Золотой тупик гл. 7

 Гл. 7   Тревеломания, «синдром мягкого халата» и агентурные донесения

  Новенькая вишнёвая «девятка» резво взяла с места. Изрядно захмелевший Виктор лихо давил на газ: стрелка спидометра ползла к сотне, Марина на заднем сиденье неодобрительно помалкивала.
— Старик, не волнуйся, я за рулём трезвею, а ездить медленно не могу, —«успокоил» Эдди Виктор и, глянув в зеркало, пробормотал, — оп-п-пана! На ловца и зверь. Ночные бродяги в погонах объявились.


  Моргая фарами, их догоняла машина ДПС с включённой мигалкой. Скрипучее: «Водитель, «девятки» остановитесь», заставило Виктора чертыхнуться, снизить скорость и остановиться на обочине. Патрульный автомобиль притёрся позади «девятки» вплотную. Бросив Марине: «В кармашке бутылка коньяка», Виктор открыл окно. Поднявший было руку сержант, чтобы представиться, разочарованно опустил руку.
— Витёк? А я думаю, чё за гонщик тут гоняет. Новую тачку отхватил?
— Шефа тачка, моя в ремонте, — Виктор протянул сержанту бутылку, — Колян, ты же знаешь, ночью летают только совы и Виктор Банников.
 
 Сержант козырнул.
— Витёк, аккуратней, не гони, скользко.
 «Девятка» лихо сорвалась с места и уже через несколько минут остановилась у подъезда многоэтажки.
— Мариша, идите с Эдиком домой. Накрывай стол, а я в гараж, — приказал Виктор Марине.

  Уютная гостиная в «двушке» с телевизором «Сони», видеомагнитофоном и музыкальным центром, над которым висел постер с улыбающимися лицами ливерпульской четвёрки, была обставлена дорогой и громоздкой мебелью. В углу комнаты стояла высокая хрустальная ваза с искусственными пластиковыми цветами, на стене хорошая копия «Алёнушки» Васнецова в дорогой раме; в одинокой книжной полке томились книги с девственно чистыми корешками.
 

  «Витёк — книги и живопись? — удивился Эдди, подходя к картине, и неожиданно улыбнулся, поняв, почему именно эта картина здесь: «Алёнушка» была хитро списана с Марины, несомненно, хорошим художником.
 
  Пока он знакомился с квартирой, Марина сноровисто накрывала на стол. «Рай в отдельно взятой квартире, — думал он, разглядывая экзотические статуэтки индийских божков на полке и африканские маски с подсветкой на стене. — Синдром мягкого халата и тихое счастье буржуа. Комфортное мини-гнёздышко, манит и приземляет диванная мягкость, погружает в дрёму, расслабляет, навевает дрёму. Витёк приземлился на перекопанный аэродром, с которого уже не взлететь. Хотя… не может быть иначе в том кругу, в котором он теперь вращается. Ежедневная и рискованная противозаконная деятельность этого круга вопиёт к расслабленности и мещанскому быту».

  Он вернулся к книжной полке, чтобы посмотреть книги и в это время вошёл Виктор и стиснул его в объятьях.
— Читалка! Книги! Ты всё тот же!  Помню, помню, как ты нас просвещал, любитель истории Рима. Сейчас читаешь?
— Когда придётся, что под руку попадает, а ты, вижу, к полке не подходишь.
— Читает, читает. Программу телепередач, — хихикнула Марина.
— Молчи, женщина, — безлобно рявкнул Виктор, — Эдька, Эдька! Сейчас ты закайфуешь!

  Он пробежал к музыкальному центру, говоря:
 —Эд, ты кайфанёшь! В годы нашей юности о них писали, только в разделе «Их нравы». Чёрт побери, как же нам эти нравы нравились! Пластинка, Эдо, родная, не палёная! Фирма «Эппл»! Помню, ты мечтал о ней, но у нас тогда не было таких денег. А деньги, деньги-то! Сто двадцать рублей! Пшик!
 

  На пластинку плавно опустился тонарм, зазвучали вступительные аккорды диска «Битлз» «Клуб одиноких сердец сержанта Пепера». Широко раскинув руки, Виктор двинулся на Эдди, стиснул его мощными ручищами, приподнял от пола и закружил по комнате, приговаривая: «Эдька, Эдька, Эдька, дружбан мой дорогой! Верю и не верю своим глазам!»
 
  Не выпуская друга из объятий, он крикнул Марине:
— Маруся, за стол! У нас будет ночь ностальгических воспоминаний
— Выпьем, Эд, за то, что Бог вновь свёл нас вместе, — говорил он, разливая водку по рюмкам, — за то, что мы имели счастье жить в чудесном городе среди прекрасных людей, в замечательное время. Выпьем за бакинцев, вынужденных покидать свой любимый город по воле сволочных козлов политиков, разделяющих народы ради бабла, за тех, кто остался в нём жить, за тех, кто лежит в бакинской земле, за дядю Богдана и тётю Офу, царствие им Небесное. Эх, это уже теперь не наш город, но в сердце он всё же тот наш родной Баку, он нашим будет всегда, этого у нас никому не отнять. Давай, Эд, за бакинцев.
 

  Они выпили, Виктор, не закусывая, тут же опять наполнил рюмки и рассмеялся:
— Эдька, а ты помнишь, как мы с тобой познакомились?
— Ещё бы! Держат за руки? Кусайся, бей ногами, коленями, головой, локтями, бей всем, что попадётся под руку, — рассмеялся Эдди.
— — —


  Когда-то пятиклассника Эдьку поймала за школьным забором троица лихих семиклассников. Заломили ему руки за спину и принялись потрошить карманы. Тут-то неожиданно и появился детдомовец Витка Банников, за которым в школе прикипело прозвище Баня. В их школе учились детдомовцы всегда ходившие группой. Они умели за себя постоять и пользовались непререкаемым уважением среди школоты. Незадачливые переростки-потрошители были, как котята раскиданы Витькой, двое пустились наутёк, одного Витя бесцеремонно положил лицом в землю, заломил руки за спину и без нежностей наступил коленом между лопаток. Надавав ему затрещин, Витька отпустил его, наградив пендалем под зад, а собирающему с земли пуговицы от курточки Эдику, сказал, картинно закуривая сигаретный окурок:
— Фраер. Когда тебя держали за руки, у тебя были свободные ноги, нужно было молотить ногами, коленями, кусаться, они бы отпустили руки, и ты смог бы отвечать руками. Когда видишь, что подступает хана, — кусайся, бей головой, ногами, локтями, чем придётся, всем, что попадётся под руку.
 

  Эдик смотрел на своего спасителя с восхищением, а Витька, фасонисто и смачно сплюнув, сказал задумчиво: «Шамать дико хочется». И Эдик привёл его домой, где он мигом проглотил тарелку супа, который избалованный Эдик всегда ел, морщась, и никогда недоедал. Уплёл он и три котлеты, макароны и весь хлеб, которым до блеска отполировал тарелку. В чай он положил восемь ложек сахара, и так интенсивно размешивал его, что брызги летели из стакана, чем привёл тётю Софу в крайнюю степень умиления. Со слезами на глазах она гладила смущённого мальчишку по стриженой голове, шепча: «Деточки, деточки, бедные деточки». Витя стал членом семьи, верным другом Эдика.


  Мрачнея, Виктор пил рюмку за рюмкой, не замечая, что Эдди и Марина аккуратно не допивают. Неожиданно он глухо проговорил, опустив голову, глядя в тарелку:
— Да вижу же я, вижу, Эдо, твой ироничный взгляд. Удивлён моей барской жизнью? Что ж ты не спрашиваешь, как твой дружбан детства, водившийся с правильными городскими пацанами, читавших умные книги, модников, понимавших музыку, дошёл до такой жизни?
 

  Эдди пожал плечами.
— Успокойся, что не так, Витёк? Моральные муки? Брось, дружище, живи, пока живётся, вживайся в новые реалии, как любил говорить коммунист с божьей метой на лысине Горбачёв. Я рад за тебя, дружище. Ты неплохо встроился в систему, даже гаишники свои, в таких случаях говорят жизнь удалась. Многим повезло меньше, остались на обочине жизни.

  Виктор стукнул по столу кулаком так, что подпрыгнула посуда. Марина, усевшаяся на диван с вязанием, умоляюще попросила:
— Витенька, успокойся, пожалуйста.
— Молчи, женщина! — побагровел он. — ты же в курсах, Эдос, что я семь лет у «хозяина» отдыхал. Семь молодых лет, брат, семь вычеркнутых из жизни лет! Ты, знаешь, я никогда не уважал насилие, особенно к женщинам. Они мучили девчонку, три здоровых жлоба, раздевали её соплежуи. Одного я лёгонько вырубил, второй дёру дал, а третий … (Виктор залпом выпил водку), а третий… пистолетом махать стал. Я его не бил, ручку хилую вывернул, сжал кисть, пистолет упал, толкнул от себя... очень неудачно толкнул и для него и себя, затылком он упал на бордюр.
 — Жаль пацана, — пожал плечами Эдди, — но он мог из тебя сито сделать, если бы нажал на спусковой крючок.
— Не пей больше, Витенька, — тихо попросила Марина.
 

  Виктор отмахнулся и нервно мотнул головой.
— Не мог, Эдди, в том-то и дело, что — не мог! — Виктор кричал. — Не мог! Пистолет стартовый был… зря я его толкнул, хватило бы с него и оплеухи. Принеси-ка нам ещё бутылочку, Мариша…
— Вы ещё первую не допили, — попыталась остановить его Марина.
— На Кавказе живёшь, женщина, не возражай мужчине, — Виктор опять стукнул по столу. — Короче, Эд, упекли чемпиона. Общественность осудила, спортклуб чемпиона спасти не мог. Да я, собственно, ни на кого не в обиде был, поедал себя, виноватил, хотел, чтобы меня поскорее посадили. Ты не представляешь, как я чувствовал себя на суде под взглядами родителей этого мальчишки, ему семнадцати ещё не было. В зоне мне было легче, меня там, как водится, пытались «ломать», но я ж не в хоромах рос, на ринге привык получать удары, терпеть боль, бороться до конца, меня убить нужно, чтобы сломать. Коечки наши с косым Исмаилом рядом оказались, Ты его должен знать, лихой бандюга, с улицы Советской …
— Зорро косой?

  — Он самый, — хмыкнул Виктор, — Зорро усатый без маски. Жить было нужно. Мы с ним тандем организовали, скирюховались, типа, хе-хе, охранное агентство: взяли под свою опеку одного богатенького Буратино, моего нынешнего босса Гамлета. Оберегали его от поползновений, не без корыстного интереса, конечно. Ну, ты понимаешь, — денежным мешкам не везде деньги помогают, а желающих подоить богатого гуся в зоне хватало. Нам никто оборотки дать не мог. Откинулись мы с Гамлетом в один день. Ехать мне было некуда, он меня взял с собой, дал приют, пригрел, на ноги поставил. Видишь, царюю, (обвёл он рукой пространство гостиной), но, чёрт возьми, тоска, Эдька, тоска. Тоска! Не моё всё это. Не туда кривая вывела. Дружба липовая, законы тюремные, ухо нужно держать востро;, базар фильтровать, лавировать. Кидалово, сходки, разборки, застолья фальшивые, ну, ты же сегодня видел весь наш бомонд. А самое противное, Эдька, — калькуляция, калькуляция, вечная калькуляция. Одна Маруся, чистая душа, моя отрада и радость. Маруся, пойдёшь за меня замуж?
— Пойду, только ты больше не пей, Витя.
— А это откуда? — тронул Виктор шрам Эдди.
— Метили в глаз, — усмехнулся Эдди.


  — Ну, а ты-то, брат, как дошёл до такой жизни, с твоим-то режиссёрским талантом? Неужели всё так плохо? Я поверить до сих пор не могу, что это ты накуролесил на нашем рынке, — расхохотался Виктор и повернулся к Марине, — Мариш, Эд — великий стратег с пелёнок. Знаешь, какую он шикарную комбинацию придумал в четвёртом классе? О, это было конгениально, сказал бы Остап Бендер! Летние каникулы стали для нас золотыми в прямом смысле. В жаркие дни мы пристраивались в очередь за мороженым. Когда подходила наша, Эдик протягивал продавцу рубль и просил два стаканчика пломбира. Получал мороженое и сдачу и жалобно моргал своими красивыми пушистыми ресницами со слёзками в глазах, тихо говоря: «Дяденька, я же вам три рубля давал, а вы мне сдачу с рубля даёте». Усатый продавец обычно махал рукой, типа, э-э-э, отвали, мальчик, не пудри мне мозги. Тут подавал голос я: «Дядя, зачем вы кричите на моего брата? Нам бабушка дала три рубля, чтобы мы купили хлеб, колбасу, молоко, масло, сахар, муку и мороженое разрешила нам купить на сдачу. Разве можно всё это купить на рубль?» Эд, продолжи, — толкнул он друга в бок, — меня смех раздирает.


  Эдди рассмеялся.
— Картины далёкого детства порою встают предо мной. Вытирая потные лбы, обмахиваясь платками, очередь напряжённо следила за развитием событий. Всё лучшее детям! Торгашей нигде не любят, народ был на нашей стороне. Тогда мы с Витьком протягивали продавцу мороженое, а я со слезами на глазах говорил: «Что мы бабушке скажем? Возьмите, дядя, ваше мороженое и сдачу и верните нам деньги». Очередь созревала, подтягивались зеваки, назревал скандал, бакинская жара была нам в помощь. Чувство справедливости в народе вскипало и какой-нибудь ветеран или сердобольная бабулька, закипев, непременно возмущённо бросали: «Безобразие, детей обманывают, обнаглели, понимаешь, торгаши! Здоровенный лоб, ему на заводе пахать, а он копейки тут сшибает, да детей дурит. Пора милицию вызывать!» Продавец, трезво сообразив, что всё может закончиться для него неприятностями: базар-вокзал, милиция, жара, мороженное может растаять, доставал из кармана пачку мятых купюр, в которой этих рублей и трёшек было полно, возвращал нам мороженое и сдачу с трёх рублей. Мы уходили под одобрительный гул толпы раскланиваясь. Неразменный рубль давал нам возможность вдоволь пострелять в тире, сходить в кино, наестся в волю мороженного и горячих пирожков, развлечься на аттракционах. Приходилось, правда, ездить в разные районы города, чтобы не залететь.
Марина изумлённо качала головой, а Виктор, хохотнул:

  — Мариш, это детские шалости! А какую операцию Эдька придумал, когда мы уже не пацанами были, просто шедевр! Операция «Овощной смерч над Алжиром»! Мариш, ну, это прямо в стиле Остапа Бендера! Конгениально! У нас тогда трио образовалось, прибился Изя Ландер. Кучерявый бакинский еврей, сынок мамы гинеколога и папы военного врача. Бакинская элита! Изя чисто базарил и по-армянски, и по-азербайджански, рожа не поймёшь: то ли азербайджанец, то ли армянин, то ли грузин — гремучая смесь. Они с Эдькой и придумали это кидалово. В Баку тогда в ВУЗах много алжирцев училось, ну, мир, жвачка, дружба. Ребята шустрые, фарцевали джинсами, фирменными пластинками, аппаратурой японской, доллары у них водились. Изя играл роль богатого оптового покупателя, договаривался с арабами о покупке партии шмоток, пластинок, кассетников, фирменных сигарет. В тот момент, когда Изя собирался расплачиваться, на пороге квартиры появлялся я с рацией на плече, наручниками на поясе и Эдька, он же майор Вишня. Красная корочка в руке Эдьки действовала на арабов, как взгляд кобры перед прыжком. Эдька мне приказывал: «Капитан Тыква! Сообщите группе захвата, что вся группа спекулянтов задержана с поличным» Я козырял: «Слушаюсь, товарищ майор» и выходил за дверь. Как только я выходил, Изя, рыдая, начинал лебезить перед Эдди, ползал на коленях, предлагал ему пачки денег, внутри которых была нарезана газетная бумага. Эдди ломался, после выходил для переговоров с капитаном Тыквой, со мной в смысле, а Изя тем временем, рыдая и ломая руки, стращал перепуганных арабов страшным словом Архипелаг Гулаг, кошмарными условиями долгой отсидки в советских северных лагерях, где морозы под пятьдесят градусов, склонял арабов всё отдать, чем с позором быть исключённым из института и сесть, как минимум, на десять лет. Ну, что арабы? Восточные люди, привыкшие к взяткам и откупам, соглашались. Входил Эдди со мной, демонстративно перекладывая пистолет-пугало из одного кармана в другой, Изя отдавал нам липовые деньги, арабы — сумки с товаром, и мы уходили. Арабы благодарили Аллаха за его милость, Изя оставался, рвал ворот рубахи, проклиная советскую милицию, КГБ и коммунистов, выпивал с арабами вина и уходил. Такие спектакли мы больше не повторяли. Баку — город маленький, могли спалиться…
Марина расхохоталась.

  — Витенька, в тебе оказывается умер великий актёр! Надо же, капитан Тыква. Ты тоже как кум тыква в сказке про Чиполино, мечтал о домике?
— А ты думала! — подмигнул Эдди Виктор. — Эд, тебя с консерватории тогда выперли, ты закосил от армии, когда повестки стали приходить, слинял на Юга. Писал ты редко…
— Недолго музыка играла, мы предполагаем. Меня в итоге выловили и забрили, как раз тогда, когда ты загремел в зону, и нам не удалось встретиться. Неплохо отслужил в ансамбле Каспийской флотилии, играл на органе, пел, после в Сухуми и Сочи халтурил музыкантом в кабаках. В Москве с Изей, хе-хе, поработали маленько. Баня, выйдем на балкон, покурим и подышим горным воздухом, а Мариночка нам организует крепкого чая.


  Пока друзья курили, Марина привела стол в порядок. Когда на столе появился чай в большом заварном чайнике, хрустальные стаканы армуды и сладости, друзья вернулись к столу.
 Наслаждаясь ароматным чаем, Виктор спросил:
— А Изя ещё в Баку или слинял в Израиль?
— Нет, родители давно в земле обетованной, он тоже собирается, но пока не решился, крутится с торгашами. А что вы с ним в Москве делали, расскажи, какие ставили спектакли?


  Эдди посмотрел на Марину.
— Мариша, не хочу перед тобой выглядеть прожжённым аферистом, я человек добрый и держусь правила Остапа Бендера не грабить трудовые коллективы и простых людей. Меня, как и его, интересовал ворующий индивид-теневик, верящий в могущество денег. И в какой-то мере мне, наверное, удалось некоторых из них заставить осознать, что деньги не главное в жизни, хотя…с теми, кто их потерял, часто происходит обратное: они с утроенной силой берутся за новые авантюры. Деньги — это гипноз, из которого невозможно выйти.


  Эдди чему-то улыбаясь, помолчал и заговорил:
— Однажды я был на выступлении знаменитого гипнотизёра. В его выступлении принимал участие профессор психологии. Он объяснял зрителям принципы манипуляций сознания, внушаемости людей и тех состояний человека, когда он особенно готов к внушению. Среди множества причин готовности людей к внешнему внушению профессор называл такое состояние, когда человеку одномоментно требуется исполнение чего-то для него очень важного и в этот момент все мысли его сосредоточены на этом. В такой момент, говорил профессор, самое время появиться с ним рядом ловкому манипулятору и предложить ему «помощь», человек почти стопроцентно должен повестись на это. Этим и пользуются большинство аферистов, рекламщиков и зазывал, пояснял профессор. Я с профессором полностью согласился, мой жизненный опыт говорил мне об этом же. Вот тогда-то неожиданно пришла ко мне и идея доходного спектакля. И окончательно навёл меня на эту идею мой юный сосед Ильгар, сын одного бакинского толстосума. Он учился в последнем классе, и я как-то спросил его, куда он думает поступать. Молодой повеса важно ответил, что он не знает, мол, папа всё решает. Мариш, Витёк тебе может рассказать, как в Баку поступают в институты, какие суммы платят родители, чтобы дать своим отпрыскам образование, столичные ВУЗы котируются ещё круче и таксы там в разы выше. Я поделился идеей с Изей, он одобрил. Первоначальный капитал у нас был, и мы улетели в столицу. И вот когда наступал тот самый одномоментный период горячей поры близких вступительных экзаменов в институты, а родители абитуриентов с солнечного Кавказа были готовы раскошелиться ради счастья своих детей, ваш покорный слуга перевоплощался в молодого кандидата медицинских наук Иннокентия Вольфрамыча Шаргородского…


  Марина поперхнулась чаем.
— Вольфрамыча? Иннокентия?
Глаза Эдди лукаво блеснули.
— Можно было и ещё блистательней отчество сочинить, например: Космогонович или Гарпогонович или Пифагором Пифогоровичем назвать, язык до Гоголя доведёт, как говорится. Чем необычней имя и чем трудней его выговорить, тем оно больше уважается кавказцами, плюс нужен обязательный, внушающий доверие имидж. Имидж был: солидные очки, элегантный костюм, дипломат из крокодиловой кожи, массивный золотой перстень и золотые часы, симпатичный такой молодой человек со светскими манерами. На доске объявлений института Изя прикреплял объявление, вертелся там, обещая помощь в подготовке к экзаменам в медицинский вуз, выискивал отцов кавказской внешности, говорил с ними. Я по объявлениям нанимал репетиторов с образованием, платил больше, чем они просили. Шквал звонков обрушивался на наш телефон в съёмной квартире. После собеседования я выяснял пригодность рекрутов, отбирал со знаниями, отдавая предпочтение умненьким и хорошеньким представительницам солнечных кавказских республик с хорошим аттестатом — такие нравятся педагогам мужчинам. Выяснив финансовую состоятельность родителей, намекал, что мог бы помочь не только знаниями, но и конкретно, так сказать. Срабатывало. Приглашал будущих Пироговых и Бехтеревых с родителями в шикарную съёмную квартиру, знакомил с красавицей «женой», она накрывала прекрасный стол, я пускал в глаза гостей умилительную пыль. Переговоры с клиентами периодически прерывались телефонными звонками. Мог звонить академик Чазов или Иосиф Кобзон с приглашением на концерт, директор магазина «Берёзка» сообщал о новых поступлениях, а апофеозом этих телефонных разводов был звонок Первого Секретаря Московского горкома Партии и члена Политбюро товарища Гришина. При разговоре с ним моя «жена», прикладывала палец к губам, глазами показывала гостям на потолок. Она жаловалась гостям, что у неё не жизнь, а каторга, никакой личной жизни, мол, её дорогого Кешеньку рвут на части. Ну, а размякшие гости с Кавказа соглашались на авансик...


  — Эдька, Эдька! — подскочил на стуле Виктор. — Ты играл в опасные игры. Неужели ты смывался с авансами? Тебя могли найти! С кавказцами так шутить опасно, да и мелко это при таких затратах на камуфляж.

  — Я люблю риск, человек внушающий доверие, а не мелкий воришка, — ухмыльнулся Эдди. Я верю в теорию невероятностей и в глупость людей. Авансы нужны были, чтобы продолжать пыль в глаза пускать, не на свои же абитуриентов обихаживать? На что-то жить нужно было. Впрочем, если бы дело не выгорело, не исключаю, что пришлось бы с несколько поредевшими авансами в связи с накладными расходами, делать ноги. За пару недель репетиторы ставили девочкам мозги на место по предметам вступительных экзаменов, конкурсантки качественно улучшали свои знания, на деле ощущая преимущества платного обучения. Нанял я и психолога, сам лично перед экзаменами по отдельности напутствовал своих протеже: «Никакого волнения вы уже на первом курсе, на каждом экзамене будет мой человек, никакого страха, вы раскованы и уверены в себе». Из восьми-двенадцати девиц две-три становились студентами и, между прочим, эти счастливчики на следующий год присылали ко мне новых рекрутов, а их отцы честно расплачивались со мной. В той же квартире я полностью возвращал родителям-неудачникам авансы, с грустью сообщая, что в последний момент состав комиссии с моим протеже был полностью сменён, со страшными глазами говорил: «КГБ. Антропов!» Неудачники уезжали с мыслью, что есть ещё на свете честные люди. Ну, а поступившие исправно платили оставшуюся сумму, дарили дорогие подарки, умилённо благодарили, звали в гости. Я одним таким приглашением, будучи однажды на мели, воспользовался.


  — Могли кинуть и поступившие, — покачал головой Виктор, — типа хватит и аванса, знаешь же эту кавказскую масть.
— Горцы — люди чести, Витёк. Хотя, да, бывает, могут недоплатить из-за пресловутой чести, когда думают, что их обманывают. Их же никто обманет, они самые умные? Я тут на вокзале в Пятигорске видел, как у столика напёрсточника толпа кавказцев с честью спускала деньги, под рыдания своих жён.


 — Эх! — Эдди заложил руки за голову и с хрустом потянулся, — это были мои звёздные часы и деньги, кстати, хорошие — кавказские барыги, буфетчики вокзальных пивнушек и сосисочных очень хотели видеть своих внуков и детей врачами.
— Ну, а навар, Эд? Стоил того?
— Пятнадцать штук с поступившего. Мы с Изей умчались в Сухуми на новеньких «шестёрках» цвета «молодая липа»
— Могли залететь, — с сомнением в голосе сказал Виктор.
— Могли, — согласился Эдди. — Два экзаменационных сезона сходило с рук. На третий пришлось срочно испаряться: нашёлся скандалист из числа родителей не поступивших, хотя аванс ему вернули, пошёл в прокуратуру. Об этом писали газеты.


  — Конгениально. И после таких бенефисов, как же тебя угораздило оказался на нашем гнилом рынке, со значком «Контроль» на груди? Чтобы на такое пошёл мой Эдька? Я не могу этого себе представить. Не солидно, не по возрасту, шпанюково. Почему музыку оставил?

  — Этот эпизод, стечение обстоятельств. Я всё тебе позже обязательно расскажу. Может быть, ты поможешь мне разобраться, с одним моим недавним проколом здесь, у вас в Минеральных Водах, всё же ты здесь в фаворе. Твоего Эдьку кинули, как пацана, но это не сейчас. А музыка… Меня выперли из консерватории в конце второй сессии, за негативное отношение к прекрасному композитору Глюку. Я пытался доказать почтенному профессору, что сейчас наступили другие времена и в музыке новые лидеры, что старина Глюк бесконечно устарел и музыка «Битлз» стоит выше музыки всяких его «Орфеев» да и классики вообще. Ну, не только за это. Игнорировал комсомольскую деятельность, поколачивал стукачей, пропускал занятия, винопития не игнорировал. Маячила армия, пришлось смыться, когда тихо приехал в Баку, сцапали. С тобой мы в то время почти не виделись, ты постоянно был то на сборах, то на турнирах. Ты «подсел», когда я служил. Когда отслужил, полетел к тебе в Пермь, где ты куковал, но ты сидел в карцере, мы не увиделись. Прилетел домой на похороны тёти Офы, через полгода отец умер. Работал в филармонии, мотался по стране, в кабаках пел, хату бакинскую сдавал квартирантам. Плохой я товарищ, Витя, каюсь…


  — Дорогой мой товарищ — это жизнь, Эдька, мы должны были встретиться! Мне так лажово было, когда я узнал, что ты прилетал в Пермь, и мы не увиделись. Ты один? Женат?
— Недолгий гражданский брак. Диана — моя богиня, была девочкой с большими запросами, быстро выяснилось, что мы совершенно разные люди. Ушла к дельцу. Сближаться с женщинами до семейных отношений с тех пор остерегаюсь. Мудрый Сократ по поводу женитьбы как-то сказал юношам: «Что не сделаете, всё будет плохо».
— Шалава, — прохрипел Виктор.
— Потом, Витя, мне что-то опротивело музицировать, петь в кабаках на потребу пьяни. Каждую ночь передо мной проходили лица примерно те же, что и сегодня в вашем кабаке на торжестве по случаю юбилея Виконта и это стало пыткой. Нечаянно опять сошёлся с вольными людьми, разрабатывал схемы интеллигентного отъёма денег, набрался опыта, случались крупные выигрыши. Иногда, заскучав по музыке, недолго работал музыкантом. Мотался по стране, в Баку доводилось бывать наездами. Квартиру бакинскую я сейчас продал, ехал в Москву по делу, да не доехал, оказался в Пятигорске. Такие вот дела.


  Виктор вскочил со стула.
— Эдька, Эдька, ты остаёшься здесь! У меня кроме Маруси никого нет родного. У меня всё схвачено, ты это сам увидишь, я здесь при делах. Запустим тебя на орбиту! Тошно смотреть какие бездари оккупировали эстраду. Найдём тебе столичного продюсера, он сделает тебе имя, раскрутит. Как ты сегодня пел, Эдька! Ты ещё лучше стал!
 — И, что? Буду петь про любовь, в которую давно не верю? Нет, Баня, это всё в прошлом. Как говорят в Одессе: у вас всё впереди, как нагнётесь —так сзади.
— Брось, брось, Эдька, — мы ещё повоюем, мы ещё ого-го-го, как повоюем! Завтра обсудим всё подробнее.