Молдова 2

4. По Кишинёву с Зиновием и Инной

Утро началось с кота. Нам не привыкать. У нас дома двое на ПМЖ и один приходящий. Тутошний был чёрным и ждал нас на лестнице.
– Зиновий, – представился он, и мы спустились на завтрак.
Муж открыл дверь ресторана, кот галантно пропустил меня вперёд и терпеливо тёрся об  наши ноги, пока официант выражал нам связанные с этим обстоятельством соболезнования. Ну, откуда ему было знать, что кот нам не конкурент, а вовсе даже наоборот.

Завтракали втроём. Кот колбасой,  мы – всем остальным. От фруктов и зелёного чая Зиновий отказался, улёгся рядом на лавочку и говорит:
– Зря вы эти бананы едите...
Я аж поперхнулась.
– Ты что, кот, с дуба рухнул?
– Ну, почему сразу «рухнул»? Сам слез. Дожди пошли. Да и цепь всю туристы залапали, пока пробу искали. Пришлось в химчистку отдать.
Поняли мы с кем дело имеем. Думали-то, что он Матроскин, а тут...

– А что с бананами? Уколотые что ли ?
– Может и нет, – пожал плечами Зиновий. – Бананы надо есть там, где они растут. А в Молдове сейчас сезон винограда. Вот на него и налегайте. Особенно на темный, там этого ресвератрола немерено.
– Ага, – говорим, –  вчера купили. Вкусный.
– Вы ведь после завтрака на экскурсию пойдёте? – перепрыгнул кот на другую тему. –  А кто поведёт?
– Не знаем. Кого дадут.
– Хорошо, если Инну: она у меня курс сказок слушала. А если кого другого, ох и напоёт же он...

Кот почесал за ухом.
– Ладно, расскажу вам на всякий случай о том, почему это место Кишинёвом зовётся.
Зиновий устроился поудобнее у моего бедра и затарахтел:
– Давно это было: когда феи ещё непуганными по лужайкам бегали, а драконы дружили с девушками. Жил тогда боярин Акбаш. Благородный, милосердный, мудрый и отважный. Народ его любил, земля его цвела в мире и благоденствии, но лежала печаль на сердце у боярина: дочь Албишоара была тяжело больна. Врачи ходили к ней табунами. Осматривали её, щупали живот, слушали лёгкие, даже в какую-то трубу засовывали – забыл, как называется...
– МРТ, – напомнила я.
– Во-во, она, – кивнул Зиновий. – Но так ничего про болезнь барышни и не поняли. Только, как и нынче, рецептики чиркали и деньги с папаши брали. Девушка эти снадобья принимала и ещё больше худела и бледнела.
Зиновий замолчал.

– Померла что ли? – заволновалась я.
– Не ерзай на сиденье, ты мне сосредоточиться мешаешь, – прошипел кот. – Поехал однажды боярин на охоту. Думал, раз «яйцо диетическое» доченька не кушает, может хоть дичинки поест. Не помню, загнали они кого или нет, да только у реки привал сделали. Тут один слуга и шепнул Акбашу на ушко, что недалече, в дупле, отшельник Киприан живёт: «У него через GSM прямая связь с Всевышним. Дельные советы даёт. Возьми корзиночку, сходи к нему, да будь с ним ласков». Пошёл боярин. Долго беседовали они, а на прощанье Акбаш Киприану кошель с золотом подаёт и говорит: «Коли дочка выздоровеет, построй себе монастырь здесь». «Я к удобствам не привык, мне и в дупле хорошо», – отказывается отшельник. «Ну, тебе, может, и хорошо, а коту  – не очень. Да и зима скоро».

Зиновий вдруг спохватился:
– Забыл сказать, что Киприан как раз в моём дубе дупло снимал... Воротился боярин домой, положил дочку на носилки и понёс её вместе со слугами  в долину источников. Долго шли, родники считали, на сороковом остановились. Переложили умирающую в источник. И вдруг тихая доселе вода забурлила, заклокотала, столбы пара пошли над ней и вынырнул из родника Серебряный угорь. Обвился вокруг больной и утащил её на дно. Отец, конечно, перепугался, но виду не подал, а только, как учил отшельник, стал ещё истовее молить Бога о спасении дочери. И через минуту вода снова вспенилась и вышла из неё здоровая, розовощёкая Албишоара. Дальше уже неинтересно: замуж вышла, дети пошли...
Кот задремал.

– А Кишинёв тут причём, – толкнула я его бедром.
– Ой, простите, – открыл Зиновий один глаз. – Угорь – «кишкар» на молдавском. От этого «кишкара» и название города.
– А монастырь? – не унималась я. – Его построили?
– А как же! И теперь ещё стоит. Ну, вы идите, а то опоздаете.
 И уснул. А мы пошли.


Экскурсовода звали Инной. Изящная, обаятельная, интеллигентная, с тонким чувством юмора. Она водила нас по городу, она знакомила нас с его улицами и домами. Интересно было всё, но самыми ценными мне показались рассказы о выдающихся людях.
 
Вот, например, подошли мы к памятнику королевы Румынии Марии Эдинбургской. Вы знали такую? Я – нет. Хотя в замке Бран мы побывали, но там нас только Дракулой пугали, хотя, в отличие от никогда не переступавшего его порог Влада Цепеша, Мария Румынская начиная с 1920-го года проводила там очень много времени. Но сначала давайте разберёмся, почему Мария – Эдинбургская? Потому что была дочерью Альфреда герцога Эдибургского и британской принцессой. Но это ещё не всё: мама Марии – великая княжна Мария Александровна. То есть бабушка со стороны папы – королева Виктория, а дедушка со стороны мамы – император Александр II.
 
Детство и юность Мария провела в Англии, на Мальте, где папа командовал средиземноморской военно-морской эскадрой, и в немецком Кобурге. Образование получила типичное для аристократов того времени: точные и естественные науки, языки, литература, музыка, живопись, рукоделие. Да, оно самое. На портрете, где Марии семь лет, у милой девочки с золотистыми волосами в руках вязание. И уверяю вас, она не просто позирует – пятью спицами надо уметь управляться.
 
Когда пришла пора «юности мятежной», к ней посватался кузен Георг, но Мария Александровна согласия на свадьбу не дала, потому что Русская православная церковь не разрешает браки между двоюродными братьями и сёстрами. В результате Мария стала женой наследника  румынского престола принца Фердининда. Родила трёх сыновей и столько же дочерей; после смерти короля Кароля I из кронпринцессы превратилась в королеву и успешно помогала Фердинанду I править Румынией. Имела явные дипломатические способности, и где король и премьер-министр не добивались ничего, она получала всё.
 
Теперь нужно объяснить, почему её так чтят в Кишинёве, что даже памятник поставили. Потому что благодаря её стараниям по итогам Первой мировой войны площадь Румынии  хорошо приросла и стала включать в себя Бессарабию, ранее принадлежавшую Российской империи.
 
Про Марию Эдинбургскую написано много интересного и домыслов, можете почитать на досуге, а нам пора двигаться дальше. Ну, вот хотя бы к лавочке, на которой сидит незнакомка. В том смысле, что, к моему стыду, она мне не знакома. А могла бы. Потому что «Утреннюю звезду» Михая Эминеску я читала, а вот стихи его возлюбленной Вероники Микле – никогда. А ведь это она сидит и смотрит на главного героя «Утренней звезды» Лучафэрула. Скульптор увидел его вот таким: бестелесным, с ликом Эминеску и ёжиком лучей, пронзающих ангельские крылья. По иронии судьбы, герой хотел победить бессмертие, а в результате автор своим «Лучафэрулом» победил смерть. И теперь о творчестве Эминеску знают не только в Молдове и Румынии, но и во всём мире.

Так что же с Вероникой Микле? О, это была «любовь, что движет солнце и светила». Причём её четырнадцатилетней девочкой выдали замуж за ректора Ясского университета. Ему было 44. А в 19 Вероника увидела фотографию молодого поэта Михая Эминеску и пропала. Познакомились через три года в Вене. Начался роман, который продолжался до конца их жизни.
 
В 29 Вероника овдовела, Михай хотел на ней жениться, но нашёлся «доброжелатель», который оболгал возлюбленную: сказав, что она изменяла Михаю с известным драматургом Караджале. И Эминеску сломался: депрессия, психиатрическая клиника. Нынче даже школьники при анализе «Лучафэрула» чётко проводят параллели: Лучафэрул – Эминеску, Каталина – Вероника, паж Каталин – Караджале, демиург – «доброжелатель».

Ну почему Вероника не бросилась защищать свою любовь? Почему не закатила «демиургу» скандал, не выцарапала ему глаза, не заставила его опровергнуть клевету? И тогда они с Эминеску были бы счастливы. Но кто знает, появился бы на свет «Лучафэрул»?..

Вероника навещала своего любимого в жёлтом доме. Михай умер в 1889-ом. Она пережила его на два с половиной месяца. Им было по 39 лет.

В Кишинёве много мест, связанных с Михаем Эминеску: театр его имени, памятник на главной улице, бюст в парке. Теперь есть улица Вероники Микле и вот эта грустная дама на скамеечке. Везде останавливаемся. Инна рассказывает. Потом идём по клавишам улицы Евгения Доги. "Она была верна ему до самой смерти", – сказал как-то композитор,  написавший не только любимый всеми вальс из фильма «Мой ласковый и нежный зверь», но и оперу «Диалоги любви» о Михае и Веронике, и музыку к балету «Лучаферул».