я поэт, зовусь я цветик. сказка

             я поэт, зовусь я цветик
       от меня вам балалайка
(сказка начальная, которая не могла быть страшной)

     Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
      Уронишь ты меня иль проворонишь,
       Ты выронишь меня или вернешь,
      Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож…

             Никогда не забывайте, что Сын Божий до тридцати лет своей земной жизни был плотником, имел мозоли на руках и не стыдился протянуть руку и получить плату за плуги и ярма, которые, сказано во времена святого Иустина Философа, мученика, Он делал.
           Высокий интеллектуал апостол Павел не стыдился после дневной проповеди ночью изготовлять мешки, шатры и половики из козьей шерсти, как в то время было принято на Востоке.
       Работали и святой Василий Великий, и святой Иоанн Богослов, и все другие святые. Потому-то и мы не должны стыдиться и бояться любой работы, стыдиться и бояться нужно только греха.
         Тогда действительно верой своей и жизнью в вере мы осуществим смысл и цель нашего существования в этом мире, то есть получим блаженство в нашем настоящем небесном Отечестве, в Царствии Небесном.(Патриарх Сербский Павел)

    Ах, на этот раз речь даже о ручном труде! (прочитав эпиграф)
    Ах, на этот раз в сказке речи не будет о высоких (или тонких) материях, в которые самим Провидением предназначено проникать своими прозрениями милым мальчикам со светлыми улыбками... Но - пусть (не) просят у меня об этом счастье, отравляющем миры.
    Да, именно так: (не) просят! Я (здесь и сейчас) - начинатель игры.
    Только игра будет - несколько больнее и мозолистей (ещё и в вопросах совести), нежели заключено в нашей игривой привычке; а так же - более сказочней (и склочней): на этот раз в героях сказки не окажется никаких милых мальчиков (хотя - может быть, будут, в качестве взыскательных слушателей, зрителей и читателей буквиц, начертанных между тем и этим берегом на белой бумаге Леты).
    На этот раз в героях сказки будут два великих поэта!
    Они и примутся сказочно склочничать... А вместе с ними начнут горбиться пространство, смыкаться времена исторических эпох и портится или исправляться нравы людей и целых народов.

    День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток
    Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах.
    Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон - слитен, чуток...
    А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах...

    День стоял о пяти головах и, чумея от пляса,
    Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса:
    Расширеньем аорты могущества в белых ногах, - нет, в ножах
    Глаз превращался в хвойное мясо.

    На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко,
    Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.
    Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка - ау!
    Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?

    Чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов,
    Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов -
    Молодые любители белозубых стишков,
    На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!

    Поезд шел на Урал. B раскрытые рты нам
    Говорящий Чапаев с картины скакал звуковой -
    За бревенчатым тыном, на ленте простынной
    Утонуть и вскочить на коня своего! (О. М)

    Итак!
    Это - добрый знак: наша сказка о том, как наш сказочный поэт О. М. написал эпиграмм(у) на нашего былинного поэта И. Д.; итак, милый мальчик! Знак (судьбы) в том, что перед тобой - не поэты букваря (хотя, говорят, одного из них до сих пор учат наизусть школьники в Грузии); милый мальчик!
    Перед тобой люди Слова и Дела.
    Тебе понравится этот просторный мир.
    И если ты, услышав всё это, не стал весел - ты так и не усвоил нечто такое, чего до сих пор полностью и ясно не усвоили мы! Например: что веселье и радость - это разные (и вполне персонифицированные) вещи, оказавшиеся личностями.
    Когда-то древние греки говорили о своих богах и героях: они люты и радостны.
    Так вот, если ты - остался радостен, но никогда не был лют (хотя бы - в работе, и даже  по отношению к подлости), тебе будет весьма полезно узнать, что твои хорошо и плохо не всегда совпадают с велениями Миропорядка.

    Более того - перед тобой загадка «обретения формы»: Веселье и Радость - даже не вещи, а тоже вполне материальные и духовные герои моей сказки! Это - именно что фурии Мировой революции, и зовут их поимённо именно так: Веселье и Радость, именно что с заглавных букв.
    К сожалению, без Лютости никак не выйдет обойтись.
    Ведь и Веселье, и Радость могут быть лютыми... И всё же я не могу так: в сказке мы или не в сказке?
    Поэтому появляется у меня ещё одна героиня: Сладость.
    Но(!) - рядом с ними всегда их тень: Гадость.

    Этими тремя-четырьмя-пятью (и так почти до окончания алфавита) героинями можно описать жизнь того времени, когда творили мои гениальные О. М. и И. Д.; итоги того пламенного времени подводятся до сих пор, как и продолжается осмысление (со)творчества О. М. и И. Д.
    Да и с любого времени итогами - именно так, если что!
    Ведь что есть итог чего-либо? Казалось бы, любой итог - нечто, но - ещё и ничто, ибо - ничто не окончательно.
    Но! Если какому-либо поэту твёрдым своим почерком не начертать на белом течении Леты живых буквиц стихотворения (придав форму этому итогу) - в Миропорядке останется только прочерк без дат.
    Жизнь (тогда) - покажется бесконечной, и никакие-такие итоги её не смогут быть подведены.
    Это и есть результат: нечто, но и ничто.
    Вот только его (результат) я не буду делать героем моей сказки (по крайней мере, первой её части); хотя (знаю) - без результата никак не обойтись.
    Но - результатом либо утешаются, либо становятся довольны или недовольны; довольство, недовольство, утешение - это «нежные» чувства, это что-то из помещичьих французских романов.
    Мы - люты и радостны, помни! В такое время живём.

    Итак, поэт И. Д. всегда был заключён в чудовищную нехватку времени; но!
    Он ведь был поэт, версификатор реальности. И это свою формальную ограниченность он претворял в в мироформирование - например: миры вокруг меня сложня'тся, как крылья бабочки сложа'тся...
    Вот так и поэт И. Д. (даже в нехватке или полном отсутствии времени) - находил время, он (даже) - настигал время, он - взнуздывал его как Пегаса... Вот и сейчас он находил себя - заключённым своей нехватки времени (и несказанно подчинял своё заключение - своему Миропорядку).
    Но(!) - где он находил себя заключённым? А это совсем просто: либо - в своём кабинете в Московском кремле, либо - на одной из дач (скорей всего, Кунцевской); вестимо, наша история вероятностна: она имеет возможность произойти либо там-то и тогда-то...
    Либо - не там-то и не тогда-то, а как-то иначе.
    Ведь и эта сказка происходит - иначе.
    В кабинете ли, на даче ли, но - поэт узнал или прочувствовал о существовании эпиграммы на себя и попросил, чтоб ему её принесли... Мало кто на земле мог тогда отказать ему в такой «незначительной» просьбе!
    Итак! Это был обычный рабочий день (или это была обычная рабочая ночь; вестимо, версификатор Миропорядка И. Д. любил работать по ночам).
    Сейчас поэт И. Д. сидел за письменным столом.
    Перед ним стояли (не навытяжку, но без вольностей)- те, кто эпиграмму ему принёс:  Радость, Веселье и Сладость; что до Лютости, так она вообще старалась стушеваться за их спинами...
    Обычно И.Д. не допускал, чтобы кто-то укрывался за чужими спинами! Но сейчас (намеренно ли, кто знает) он такую диспозицию внутренне одобрил.
    Миропорядку (а вместе с ним и прекрасным фуриям Мировой революции; согласитесь, никто иной из «слабого» пола не мог бы так легко зайти в этот кабинет) пришлось принять это внутреннее одобрение поэта во внимание.
    Вообще, выглядели эти Радость, Веселье, Сладость и Лютость совсем как обычные молодые девушки (милый мальчик, не удивляйся: в нашей реальности к И. Д. в кабинет с докладами не заходили женщины; во всяком случае, мне об этом не известно).
    По виду эти девушки чуть разнились возрастом, лет двадцати (Лютость казалась чуть старше и у неё был немного усталый вид); одеты совершенно одинаково, в форменные юбки и телогрейки, на ногах чулки и сапоги... Забыл сказать: в кабинете ли, на даче ли или ещё где; но!
    В помещении (туда была помещена Душа всего Мира) - царила космическая стужа; ибо!
    Здесь. Принимались. Кармические (циклопические и космические). Решения.
    Становилось. Понятно. Без слов.
    Если должное не будет сделано одним «тобой», то оно будет совершено другим «тобой»... Так что на головах у Лютости, Радости, Сладости и Веселья были «одинаковые» шапки-ушанки (униформа всех, революцией мобилизованных и призванных) с большими космическими (кармическими и циклопическими) звёздами.
    Зачем на ушанках большие космические (кармические и циклопические) звёзды?
    А просто потому, что так было красиво и в духе времени... Просто потому что потому! Ведь уши они никак не могли бы отморозить.
    Холод Космоса не страшил фурий Мировой революции.
    Сам поэт (версификатор Миропорядка) - не смотрел на эти потрясающие основы шапки-ушанки.
    Он - завидовал их молодости и безапелляционности. Кроме того, всегда любил (вглядываясь в их лица) заглядываться на разницу в их несомненной красоте... Разумеется, они были красивы.
    Красивы они были по разному.
    Точно так, как наш мир: то ли созданный для счастья, то ли для неподъемной работы, то ли для (со)страдания и встрече с (не)справедливостью...
    Поэт - понимал, что несмотря на некоторую (порою очень большую) свою власть над материальными обстоятельствами (а не только над рифмованными строками) может он очень немного.
    А иногда - и вообще ничего «не может».
    Особенно - с мелочной конкретикой. Особенно - «не может» здесь и сейчас (а не в Мировой Истории)... Но - у него (как и у всякого поэта) всегда была возможность попытаться попробовать (без глупых анекдотов: дескать, попытка не пытка).
    Но - что именно попробовать?
    А вот для ответа на это и нужны рифмованные строки! Такие, какими они останутся (если не на века: но сотни лет пройдут, и наш язык умрёт; родится новый, как его последыш)...
    Быть может, я последний человек,
    Что говорит на русском языке,
    И мне всего четырнадцатый год, - так поэт И. Д. Мог подумат о своём возможном сотворчестве с поэтом О. М. (если бы не прекрасная эпиграмма).
    Перед ним на письменном столе лежал лист бумаги с эпиграммой этого(!) самого О. М. на этого(!) самого И. Д.; поэт И. Д. прекрасно понимал, что эта(!) эпиграмма уже алмазным резцом высечена на этом(!) небесном своде.
    Перед ним стояли красивые девушки-фурии (революции); красивы они были по разному: одна напоминала Лилю Брик с маяковского плаката, рекламы фильмы Хулиган и барышня (помните, та зубастенькая в платке).
    Другая - помолодевшая Любовь Орлова из Весёлых ребят.
    Третья - санитарка из «Офицеров» (есть такая профессия, Родину защищать).
    Согласитесь, только перед письменным столом великого поэта могут происходить такие версификации реальности: собрание фурий революции! И вот (главное) - на столе этого великого поэта лежит не менее великая и весьма (не)справедливая эпиграмма на него:
    -  Мы живём, под собою не чуя страны.
       Наши речи на десять шагов не слышны, - повторил поэт строки эпиграммы на себя.
    При этом прочтении Радость, Веселье, Сладость и Лютость одномоментно сделали на лицах некое лукавое выражение... Ни дать, ни взять, Рошфор и Миледи у Кардинала, при исполнении уличных куплетов...
    Прямо-таки послышалось:
    -  У нас в стране на каждом лье
       Сто шпионов Ришелье, - разумеется, здесь этот шедевр советского кинематографа ещё в будущем... Но - поэтам (в нашем Миропорядке) многое позволительно... Итак, милый мальчик!
    Ты скажешь: зачем такие сложности, совмещение времён и культур?
    Ведь любой Поэт (социально) - всего лишь трубадур при бароне (желательно: есть на его кухне и спать в спальне его жены); здесь же - И. Д. чуть ли не демиург, от которого зависит наше «завтра»; но!
    Так и есть.
    Чуть ли не демиург.
    Чуть ли не зависит (от него) - будет ли завтра даже такое словосочетание «наше завтра». А вот это «будет ли у нас наше завтра» - совсем (не)сложно понять!
    А мы поймём?
    Казалось бы, ни к чему нам сложности! Ведь у каждой сложной  проблемы есть простое и понятное всем неверное решение.
    Итогом приятия этого неверного решения будет неверное завтра, в котором нас может не быть вовсе... Тогда как в своём верном завтра мы обязательно есть и (иногда) счастливы.
    Или - ты скажешь (как эсер из молодости нашего поэта за письменным столом): зачем нам итоги; важен сам процесс! (ты пока что не полностью понимаешь суть человечности: возможность стать больше себя); более того, ты всё ещё разделяешь сказку на душу и плоть...
    Тогда как всё едино.
    Вот и моя вера материальна - она более материалистична, нежели любой материализм: мой Господь воскрес - во плоти... Я понимаю, это труд(но): понять, что и плоть приподнимает душу.
    Это и есть высшая ступень материализма: личность более чем материальна.
    Поэт И. Д., недоучившийся семинарист (мать ему сказала при последней встрече: «лучше бы ты стал священником») прекрасно осознавал... силу слов, знал слов набат.
    Они не те, которым рукоплещут ложи.
    От слов таких срываются гроба
    Бежать четвёркою своих дубовых ножек. (В. Маяковский)
    Итак!
    Перед поэтом - полный текст (не)справедливой, злой и божественно написанной эпиграммы... Так же перед поэтом - прекрасные фурии революции: Радость, Веселье, Сладость и Лютость.
    Казалось бы, пришло время принимать решение.
    По счастью, у поэта И. Д. всегда была хроническая нехватка этого самого времени: время пришло, но его не хватало (для решения всех проблем Мироздания- а это и есть задача поэта); итак - решение (при нехватке или полном отсутствии времени)... Каким оно могло быть?
    «Когда ему шахтёр написал, что в шахтной бане нет воды, Сталин ответил:
«Если в «шахтной бане нет воды - судить директора шахты как врага народа». Всё, больше вопроса такого не стояло. И разговоров не было - вода была. Или ещё пример. Рабочий пишет Сталину, что ему не выдали зарплату, а послали на курорт, пообещав, что пришлют деньги туда. Отпуск кончился, ничего не прислали, и денег нет, чтобы даже уехать.Резолюция Сталина на письме: Поправка пошла насмарку. Снова дать путёвку. Все выдать за счёт виновного.»
       (отрывок из книги Беседы о Сталине).
    Поэт - медленно поднялся из-за стола. Трубку - не взял в руки, не любил клише из будущих кинолент о себе. Хотя - предполагал, что всё равно неизбежно последует некоему прецеденту.
    Или - создаст его.
    -  Что скажете?
    Перед ним - стояли прекрасные девушки. Он - по хорошему завидовал их красоте и молодости. Как и предполагал, первой отозвалась похожая на Лилю Брик... Да, забыл упомянуть, у всех этих девушек было одно великое женское качество: Вечная Женственность.
    Которая - была всем сразу (и сразу во всём).
    Радость, Веселье, Сладость и Лютость - это ипостаси, доступные глазу; они - всего лишь возможность с какой угодно стороны любоваться Великой Женственностью (это раз); Радость, Веселье, Сладость и Лютость - легко перетекали своей неуловимой аурой одна в другую... Вот сейчас, к примеру, похожая на Лилю Брик фурия была Лютостью
    -  Товарищ поэт, - просто сказала Лютость...
    Но Радость не дала ей договорить:
    -  Позвольте мне, товарищ поэт.
    Сладость лишь усмехнулась (внутри себя).
    Поэт И. Д. отметил эту усмешку (внутри неё), но - не увидел в ней зла; покивал поощрительно и сказал:
    -  Вы правы, мы просто теряем время (которого и без того не хватает на решение проблем Миропорядка); здесь нет никакого вопроса (как поступить с поэтом, есть лишь ответ.
    Мы. Теряем. Время.
    Он - не сказал, что сам времени почти и не может потерять (у него почти и нет времени)... Он - ещё раз ощутил сладость этих беспощадных и (не)справедливых строк эпиграммы.
    За этими строками открывалась Вечность.
    Но и за ним, поэтом И. Д., стояла Вечность.
    Он сказал:
    -  Мы не можем отставить без суровых последствий такую безответственную поэзию поэта. Думаю, гражданина О. М. вместе с его супругой следует отправить в ссылку  в Михайловское... Пусть там хорошо подумает над своей позицией.
    При словах о суровых последствиях из всех трёх фурий (сквозь их прекрасные лица) выглянула Лютость... Но как только прозвучало слово «Михайловское» (грузинский акцент у поэта И. Д. здесь совершенно пропал), Лютость бойко отступила.
    Осталась Радость.
    -  Я оговорился, - сказал поэт И. Д. - Конечно, ссылка будет проходить где-нибудь в другом месте и в нашем времени (а не сто с лишним лет назад)... Например, пусть она будет проходить в Воронеже.
    И никто не сказал, что по тем людоедским временам это была милость Божья.
    Все и так всё поняли. И только Сладость прошептала:

    Дворянина Пушкина в бордели не пускать!
    Не затем, что он теряет благодать...
    Не затем, что оставляет часть души...
    А затем, что девы хороши!

    А затем, что девы благодарны...

    И за этим наблюдают все жандармы,
    Ибо корпусу жандармскому приказ:
    Чтобы гений не покинул нас,
    Не оставил нас без языка

    Или не оставил нас без солнца...

    Чтоб Каховский, выстреливши в спину,
    Не запачкал своей подлостью поэта,
    До Сенатской площади оконце
    Было ему заперто, ведь Лета

    Не заменит ему Болдинскую осень...

    Я люблю вершины этих сосен,
    Что корнями прорастают в глину,
    А ветвями задевают бесов -
    Ибо бесы тоже благородны

    И мудры как важные седины!

    Но мне блазнится такой приказ отдать:
    Никого чтоб в их бордели не пускать. (Niko Bizin)

    Решение было принято. Ссылка поэта О. М. (и его жены Надежды Яковлевны) будет проходить в Воронеже; пожалуй, так проходят (по)смертные мытарства перед первым дантовым кругом... Но - это было прекрасно!
    Даже мытарства (если ты жив душой) - прекрасны.
    Ибо (во всём остальном) - ты в плену у времени... И как же тебе его не хватает!

    P. S. Всё действительно было прекрасно.
    Кроме того несомненного факта (лукавый, как известно, таится в деталях), что ещё одна прекрасная девушка и фурия революции в это самое время находилась за дверью кабинета.
    Звали её Гадость.