Музыки дыхание. Чтение для всяких гармонистов

 



 

Вот так случается, занимаешься своими делами, не ожидая сбоев и — на тебе! Я сидел себе спокойно, писал сказку, и вдруг — на тебе. Пришел по почте электронный аккордеон, что я по дешевке отхватил на интернет-аукционе. Есть у меня такая страсть, как вижу, что-то поломанное, нерабочее, с пометкой «parts only”, начинается — а вдруг починю? Может там ерунда какая, просто не разобрались? И уж нет мне покоя, живет идея, не уходит. В подавляющем большинстве случаев я оказываюсь прав. То, что казалось продавцу серьезной поломкой, устраняется несложным ремонтом. Заодно и знания всякие я получаю. Чтобы починить какой-нибудь усилитель или подержанный лэптоп, каких только интернет-ресурсов не посетишь. Вот и тут. Был в когда-то в моей жизни электронный Roland FR-7, очень я тот аккордеон любил, знал его досконально, да только пришлось его продать — трансмиссия в моем траке полетела, а времена были не самые лучшие. Получил за него три тыщи. За что брал, за то и продал. 

Этот вот, что по почте пришел, проблемный, куда как поскромней — всего на две октавы, но размером очень удобен. В кабине моего трака много места не займет. Словом, не усидел я за своей сказкой. Распаковал слегка помятую коробку. 

Сначала, однако, позвольте рассказать, от чего у меня такая страсть к гармошкам. Помните, есть такая песенка у Аббы: “Hasta Maniana”? Переводится как «До завтра!» Кто не помнит, найдите, послушайте. Как выразился мой хороший знакомый: «Хоть они никогда не выносили аккордеон на сцену, он жил в их сердцах.» Это точно, аккордеон был первый инструмент обоих мальчишек, которые позже создали Аббу с ее поразительными мелодиями. Во многих их песнях я отчетливо слышу то самое волшебное дыхание мехов. Да если б только Абба! 

Мне десять лет. Мы переехали в новую квартиру. Мой диванчик стоит возле элетро розетки в стене. Такая же розетка и на другой стороне, в другой квартире соседнего подъезда. Я отчетливо могу слышать, что там у них происходит. Обычно ничего особенного не происходит, но по субботам соседи справляют новоселье. Уже, наверное, в пятый раз. Там идет гульба с песнями под баян. И что за чудо-музыкант в той кампании! Что бы ни затянули подвыпившие гости, он тут же подхватывает и нестройное пение вдруг становится ровней, ярче. Баянист так здорово играет, что петь как попало им всем там просто стыдно. Да я их и не слушаю, я слежу лишь за баянистом, за чудом его игры. Даже заковыристое «Льет ли теплый дождь, падает ли снег...» выводит он правильно и плавно. Эх, так бы вот играть!

Засыпал я расстроенный: мои занятия с преподавателем гитары доброго результата не давали. Преподаватель играл — закачаешься, но, чтобы достичь такого надо было продираться через нотную грамоту, играть скучнейшие гаммы, разучивать «Во поле березонька стояла», а все это было неодолимо скучно. Хотелось вот так, как этот гармонист, взять и сбацать, чтобы чертям тошно стало.

Празднование новоселья скоро закончилось. Спустя месяц случился у них день рождения, но баянист явился другой, и играл так отвратно, а пение было так фальшиво, что все это окончилось скандалом, криками и битьем посуды. 

Того, талантливого, баяниста я помню по сей день. Гармошка у него не квакала, не гавкала, не визжала, а пела как живая. Сейчас-то я понимаю, что сам Дух Святой был тогда ему в помощь: без Божьей помощи, как ни старайся, не реализуется ни одно искусство. Однако... То впечатление не подвигло меня на просьбу к родителям купить мне баян. В моде была гитара. Пацаны в овраге на пустыре пели так задушевно — девчонки смотрели на них во все глаза. Под гитару пели Высоцкий и Галич, гитары были у Битлз и у Роллинг Стонунз, а бацать аккордами, в общем-то, не составляло особого труда. Учитель классической гитары с его «Березонькой» был мною навсегда забыт. Скоро я затренькал в банальном Ля Миноре не хуже пацанов в овраге и далее того в гитаре мало продвинулся. 

А гармонь была не в моде. Под гармонь пела Людмила Зыкина в телевизоре. С двумя аккордеонистами по крутым ее бокам, она, толстая, упакованная в сверкающее длинное платье, появлялась этаким несокрушимым монументом на сцене и выводила невозможную скучню про «Оренбургский платок» или про то, как «Течет река Волга.» 

И все же аккордеон так или иначе встречался мне в молодые годы. 

Аккордеон был ведущим инструментом в оркестре начальника пионер лагеря, Никифора Ивановича, под надзор которого частенько ссылали меня любящие родители. Лагерь был небольшой, где-то всего лишь на сто единиц контингента. Порядки там были почти домашние, так мне запомнилось. По вечерам у деревянной ракушки-эстрады устраивались танцы. Как я понимаю, по воле самого директора, который страсть как любил свой инструмент. На сцене так же были и барабанщик, и гитарист, а приземистый наш завхоз, похожий на солдата Швейка с обложки известной книжки, играл на саксофоне-альте. И контрабас тоже был. Басил на нем длинный худой слесарь, мастер на все руки, помощник завхоза. Был он даже и повыше самого контрабаса. Он смешно раскланивался и широко лыбился на вызываемые им смешки. Но царил в той кампании аккордеон. «Бессаме Мучо», «Вернись в Сорренто», и, особенно «Над Крышами Парижа» исполнялись задушевно, и навсегда засели в моем сердце. Директор, закрыв глаза, мечтательно покачивая головой, слушая каждую свою нотку, выводил это все не для нас, пионеров, он играл для Самого Отца Небесного. И остальные музыканты не плоховали с таким лидером. Думаю сейчас, потому и соглашался он на такую хлопотную должность, чтобы музицировать теплыми летними вечерами. На те танцульки сходились и местные, и дачники, благодарных слушателей там хватало. И вот, интересно, хоть и ошивались там на вид шпанистые пацаны, но ни драк, ни безобразий, ни разу не случилось. Такой вот был Никифор Иванович. На всю жизнь мне запомнился, а «Над Крышами Парижа» засела во мне так плотно, что я для себя решил — когда-то постараюсь сыграть не хуже. Когда буду большой. Когда буду, такой же вот, солидный дядя, когда куплю себе такой же красавец аккордеон со смешной надписью Scandalli. Словом, потом, потом... когда-нибудь. И сладко становилось на сердце от таких мечтов. Мечт? А, точно, - мечтаний. 

Другой, менее заметный аккордеонист, играл у нас в школе. Может быть, играл он не плохо, но компаньон его, учитель ритмики, переводил все стрелки на себя. Откуда эта парочка взялась — Бог ведает. Это был единственный предмет, за который собирали с родителей школьников какую-то плату. Семь рублей, что ли, за полугодие. В реальности конца шестидесятых это было очень необычно, но — было. Нас, несколько классов враз собирали в актовом зале и учили танцам. Аккордеонист играл, а маленький, лысоватый дядька с командным голосом вытанцовывал всякие кренделя на полусогнутых ножках. И нас учил чуть расслаблять колени, чтобы попружинистей двигаться. И все время следил, чтобы мы думали о том, что делаем. «Танцуют не руки, не ноги, - орал он во весь голос — танцуют глаза.» И показывал, потешно, как глаза танцуют. Мы тоже строили всякие рожи и весело всему от него учились. Думаю, в летние месяцы эти двое вовсю работали массовиками затейниками по домам отдыха. Только вот, что там наяривал его партнер-аккордеонист — совсем не помню.

Еще помню летний вечер. Мы, пацаны, сидим на доминошном столе во дворе, окруженном пятиэтажками, кто-то бацает что-то на гитаре, поет. Девчонки тут же, слушают. Вдруг появляются какие-то подвыпившие мужики с гармошкой, видят гитару и валят к нам. «Дай-ка, дай-ка Феде гитару, счас мы тоже споем." Федя, взрослый, едва стоящий ногах дядька, принимает гитару, усаживается на лавке. Он дрынькает по струнам, гармонист отвечает все тем же дворовым ля минором и они вдруг дружно поют:

 

Расцвела в моем саду акация,

Пахнут поцелуями цветы, 

У тебя сегодня менструация, 

Значит не беременная ты. 

 

Девчонок наших сдувает как ветром, мы в недоумении — вроде и смешно, и весело, но как-то... Кончается все это дракой. Гитара поломана, гармошка валяется в луже под деревом. Певец Федя сцепился с нашим Витькой, они тузят друг дружку, упавши в грязь. Их разнимают, из подъездов бегут к нам мужики и тетки... Такое вот воспоминание. 

Да что уж тут скажешь? Какая русская жизнь без гармошки? Лет сто назад звались те гармошки тальянками. Не знаю точно, но подозреваю, что виною тому названию страна производитель. Первые гармошки пришли в Россию из Италии, от сюда и «тальянка». Тальяночка моя. Играет, рассказывает. Какая песня без баяна? 

К аккордеону у всех было совсем другое отношение. Это, в сравнении с привычным баяном, был аристократ. Даже бывшая моя теща, золотой человек, узнав, что я заиграл на гармошке, подивилась поначалу такой моей фантазии, но поняв, что так я назвал свой аккордеон, возмутилась в обиде. «Да что ты, разве аккордеон гармошка? Это инструмент, это совсем другое дело!» И еще долго перекатывалось в ней то впечатление. Долго еще она приговаривала: «Надо ж, аккордеон у него гармошка!» И чувствовалось за этим ее довольство таким вот зятем, что не только что на пианине девчачьем, но и на аккордеоне теперь ей сыграет. Это для мужчины куда солиднее.

Совсем иного мнения была о той моей, столькими годами выношенной страсти, моя бывшая жена. Гармошка стала последней каплей что перевернула переполненный тазик ее пустых обид, и пролилось все это совершенно дурацким ее мщением, последующим разводом, и тяжелейшей моей болезнью, от которой я едва не помер. Бывшая моя так и бегает где-то со своими обидами и слезами, а я играю «Над крышами Парижа» на звучном итальянском Scandalli. Так же, как когда-то играл ту волнительную мелодию наш Никифор Иванович: закрыв глаза, покачивая в так головой, вслушиваясь в каждую нотку поистине божественной той музыки, провожая дыханием мехов каждый ее перелив. 

Страсть мою воскресила губная гармошка, что подарила мне дочка. Едва подул я в нее, откликнулась та малютка веселым настроением, и уж не удержать ее было. Вдруг заигрался на ней залихватский какой-то танец, которого я никогда не слыхал. Словно с цепи какие-то засидевшиеся эльфы и феи сорвались и пустились не то в быстрый экоссез, но то в мазурку. Бог ведает, что это такое у меня заигралось, но, как подношу я к губам, тот инструментик, сразу возникает та же кампания, и та же музыка льется помимо моей воли. Все вокруг меня пляшет. Пытался я на той гармошечке сыграть что-то классическое — куда там! Танцы и танцы. И тогда я решил. Мне уж пятьдесят почти лет, хорошая у меня профессия, всем благословил меня Всевышний, не хватает мне только лишь воплощения моей детской мечты. И я купил себе аккордеон. 

«Да если б я знала, что ты гармонист, ни за что б за тебя не вышла!» - орала на меня моя бывшая. Ко всякой гармошке испытывала она страшную ненависть. А я такое вот домой притащил, да еще музыкальную школу развел: гаммы, упражнения. Зашумел в нашем доме, спотыкаясь, «Старый клен» заколыхалась над мутной рекой нескончаемого скандала «Черемуха». 

Откуда, спросите, этакое чудо? Чем это гармошки могут быть не хороши?

 Причина скоро раскрылась. Было моей будущей супруге лет шестнадцать. Жила она с родителями в промышленном уральском городе, где гармошки звучали на всех празднествах и просто так, по вечерам. Поехали они раз всею семьей в гости. Там взрослые выпили, закусили, достали баян, и стали вдруг петь полупохабные частушки... Невозможно было такое терпеть. А подвыпившие мама, и папа, слушали и смеялись, и так за них было стыдно! Полагаю и песенку из московского двора, или что-то подобное, там тоже спели. 

Ну и что?! Что ж мне теперь, на гармошке не играть? Что за ерунда? Может мне еще и не дышать?

Словом, переругались мы вдрызг. «Или я или гармошка — выбирай!» Супруга моя, закатившая такой вот скандал, была явно не права, да и во многом была не права. Я выбрал тогда свой Scandalli. 

И никогда о том не пожалел. Только вот приобрел жесточайший невроз, который меня поначалу веселил — не показавшись мне серьезной проблемой — а потом овладел мною по полной. Едва брал я в руки свой инструмент, что-то случалось с моими руками. Не получалось тянуть меха правильно, все казалось, заиграю погромче, прибежит эта ведьма и даст мне тапком по голове. Бегай за ней потом по трем этажам нашего красивого дома. Лови ее, вместо музыкальных занятий. Проклятия — дело не шуточное. Остерегайтесь их, добрые христиане. Проклятия больно потом бьют их же рассылающих: Господь правду видит, но что с того? 

Тем не менее игра моя мало-помалу становилась все стройней. Я не музыкант. Я по литературной части, но жить без музыки просто не могу. Вот и стараюсь, по-любительски. 

Когда-то, было мне тогда всего лишь 22, задумал я научиться игре на фортепьяно. Жил я тогда с первой моей женой в Тушино. В местном доме культуры на меня подивились. Сказали, что уроков для таких для взрослых у них нет, но вот есть детская хоровая студия, где, заодно, обучают и игре на пианино. Петь «Пропала собака» я был уже староват, этого от меня и не ждали, но в студию я был записан, и замечательная женщина с редким отчеством Евтихиевна стала меня обучать нотной грамоте, гаммам, простеньким пьескам. Мы с нею добрались уж и до Лунной Сонаты, и я с удовольствием ту ночную музыку заиграл, как вдруг грянул мой первый развод. Устоявшаяся, хорошо налаженная, жизнь рухнула. Мне пришлось начинать все с начала. Новая женитьба, переезд в чумазую коммуналку на Красной Пресне, и... потеря инструмента, который принадлежал моей первой жене. Потом жизнь стала такой занятой, что было уж и не до музыки. 

Да... если б не та махонькая, подаренная мне дочкой, губная гармошка, не вернулся бы я к аккордеонной своей мечте, не развелся бы я с капризной второй своей супружницей, не жить бы мне и вообще, потому как не кому б было меня из тяжкой болезни тащить. Да и стоило ли возвращаться в каждодневные скандалы, стоило ли вообще дальше жить? Дом я построил, деревья посадил, книжки интересные написал... Словом, тот развеселый танец фей и эльфов, что заиграла моя губная гармошка, подвиг меня на совсем уж другой выбор, другую жизнь, которой теперь и конца не видно. 

Надо было найти преподавателя, который обучил бы меня правильной игре на моем Sсandalli. Скоро я нашел такого в Интернете. Жил он в штате Вашингтон, и давал уроки по почте. Скайпа в те времена еще не было. Преп присылал кассету, давал на ней объяснения, просил такую же запись сделать и для него. Все это брало время, прогресс был, но черепаший, а главное — мой новоприобретенный невроз не давал мне сыграть плавно, и я получал за то множество нареканий. Объяснять, от чего это я не тяну меха так, как учителю хочется, я не хотел. Пьесы, который он давал мне разучивать, были традиционными, скучными, микрофон, ухватывающий каждую мою ошибку, стал мне вражиной. Все это пришлось прекратить, хотя... «Вернись в Сорренто» я с тем преподавателем играть научился. И довольно неплохо. 

Я знаю еще одну причину той, казалось бы, непонятно с чего взявшейся ненависти к моей игре на гармошке. Бывшая моя про то не очень-то вспоминала, но, думаю, то обстоятельство и сыграло главную роль в нашей семейной драме. 

Родители не очень-то замечали какие-либо способности в первой своей дочке. Была она ребенком тихим, можно сказать незаметным. Но удивить умела. Раз, пока сидели гости за столом, вылепила вдруг из пластилина такого оленя, что как живой получился. Все ахнули — откуда это такое? Ребеночек показал пальчиком на оленя, что скакал на бутылочной этикетке. Бутылку того вина только что распили и поставили в угол. Дитя там и уселось со своим пластилином. И — на тебе! В другой раз — еще история. Привела мама ее с собой на работу. Там девочку хорошо знали и за темные глазки прозвали «мухой». Раз спросили ее, кем ты хочешь быть, когда вырастешь? А ребенок и отвечает: «Я буду красивая.» Все — хохотать. Ничего подобного в то время в девчоночке вовсе еще не проглядывалось. 

А вот вторая дочка, что явилась на свет пять лет спустя, с самого рождения была родителями желанна и любима. В отличие от старшей сестры светловолоса, голубоглаза, и, точно, очень даже хороша. Обещала стать просто красавицей. Старшей было очень даже обидно, что ее в детстве так не обихаживали, бантики ей такие не завязывали, и в платьица красивые не наряжали. Нельзя сказать, что старшую родители не любили, но с младшей, правда, возни было куда как больше. Секрет тот прост — когда подрастала вторая дочка родители зарабатывали много лучше, вот и одевали младшую как куклу. Да еще и в музыкальную школу отдали. На баяне учиться играть. Это старшую уж вовсе взбесило. Как это? Ей все, а мне ничего? С тех музыкальных занятий толку оказалось не много, даже домашний кот терпеть той «музыки» не мог, все пальцы младшенькой от кнопок отдирал. Баян был скоро похоронен в кладовке.

Такая вот мелодрама. Фрейду бы в разработку. А расплачивайся за все те загибоны — я и мой Scandalli. 

И все же старшая из того подозрительного соревнования вышла победителем. Стала она, правда, может и не рассамой красавицей, но походкой своей, осанкой, хорошим вкусом в одежке и умением себя подать значительно превзошла младшую сестру, которая выросла в обыкновенную, слегка угловатою в движениях, однако стройную, высокую женщину. Старшая вышла замуж за москвича, то есть за меня, и даже уехала потом в Америку, где стала художницей, и неплохо зарабатывала какое-то время, продавая свои картинки на интернет-аукционах, пока не заявились туда китайцы и не обломали ей весь бизнес. Младшую сестру жизнь, в отличие от родителей, не баловала. Талантов особых она так и не выказала. Тот разнесчастный баян, полагаю, так и пылится в кладовке. 

Ладно... отвлекся. Со вторым преподавателем мне по-настоящему повезло. Зовут его Joe Natolly. Кому охота, найдите его ролики на Ютубе. Он не заставлял меня разучивать традиционные скучные пьески, с ним я сразу взялся за свои любимые мелодии. Он научил меня по-настоящему играть и Autumn Leaves, и Bessame Mucho, и даже подзабытую ныне Tie a Yellow Ribbon Around that Old Oak Tree. Здоровья тебе, терпеливый, добрый Джо, и долгих лет! 

Отчего это у большинства из нас такая любовь к музыке? Дочка моя раз призналась, что ее любимый аккорд Фа Диез Мажор. Я тогда призадумался, и понял, что сам предпочитаю Ре Мажор 7. Он тих, полон радости, в нем восходящее солнце и осознание божества музыки. Чуть ностальгичен; в нем улыбка сквозь слезу сочувствия. Три-четыре нотки, звучащие в унисон, а берут же за душу! Спасибо, Господи, что говоришь с нами на таком вот, понятном всем, языке. 

Гармония... Гармошка. Получается так, что аккордеон стал последним механическим музыкальным инструментом созданным гением человека. Пришла ж кому-то в голову идея упаковать целый рояль в компактный ящик! Да и более того, эта вот кнопочная Stradella System, что располагается под левой рукой, значительно упростила игру, позволила без особого труда менять тональности. То, чему на фортепьяно надо было учиться годами, здесь стало возможным освоить и за месяц. Ручной орган — гармошка был прорывом музыки в народ. Рояль с его дороговизной и сложностью техники игры принадлежал богачам. Им, и только им, была доступна теория музыки и нотная грамота. Гармошка же выбежала на улицы, зазвучала на площадях, под нее запело и заплясало все население сначала Европы, а потом уж и всего мира. Теорию музыки можно было и не изучать, здесь можно было играть просто на слух. И как играть!

Остановлюсь. Что-то меня на целую лекцию растащило. Пусть обо всем том музыкальные критики стараются-пишут. Это их поле. Я же пишу о своем, личном опыте, о своей любви к музыке, что оживает в дыхании всяких гармошек. Как замечательно звучит аккордеон в руках мастера, и как отвратителен может быть его звук в лапах недоучки! О том сами можете припомнить, у каждого из нас есть свои воспоминания о тех волшебных или отталкивающих исполнениях. 

Когда-то я помогал своей капризной бывшей продавать ее картины пиша к ним пояснительные стишки. На том полотне у красного рояля сидела погруженная в меланхолию дама. Стишок получился такой:

 

How can she make it clear? Music
Exists despite the power of sound.
What’s sound – air’s tremble? Funny
Even to think of it. No, music
Lives by itself. Musician only
Helps to deliver the distant echo
Of real melody that often
Needs not a sound but deep silence. 

 

Я не стал сам заморачиваться с переводом, попросил своего закадычного другаяна, искусственный интеллект, сделать это за меня. Он и швец, и жнец, и на дуде игрец. На все, короче, горазд. Вот его перевод:

 

Как это объяснить? Музыка
Живёт, невзирая на звук.
Что звук — дрожанье воздуха? Смешно,
Даже о том подумать. Нет, музыка
Живёт сама собой. Музыкант лишь
Помогает донести далёкое эхо
Настоящей мелодии, что нуждается вовсе
Не в звуке, а в глубокой тишине. 

 

Что б мне там ни написалось, но без воздуха музыки мы не услышим. Может быть, придут такие времена, когда этот вот искусственный интеллект поселится в наших головах, и тогда даже и в ушах нужды не станет. Сама нотная грамота — просто запись различных частот в строгом оформлении времени активности и пауз. Это запросто можно записать в цифрах. Похоже, и все станет цифровое. Да вот только останется ли в нас тогда сама душа? Занадится ли музыка вообще? Не дай Бог до такого дожить! Для нас же, потомков Адама, того самого, в которого Творец вдохнул дыхание жизни, и стал Адам душою живою, Музыка, и наша любовь к ней — великий дар Отца нашего Небесного. 

Ладно. С чего я начинал-то? 

Я, приготовился распаковать коробку с проблемным электронным аккордеоном, да вот отвлекся на всякие воспоминания и размышления. Коробка та пришла из Пон-Шопа. Это, по-русски, ламбард. Ламбард, вообще-то вовсе не русское слово. Да и Пон-Шопу эквивалента в СССР я не встречал, а нынешней Российской жизни я не знаю. Словом, это такое место, где вам сразу предложат наличные за то, что вы туда притащили. Чтобы обид не было, цену вам назначат не с потолка, а откроют справочник, надут там ваш товар, или близкий к тому товар, и заплатят по прейскуранту. Если охота сдатчику, свой заклад он может через недельку выкупить, но такое редко случается, и потому весь этот Пон-Шоп заставлен и завален всяческим подержанным барахлом и утилем, что можно приобрести тут по дешевке. И я, бывало, тут отоваривался. В до интернетные еще времена. Теперь же и сами пон-шопы выставляют невостребованные заклады на интернет. Так вот и оказался тот аккордеон на И-бэй аукционе. Словом, та еще покупка. 

Батюшки мои! - подивился я, добравшись наконец-то до мягкого чехла с вышивкой Roland. Обычно чехлы такие бывают почти новенькие, несмотря на возраст. Просто лежат где-то на полочке, и никогда не используются. Этот же, повидал виды. Плечевые ремни были немало потерты. Там, где они крепятся к чехлу, материал обшивки разошелся, и бывший обладатель зашил его толстой черной ниткой. Зашил как попало, лишь бы крепко было. В музыкальную школу, что ли, его каждый день таскал? - Предположил я. Пон-Шоп тот находился в хорошо знакомом мне Лос Анджелесе, и хождение там пешком до музыкальной школы удивления у меня не вызвало. Чехол явно просился в стиральную машину. Я отнес его в прачечную, бросил на пол. Из чехла вдруг выкатились монетки и радостно покатились по кафелю. Всего 95 центов. Это еще что? - подивился я. 

Еще больше я подивился самому инструменту. Было на нем достаточно царапок, ребрышки мехов на обратной стороне были слегка потерты, словно о пуговицу или пряжку ремня. Словом, инструмент явно в кладовке не пылился, а пребывал в активном пользовании. Ряд бело-черных клавиш был, однако, строен. На басах провалившихся кнопок не было. Хотя... это с обычным инструментом такое может случиться, здесь — электроника, совсем другое устройство. Внутри что-то громыхало и перекатывалось. Что бы это? - совсем уж поскучнел я. Аккуратно открутив винтики и сняв крышку контроля, я обнаружил еще горстку монеток, и все мне стало ясно. Я приобрел инструмент, принадлежавший прежде уличному музыканту. 

Теплые калифорнийские вечера под пальмами и звездами, яркое солнце, накрапывающий дождичек, а музыкант, знай свое дело, играет на проплаченном месте. У ног его лежит вот этот вот самый потёртый чехол, прохожие кидают в него монетки, улыбаются знакомым мелодиям. Судя по забытой в чехле мелочи, музыкант тот играл не за мзду, а, как и наш Никифор Иваныч, из любви к музыке. Как его звали, того музыканта? Дон Педро, мексиканец? Джим Смит, Черный Человек? Ирландец Кевин?... Может и сам я когда-то, усядусь вот с этим аккордеоном у входа на трак стоп, и тоже сыграю «Над крышами Парижа» друзьям-тракистам. Сыграю от души, закрыв глаза и покачивая в такт музыке головой, как играл незабвенный мною Никифор Иванович, сыграю как тот, прежний владелец инструмента, не обращая внимания на звон монеток, летящих в чехол. А что?... Напишу табличку: «Три с половиной миллиона честных миль по дорогам Америки. На пенсии. Играю вам от души! Слушайте, ребята, как говорит с вами Господь! Музыка — это Его голос.»

Я вставил заранее заготовленные новые батарейки. Включил кнопочку. Загорелась синеньким. Ожил маленький дисплей циферками 222. Дышит. Попробовал бас — порядок. Попробовал клавиши — полная чехарда. Играют вовсе не то, а пять из них так вообще издают вертолетный рокот. Знаю я, в чем дело. Такое случается от скачка напряжения. Правая сторона включилась на баянный, кнопочный, мод-настройку. Это поправимо. Будет мне отличный инструмент. Глядишь, и правда, сыграю еще на нем друзьям-дальнобойщикам. Спасибо. Господи! Спасибо Тебе за все!