Не уклонюсь ни от единой боли. Кленовский

Дмитрий Иосифович Кленовский (настоящая фамилия Крачковский) родился 24 сентября (6 октября) 1893, Санкт-Петербург, умер 26 декабря 1976, Траунштайн, Германия) — русский поэт, журналист. Дмитрий Крачковский родился в семье художника-пейзажиста, академика живописи Иосифа Крачковского и художницы Веры Беккер. Учился в Царскосельской гимназии (1904-1911), часто бывал с родителями в Италии и Франции, в 1911-1913 по состоянию здоровья находился в Швейцарии. В 1913—1917 году Крачковский изучал юриспруденцию и филологию в Петербургском университете. В этот период он увлекался антропософией. Начал печататься в петербургских журналах. Начиная с 1917 года и до своего отъезда в Харьков Крачковский работает в Москве совслужащим, в 1921-1922 журналистом, посещает литературные кружки, где знакомится с творчеством Андрея Белого и Максимилиана Волошина. В 1942 году во время немецкой оккупации Украины он вместе с женой, немкой по происхождению, эмигрирует в Австрию, а затем в 1943 году в Германию. Начиная с 1947 года он вновь начинает публиковать стихи под псевдонимом Кленовский, в «Новом журнале», а с 1950 г. в журнале «Грани». В этот период он жил в Траунштейне, Бавария, и писал до самой смерти. Всего в Германии он издал 11 поэтических сборников (последний издан посмертно).

***
Когда бы жизнь пришлось начать сначала –
Пусть будет снова именно такой:
Доверчивой, как путник запоздалый,
Беспомощной, как стебель под рукой.

Не уклонюсь ни от единой боли,
Ни от одной из казней и обид.
Пусть снова и согнет и приневолит
И жалостью ненужной оскорбит.

Все для того, чтобы опять и снова
Изведать, задыхаясь и спеша,
Прикосновение карандаша
К трепещущему, пойманному слову.

***

Нас было двое. Женщина была
Веселой, молодой и рыжеватой,
Умела лгать и изменять могла,
Не быв при том ни разу виноватой.
Теперь она… – но нет, мне легче с ней
На «ты»! – теперь ты все уже забыла:
Как целовала с каждым днем скучней,
Как мучила меня и как убила.
Нет не сама, конечно! Кто теперь
Сам убивает? Я отлично помню,
Как ты на выстрел распахнула дверь
И кинулась ко мне, и как легко мне
Внезапно стало: я в твоих глазах
Прочел все то, во что уже не верил –
Недоумение, и боль, и страх,
И чувство горькой все-таки потери.
…О, если бы из тишины моей,
Из моего прекрасного свершенья
Вернуться снова в ужас этих дней,
Изведать снова все твое презренье,
Всю ложь прикосновенья твоего
И как последнюю земную милость
Спустить курок – все только для того,
Чтоб ты опять вот так ко мне склонилась.

***

Какая-то радость (но кто же
Из смертных ее назовет?)
Нам все-таки сердце тревожит
И жизнь разлюбить не дает.

Откуда она сохранилась,
Свой луч затаила во мгле,
Последняя честная милость
На нашей недоброй земле?

Созвездья ль в нее уронили
Свою потаенную пыль?
Пыльца ли в них утренних лилий
С утраченной райской тропы?

И мы с безымянного детства
Своей неизбывной земли
Того золотого наследства
Истратить еще не смогли.

***

Мы все уходим парусами
В одну далекую страну.
Ветра враждуют с облаками,
Волна клевещет на волну.

Где наша пристань? Где-то! Где-то!
Нам рано говорить о ней.
Мы знаем лишь ее приметы,
Но с каждым днем они бледней.

И лишь когда мы все осилим
И всякий одолеем срок –
Освобождающе под килем
Прибрежный зашуршит песок.

И берег назовется ясным
И чистым именем своим.
Сейчас гадать о нем напрасно
И сердца не утешить им.

Сейчас кругом чужие земли,
Буруны, вихри, облака,
Да на руле, когда мы дремлем,
Немого ангела рука.

            ***

Те города, где мы не побывали,
Те женщины, что нас не полюбили
И те стихи, что мы не написали –
Нас мучаете до сих пор не вы ли?

Не ваши ли во сне мелькают плечи,
Белеют камни и сияют звуки?
Кто говорит, что если нету встречи –
То не бывать, конечно, и разлуке?

Вот мы не встретились…Но замирая
В какой ревнивой и глухой обиде,
Я думаю о вас, хоть никогда я
Не целовал, не пел вас и не видел.

               ***

О, только бы припомнить голос твой –
Тогда я вспомнил бы и этот город,
И реку (не она-ль звалась Невой?),
И колоннаду грузного собора,
И тонкий шпиль а морозной вышине,
И сад в снегу, такой нелетний, голый…
О, если-б голос твой припомнить мне,
Твой тихий голос, твой далекий голос!
Что это все мне без него? А он…
Он потонул, как все тогда тонули:
Без крика, без письма, без похорон,
В тифозной качке, в орудийном гуле,
С последней шлюпкой, на крутой волне
Отчалившей от ялтинского мола…
О, если б голос твой приснился мне,
Твой дорогой, твой потонувший голос!

                ***
Все словно как на вокзале
Перед отходом поезда:
Что-то не досказали,
Но это исправить поздно.

Поезд мой  — в неизбежное,
Отходит без опозданья.
Скорей хоть что-нибудь нежное
Скажите мне на прощанье!

Это совсем последнее
И надо проститься, значит,
Не так, как еще намедни,
А как-то совсем иначе.

Адреса не просите,
Где я – не узнавайте!
Ведь я не скажу «пишите!»,
А только: «не забывайте!».


* * *
Когда я мальчиком с тобой дружил,
Прекрасный город одиноких статуй,
Густой сирени и пустых дворцов,
Тебя ещё не посетили бе;ды:
Твой Гумилев был юношей весёлым,
Ахматова – влюблённой гимназисткой,
А Иннокентий Анненский ещё
Не задохнулся на твоём вокзале,
И даже Пушкин твой казался мне
Ещё не мёртвым и не взрослым даже,
А шумным одноклассником моим.

Прошли десятилетия. Не счесть
Твоих утрат. Твои дворцы во прахе
Лежат. Твои поэты казнены
Презреньем, пулею или молчаньем.
И только имя Пушкина одно
Ещё, как встарь, сияет над тобою
Прекрасным обещанием, залогом
Грядущей правды.

* * *
На одной из самых тихих улиц
Дремлющего Царского Села
В годы, что ушли и не вернулись,
Славная гимназия была.
За её стареющим фасадом
Юные порывы затая,
Мальчики со мной сидели рядом
И зубрили то же, что и я.
А потом судьба их разбросала,
По винтовке дав им в руки всем,
И так скоро, скоро их не стало
Словно их и не было совсем.
Лишь меня те годы не коснулись
И всегда испытываю стыд,
Что друзья убиты вражьей пулей
Я же почему-то не убит.
Отчего судьба меня щадила,
Хоть строга была, но не плоха
И всего-то лишь благословила
На желанный, вольный труд стиха?
Неужели лёгкого строкою
Замолю я свой тяжёлый грех,
Что и я тогда на поле боя
Не остался, как любой из тех?
Неужели ангел мой когда-то
Для того меня и уберёг,
Чтоб не выполненный долг солдата
Искупить я нынче песней мог?
Как пойму я это, что узнаю?
И пускай по-прежнему пока
Просит за меня не уставая,
Молит за меня моя строка!

* * *
Наверно там ещё и ныне
Цветёт сирень, журчит вода
И дева бронзовая стынет
У лебединого пруда.
Но что-то стало там иначе,
Как если бы в иной предел
Какой–то гений отлетел ...
Но кто заметит? Кто заплачет?

* * *
Когда весной – чужой весной! –
Опять цветёт сирень,
Тогда встаёт передо мной
Мой царскосельский день.

Он тронут ранней сединой,
Ему – под пятьдесят,
Но молодой голубизной
Его глаза горят.

Он пахнет морем и руном
Гомеровской строки,
И гимназическим сукном,
И мелом у доски;

Филипповским (вкуснее нет!)
Горячим пирожком,
Девическим, в пятнадцать лет
Подаренным платком.

Стучит капель, оторопев
На мартовском ветру,
Звенит серебряный припев
Кавалерийских труб,

И голуби, набив зобы,
Воркуют на снегу.
…Я всех забыл, я всё забыл,
А это – не могу!