4. Ветер в глазах - Преображение

«Почему мне так сложно вздохнуть?» — я попытался наклонить голову, коснуться подбородком начала шеи, но вместо этого уткнулся прямо в плечо братишки.
«Аааа, ну да…» — только теперь до меня дошло, что я всё это время сжимаю его так, будто нас пытаются оторвать друг от друга.
«И сколько я так сижу?»
И тут же: «Чёрт, надо бежать отсюда».
Две мысли — холодные, острые — рвали мою реальность на тонкие лоскуты, будто кто-то пытается разорвать занавес между «до» и «после».
И я не понимал, какой голос громче:
тот, который хочет ещё секунду посидеть так, потому что безопаснее уже не будет,
или тот, который орёт, что закрытая дверь — это не защита, а ловушка.

— Братик, ты как? — выдавил я, даже не пытаясь вытереть слёзы. Они уже просто… были. Фоновые, как шум печи.
— Готов уходить? — голос сорвался, будто где-то внутри порвалась тонкая ниточка.
Он поднял на меня глаза — и я сразу узнал этот взгляд.
Пустота. Отрешённость. Такой, будто человек вышел из комнаты, а тело осталось сидеть.
Словно его сознание где-то далеко-далеко пытается переварить всё, что на него рухнуло.
«Всё, что он пережил» — фраза пришла сама.
«Стоп… а что он пережил?»
И картинка ударила, словно кулак:
морщинистое лицо, уже холодеющее,
улыбка, в которой осталась только форма, без жизни,
и глаза… стеклянные.
«Не знаю», — подумал я, будто пытаясь этой фразой закрыть собой колодец, который уже и так провалился.
Я всхлипнул. Один раз — но он был такой хриплый, будто я дыхание сорвал.
Перевёл взгляд на булочки — на эти румяные, тёплые, абсолютно живые кусочки мира в свете печной лампы —
и меня буквально ударило воздухом в грудь.
«Какого чёрта?» — внутри всё сжалось.
Я уже… вроде… отпустил Дениса?
А сейчас опять держу его так, будто боюсь, что он исчезнет, если я разожму пальцы.

Звенящая тишина легла на нас так тяжело, что мне казалось — к ней можно дотронуться пальцами.
Каждый звук стал отдельным миром:
ветер, который прорывался через разбитое стекло,
скрип стеллажа,
тихое потрескивание печи.
И всё это складывалось в странную симфонию, похожую на моё собственное осознание:
то, что я сейчас чувствую — это боль.
Но не та боль, когда отец ломал меня — когда каждое слово было ударом, а каждый удар был объяснением, что я «никому не нужен».
Нет. Это другая боль.
Она ноющая, живущая где-то глубже костей —
как будто в самой сути меня сидит какая-то вибрация,
какая-то дрожь,
и она сейчас не даёт мне отпустить Дениса.
Я замер, чувствуя, как под моей щекой тихо, едва заметно дышит мой брат.
Я слышал его пульс — или, может, свой.
Было непонятно, кому из нас обоим страшнее.
И в этой трещащей тишине меня как будто раскрыло изнутри:
Да, мне больно.
Но сейчас — впервые — это не боль одиночества.
Это боль парнишки, который боится потерять кого-то.
По-настоящему боится.
Я не сразу осознал, как крепко вцепился в его плечо — будто в последнюю дверную ручку на краю вселенной.
И только тогда понял:
я держу его, потому что если отпущу — не выдержу сам.

«Хорошо, тогда борись!» — мысль ударила резко, как запах миндаля:
сначала приятно от самой смелости,
а потом горько — от того, что я не знаю, смогу ли.
«Ладно. А если не смогу? Что самое худшее?»
Мысли уже стояли над чувствами, холодные и прямые, как учителя в плохом настроении.
«Ну, очевидно, я тоже упаду… как пекарь.»
«Страшно?»
«Ещё бы.»
Я осторожно разжал руки, будто отдирал себя от стены, и чуть отодвинулся от Дениса.
Почувствовал, как будто под кожей что-то хрустнуло — не кость, нет, — а привычка.
Та, которая всегда заставляла прятаться.
Я поднялся. Ноги дрожали так, как будто я стоял на краю ветхого моста.
Свет из маленького кухонного окна падал прямо мне на лицо — резкий, дневной, словно специально подчеркивающий каждую царапину на мне и внутри.
Я посмотрел туда, за оконное стекло:
дерево, покачивающееся от холодного ветра, и листья — зелёные, желтые — слетали и кружились, устраивая свой финальный танец.
«Последний танец…»
Но ведь они не падают, не исчезают.
Они просто оторвались.
Перешли туда, где им положено быть.
«Как мы с братишкой…» — мысль мягко легла на всё то растрёпанное, разбитое, что внутри меня ещё шевелилось.

Внутри будто включился какой то новый механизм.
Не зверь, не герой, не ярость — нет.
А именно сила, спокойная, взрослая, уверенная, как родитель, который берёт тебя за плечи и говорит:
«Дыши. Сейчас — я.»
Страх больше не бился в груди. Он сидел там, тихий, маленький, но подчинённый.
А сверху — эта странная взрослая часть меня, которой я не знал имя.
Я посмотрел на Дениса.
Он сидел на полу, прижав колени к груди, покачиваясь вперёд назад, как маятник.
Маленький, потерянный, сжавшийся.
И я вдруг понял:
точно так же когда то дрожал я.
Та же поза.
Та же дрожь.
Та же попытка успокоить себя движением, когда весь мир рушится, и ты не понимаешь, где вверх, а где вниз.
И в теле прошла дрожь — не от страха, нет,
а от того ледяного воспоминания:
как меня привезли в детдом,
как я вжался в угол,
как колени были твёрдыми и острыми под подбородком,
как я молил любой угол темноты защитить меня.
Я едва сглотнул.
«Да… а ведь именно тогда мы и познакомились.»
Мысль входила в меня горячо, глубоко, как нож, разрезающий не кожу — а защитную оболочку внутри.
И слёзы сами — как будто им кто-то разрешил — полились.
Горячие. Сильные.
Но не слабые.
Не про «жалко».
Не про «страшно».
А про то, как он мне дорог.
Про то, что я сейчас не просто хочу его защитить.
Я не могу позволить с ним случиться тому, что случалось со мной.
В груди стало тесно, но не больно.
Сжалось — и дало опору.
Как будто что-то встало на своё место, щёлкнуло,
и я впервые понял:

Я — опора.
Я — тот, кто должен подняться.
Я выдохнул — глубоко, почти рычащий выдох.
И прошептал ему, хриплым, но уже твёрдым голосом:
— Братик… я здесь — я смотрел на него, да и на себя со стороны. — Сиди тут, я сейчас буду
Денис поднял на меня глаза — огромные, круглые, детские, будто сейчас он младше меня на целую вечность.
И я понял: если я дам слабину — он развалится.
А я — нет.
Не сегодня.
«Меня сейчас убьют?»
Мысль выскочила, как крыса из темноты.
Я поймал её за хвост и сломал, просто выкинул.
Слишком громкая, слишком тупая — злость.
«Куда смотреть?»
«Мне нужен план.»
Глаза прыгали по кухне: окно, дверь, прилавок, угол, тени.
Как воробьи по веткам.
Но что удивило — паники не было.

План:
— Если вылезу в окно — открытая зона. Убьют.
— Если пойду к прилавку — там можно спрятаться, посмотреть, что впереди.
«Спрятаться.»
Слово вспыхнуло в голове, как лампа.
Не трусость.
А манёвр.
«Да. Спрятаться.
Так я смогу ещё помочь братику!»
Я сглотнул.
Почувствовал, как сердце стучит — не в горле, а в груди, глубоко, мощно.
Как будто оно тоже выбрало сторону, таким ясным но гулким эхо.
Повернулся к Денису:
— Слышишь? Сиди здесь. Не выходи. Если что — ползи обратно под печку. Понял?
Он кивнул.
Но взгляд у него был такой, будто я ухожу в ад, а он остаётся в предбаннике.
Я сделал шаг к двери кухни.
Один.
И в этот один шаг вложилось всё, что я стал за последние минуты.
Вторая нога оторвалась от пола.
Тишина за дверью была густой, вязкой, еще и пахло озоном, как ночью перед грозой.
А за ней — прилавок.
И истина, которую надо увидеть.
Я протянул руку к двери.
Пальцы дрожали.
Но я всё равно толкнул её — медленно, аккуратно.