Странник, ищущий зеркало

Брат Теофил покинул монастырь святого Эльма на рассвете, не сказав никому. В котомке — хлеб, четыре яблока, манускрипт, который он переписывал три года. И жажда, которую не утолить водой.
Он шёл, вдохновлённый рассказом путника, который проходил через их обитель прошлой осенью. Тот говорил о зеркале, скрытом где-то в глубинах Богемских лесов, зеркале, которое отражает не лицо смотрящего, а его душу. Истинную, без покровов стыда и самообмана. Аббат усмехнулся тогда — мол, басня для простаков. Но брат Теофил не спал три ночи, чувствуя, как эта басня прорастает в нём, словно семя в трещине камня.
Что такое чудо, если не провокация? Если не соблазн, брошенный самой реальностью тем, кто слишком долго смотрел в одну точку?
Первый месяц он шёл, не встречая никого. Леса были глухи, как колодцы, заброшенные от сотворения мира. Теофил молился, но молитвы становились всё короче, а мысли — всё длиннее. Он думал о том, как в монастыре все годы переписывал жития святых, слова о чудесах, о преображениях, но сам оставался тем же, кем был в восемнадцать, когда пришёл туда от мира.
Нетронутым. Незажжённым.
Иногда ему казалось, что чудо — это не событие, которое случается с тобой, а событие, которое ты вызываешь своим отчаянным движением в его сторону. Что весь мир наполнен дремлющими чудесами, и они ждут лишь того, кто осмелится их разбудить.

Во второй месяц он встретил старика-угольщика, жившего в земляном шалаше.
— Зеркало? — переспросил тот, раздувая огонь. — Слыхал. Говорят, некий монах искал его лет тридцать назад. Вернулся совсем седой, глаза как у слепца. Сказал, что нашёл.
— И что же он увидел?
— Не сказал. Только твердил: «Теперь я знаю, отчего Иуда повесился». И ушёл, не поев даже.
Старик глянул на Теофила с любопытством, в глазах его мелькнуло что-то похоже на жалость.
— Ты молод. Зачем тебе это знание?
Теофил не ответил. Он и сам не знал. Или знал, но не мог произнести вслух: потому что не знать — больше невозможно. Потому что все его молитвы, все его часы бдений — были ложью, если в них не было хотя бы крупицы правды, прорвавшейся сквозь благочестивую корку.

На третий месяц тропа привела его к обрыву. Внизу, меж деревьев, струился дым из трубы маленькой хижины. Он спустился, постучал. Отворила старуха — лицо как кора, глаза цвета мутного янтаря.
— Ты тот, кто ищет зеркало, — произнесла она, не спрашивая. — Входи.
Внутри пахло травами и дымом. На стене висело множество связок сушёных корней, стеклянные сосуды с настойками. И зеркало. Большое, тёмное, в раме из чёрного дерева.
— Вот оно, — сказала старуха просто.
Теофил замер. Столько дней, столько дорог — и вот, так просто?
— Смотри, если хочешь. Но потом не говори, что не предупреждала.
Он подошёл. Его сердце билось так, будто пыталось вырваться из груди и убежать, пока не поздно. Он глянул в зеркало.
И увидел... себя. Обыкновенного. Грязное лицо, исхудавшее за месяцы пути. Глаза усталые, испуганные. Ничего необычного.
— Я не вижу, — выдохнул он. — Ничего не вижу!
Старуха усмехнулась.
— Разве? А по-моему, ты видишь самое главное. Ты видишь того, кто ищет чудо, вместо того, чтобы стать им.
Теофил отшатнулся. Что-то оборвалось в нём. Он выбежал из хижины, споткнулся, упал на колени.
И там, среди опавшей листвы, он понял.
Чудо — не предмет. Не объект, который можно найти, потрогать, присвоить. Не явление, на которое можно поглазеть. Чудо — это трансформация видения. Это способность увидеть священное в обыкновенном, вечное — в мгновенном. Он искал зеркало, которое покажет ему истину, но истина была проста и ужасна: он сам должен был стать зеркалом. Гладким, чистым, способным отражать мир без искажений.
Все его годы в монастыре — он переписывал слова святых, но никогда не позволял им изменить себя. Он читал о преображении, но боялся самого преображения. Он искал чуда вовне, потому что внутри была пустота, которую он не осмеливался заполнить.

Когда он вернулся в хижину, старухи не было. Хижина была пуста, дым рассеялся, зеркало исчезло. 
Теофил засмеялся. Впервые за много лет — засмеялся по-настоящему, до слёз. Он гнался за миражом, а мираж — оказался дверью.
Он не вернулся в монастырь. Он остался в лесу — не отшельником, не святым. Просто человеком, который научился смотреть. Он помогал путникам, собирал травы, строил мостики через ручьи. Иногда к нему приходили — те, кто искал чего-то. Он не говорил им про зеркало. Он просто смотрел на них — долго, внимательно — так, что они видели себя в его глазах. И это было потерей их иллюзий.