Суббота. глава 3. наутро

Анонс: Новую вещь Эдуарда Кранка можно отнести к жанру «романа одного дня». Действие происходит в субботу 12 июля 2025 года в одном из городов нашего отечества. Скульптору Иванову является гостья, причем непонятно: то ли это невероятной красоты юная дама, то ли призрачная тень. Гостья сопровождает героя в его профессиональных и бытовых заботах, открывая ему истории тех, с кем он встречается в течение дня. 
Это роман о любви, об обстоятельствах сегодняшней жизни, а также о возможности их преображения в искусстве. Повествование перемежается интермедиями; это описания статуэток, которые либо уже созданы скульптором, либо пребывают на стадии замысла.

Отрывок из романа:

Глава III. Наутро

Проснулся я от скрипа двери. «Надо бы наконец когда-нибудь смазать,» — первое, что пришло мне в голову.
— Конечно, надо смазать. Нечего валяться, у тебя сегодня собеседование, — сказал мучительно знакомый женский голос.
— У меня сегодня собеседование, — пробормотал я. Откуда мне известен этот голос?
— Да открой же наконец глаза!
Я послушался.
Светлый силуэт возвышался надо мной.
— Я вас плохо вижу.
— Так надень очки.
На пирамидке книг возле дивана я нащупал очки и водрузил их на нос.
Передо мной стояла молодая женщина в светлом шелковом платье на тонких бретельках. Красивая. Можно сказать — идеальная. Очень похожая на ту, что снилась мне только что. Я решил, что мой сон продолжается.
— Это не сон, — сказала гостья.
Мне не пришло в голову ничего лучшего, как по-идиотски спросить:
— Да?
— Да.
Обнаружив, что я наг (я сплю голым) и что мой причиндал похож на макет Останкинской телебашни, я поспешил закрыться пледом.
— Ба, да он стесняется! — рассмеялась женщина. — Думаешь, я ничего не вижу?
— Что вы имеете в виду?
— Что ты возбужден.
— Я не возбужден.
— А это что такое? — она одним движением сбросила с меня плед, и мне ничего другого не оставалось, как прикрыть башню руками.
— Отдайте плед! В конце концов, это вовсе не в ваш адрес, а просто потому, что утро.
— Не волнуйся. Сейчас мы устраним причину.
Женщина легко сняла с себя платье, стащила с меня очки и оседлала мое неловкое тело.
Далее могло бы быть описание полового акта, но таковые подробности если и не были бы нарушением писательской этики, то перевели бы повествование в жанр бульварного чтива. Я этого не хочу, ибо то, что со мной происходило, меньше всего можно вынести на бульвар. Замечу лишь, что мое естество было ублаготворено. О, с каким наслаждением погружал я свои чуткие пальцы в ее восхитительные fossae [1]: яремную, большие и малые надключичные на шее и таинственные fossae lumbales laterales [2] на спине — эти последние просто какое-то чудо! А ромб Михаэлиса! А мягкий переход средней ягодичной мышцы в большую! И какая-то мерцающая почти перламутровая кожа, не говоря уже о груди. Женская грудь всегда вызывает у меня благоговение, сродни Кантовскому: эти поразительные линии, особенно верхние; всякий раз, когда я леплю бюст, пеняю на недостаточность моих способностей — так нелегко эти линии передать пластически. Я как будто перевоссоздавал эту плоть в течение бесконечных минут, пока длилась наша близость. И не мог отделаться от ощущения, что всё это мне снится: сходство гостьи с той, кого незадолго до ее появления я видел во сне, озадачивало. Особенно этот легчайший пушок между лопаток и красота нежных мышц.
— Это была не я, — словно прочитав мои мысли, сказала женщина.
— В таком случае, кто вы? И как вы сюда попали? — спросил я, едва переведя дух.
— Два вопроса. Отвечаю в обратном порядке: входная дверь не была заперта, и я подумала, что это приглашение, венец твоим бесконечным призывам, — отвечала женщина, лежащая справа. — Когда-нибудь я ведь должна была отозваться на них. Кстати сказать, это лучший способ завоевать женщину.
— Какой?
— Призывать, не ослабляя хватки.
— Вот как? Но разве я… разве я домогался?
— А то нет! — Она села в изножье дивана. — Теперь ответ на первый вопрос: зовут меня Суббота. А нынче суббота. Чем не повод пообщаться? А снилась тебе Пятница.
— Откуда вы знаете? То, что я назвал ее в честь аборигена на Робинзоновом острове, неизвестно даже ей самой.
— Ей неизвестно, зато известно мне.
— Интересно.
— Ему интересно, подумать только!
— Не надо смеяться надо мной. В конце концов, у вас нет для этого оснований. И вообще, вы ворвались…
— Иди мыться, — срезала мои невысказанные инвективы гостья.
И я пошел в душ. И она пошла следом. Я попытался прогнать ее:
— Ванная — это интимная комната.
— Кто спорит, — отвечала Суббота. — Но ведь интимнее меня нет существа на свете. Хочешь, я потру тебе спинку?
И она потерла мне спинку.
— У меня нет лишнего полотенца.
— Ничего, я и твоим обойдусь.
— Оно же мокрое.
— Не мокрее меня.
Когда мы вышли, я поспешил обзавестись чем-то набедренным, затем напялил рубашку и джинсы (никак не наведаюсь в мастерскую, чтобы мне их подшили, хожу, как хиппи, с отворотами над туфлями). Она стояла в дверях комнаты, нагая, и критически смотрела на меня.
— Что-то не так? — я провел рукой по молнии на джинсах.
— Да нет, всё хорошо. Просто задумалась.
— Не хотите надеть платье?
— Понятно. У нас начался день. — Она прошла в комнату и облачилась. — Так хорошо? — спросила Суббота, вернувшись.
— Вам очень идет. Правда, заметно, что у вас под платьем ничего нет.
— Это тебе заметно, а другим не заметно. Хочешь, я приготовлю тебе завтрак?
— Я сам.
— Чай и пара бутербродов?
— Ну да.
Я прошел на кухню. Суббота последовала за мной.
— Что будете вы? — спросил я, поставив чайник на огонь.
— Я обхожусь без еды. И уж во всяком случае — без бутербродов.
— Диета? Хотите быть в тонусе?
— Я всегда в тонусе. Разве ты не понял?
Полагаю, я покраснел. Заверещал чайник.
— Что это ты такое сыплешь?
— Черный классический.
— Раньше ты заваривал «Высокую гору». — Я поймал себя на том, что мне вдруг как-то наскучило удивляться ее осведомленности. — Экономишь?
— Не то чтобы. Просто он есть в «Шестерочке». А ты предпочитаешь «Высокую гору»?
— Я предпочитаю простую воду. И перестань говорить мне «вы», тем более после...
— После того, как ты потерла мне спинку? — подхватил я.
— Приблизительно, — она очаровательно улыбнулась. Ямочки на щеках. И удивительная форма губ!
— Так-таки ничего не будешь?
— Ну, налей чаю, если тебе нужна компания. Хотя зачем она тебе? Ты ведь живешь один и привык завтракать в одиночестве.
— Но сейчас-то я не один.
— Дам тебе один совет, Герасим: не замечай меня. — Суббота провела ладонью перед глазами. — Просто как будто меня нет.
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Если хочешь, буду звать тебя «Му-Му», как одну худосочную креветку дразнили в школе.
— Мне все равно, как ты будешь меня называть, Суббота, — отслоив обиду, выдохнул я. — Если «Му-Му» и имело место, то «худосочная креветка» — это, пожалуй, слишком.
— Да не всё ли равно, если ты знаешь, о ком речь. В общем, не смущайся моим присутствием. Так или иначе, кроме тебя, меня никто не видит и не слышит.
— Так ведь никого и нет.
— Появятся в свой час. Ты вроде как куда-то собирался.
— В институт.
— Значит, будут люди. Но запомни: я для них не существую — ни зрительно, ни слухово, ни осязательно.
— Ни обонятельно? — меня разобрало.
— Ну, если от меня тащит тленом… — хохотнула в ответ Суббота.
— Прости. Так ты кто, призрак?
— Ну, пусть призрак… или ангел… или демон… или просто тень, как тебе понравится, — отвечала гостья, разглаживая платье на коленях.
— У ангелов, демонов и призраков нет пола, — подумав, сказал я.
— А у меня есть. Могу еще раз продемонстрировать, — подол ее платья медленно пополз от колен к бедрам.
— Принято, — у меня не было оснований усомниться в ее правоте. — Хочешь сказать, что мое душевное здоровье оставляет желать лучшего? — помешкав, спросил я ее.
— Как тебе сказать… — Она посмотрела мне в глаза взглядом, пронявшим до самых костей. — Поверь: за всю свою долгую жизнь я не встречала никого, чье душевное здоровье не оставляло бы желать лучшего.
Я едва не захлебнулся чаем.
— Постучать по спине? — безучастно спросила Суббота, пока я откашливался.
— Не нужно, — выдавил я.
Блямкнул телефон.
— Почему не прочтешь сообщение? — спросила Суббота.
— А нужно?
— Могу озвучить.
— Озвучь.
— Отбой атаки дронов.
— Теперь они нацелились на наш город, собаки!
И тут я почувствовал позывы.
— Извини, — сказал я, стараясь не краснеть. — Мне нужно в сортир.
— Не следует злоупотреблять алкоголем на ночь глядя.
— Думаю, причина в другом.
— В чем же?
— В обилии физических упражнений по пробуждении.
— Да ладно. Я же практически одна упражнялась. Говорю тебе: не пей крепких напитков на ночь.
— А я и не…
— Не ври, ради Бога. Иди, что ли, не то обделаешься. И станешь обонятелен.
И я сорвался со стула и, запершись в нужнике, выделил стул иного рода. Сидел я долго, пытаясь исторгнуть из себя максимум. Потом, раздевшись в сортире (спасибо юноше, занимавшемуся у меня ремонтом пару лет назад: он сообразил врезать два крючка с внутренней стороны двери), я выглянул наружу и, поскольку дверь в кухню была закрыта, проскользнул в ванную.
— Ты как? — спросила Суббота, когда я вновь предстал пред ее светлые очи.
— Кажется, лучше, — прислушиваясь к своему пищеварению, ответил я.
За открытым окном из проезжающего авто грянула попса.
— Как они надоели! Недоноски в автомобилях с оглушительной дрянью выводят меня из себя. И это каждый день, каждую ночь!
— Хочешь, подарю тебе винтовку? — спросила Суббота.
— А вдруг я кого-нибудь убью?
— Ну, они же убивают тебя своими саунд-буферами.
— Иногда очень хочется, — признался я.
— Убивать?
— Напрасно ты смеешься.
— Ты забыл побриться.
Я машинально провел рукой по подбородку.
— О черт! Так и опоздать можно.
И я пошел скрести свою щетину. О чем я думал, скребя? Я думал о том, почему мне так легко с моей гостьей. С женщинами я не испытывал ничего подобного.
— Тебе звонили, — сказала она, когда я вернулся, благоухая лосьоном.
— Кто?
— Твоя сестра.
— Ты взяла трубку?
— А почему нет? Ты ведь не женат.
— И что она сказала?
— Она попросила напомнить тебе, что вечером придет Алеша. Он у тебя ночует нынче.
— Надо же, я и забыл.
— Из-за меня?
— Из-за тебя. У тебя очень красивы локтевые части рук. И не только.
— Спасибо.
— Сестра с младшеньким нынче едут в деревню. А Алеша остается в лагере. Можно вопрос?
— Пожалуйста.
— Тебе, должно быть, не очень со мной любопытно? — сказал я.
— Это почему же?
— Ну, как же: всё обо мне знаешь.
— Ты не прав. Информация информацией, но она не может заменить живое общение. Тебе надлежало бы задать мне другой вопрос, — заметила она, поправляя ремешок изящных золотых часиков на левой руке.
— Какой же?
— Ты должен был спросить: зачем вообще я здесь?
— Хорошо. Зачем ты пришла?
— Самое странное в том, что я и сама этого не знаю.
— Тебя кто-то прислал?
— Вроде того.
— Что значит «вроде того»?
— Я не противилась. Ты мне нравишься, несмотря на твою смешную внешность и закоренелую меланхолию. Но поскольку мне нравятся и другие люди и поскольку у меня, вследствие этого, могут быть обязательства перед ними, я должна буду тебя покинуть. Но этот день обещаю посвятить тебе.
— Как ты великодушна! — пробубнил я. — Но я вовсе не меланхолик.
— Правда? — расхохоталась она. — Твои статуйки говорят об обратном.
— Просто моя любовь к людям не абсолютна.
— Собственно, поэтому я к тебе и пришла. — Суббота поднялась со стула и приблизилась ко мне. Ее темный взгляд — он проник, как сказал бы поэт, в самое средоточие моей души. — Абсолютна моя любовь к тебе, — тихо добавила она. — Любовь вообще штука абсолютная.
И тут внутри меня вздулась волна — волна печали, любви и красоты. Я вдруг понял, что безумно люблю эту женщину — так люблю, что готов был бы умереть. И едва не задохнулся.
— Жаль только, что твоя любовь обращена не ко мне одному, — выдал я, совершенно неожиданно для себя самого.
— И вовсе не жаль. Если любишь кого-то по-настоящему, то любишь весь мир, как будто сам его творишь. Правда?
— Да, как бы лепишь, — потупившись, согласился я.
— Вот видишь. — И она поцеловала меня в губы.
— Amor brevis est, sed vita longa [3], — вот всё, на что меня хватило. Всё-таки я должен был как-то владеть собой.
— Приблизительно. Ты, как я вижу, еще не всё забыл.
— Люблю латынь. Если скинуть лет двадцать пять, я, наверное, стал бы богословом, корпел бы над латынью схоластов.
— У тебя и сегодня есть такая возможность, — заметила Суббота.
— Думаешь? Я ведь не могу изменить судьбу.
— Зато судьба может изменить тебя. И кто тебе сказал, что твоя судьба в том, чтобы лепить статуэтки, а не наслаждаться аурой, веющей от средневековых манускриптов?
— Просто я так чувствую.
— А-а-а, — насмешливо протянула Суббота. — Ну, чувствуй-чувствуй.
— Во всяком случае, теперь поздно что-либо круто менять.
— Никогда не поздно. Всё доступно, стоит только захотеть.
— А я и хочу. — Я невольно сглотнул. — Может, все-таки останешься хотя бы на одну ночь? — Ох, эти жалкие потуги не показаться просителем!
— С тобой будет ребенок. Но ты не расстраивайся: я когда-нибудь снова приду.
— Не беспокойся, я вполне владею собой.
— И это хорошо, — сказала Суббота. — Ну что, пойдем?..........

Примечания:
[1] Впадинки (лат.).
[2] Боковые поясничные ямки (лат.), так называемые ямки Венеры.
[3] Любовь коротка, а жизнь длинна. — Лат.