Бег в котурнах 30 Старость

Слушать «Hurt “(Видеоклип)
Johnny  Cash
“ Кем я стал , мой друг,
Ведь все кого я знал,
Свой замыкая круг,
Уходят навсегда»

«Crepuscular  Solidao “
Cesaria Evora.
“ Есть люди ,
Слишком много людей,
Которые страдают в одиночестве.
Есть люди ,
Которые близки к смерти .»

Дар напрасный , дар случайный ,
Жизнь. зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты  на казнь осуждена?
Пушкин А. С.


Я как старая пальма на вокзале - никому
Не нужна , а выбросить жалко.
F. R .

Любовь - это когда хочешь с кем -то 
cостариться .


Самое большое удивление- внезапно наступившая старость и
и неизбывное чувство виновности : всю жизнь что- то отдавал , а
всё равно должен.
Это не конец, а замедление света, когда время впервые становится видимым: оно лежит на подоконнике, как пыль, и вспыхивает при каждом движении шторы.
Старик, сидящий у окна, не просто вспоминает — он ловит отблески себя, тех, прежних, множества мальчиков, юношей, мужчин, живших под его кожей. Он знает: воспоминание — не прошлое, а новая форма настоящего. И когда он думает о своей первой любви, о запахе весенней пыли на асфальте, о воротничке школьной рубашки, — всё это не “было”, а есть, только теперь звучит другим тембром, тоньше, чище, почти неслышно.
В старости нет горечи. Есть — острая, прозрачная нежность к мельчайшим частицам бытия: к трещине на столе, к шороху карандаша, к звуку собственной походки. Старость — это когда человек перестаёт быть собой и становится слухом, чистым восприятием, неподкупной памятью мира.
Она, старость, как бабочка в конце энтомологической коллекции — не последняя, а просто та, у которой прозрачнее всего крылья.


Он просыпается не от сна — от света.;Занавеска, тонкая, как дыхание, трепещет; на стене колышется отражение ветвей, будто кто-то невидимый листает его память.
Он долго лежит, не двигаясь, потому что утро звучит. Оно звучит сухим постукиванием в батарее, свистом чайника, где кипит первая мысль дня. На стуле — старый пиджак, тёмно-синий, почти чёрный, но с крошечной искрой — пуговица, блестящая, как глаз мальчишки, каким он когда-то был.
Он садится, осторожно, как садятся перед чудом, и смотрит на свои руки: в них осталось всё — ладонь, державшая перо, рука, гладившая чьи-то волосы, пальцы, тянувшиеся  к звёздам, к лицам.;Он улыбается — не себе, не миру, а той тонкой нити, что соединяет всё это: ребёнка, мужчину, старика, свет.
И в этот миг, когда солнце касается стола, он чувствует странное счастье: всё живое в нём продолжает шевелиться — как ветвь сирени за стеклом.


Вечером он зажигает лампу. Свет мягкий, жёлтый, словно в нём растворили каплю мёда. Комната дышит — старым деревом, пылью, страницами, что хранят отпечатки пальцев ушедших лет.
Он ставит чашку на край стола — движение точное, медленное, как жест влюблённого. Всё, что он делает теперь, происходит с осторожной любовью: он завязывает шнурки так, будто перевязывает воспоминания; он раскрывает книгу — как дверь в прошлое, откуда всё ещё пахнет сиренью.
Иногда ему кажется, что вечер — это она. Та, что приходила давным-давно, в июне, в платье из шепота. Он не знает, было ли это, или просто осталась музыка в воздухе, но когда лампа качается от сквозняка, он чувствует — кто-то прошёл, тихо, в соседней комнате.
Он улыбается, потому что знает: старость — не одиночество, а долгий разговор с тенью любви. И эта тень, тёплая и лёгкая, садится к нему на плечо — как мотылёк, привлечённый последним светом.

Ночью комната становится почти прозрачной.;Все вещи — как выцветшие слова, забывшие, кому они принадлежали.;Он лежит, глядя в потолок, где движется отражение света с улицы — тихий, жидкий прямоугольник, похожий на дыхание моря.
Тишина в старости — особенная. В ней слышно, как часы не просто тикают, а разговаривают. Каждое «тик» — вопрос, каждое «так» — ответ.;Он улыбается: время наконец-то стало собеседником, а не палачом.
Сон подступает медленно, как гость, которого не ждут, но рады видеть.;Он закрывает глаза — и в темноте под веками вспыхивает короткая вспышка:;ребёнок бежит по песку, мать машет рукой, солнце режет горизонт.;Потом всё растворяется, кроме шороха — как будто кто-то перебирает струны его памяти, проверяя настройку души.
Перед тем как уснуть, он шепчет едва слышно:;«Спасибо».;И это «спасибо» — не к Богу, не к судьбе, а просто к жизни, что осталась рядом до последнего вздоха света.