Несколько мартовских дней. I

                1
       Парад войск городского гарнизона, устроенный пятого марта перед Александро-Невским собором, вызвал у горожан большое воодушевление. В очередной раз, но теперь уже перед войском, начальник гарнизона, прерываемый бурными аплодисментами расположившейся рядом публики, торжественно зачитал манифест об отречении от престола императора Николая II и его брата, великого князя Михаила Александровича и телеграмму о назначении великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим.
       Отставной титулярный советник господин Иванов подумал, что любой истинный вояка на месте полковника Ровнякова должен был застрелиться от такого позора, но полковник, немного красуясь, произнёс краткую речь, в которой обрисовал историческое значение произошедших событий для России, и провозгласил здравицу новому правительству, покрытую звуками оркестра и единодушными криками «ура». Парад закончился церемониальным маршем.

       В этот же день в город привезли приказ № 1 от Центрального исполнительного комитета (ЦИК) Петроградского, а по сути всероссийского, совета рабочих и солдатских депутатов, отпечатанной в столице первого марта, т.е. ещё до отречения.
       «Как долго мы в неведении были..., а я-то надеялся, что...», собственно говоря, Иванов и сам не понимал, на что он надеялся, обладая той информацией, что успел рассказать ему Васильев. Пётр Алексеевич не знал, что их разговор был последний и что следующую ночь его друг и соратник провёл уже в Петропавловке.

       – Все же странно, – решил подать голос Иван Яковлевич.
       Хотелось немного разрядить обстановку, слишком уж угрюмое настроение витало в гостиной мадам Трифовой. Сама мадам занималась важным делом – проводила ревизию имеющихся в доме припасов и небольшую комнату оккупировали в этот вечер мужчины. Даже Андрей Осипович вышел к обществу, услышав громкие возгласы и ругательства – Вадим Никодимович не стеснялся в выражениях, осознав что за бумажку они принесли, выхватив у мальчишки–газетчика на улице[1].
       – Что именно тебя удивляет, дорогой мой доктор?
       – Почему приказ от какого–то там совета, а не подписан Временным революционным правительством или хотя бы Временным Комитетом Государственной Думы.
       – То есть сама суть приказа у тебя отторжения не вызывает?
       – Подожди, Пётр, я к тому, что если приказ подписан не тем, кем следует, то это бумажка, фикция. Армия не будет такому подчиняться!
       – Вот мы завтра утром и узнаем, будет или не будет. Полицию низвели вон полностью, по домам сидят...– он кивнул на притихшего у окна Андрея Осиповича. – А Совет или Комитет этот твой – все едино! Помнишь как мы с тобой в участок пробежались и я в Петроград звонил?
       – Так мы за этим и бегали?
       – Да. Алексей Тихонович уже тогда мне поведал и про приказ, и про то как полицию гнобят, но я думал, что они справятся, не поползёт по всей империи. Знаешь кто составил эту писанину? – Иванов кивнул на желтоватого цвета листок, что все ещё держал в руках Вадим Никодимович.
       Бартингов отрицательно покачал головой – откуда простому доктору знать?
       – Адвокат Николай Соколов, сын протоирея Дмитрия.
       – Духовника царской семьи?! – ахнул доктор.
       – Это уже слишком! – не выдержал Андрей. – Это вы, Пётр Алексеевич, увлеклись.
       – Соколов, Керенский и Чхеидзе из одной массонской ложи «Великого востока». Действуют сообща, по единому плану, с одним лишь различием, Временный комитет – «конфетка» для капитала, а Совет – сладкий «шиш» для солдат и рабочих, чтобы сразу всех не разнесли по клочкам и закоулочкам. Сами знаете, что такое русский бунт[2].
       Он оглядел своих понуривших головы собеседников.
       – Двадцать седьмого февраля уничтожены полицейские управления на окраинах Петрограда. От Охранного отделения через день камня на камне не оставили. Разгромлены Департамент полиции на набережной Фонтанки, помещение общего полицейского архива, здание Петроградского окружного суда и Петроградской судебной палаты. Весь архив сожжён. Литовский замок, превращённый в городскую тюрьму. Восставшие расправлялись с полицейскими как с «врагами революции». Идут массовый поиски и аресты всех чинов полиции, за два дня человек сорок расстреляли. А тюрьмы все открыли и вместе с политическими вся уголовщина на улицы хлынула. Карательные армейские операции не помогут, некому проводить. Царский манифест немедленно телеграммами разослали по войскам и он сработал как приказ. Началось уничтожение офицеров, целенаправленное и явно подготовленное.
       – Как? За что?
       – Ни линкоре «Андрей Первозванный» вахтенного офицера на штыки подняли – отказался флаг на красную тряпку менять,... застрелили адмирала Небольсина... Они все это давно планировали, я знаю. Особенно эссеры. В Гельсингфорсе, Кронштадте и Ревеле убивают всех высших офицеров и комендантов гарнизонов. И это только то, что товарищ мой знал и успел поведать. Представляет, что там сейчас творится? Даже не знаю, жив друг мой, Васильев, или нет. Позвонить неоткуда, да и некуда.
       – Пётр Алексеевич, вам надо немедленно на почту или к нам в участок! Надо звонить, узнавать, мы тут как слепые сидим! – вдруг встрепенулся Андрей Осипович.            
       – Я с вами пойду. Меня тут все знают, никто не ослушается.
       – То-то и опасно, что вас все знают, к тому же привыкли, что в штатском ходите, опознают легко.
       – Но я же никому ничего плохого...
       – Оружие у вас дома есть или все сдали, когда участок оставляли?
       – А я отделение своё не оставлял, оружие и дела никому не сдавал! Господин пристав приказал по телефону временно располагаться на квартире до дальнейших распоряжений. Я манифест - в руки, деда Поликарпа, т.е. отставного конюха стражи Ормёнко вызвал. Двери прикрыли, незапертыми оставили, чтоб не ломали, и к вам. С тех пор никаких указаний больше не поступало. Сижу тут ка сыч!
       – Вот это да!– радостно воскликнул Вадим Никодимович.– Мы  беспокоились у вас депрессия на фоне политических потрясений, а он приказ исполняет! Да плюнь уже, Андрей Осипович, давно не действителен твой приказ, нету же никого в участке и полиции твоей нет!
       Помощник пристава отрицательно покачал головой.
       – Оружие какое есть? –  повторил свой вопрос Иванов.
       – Обычное, полицейское. Нам положены револьверы Смита - Вессона образца 1869 года. Мой под подушкой лежит.
       – Смит- Вессон? – хлопнул себя по коленям Трифов. – Да им только орехи колоть и то страшно, заклинит что-нибудь. Погодите, я вам сейчас принесу! Заодно насчёт того-сего соображу, на сухую такие новости нельзя!
       Оставшиеся в гостиной с изумлением смотрели на дверь, за которой скрылся хозяин дома.
       – Вот, – через минуту Вадим Никодимыч с грохотом водрузил на изящный чайный столик тяжёлый ящик, распахнул и гордо продемонстрировал два новёхоньких самозарядных револьвера Webley.
       – Тяжёлый! – уважительно произнёс помощник пристава, забирая в руки один из них.
       – Mk VI – загордился господин Трифов, – пятнадцатого годика выпуска!
       – Они же только у англичан есть! – удивился Андрей Осипович.
       – Ха! Они у всех уважаемых людей есть!
       – А патроны?
       – Ящик на чердаке над вашей комнатой.


Примечание:
1 - Опубликованный 2 (15)марта 1917года в утреннем выпуске официального советского органа «Изв;стія Петроградскаго Сов;та Рабочихъ и Солдатскихъ Депутатовъ», Приказ был адресован столичному гарнизону, всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и матросам флота для немедленного исполнения, а рабочим Петрограда — для сведения. Предписывалось немедленно создать выборные комитеты из представителей нижних чинов во всех воинских частях, подразделениях и службах, а также на кораблях. Во всех политических выступлениях воинские части подчинялись не офицерам, а своим выборным комитетам и Совету. Всё оружие передаётся в распоряжение и под контроль солдатских комитетов. Приказом вводилось равенство прав «нижних чинов» с остальными гражданами в политической, общегражданской и частной жизни, отменялось титулование офицеров.

2 - Н.Д.Соколов  членом Верховного совета «Великого востока народов России», членом лож «Гальперна» и «Гегечкори». Генеральным секретарём «Великого востока...» с 1916 года был А. Ф. Керенский. Соколов в октябре–ноябре 1916 года участвовал вместе с Керенским в конспиративных собраниях на квартире Н. С. Чхеидзе, то есть был активным заговорщиком–февралистом.