Дело о помещике Иване Тургеневе

                Тургенев. Моё дворянское гнездо


Дворянских гнёзд заветные аллеи...

Б а л ь м о н т

                Глава вторая. Дело о помещике Иване Тургеневе

Камера была маленькая, жара удушливая.
Т у р г е н е в

В конце апреля 1852 года  литературный Петербург был взволнован арестом молодого автора «Записок охотника».   

Поводом для ареста  Тургенева послужила публикация  в «Московских ведомостях» его статьи «Письмо из Петербурга» за подписью «Т… в» , посвященной памяти Николая Васильевича Гоголя.

В последних числах февраля 1852 года в зале Дворянского собрания Петербурга  к Тургеневу подошел  возбужденный Иван Иванович Панаев и с судорожной поспешностью сообщил: «А ты знаешь, Гоголь помер в Москве. Как же, как же… Все бумаги сжег – да помер». Тургенев  был глубоко потрясен.

«В смерти Гоголя Тургенев увидел событие, отражающее трагические стороны русской жизни и русской истории. “Это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает... Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам — ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа — и Гоголь погиб!” Тургеневу казалось, что это была не простая смерть, а смерть, похожая на самоубийство, начавшееся с истребления “Мертвых душ”» (Лебедев Юрий, Тургенев, из серии ЖЗЛ. Молодая гвардия, 1990). 

«После похорон Гоголя, — вспоминает русская писательница и мемуаристка Авдотья Панаева,— дня через четыре, у Панаева вечером собрались гости и, разумеется, разговор вращался около болезни и смерти Гоголя и его похорон, Тургенев возмущался равнодушием петербургского общества и, между прочим, сказал:
— Я теперь убедился, что взгляд москвичей правилен, а Петербург — представитель чиновничества и лакейства».

Вскоре Тургенев получает от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: «Как!—восклицал он: — Гоголь умер, и хоть бы один журнал у Вас в Петербурге отозвался. Это молчание постыдно».

И тогда  Тургенев,  стремясь разъяснить читателям глубину постигшей Россию трагедии, написал и отправил в редакцию «Петербургских ведомостей»  статью - некролог, но статья не появилась ни в один из последовавших дней.

«Тургенев был в отчаянии, — пишет Панаева, — когда запретили его статейку, и говорил Некрасову и Панаеву, что пошлет ее в Москву.
Панаев не советовал ему этого делать, потому что и так Тургенев был на замечании вследствие того, что носил траур по Гоголю и, делая визиты своим светским знакомым, слишком либерально осуждал петербургское общества в равнодушии к такой потере, как Гоголь, и читал свою статейку, которую носил с собой всюду. Эта статейка была уже перечеркнута красными чернилами цензора. Когда Панаев упрашивал Тургенева быть осторожным, то он на это ответил: “За Гоголя я готов сидеть в крепости”.
Вероятно, эту фразу он повторил еще где-нибудь, потому что Л. В. Дубельт, встретясь на вечере в одном доме с Панаевым, с своей улыбкой сказал ему: “Одному из сотрудников вашего журнала хотелось посидеть в крепости, но его лишили этого удовольствия”».

Возмущенный Тургенев обратился к московским друзьям с просьбой попытаться напечатать статью в Москве. Им это удалось, и 13 - го марта статья под заглавием «Письмо из Петербурга» вышла в газете «Московские ведомости».

После публикации статьи, управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт представил  шефу корпуса жандармов и начальнику Третьего отделения собственной канцелярии императора, графу А. Ф. Орлову, проект всеподданнейшего доклада, в котором предлагал пригласить Тургенева в Третье отделение, сделать ему внушение и учредить за ним надзор полиции. Граф Орлов, переделав этот проект и, заменив в нем надзор полиции, секретным наблюдением, представил его Николаю I. Император отнесся к «преступлению» Тургенева весьма строго. На докладе он положил следующую резолюцию: «Полагаю этого мало, а за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр».

Что же представляет собою «Письмо из Петербурга», за которое писателя постигла такая суровая кара?  Есть ли в  этом «письме» какая нибудь острая нота, задается ли известная политическая окраска — то, что на языке  имперской бюрократии  носило название «потрясения основ», «ниспровержения существующего строя»? Ничего подобного в нем нет.

Вот выдержка из этого «Письма»:               

«Гоголь умер! — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания, — пришла эта роковая весть!» («Письмо из Петербурга» // Московские ведомости, 1852 года, марта 13-го, № 32). 

В целом «Письмо» это представляет лишь сплошную ламентацию (от лат. lamentatio — «плач, стенание»).

В «Письме» молодой писатель оплакивает старшего товарища  по литературной деятельности, великого художника, гордость России. Попутно он демонстрирует,— больше для литературного мира, чем для общества— трагический факт из последних лет жизни Гоголя, а именно сожжение второй части поэмы « Мертвые души», и — только. По-видимому, так смотрел на «Письмо» и московский цензор Назимов, разрешивший печатание его в « Московских Ведомостях».

Сам автор этого «Письма» так пишет об этом в своих воспоминаниях:

«Я препроводил эту статью в один из петербургских журналов; но именно в то время цензурные строгости стали весьма усиливаться с некоторых пор... Подобные “crescendo” происходили довольно часто и — для постороннего зрителя — так же беспричинно, как, например, увеличение смертности в эпидемиях. Статья моя не появилась ни в один из последовавших за тем дней. Встретившись на улице с издателем, я спросил его, что бы это значило? "Видите, какая погода, — отвечал он мне иносказательною речью, — и думать нечего".— "Да ведь статья самая невинная", — заметил я. "Невинная ли, нет ли, — возразил издатель, — дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать. Закревский на похоронах в андреевской ленте присутствовал: этого здесь переварить не могут". Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: "Как! — восклицал он, — Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!" В ответе моем я объяснил — сознаюсь, в довольно резких выражениях — моему приятелю причину этого молчания и в доказательство как документ приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа — генерала Назимова — и получил от него разрешение напечатать ее в "Московских ведомостях". Это происходило в половине марта, а 16 апреля я — за ослушание и нарушение цензурных правил — был посажен на месяц под арест в части (первые двадцать четыре часа я провел в сибирке и беседовал с изысканно вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал мне о своей прогулке в Летнем саду и об «аромате птиц»), а потом отправлен на жительство в деревню».

«Письмо» это, следует зметить, было только поводом для ареста. Действительной же причиной была  неблагонадежность литератора, проводившего значительную часть жизни за границей,  поддерживая общение с былыми друзьями молодости — А. И. Герценом и М. А. Бакуниным и, самое главное, антикрепостническое направление его литературной деятельности, в особенности опубликованные «Записки охотника».

Поплатились и московские друзья Тургенева. В. П. Боткин за содействие в публикации «Письма» был взят под полицейский надзор, а Е. М. Феоктистов насильственно определен на государственную службу с установленным  за ним «присмотром».

Об освобождении Тургенева из-под ареста хлопотали многие, в том числе и Панаев, который ездил, по просьбе Тургенева, к разным лицам, имевшим доступ к влиятельным особам.

Тургенев, в письме к супругам Виардо, Луи и Полине, знаменитой певице, к ко­торой Тургенев относился с большой нежностью, так объясняет свой арест (перевод с французского):


«С. -Петербург.
1/13 мая 1852.

Мои дорогие друзья,
Это письмо передаст вам одно лицо, которое выезжает отсюда через несколько дней или же оно отправит его в Париж, переехав через границу, так что я могу немного поговорить с вами откровенно и не опасаясь любопытства полиции. Прежде всего скажу вам, что если я не уехал из С. -П<етербурга> еще месяц тому назад, то уж конечно не по своей воле: я нахожусь под арестом в полицейской части — по высочайшему повелению — за то, что напечатал и одной московской газете статью, несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом — статья сама по себе совершенно незначительна, но на меня уже давно смотрят косо, привязались к первому представившемуся случаю. Я вовсе не жалуюсь на государя: дело было ему представлено таким предательским образом, что он не мог бы поступить иначе. Хотели подвергнуть запрету всё, что говорилось по поводу смерти Гоголя,  и кстати обрадовались случаю одновременно наложить запрещение на мою литературную деятельность. Через две недели меня отправят в деревню, где я обязан жить до нового распоряжения. <...>».

18-го мая 1852 года Тургенев был выслан в свою деревню в Орловской губернии. 

А в канцелярии орловского губернатора возникло даже целое «Дело о помещике Иване Тургеневе», высланном из С.-Петербурга на родину в Орловскую губернию под присмотр, после получения соответствующего письма от обер-полицеймейстера Петербурга.

В письме обер-полицеймейстер сообщал:
« 22 мая 1852 г. N 399.

Секретно.

Господину Начальнику Орловской губернии.В феврале месяце, жительствовавший в С.-Петербурге помещик Орловской губернии Иван Тургенев написал статью об умершем в Москве литераторе Гоголе и желал поместить ее в „С.-Петербургских Ведомостях". Как Тургенев в этой статье отзывался о Гоголе в выражениях чрез меру пышных, то Попечитель С.-Петербургского Учебного Округа не дозволил ее напечатать.Тургенев же вместо того, чтобы покориться решению Начальствующая лица, отправил статью свою в Москву, и там, при содействии Почетного Гражданина Боткина и кандидата Феоктистова, напечатал статью в „Московских Ведомостях".
Государь Император на всеподданейшем докладе о сем Г. Генерал-Адъютанта графа Орлова, собственно ручно написать изволил: „За явное ослушание, посадить его (Тургенева)на месяц под арест и выслать на жительство на родину, под присмотр, а с другими предоставить графу Закревскому распорядиться по мере их вины".
В исполнение таковой Монаршей воли сообщенной графом Алексеем Федоровичем Г. С.-Петербургскому Военному Генерал-губернатору, а Его Высокопревосходительством объявленной мне в предложении, от 16-го апреля, за № 618, выдержав помещика Тургенева под арестом один месяц, я выслал его из С.-Петербурга, 18 сего мая, на родину в Орловскую губернию, с обязанием подпискою ехать туда нигде не проживая, и о том долгом считаю уведомить Ваше Превосходительство, для дальнейшего с Вашей стороны распоряжения, присовокупляя, что об исполнении вышеизъясненного Высочайшего повеления по прочим предметам, Г. Генерал-Адъютантом графом Орловым сообщено уже кому следует.               
Свиты Его Императорского Величества Генерал-Майор Галахов.               

Правитель Канцелярии N».

На бумаге обер-полицеймейстера положена губернаторская резолюция: «иметь в виду».

О высылке Тургенева из Петербурга  орловскому губернатору также сообщил  министр внутренних дел Бибиков:

«Министерство внутренних дел.
3 Июня 1852 г. N 154.

По Высочайшему повелению.

Секретно.

Господину Военному Губернатору г. Орла и Орловскому Гражданскому Губернатору.

Государь Император Высочайше повелеть соизволил:
жительствующего в С.-Петербурге помещика Орловской губернии Ивана Тургенева за ослушание выслать на родину под присмотр.
Усматривая из отзыва С.-Петербургского Военного Генерал Губернатора, что Тургенев отправлен уже по назначению, я считаю долгом об изъясненной Высочайшей воле сообщить Вашему Превосходительству для зависящего распоряжения; о последующем же прошу мне донести».

Орловский вице-губернатор Тиличеев, получив от уездной полиции рапорт о прибытии Тургенева в Спасское-Лутовиново, 29 июня 1852 года «секретно» предписал Мценскому земскому суду об учреждении за Тургеневым «присмотра».