым» своей очереди пропуска через ГЭСовский шлюз, чтобы плыть дальше вниз по Иртышу до Семипалатинска, и разрешил пассажирам выйти на причал. Егора это, в общем-то, не касалось – он уже приехал. И эти драгоценные тридцать минут перед расставанием влюблённые, взявшись за руки, прогуливались по прибрежному парку, что чуть выше пристани и вплотную примыкал к улицам города.
- Я вот что, Настюша, для себя удумал, - девушка давно заметила, что Егор по выходу на причал стал какой-то сосредоточенный, что совсем на него не походило. – На будущее лето поступать поеду к вам в Барнаул.
- Даже так! – воскликнула она, тем самым пряча свою радость от неожиданных слов Свиридова, и поинтересовалась: – А куда?
- Да хотя бы в строительный…
- Институт?
- Нет, техникум.
- А почему не в институт? – растерялась Настенька. - Ты же сообразительный и многое умеешь.
- Уметь, Настенька – это одно, а у меня по геометрии вроде всё нормалёк, а вот алгебра хромает.
- Я тебя, Егорушка, что-то не узнаю, - девушка и не думала отступать. – То ты первый везде, а здесь такой пустяк как подтянуть какую-то алгебру - и ты взад пятки! И оно не завтра же! За год можно такие горы свернуть, главное – захотеть.
- А я – хочу! – Егор вдруг стиснул зубы так, что желваки заходили, как перед дракой и, помолчав какое-то время, раздельно и упрямо выдал: - Вот увидишь, Настенька, я буду не я, если не поступлю!
- Задача поставлена, - улыбнулась девушка. – И я верю, что так и будет. Не зря же меня тянет к тебе аж с самой нашей первой встречи у дедов на пасеке. А меня, Егорушка, тянет только к настоящему.

        Вот и отчалил теплоход «Композитор Балакирев» от пристани и, сделав два долгих прощальных гудка, направился в бетонный створ гигантского шлюза. Провожающие разошлись и, Егор остался один- одинёшенек на опустевшем берегу. Ему вдруг стало так нестерпимо тоскливо на душе, что хоть волком вой. Неимоверным усилием воли Свиридов подавил в себе страстное желание сейчас же броситься с парапета в воду и вразмашку помчаться вдогонку по еще не улёгшейся после прохода корабля зыбкой поверхности водоёма. Никогда еще такого парень не испытывал. Понадобилось какое-то время, чтобы он хоть немного пришёл в себя, привёл в относительный порядок свои шальные и отчаянные мысли и, лишь после того как внутренне собрался, скорым шагом заспешил на остановку успеть на последний сегодняшний автобус в их город Феденёв.
      Для Егора это была первая такая обжигающая и обвальная разлука за всю его шестнадцатилетнюю жизнь. И парень пока что не мог себе даже представить - как же её пережить…