Костик Предыстория героя часть 1

Предыстория Кости
- Ax, ты ж, постреленок. Глашка! Глашка! - надрывалась
Зинаида у калитки Бахрушинского дома, отжимая испачканную жидкой илистой жижей юбку. Девятилетний Костик, не чувствуя никаких угрызений совести за свою не в меру жестокую шалость, перемахнул через заборчик и через три соседних участка ускакал обратно, к пруду.
- Вот я тебя, огалтелый! - грозила ему вслед Зинаида и
продолжала истошно взывать: Глашка!
У пруда Костик со своими товарищами погодками Сашкой и
Колькой набрали в ведро еще одну порцию ила и наловили лягушек.
Новое развлечение, которое придумал изобретательный Колька.
Жижу из ведра полагалось выплеснуть на подол деревенской бабе, когда та пойдет за водой к колодцу. Лягушек временно поселили в отдельной коробченке, сбитой на скорую руку из досок и ломаных реек, чтобы не задохнулись в жиже раньше времени. Все-таки с живыми лягушками, которые прыгат и квачут, куда как веселее.
Бабы на новое озорство злились ужасно. Работы не початый край, страда, самое время косить, жать и убирать хлеб, и стар, и мал при деле, а эти ишь что удумали. Мало того что бездельничают, так еще и хулиганят! Одна бабенка, самая молодая и расторопная, догнала Сашку и так его приложила пухлым закаленным трудом кулачишком по хребту, что у весельчака пред глазами круги цветастые поплыли. После этого случая было решено молодых баб не трогать.
- Глааашка, .....! - добавила Зинаида крепкое словцо для
убедительности.
На крыльце деревянного домика с покатой давно не чиненой
крышей показалась щуплая фигурка Глафиры.
- Костька, пакость такая, опять башляется с обормотами сорокинскими, спасу от них нет! Выпори этого оглоеда, а не то я сама возьмусь, и не посмотрю, что он сирота.
- Что ты, Зинаида, что стряслось? - испуганно спросила
Глафира Петровна.
Зинаида показала на испорченный подол и своими выразительными словами, такими, какими на деревне обычно пользуются мужики по пьянке, обрисовала ситуацию. Глафира Петровна поохала и клятвенно пообещала Костю наказать.
- Выдеру, Зинаида, как сидорову козу выдеру.
Зинаида, успокоенная обещанием расправы на обидчиком, удалилась быстрой, вразвалочку, походкой, а Глафира только вздохнула. Вот ведь наказал Господь на старости лет внучком. И куда его, малохольного, все несет? То с Сорокинскими свяжется, то с нашинскими, Горкинскими. И ладно бы дело делали, уму-разуму набирались, так нет же, балуют. Надо бы драть его, Костика, воспитывать, пока совсем не сошел с колеи, да жалко. И силы уже не те: что ему бабкины тумаки? Он вс вои девять годков детинушка рослый, захочет и сам кого хошь зашибет. Жалко мальчонку. Остался сызмала сироткой. Батька тому два года напился да в бане угорел, а Анисья, племянница, давно уж преставилась, Костя только ходить начал. Родным никому не нужен, у всех полна хата своих пострелят, а бабка Глафира одна жила, как муж в город на заработки подался, так и жила одна, взяла Костю в свой дом.
Полюбила Глафира мальчонку всем своим одиноким старушечьим сердцем. Не доставлял он ей хлопот, помогал по хозяйству, в колхозе пригождался. Дружно да ладно жили. А тут вдруг не пойми какая вожжа его укусила, совсем распоясался. Нет отцовой руки воспитать вовремя, вот он и разгулялся, как душа смуты попросила, так и понеслось.
Глафира тяжело поднялась на крыльцо и встала, припав лбом к
деревянной подпоре.
- Как все сдюжить, Господи? - прошелестела она в
надвигавшиеся сумерки, и шагнула в избу.
Костя возвращался домой уже в десятом часу. Крадучись, пробрался через надел к дому, стараясь не наступать на грядки с картошкой. В избе свет нигде не горел. В сенцах нащупал корзину с яблоками, взял два яблока, сразу впился зубами в упругий сочный бок. Дожевал второе яблоко, еще с минуту посидел на скамье, вытер рот рукавом и тихо открыл дверь.
- Костя, - тихо позвала баба Глаша.
Костя не отвечал.
- Поди сюда, косатик.
Костя, ожидавший расправы за давешние грехи, нехотя подошел к печке, где лежала, накрывшись теплым пуховым платком, баба Глаша.
- Сядь, - едва слышно попросила она внука. Говорила она
тяжело, натужно, как будто каждое слово давалось ей с трудом.
Костя залез на полати, и вместо того, чтобы сесть, свесив ноги, лег и уткнулся в пахнущее овечьей шерстью и луком плечо старухи.
- Бабаня, прости меня, - всхлипнул Костя, зарываясь лицом в
пуховый платок.
- Ну, будет, будет, - ласково успокаивала его баба Глаша, гладя рукой по вихрастой макушке. - И что на тебя нашло, бесенок? Чего удумал шалить да безобразничать?
- Не знаю, бабаня. Но это так весело: когда мы лягушек кидаем,
бабы визжат.
- Глупый ты, несмышленый еще.
Она помолчала.
- Послушай меня внимательно, сынок. Я уже совсем
старенькая, плоха стала.
Баба Глаша перевела дух и почувствовала, как детская ручонка
сильнее вцепилась в ее плечо.
- Я боюсь, что мне вскорости помереть придется. Боюсь, потому
что тебя, сиротку, не на кого мне оставить.
Снова баба Глаша помолчала, отдышалась.
- Я Григория, мужа моего, уже лет пять как из виду потеряла.
Жив ли он, что с ним, не знаю, в каком городе сейчас живет, не ведаю. Письма мои возвращаются, сам он ни одной весточки мне за все эти годы не послал. В Москве есть у меня брат родной. Он тебя к себе в город возьмет, в Москву.
Длинная речь утомила бабу Гашу, снова нужно было отдохнуть.
Костя лежал неподвижно рядом с бабушкой и изо всех сил старался сдержать рвущиеся из души слезы.
- Буде он тебя к себе заберет, ты веди себя по-человечески.
Ежели баловать да озорничать будешь, он тебя, беспризорника, сдаст в детский приют. Дай мне слово, перед Богом, перед памятью матери твой покойницы, что исполнишь. Евсей о тебе заботится будет он ребенка не бросит. Будешь сыт, обут, одет. Подрастешь - и с работой подмогнет. Ну, обещай!
Слезы, которые Костя не в силах был больше сдерживать,
прорвались наружу судорожными рыданиями.
- Ба-ба-ня, ба-ба-ня, - всхлипывал он. - Не умирай, я буду слушаться, я больше никогда к пруду не пойду, с Сорокинскими разговаривать даже не стану. Ты только не умирай, бабаня.
- Косатик, не плачь. У всех свой час есть. Что же поделать? Не
нам решать.