Осколки мозаики, глава 12. Богадельня

Глава 12. Богадельня

Осколок реальности

Два янтарных корабля утопали в багрянце боярышниковых зарослей. Червонное золото щедрым вихрем падало в ноги высокой суховатой старушке, никогда не имевшей даже обручального кольца, но по старой памяти любовавшейся осенней роскошью. Она привычно просчитывала этажи, находила свой отворённый балкон и гадала: какой же номер нынче? Если понедельник, то в конце первой серии на ужин – черная, прозванная грешной, каша с молоком. А если на обед имели рыбные котлеты, то сегодня четверг по всей стране и повторение седьмой серии на полдник, не иначе.
Господи, да ведь номер здесь ни при чём!
Число какое и день?!
Разве надо понимать номера, если устала доживать, а доживаешь в богадельне уж лет десять, никак не меньше. В каюту за кружкой железной и ложкой ноги сами отведут.
И они ведут, постукивая третьей – деревянной, по каменистой дорожке, зарывшейся в листву, сначала по аллее вековых дубов, затем к березовой опушке, откуда смотрятся сказочно два пятипалубных корпуса, присмиревших в шелестящей гавани последнего приюта, где каждый новый день – поминание, череда будней и будней, прокручивающих киноленту былого.
Что ж тут поделать?
Матрёна Сергеевна вернулась к третьей серии: запеканка с кефиром на ужин. Косо уползающие лучи солнца позолотили непривычный для этих мест силуэт. Она сразу вспомнила этот багровый бархат, да уж нет позолоты, да уж это не платье, а летнее пальто с пелериной, шитой так себе гарусом, да и коротюсенькое, что аж икры видать, и шляпка крохотна с вуалькой траурной. Но всё одно узнала!
– Батюшки-светы! Княгинюшка, – всплеснула она руками.
Княгиня в ответ улыбалась снисходительно, оглядывая Матренку. Голос Алфеи стал тихий, грустный.
Матрёна Сергеевна уголком казённого платочка в крапинку промокнула слезу, не веря ни глазам, ни слуху.
Княгиня рассмеялась над испугом и недоумением своей состарившейся служанки.
– Ну как вы здесь, не скучаете по былому?
Старушка охала, поминая всех святых.
– Матрёнушка, да время для меня ничего не значит.
– Да, грех жаловаться. Мы тут уходим помаленьку.
– Ну, полно-полно. Я здесь у вас сестрой милосердия побуду.
Они присели на скамейку, не спугнув воркующих голубей.
– Помилуй Бог, да за что же вас сюда-то, барыня? Что ж князь допустил такое?
– Сгинул князь в тридцатом. Так-то, милая.
– Да-а… граф-то думал, что титул охранит вас. Мне ведь Полинка всё рассказала, да поздно. А граф-то наш как убивался, как убивался! Ах, если бы я раньше встретила ее. Если бы знать, где вас искать, найти… Уж он-то и в Москву пробирался, и в имениях искал. Да стра… страсть-то какая, прости Господи. Как же тут не разминуться!
– Как же ты, милая, жила? – спросила княгиня, откинула вуалетку, не тая печали.
– А что я? Я как все. Страху натерпелась. Они на другой же день пришли. Где, да где? Комиссара-то ихнего в ту же ночь уходил кто-то. Сказываю: ехали барыня восвояси. Так там один такой пожалел деток малых – отпустил меня, подумал, что рехнулась баба на сносях. Я в деревню скорей, по первому льду бегу, под ногами прогибается, трещит на всю округу. Я к Богородице, заступись, молю. А как на берег-от взошла, да и оглянулась, так не след за мной, а полынья стелется, и дом ваш пылат уж. Я не стала дожидаться, а в город скорей, да на Офицерской громят уж – обыск. А про Шпалерную не дознались. Почитай, и детки мои состарились, так там и живут в квартирке, где я спала прежде. А уж в ваших-то комнатах нагородили, напакостили, коммунальщики. Да что говорить-то, Смольный близко, а рядом такое видела – жуть. А Полинку из князева дворца скорёхонько выставили – пионерам отдали. Но ничего, сказывали внучата, что театр целехонек, не всё растащили. Вкус, мол, художественный имели, теперь им сказывают на экскурсиях. Мы с ней уж как вырастили деток, так уж наладились в Москву, в метро, перед самой-то войной. Боязно было, всё выпытывали – интересовались графом, князем, вами…
Княгиня прерывисто вдохнула осенней свежести.
– Выходит, что вернулся граф? Возвращался? Вот уж и не мечтала даже.
– Так, голубушка, стало быть. Теперь – одна?
– Нет, мальчик у меня растет.
– Дал-то Бог в кои-то веки. А муж кто?
– Просто инженер. Обмишурилась, как видишь.
– Не тужи, всяко бывает. Ну, идем-идем, покажу наших, николаевских.