О вине в древнекитайской поэзии

Мой телеграм-канал https://t.me/al_shvedov

Фрагменты из интервью с профессором Ли Вэйем

А.Ш.:
Знакомясь с древнекитайской поэзией, я обратил внимание... впрочем, это ведь может быть и ошибкой восприятия, навязчивой идеей читателя со стороны... но кажется, будто многие события в стихах происходят в антураже этого, знаете ли, алкогольного дурмана. Это действительно так? Или мне просто показалось?

Л.В.:
Говорить о вине в нашей поэзии... это как пытаться поймать тень от сливового дерева. Вроде бы вот она — чёткая, ясная. Но протянешь руку, а натыкаешься не на  неё, а на собственный взгляд, который её видит. Вино здесь — не напиток. Оно — дырка в бытии, проём. Через него дух вырывается из тесной клетки формы.

Вот Ли Бо, «Бессмертный». Его вино — это вино полёта. Он не пьёт, он в него взмывает, как в облако, уносящее прочь от тяжести земли. А весь этот шумный пир, друзья... они лишь разбег, предлог для отрыва. Его знаменитое одиночество при луне — это не противоположность пиру, а его высшая, уже беззвучная стадия. Когда и друзья исчезают, и остаётся диалог с самим небом. И вино — единственный язык, на котором этот диалог возможен.

А вот Ду Фу, «Мудрец». Его вино — не крылья, а якорь. Горькое, тяжёлое, как свинцовая риза. Он пьёт не для того, чтобы взлететь, а чтобы не утонуть. Война, распад, потери... Вино становится субстанцией, в которой всё это можно утопить. Хотя бы на срок одной чаши. Это не бегство, нет. Это — погружение. Он смотрит на дно, как в колодец, и видит там отражение всех страданий мира. Выпить — значит принять их в себя, сделать частью плоти. Переварить.

Между ними — Тао Юаньмин. Для него вино — и не полёт, и не погружение, а... состояние покоя. Он не пьёт в одиночестве — он пьёт с самим собой, и это самая насыщенная компания. Его отшельничество — не поза, а форма существования. Вино здесь — часть ландшафта, такой же естественный, как бамбук у хижины. Он не ищет в нём ни вдохновения, ни забвения. Он находит в нём молчаливое свидетельство гармонии. Его частые упоминания — не статистика, а ритм дыхания. Каждое стихотворение — вдох и выдох, и в этом движении всегда присутствует его терпкий запах.

Бо Цзюйи — это примирение. Его вино простое, ясное, как вода. Оно для радости и для утешения, без надрыва.

Но вершиной... да, пожалуй, вершиной этого странного здания становится Су Ши. Он философствует вином. Для него опьянение — не изменённое состояние, а, напротив, его прояснение. Тот самый просвет. Пьяный — он видит, что всё едино, что он и река, и луна, и эта ночь. Вино для Су Ши — растворитель границ. Оно не уносит и не топит, а растворяет «я» в Дао.

Так что же мы в итоге нашли? Мы нашли не вино, а пять разных отношений с миром. Пять способов быть. Вино оказалось лишь катализатором, реактивом, проявлявшим скрытый рисунок души. Оно было для них тем же, чем для нас — сам акт письма: способом остановить время, чтобы увидеть его структуру; способом потерять себя, чтобы себя обрести.

И когда мы узнаём, что эта тема  встречается в каждом пятом стихотворении... это не статистика. Это диагноз. Поэт Древнего Китая почти каждое пятое дыхание посвящал попытке выйти за пределы самого себя. И вино было тем паролем, ключом, отворявшим дверь. Дверь в тот сад, где цветут не сливы, а их тени.

А.Ш.:
А как много пили древние китайцы? Что пили и  кто больше — аристократия, поэты, горожане, крестьяне?

Л.В.:
Вы задаёте вопрос, на который... на который нет ответа. Ибо Китай — это не страна, а цивилизация, и ритм её пития менялся от династии к династии. Попробуем нащупать контуры.

Что пили? Основа — цзю. Это слово переводится как «вино», но это не ваше вино. Это напиток из зерна — нечто среднее между пивом, брагой и самогоном. Его подогревали и пили из маленьких пиал. Было и другое: лао — густое, выдержанное, ли — сладкое, из плодов.

Кто пил? Все. Но по-разному. Аристократия — на пирах, где цзю лилось рекой, сопровождая сложный ритуал тостов и стихосложения. Не уметь сочинить стих за пиром было позором. Для них это был атрибут статуса.

Поэты... те самые... пили, пожалуй, наиболее осознанно. Они не употребляли напиток, они его использовали. Их питие было публичным и становилось частью легенды. Как Ли Бо, требовавший опьянения перед писанием для императора.

Горожане пили в тавернах — чтобы снять усталость, заключить сделку. Крестьяне — своё, домашнее, слабое. Для них это были и калории, и лекарство от тягот. Их питие было наименее романтичным и наиболее физиологичным.

Так кто пил больше?.. Аристократия — дорогое, богема — славно, народ — регулярно. Но именно поэты сделали физиологическое — метафизическим. Возвели ритуал в культ духа.

И знаете... глядя на это, невольно ищешь родство. Не в напитках, нет. А в жесте. В жесте творческого духа, который использует опьянение как инструмент. Чтобы снять покровы. Как ваш Есенин, например.

А.Ш.:
(После паузы) Согласен. У Есенина ведь алкоголь — это тоже сложный символ. Не просто быт. И разгул, и удаль, и в то же время — тоска, одиночество, попытка затопить боль... И часть пейзажа — кабак, трактир.

Л.В.:
И если посмотреть через призму цифр... эти сухие, бесчувственные цифры... мы увидим ту же закономерность. Подсчёты — это ведь не отчёт о выпивке, а ключ к мотивам.

А.Ш.:
Кстати, о цифрах... Если взять его лирику, около 320-350 стихотворений, то упоминания всего этого — вино, водка, пьяный, кабак — встречаются в каждом третьем. Примерно. Тридцать-тридцать пять процентов.

И так же, как и у многих других поэтов, в конце концов, эта тема из удали превращается в трагедию. В историю саморазрушения.

Л.В.:
(Задумчиво) Видите? Ли Бо и Есенин. Разные эпохи, культуры, напитки. Но оба они с одной и той же настойчивостью — каждое третье-пятое дыхание своей поэзии — искали в вине ответы. На одни и те же вопросы. И в этом пьяном зеркале отражалась... да, наверное, трагедия. И величие. Одновременно.


Мой телеграм-канал https://t.me/al_shvedov