Глава 10

Слово «выбор» зависло в воздухе, тяжелое и безжизненное, как глыба льда. Аркадий стоял у прозрачной стены, за которой кипела странная, бездушная жизнь подземного города. Его спина, прямая и непоколебимая, была таким же барьером, как и стекло. Егор сидел на табуретке, и ему казалось, что он раздваивается, раскалывается на части от невыносимого давления этого решения.
Вернуться. Знать, что каждый его вздох, каждая слеза отчаяния, каждый немой крик в подушку – это данные. Цифры в каком-то архиве. Его священное, выстраданное одиночество осквернено, превращено в спектакль для бездушных зрителей. Он представил, как будет смотреть на свою избушку, на лес, на снег – и везде видеть невидимые глаза, сенсоры, камеры. Его личный ад станет клеткой в зоопарке. Он будет знать, что за стеной есть жизнь, но эта жизнь наблюдает за его агонией с холодным, научным интересом. Это было хуже, чем просто быть одним. Это быть экспонатом.
Остаться. Получить назад свое имя. Свое прошлое. Узнать, кто он, откуда, почему оказался здесь. Обрести целостность. Но ценой чего? Ценой растворения в этом Коллективе. Стать одним из этих безликих существ в серых комбинезонах, с гладкими масками вместо лиц. Потерять все, что он чувствовал все эти годы – боль, тоску, отчаяние, эту дикую, животную жажду увидеть другого человека. Именно эти чувства, какими бы мучительными они ни были, и делали его собой. Они были доказательством того, что он жив. Что он – человек.
– А есть ли третий вариант? – тихо спросил Егор, не поднимая головы. – Умереть?
Аркадий обернулся. На его лице не было удивления.
– Самоуничтожение также является частью спектра реакций на длительную изоляцию, – произнес он тем же бесстрастным тоном. – Мы его изучали на других субъектах. Но в твоем случае это был бы... неинтересный финал. Предсказуемый. Ты проявил невероятную жизнестойкость. Ты боролся до конца. Твое желание найти Другого оказалось сильнее инстинкта самосохранения. Уничтожить такой уникальный экземпляр... расточительно.
– Значит, я даже умереть по-своему не могу? – горькая усмешка вырвалась у Егора. – И это не будет моим решением? А всего лишь... «неинтересным финалом»?
– Смерть всегда является решением, – парировал Аркадий. – Но ее последствия выходят за рамки твоего индивидуального выбора. Ты – носитель уникального опыта. Опыта истинного, не модифицированного одиночества. Уничтожить его – все равно что сжечь библиотеку.
Егор поднял на него глаза. Впервые за весь этот кошмарный разговор он посмотрел на Аркадия не как на мучителя или ученого, а как на... на что? На коллекционера? На архивариуса человеческих страданий?
– Вы говорите, что хотите понять одиночество, – медленно начал Егор. – Но вы не можете его понять, просто наблюдая. Вы как... как человек, который читает о голоде, но никогда не был голоден. Вы собираете наши слезы в пробирки, но не чувствуете их соли на своих губах.
На лице Аркадия что-то дрогнуло. Та самая, едва уловимая трещина в его ледяном спокойствии.
– Это... верное наблюдение, – произнес он, и его голос на мгновение потерял металлическую примесь, став почти обычным. – Именно поэтому я здесь. Я – Куратор. Я ближе всех к тому, чтобы... почувствовать. Но стекло аквариума не пробить.
Он подошел ближе и сел в свое кресло, смотря на Егора с новым, нечитаемым выражением.
– Мы утратили нечто большее, чем просто способность чувствовать одиночество. Мы утратили саму возможность настоящего выбора. Наши решения взвешиваются логикой Коллектива, просчитываются на тысячу шагов вперед. Здесь нет места иррациональному поступку. Желанию, которое идет вразрез с целесообразностью. Ты... ты иррационален. Ты – аномалия.
Он замолчал, и в тишине зала был слышен лишь отдаленный гул города.
– Твой выбор, каким бы он ни был, станет финальной точкой наших наблюдений. Но это будет твой выбор. Не просчитанный алгоритмом. Не одобренный Коллективом. Твой. И в этом его уникальная ценность.
Егор смотрел в пол, на идеально отполированную поверхность, в которой смутно отражалось его собственное, изможденное лицо. Кто он там, в этом отражении? Егор? Безымянный субъект? Или кто-то третий, чье имя хранится где-то в заблокированных глубинах его памяти?
Он думал о скелете в верхнем зале. О том человеке, который держал в руках блокнот и умер в одиночестве, прислонившись к стене. Он был таким же «субъектом»? Его эксперимент тоже подошел к концу? И что он выбрал?
Мысль о возвращении была невыносима. Жить, зная, что ты – экспонат... это было похлеще любой пытки. Мысль о растворении в Коллективе была иной формой смерти. Смерти личности. Смерти его боли, его тоски – всего, что составляло суть его существа в эти долгие годы.
А смерть... смерть была выходом. Но выходом в никуда. И кроме того, это был бы их, Аркадия и ему подобных, вывод. «Предсказуемый финал». Он не хотел давать им этого удовлетворения.
Он поднял голову. В его глазах, выжженных годами одиночества и залитых сегодня слезами, появилось странное, новое выражение. Не отчаяние. Не покорность. Вызов.
– Я не сделаю выбора, – тихо сказал Егор.
Аркадий нахмурился.
– Это невозможно. Бездействие – это тоже выбор.
– Нет, – Егор покачал головой. – Я не про бездействие. Я отказываюсь участвовать в вашей игре. Я не выберу ни один из ваших вариантов. Вы хотите данных? Хотите финальной точки? Не получите.
Он встал с табуретки. Ноги его дрожали, но голос звучал твердо.
– Вы забрали мое прошлое. Превратили мою жизнь в эксперимент. Хорошо. Вы обладаете силой. Технологиями. Вы можете сделать со мной все, что угодно. Вернуть меня силой. Стереть мою память и начать все сначала. Или превратить в одного из них, – он кивком указал на город. – Но это будет ваше решение. Ваше действие. Не мой выбор. Мой выбор – не выбирать из ваших уродливых альтернатив.
Он подошел к прозрачной стене и уперся лбом в холодное стекло, глядя на фантасмагорический пейзаж.
– Вы изучаете одиночество? Так изучайте. Вот он, ваш объект. Живой, страдающий, иррациональный. И он говорит вам «нет». Вашим правилам. Вашим сценариям. Вы хотели понять, что движет человеком? Вот. Желание сохранить свое «я», даже если это «я» состоит из одной лишь боли. Даже если единственный способ сохранить его – это отказаться от всего.
Аркадий молчал. Долго. Его лицо было непроницаемой маской, но пальцы, лежащие на подлокотнике кресла, слегка постукивали по нему. Впервые за весь разговор он выглядел не всезнающим куратором, а... человеком, столкнувшимся с чем-то, что не укладывается в его схемы.
– Это... неожиданно, – наконец произнес он. – Не просчитанная переменная. Действительно иррациональный поступок. Отказ от выбора в ситуации предельного давления... Да, это новые данные.
Егор обернулся к нему. На его губах играла горькая, уставшая улыбка.
– Поздравляю. Вы получили свой «качественный скачок». Что вы будете делать теперь? Применить силу? Доказать мне, что мое сопротивление бессмысленно?
Аркадий поднялся. Он выглядел... задумчивым.
– Применение силы... даст одни данные. Неприменение... другие. Оба варианта ценны. – Он сделал паузу. – Ты прав. Твой отказ – это твой выбор. И он... более человеческий, чем все, что мы могли смоделировать.
Он подошел к стене и нажал на невидимую панель. В стене бесшумно открылась дверь, но не лифта. Узкий, темный проход, уходящий куда-то вглубь.
– Этот коридор ведет к старой системе вентиляции. Она выходит на поверхность в пяти километрах от твоей избушки. Путь сложный. Ты можешь не дойти.
Егор смотрел на темный проем, потом на Аркадия.
– Это... что? Новый эксперимент? Проверить, выживу ли я?
– Это – ничего, – Аркадий пожал плечами. Поступок, странно живой на его фоне. – Это дыра в наших протоколах. Ошибка, которую я не обязан исправлять. Решение... без решения. Ты хотел иррационального? Вот оно.
Их взгляды встретились. Два одиночества. Одно – выстраданное, выжженное в пустоте. Другое – холодное, добровольное, в сердце улья.
– Я не скажу тебе спасибо, – тихо сказал Егор.
– Я и не жду, – так же тихо ответил Аркадий.
Егор сделал шаг к проему. Остановился. Не оборачиваясь, спросил:
– Мое имя... Мое настоящее имя. Ты так и не сказал.
– Оно хранится в архиве, – голос Аркадия донесся сзади. – Если хочешь, можешь остаться и узнать.
Егор покачал головой. Узнать свое имя ценой его потери? Нет уж.
– Тогда прощай, – сказал Аркадий. – Или... здравствуй.
Егор не ответил. Он шагнул в темноту. Проход был узким, пах пылью. Он сделал несколько шагов, и свет из зала стал слабеть.
Перед ним была тьма. Неизвестность. Возможно, смерть. Но это была его тьма. Его неизвестность. Его возможная смерть. Не их.
Он не знал, что ждет его впереди. Вернется ли он в свою избушку, чтобы вечно чувствовать на себе взгляд из-под земли? Замерзнет ли по дороге? Или найдет что-то третье, о чем не знали ни он, ни его наблюдатели?
Он не оглянулся. Дверь за ним бесшумно закрылась, отсекая последний след искусственного света. Он был снова один. Но на этот раз его одиночество было его собственным решением. Его бунтом. Его свободой.
И в этой ледяной, абсолютной темноте, делая первый шаг в неизвестность, он впервые за долгие годы почувствовал себя по-настоящему живым.